Паппе, Илан

Илан Паппе
אילן פפה
Дата рождения:	1954(1954)
Место рождения:	Хайфа
Страна:	Израиль
Научная сфера:	Историк
Место работы:	Университет Экстера (Великобритания)
Учёная степень:	Ph.D
Учёное звание:	профессор
Альма-матер:	Еврейский университет в Иерусалиме, Оксфорд
Известен как:	представитель направления новые историки
Сайт:	[ilanpappe.com/ ilanpappe.com]

Ила́н Паппе́ (Ilan Pappé, ивр. ‏אילן פפה‏‎; род. 1954, Хайфа) — историк и политический активист. Изучал проблему появления палестинских беженцев в 1948 году. В настоящее время работает внештатным лектором в университете Экстера в Великобритании. До этого в 1984—2007 годах был лектором по политическим дисциплинам в Хайфском университете. Принадлежит к так называемым «новым историкам», представляющим ревизионистское направление в израильской историографии.

Ранее был одним из ведущих членов политической партии ХАДАШ, а также был одним из кандидатов от этой партии на выборах в Кнессет в 1996 году и в 1999 году.

Паппе известен тем, что согласно его мнению наибольшая часть палестинских беженцев была насильно изгнана из Палестины израильской армией во время войны 1948 года. По его утверждению, у еврейского правительства существовал специально разработанный план по этнической чистке захваченных в ходе войны территорий.

Официальная израильская историография утверждает, что большая часть беженцев появилась в результате добровольного оставления беженцами своих домов. Однако в 80-х годах израильские архивы были открыты для исследований. В ходе исследований Паппе пришёл к выводу, что у правительства существовал целенаправленный план этнической зачистки путём депортации. Другие историки исследовавшие архив не согласились с ним, хотя и согласны, что были многочисленные случаи силовой депортации населения.

Паппе — сторонник создания в Палестине единого двунационального государства евреев и арабов.

Работая в Хайфском университете, пользующемся поддержкой государства Израиль, Паппе при этом призывал к бойкоту израильских ученых.

Он считает, что «сионизм намного опаснее для безопасности на Ближнем Востоке, чем ислам» .

Статью Паппе, напечатанную в 2007 г. газете «Индепендент», в которой он обвиняет Израиль в

• «геноциде в секторе Газа, ползучей депортации палестинцев на Западном берегу»,
• «неразличении гражданских и военных целей» и в том, что (мирное) «население является главной целью операций ЦАХАЛа»,
• операции ЦАХАЛa называет «карательными», считает, что Израиль допускает «применение любой находящейся в его распоряжении машины для убийств», а сам ЦАХАЛ — сравнивает с «машиной убийств» («killing machine»)^{[нет в источнике]}К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан), перепечатали в январе 2008 г. в иранской официальной газете «Тегеран Таймс».

Оригинальный текст (англ.)  

* The first is erasing the distinction between “civilian” and “non-civilian” targets: the population is the main target for the army’s operation. Second is the escalation in the means: employment of every possible killing machine the Israeli army possesses.

• the Israeli killing machine has rested lately. Its generals are content that the internal killing in the Strip does the job for them.

Биография

Родился в Хайфе в семье еврейских иммигрантов из Германии. Многие его родственники погибли в Холокосте. Участвовал в Войне Судного дня на Голанских высотах. Высшее образование получил в Еврейском университете Иерусалима и закончил в Оксфордском университете. Там под руководством арабского историка Альберта Хурани защитил докторат по теме «Британия и арабо-израильский конфликт». Общался с палестинскими интеллектуалами во времена, когда Организация освобождения Палестины была запрещена в Израиле.

В 1996 году участвовал в выборах в Кнессет в списке партии ХАДАШ, будучи седьмым в списке. В кнессет не прошёл.

В 1998 году Паппе организовал в Хайфском университете мероприятия по случаю 50-летия Накбы (катастрофы араб. النكبة‎).

В 2003 году Паппе написал книгу «История современной Палестины — одна земля, два народа» (англ. «A History of Modern Palestine: One Land, Two Peoples»). В предисловии он отрицал необходимость существования еврейского государства. После этого некоторые родственники перестали с ним разговаривать.

Призыв Паппе к экономическому, политическому и культурному бойкоту Израиля по примеру ЮАР времён апартеида вызвал осуждение в Израиле.

В апреле 2005 года, после того, как Паппе поддержал решение британской академии бойкотировать Израиль и израильских ученых, президент Хайфского университета призвал его уволиться из университета. По словам профессора Бен-Зеева, «тот, кто призывает других к бойкоту собственного университета, должен самолично объявить университету такой бойкот». Тем не менее Паппе не был уволен (для этого было необходимо решение дисциплинарного суда), хотя ему не давали участвовать в семинарах и конференциях.

В 2006 году Паппе издал книгу «Этническая чистка Палестины» (англ. «The Ethnic Cleansing of Palestine»).

В 2005—2006 году Паппе стал получать телефонные звонки и письма с угрозами убийства. В одной из крупнейших газет Израиля появилась фотографии Паппе с нарисованной на ней целью. В статье рядом с этой фотографией журналист писал «Я не призываю вас убить этого человека, но не удивлюсь, если кто-то это сделает».

В 2007 году Паппе переехал с семьёй в Великобританию, объясняя своё решение соображениями личной безопасности и тем, что он «задыхался как интеллектуал».

Отзывы критиков

Положительные отзывы

Британский журналист Джон Пилджер (англ.) охарактеризовал Паппе как «Наиболее смелого, принципиального и глубоко проникающего в материал израильского историка» .

Профессор Принстонского университета Ричард Фальк(англ.), полагает, что книга Паппе «Этническая чистка Палестины» имеет важное значение для прошлого, будущего и настоящего Израиля и Палестины. Он пишет что «Каждый кто стремиться к миру и справедливости для этих двух народов, должен прочесть книгу и осмыслить проливающие свет, смелое и честное расследование преступлений, совершенных против палестинцев в ходе создания государства Израиль в 1948 году и в последующем» .

Оригинальный текст (англ.)  

‘Ilan Pappe has written an extraordinary book that is of profound relevance to the past, present, and future of Israel/Palestine relations. Anyone concerned with peace and justice for these two peoples needs to read and reflect upon this brave, honest, and illuminating exposure of the crimes committed against the Palestinians in the course of establishing the state of Israel in 1948, and since.’

Профессор Нью-Йоркского университета Элла Шохат (англ) пишет о той же книге Паппе:

«Этническая чистка Палестины» представляет собой сильное исследование плана о насильственной депортации палестинцев с целью создать исключительно еврейское государство. Рисуя полностью подробную картину событий происходящих в 1948 году, Илан Паппе провидчески замещает парадигму войны парадигмой этнических чисток, внося таким образом вклад в альтернативный нарратив катастрофы, включая связанные с ней аспекты международного права. Этот храбрый аналог статьи «Я обвиняю», написанный израильским историком, доказывает несостоятельность продолжающегося отрицания произошедшего и репрессий, которые неминуемо сопровождают каждую мирную инициативу. Это болезненное путешествие в архивы — обязательное чтение, особенно для тех, кто хочет добиться представления о справедливом и честном примирении".

Оригинальный текст (англ.)  

The Ethnic Cleansing of Palestine offers a powerful account of the plan to forcibly evict the Palestinians to create an exclusively Jewish state. Painting a thoroughly detailed picture of the unfolding 1948 events, Ilan Pappe insightfully replaces the paradigm of war with that of ethnic cleansing, thus contributing to an alternative narrative of the catastrophe, including its international legal implications. This courageous J’Accuse from an Israeli historian refutes the ongoing denials and repressions that inevitably come to haunt every peace initiative. This painful journey into the archives is a must read, especially for all those willing to embark on imagining a just and truthful reconciliation.’

Отрицательные отзывы

А.Эпштейн

По мнению доктора политологии, израильтянина Алека Эпштейна:

… борьба Илана Паппе с университетом, в котором он работает, и с государством, в котором он живет, не была и не есть борьба одиночки — напротив, в ней проявляются (пусть и в несколько более крайней форме) те тенденции, которые на протяжении двух последних десятилетий превратили социально-историческое изучение успехов и неудач сионистского движения и Государства Израиль из плюралистической научной дисциплины (или дисциплин) в не более чем эхо леворадикальной идеологии, получившей название пост-сионизма. Борьба с «мифологией сионизма» — и в Израиле, и в США — превратилась едва ли не во входной билет в сообщество, называющее себя научным.

А.Эпштейн так же считает, что Паппе не прав, заявляя, что у правительства Бен Гуриона был особый план по этнической чисткe территорий в 1947—1949 годах. Он пишет, что «идея трансфера была выдвинута британцами, и … идея эта имела мало общего с тем, что произошло в действительности в 1947—1949 гг. Поэтому разговоры о „многолетнем планировании сионистскими лидерами трансфера арабского населения из своей страны“ представляют собой очевидное искажение исторических фактов».

Эпизод с Т.Кацем ^{[уточнить]}

См. также Katz controversy

Согласно Алеку Эпштейну,

После того, как ветераны той войны, члены бригады «Александрони», оспорили в суде утверждение о якобы имевшем место «массовом убийстве» ими арабов Тантуры, оказалось, что в магистерской диссертации Тедди Каца в заведомо искаженной форме приведены фрагменты многочисленных собранных им аудиозаписей. Против работы Т. Каца высказались некоторые известнейшие израильские историки, в частности, профессор Еврейского университета в Иерусалиме Алон Кадиш (Alon Kadish) и профессор Хайфского университета Йоав Гельбер (Yoav Gelber). После того, как Тедди Кац в суде отказался от своих первоначальных утверждений и признал, что никакого массового убийства арабов в деревне Тантура не было, а 19 декабря 2000 г. принес письменные извинения ветеранам бригады «Александрони»... руководством Хайфского университета была сформирована комиссия в составе четырех профессоров — Амации Бар-Ама, Рафи Тальмона, Йосефа Небо и Ибрахима Джерайса (последний — араб по национальности), принявшая решение аннулировать утверждение его магистерской диссертации… Несмотря на очевидные расхождения между аудиозаписями и собранными материалами, с одной стороны, и их «цитировании» в тексте диссертации Т. Каца, с другой, Илан Паппе отказался признать оправданным решение о её аннулировании.
Именно борьба Илана Паппе … и Тедди Каца с «израильской оккупационной военщиной», борьба, щедро оплаченная Палестинской администрацией (перечислившей Т. Кацу восемь тысяч долларов[8]), при безграничной толерантности со стороны ректората Хайфского университета, его администрации и научных работников, значительная часть из которых разделяет многие из их убеждений, и привела к решению британской Ассоциации о бойкоте.

Бенни Моррис

Бенни Морис, один из израильских новых историков, полагает, что исторические книги Паппе излишне политизированы. Морис утверждает, например, что Паппе искажает факты, утверждая, что треть всех жертв во время первой интифады составляли женщины. Он пишет по этому поводу:

К сожалению, многое из того, Паппе пытается продать его читателям, является полной фабрикацией. выдумкой.

О книге Паппе A History of Modern Palestine Моррис пишет:

Эта книга изобилует ошибками такого уровня и в таком количестве, которые не найти в серьёзной историографии. […] Множество ошибок на каждой странице — результат как исторической методологии Паппе, так и его политических предпочтений…

Оригинальный текст (англ.)  

Unfortunately much of what Pappé tries to sell his readers is complete fabrication. [...] This book is awash with errors of a quantity and a quality that are not found in serious historiography. [...] The multiplicity of mistakes on each page is a product of both Pappé's historical methodology and his political proclivities[.] [...]

Далее Моррис приводит многочисленные ошибки в датах и фактах, допущенные Паппе. Моррис подвергает Паппе резкой критике за призывы к созданию в Палестине двунационального арабо-еврейского государства, потому что такое государство «перестанет быть еврейским» демократическим путём. Морриса также пугает, что возвратившиеся беженцы захотят вернуть конфискованную у них собственность. Высокая рождаемость среди арабов так же пугает Морриса. По мнению Морриса палестинцы в случае создания такого государства будут мстить евреям за всё сделанное им.

Другие критики

В обзоре, посвященном «The Ethnic Cleansing of Palestine», израильский журналист Seth J. Frantzman называет работу Паппе «циничной попыткой манипулирования данными с целью доказать неправдоподобные посылки». Он пишет, что

«Паппе игнорирует контекст и делает гораздо более широкие выводы, нежели позволяют факты, выбирая определённые свидетельства и полностью игнорируя другие.
Он не рассматривает намерения арабов в течение пяти месяцев, прошедших с момента решения ООН о разделе Палестины до провозглашения независимости Израиля, не принимает во внимание публичные заявления арабских лидеров в Палестине и соседних государствах, провозглашавших своей целью ликвидацию еврейского присутствия в Палестине. Понятно, почему такой полемист, как Паппе, хотел бы, так сказать, очистить своё повествование от любых подобных упоминаний: если он этого не сделает, это на корню погубит ту реальность, которую он хочет навязать своим читателям, ту реальность, которая переписывает исторические факты с точностью до наоборот и превращает скоординированную попытку арабов провести этническую чистку Палестины от евреев в попытку этнической чистки арабов евреями».

Оригинальный текст (англ.)  

[...] "a cynical exercise in manipulating evidence to fit an implausible thesis." [...]

"He ignores context and draws far broader conclusions than evidence allows by cherry-picking some reports and ignoring other sources entirely. He does not examine Arab intentions in the five months between the U.N. endorsement of Palestinian partition and Israel's independence, nor does he consider the widespread public statements by Arab officials in Palestine and in neighboring states declaring their goal of eradicating the Jewish presence in Palestine.[37] It is obvious why a polemicist such as Pappé would cleanse—so to speak—his narrative of any such references: To avoid doing so would strike at the core of the reality that he wishes to foist upon his readers, one which precisely inverts the historical record and turns a coordinated Arab attempt at ethnically cleansing Palestine of its Jews into a Jewish attempt at ethnically cleansing Arabs.. "

Эфраим Карш — директор программы исследований Средиземноморских государств в Королевском колледже Лондонского университета, пишет :

Книги Паппе не опираются на архивные документы, предпочтение отдаётся вторичным (и глубоко предвзятым) источникам, цель которых — отстаивать палестинский «нарратив» конфликта. Он сам объясняет это во введении к «A History of Modern Palestine»:

«Моя предвзятость очевидна, несмотря на желание моих коллег, чтобы я, реконструируя прошлое, строго придерживался фактов и „правды“. Я расцениваю такие построения как тщеславные и самонадеянные. Эта книга написана человеком, признающимся в сочувствии к колонизируемым, а не к колонизатору; человеком, разделяющим чувства оккупированных, а не оккупантов».

[…] Даже по искажённым стандартам, принятым в этой области науки, последняя книга Паппе стоит особняком. Книга не только не добавляет новых фактов или идей в антиизраильскую литературу, но и поражает небрежностью исследования. Она содержит бесчисленные фактические ошибки и неточности. Место рождения Ясира Арафата — Каир, а не Иерусалим. Специальная комиссия ООН по Палестине (UNSCOP) представила свой доклад 31 августа 1947 г., а не 29 ноября. Дейр-Ясин — под Иерусалимом, а не под Хайфой. Лоуренс Аравийский не имеет ничего общего с англо-хашимитской перепиской, которая привела к «великому арабскому восстанию» во время Первой мировой войны. Кроме того, эта переписка была инициирована Хашимитами, а не англичанами. Паппе неправильно передаёт даже официальную английскую транскрипцию имени президента Вейцмана (Chaim, а не Haim)…
Ещё более серьёзно то, что книга постоянно прибегает к неверной интерпретации фактов? искажениям и откровенной лжи…

Оригинальный текст (англ.)  

Pappé's books are not based on archival documentation, preferring secondary (and deeply prejudiced) sources that aim at vindicating the Palestinian "narrative" of the conflict. He himself explains this in the introduction to A History of Modern Palestine:

«My bias is apparent despite the desire of my peers that I stick to facts and the "truth" when reconstructing past realities. I view any such construction as vain and presumptuous. This book is written by one who admits compassion for the colonized not the colonizer; who sympathizes with the occupied not the occupiers.»

[...] Even by the skewed standards of this field of studies, Pappé's latest book ranks in a class of its own. Not only does it add no new facts or ideas to the anti-Israel literature, but the sloppiness of its research astounds. It contains countless factual errors and inaccuracies. Yasir Arafat's birthplace is Cairo and not Jerusalem. The U.N. Special Commission on Palestine (UNSCOP) presented its report on August 31, 1947, not on November 29. Deir Yasin is a village near Jerusalem, and not in Haifa. Lawrence of Arabia had nothing to do with the Anglo-Hashemite correspondence that led to the "Great Arab Revolt" of World War I. Further, this correspondence was initiated by the Hashemites not by the British. Pappé even misspells the official English transliteration of President Weizmann's first name (Chaim, not Haim).
More serious is the book's consistent resort to factual misrepresentation, distortion, and outright falsehood...

Ссылки

• [www.left.ru/2008/7/pappe176.phtml Накба 1948 года, и как сионисты доводят её до конца ] статья Илана Паппе с сайта left.ru (рус.)
• [www.left.ru/2006/4/pappe138.phtml Профессиональный риск оккупанта ] Илан Паппе. Рецензия на книгу Нормана Финкельштейна Beyond Chutzpah: On the Misuse of Anti-Semitism and the Abuse of History. С сайта left.ru (рус.)
• [www.left.ru/2009/1/pappe183.phtml Праведный гнев Израиля и его жертвы в Газе ] Илан Паппе. С сайта left.ru (рус.)
• [www.left.ru/2007/10/pappe162.phtml Лучшая бегунья в классе] Илан Паппе. Статья о 1948 годе. С сайта left.ru (рус.)
• [www.lebed.com/2002/art2787.htm ТАНТУРА: ПРОИГРАННЫЙ БОЙ КАЦА] Илан Паппе. Статья о студенте Илана Паппе, пытавшемся защитить дипломную работу о резне в палестинской деревне Тантура в 1948 году.
• [www.7kanal.com/news.php3?id=239678 Илан Паппе продолжает работать на врагов Израиля ] — Седьмой канал, израильский новостной сайт, идентифицирующий себя с религиозными сионистами.
• [www.masada2000.org/Ilan-Pappe.html ILAN PAPPE: Advocate of Israel’s destruction. This Israeli traitor is the darling of the campus groups that rally against Israel, By Janet Levy and Dr. Roberta Seid, FrontPageMagazine.com, November 24, 2004]
• [www.jcpa.org/JCPA/Templates/ShowPage.asp?DRIT=3&DBID=1&LNGID=1&TMID=111&FID=624&PID=0&IID=4380&TTL=Exposing_How_Post-Zionists_Manipulate_History Exposing How Post-Zionists Manipulate History], Ави Бекер (англ.), Center for Public Affairs, No. 100, 1 August 2010
• [www.mideastweb.org/latrun.htm The Battles of Latrun, Ami Isseroff] mideastweb.org

Отрывок, характеризующий Паппе, Илан

– Нет, вы не можете понять, чему я научился у этого безграмотного человека – дурачка.
– Нет, нет, говорите, – сказала Наташа. – Он где же?
– Его убили почти при мне. – И Пьер стал рассказывать последнее время их отступления, болезнь Каратаева (голос его дрожал беспрестанно) и его смерть.
Пьер рассказывал свои похождения так, как он никогда их еще не рассказывал никому, как он сам с собою никогда еще не вспоминал их. Он видел теперь как будто новое значение во всем том, что он пережил. Теперь, когда он рассказывал все это Наташе, он испытывал то редкое наслаждение, которое дают женщины, слушая мужчину, – не умные женщины, которые, слушая, стараются или запомнить, что им говорят, для того чтобы обогатить свой ум и при случае пересказать то же или приладить рассказываемое к своему и сообщить поскорее свои умные речи, выработанные в своем маленьком умственном хозяйстве; а то наслажденье, которое дают настоящие женщины, одаренные способностью выбирания и всасыванья в себя всего лучшего, что только есть в проявлениях мужчины. Наташа, сама не зная этого, была вся внимание: она не упускала ни слова, ни колебания голоса, ни взгляда, ни вздрагиванья мускула лица, ни жеста Пьера. Она на лету ловила еще не высказанное слово и прямо вносила в свое раскрытое сердце, угадывая тайный смысл всей душевной работы Пьера.
Княжна Марья понимала рассказ, сочувствовала ему, но она теперь видела другое, что поглощало все ее внимание; она видела возможность любви и счастия между Наташей и Пьером. И в первый раз пришедшая ей эта мысль наполняла ее душу радостию.
Было три часа ночи. Официанты с грустными и строгими лицами приходили переменять свечи, но никто не замечал их.
Пьер кончил свой рассказ. Наташа блестящими, оживленными глазами продолжала упорно и внимательно глядеть на Пьера, как будто желая понять еще то остальное, что он не высказал, может быть. Пьер в стыдливом и счастливом смущении изредка взглядывал на нее и придумывал, что бы сказать теперь, чтобы перевести разговор на другой предмет. Княжна Марья молчала. Никому в голову не приходило, что три часа ночи и что пора спать.
– Говорят: несчастия, страдания, – сказал Пьер. – Да ежели бы сейчас, сию минуту мне сказали: хочешь оставаться, чем ты был до плена, или сначала пережить все это? Ради бога, еще раз плен и лошадиное мясо. Мы думаем, как нас выкинет из привычной дорожки, что все пропало; а тут только начинается новое, хорошее. Пока есть жизнь, есть и счастье. Впереди много, много. Это я вам говорю, – сказал он, обращаясь к Наташе.
– Да, да, – сказала она, отвечая на совсем другое, – и я ничего бы не желала, как только пережить все сначала.
Пьер внимательно посмотрел на нее.
– Да, и больше ничего, – подтвердила Наташа.
– Неправда, неправда, – закричал Пьер. – Я не виноват, что я жив и хочу жить; и вы тоже.
Вдруг Наташа опустила голову на руки и заплакала.
– Что ты, Наташа? – сказала княжна Марья.
– Ничего, ничего. – Она улыбнулась сквозь слезы Пьеру. – Прощайте, пора спать.
Пьер встал и простился.

Княжна Марья и Наташа, как и всегда, сошлись в спальне. Они поговорили о том, что рассказывал Пьер. Княжна Марья не говорила своего мнения о Пьере. Наташа тоже не говорила о нем.
– Ну, прощай, Мари, – сказала Наташа. – Знаешь, я часто боюсь, что мы не говорим о нем (князе Андрее), как будто мы боимся унизить наше чувство, и забываем.
Княжна Марья тяжело вздохнула и этим вздохом признала справедливость слов Наташи; но словами она не согласилась с ней.
– Разве можно забыть? – сказала она.
– Мне так хорошо было нынче рассказать все; и тяжело, и больно, и хорошо. Очень хорошо, – сказала Наташа, – я уверена, что он точно любил его. От этого я рассказала ему… ничего, что я рассказала ему? – вдруг покраснев, спросила она.
– Пьеру? О нет! Какой он прекрасный, – сказала княжна Марья.
– Знаешь, Мари, – вдруг сказала Наташа с шаловливой улыбкой, которой давно не видала княжна Марья на ее лице. – Он сделался какой то чистый, гладкий, свежий; точно из бани, ты понимаешь? – морально из бани. Правда?
– Да, – сказала княжна Марья, – он много выиграл.
– И сюртучок коротенький, и стриженые волосы; точно, ну точно из бани… папа, бывало…
– Я понимаю, что он (князь Андрей) никого так не любил, как его, – сказала княжна Марья.
– Да, и он особенный от него. Говорят, что дружны мужчины, когда совсем особенные. Должно быть, это правда. Правда, он совсем на него не похож ничем?
– Да, и чудесный.
– Ну, прощай, – отвечала Наташа. И та же шаловливая улыбка, как бы забывшись, долго оставалась на ее лице.


Пьер долго не мог заснуть в этот день; он взад и вперед ходил по комнате, то нахмурившись, вдумываясь во что то трудное, вдруг пожимая плечами и вздрагивая, то счастливо улыбаясь.
Он думал о князе Андрее, о Наташе, об их любви, и то ревновал ее к прошедшему, то упрекал, то прощал себя за это. Было уже шесть часов утра, а он все ходил по комнате.
«Ну что ж делать. Уж если нельзя без этого! Что ж делать! Значит, так надо», – сказал он себе и, поспешно раздевшись, лег в постель, счастливый и взволнованный, но без сомнений и нерешительностей.
«Надо, как ни странно, как ни невозможно это счастье, – надо сделать все для того, чтобы быть с ней мужем и женой», – сказал он себе.
Пьер еще за несколько дней перед этим назначил в пятницу день своего отъезда в Петербург. Когда он проснулся, в четверг, Савельич пришел к нему за приказаниями об укладке вещей в дорогу.
«Как в Петербург? Что такое Петербург? Кто в Петербурге? – невольно, хотя и про себя, спросил он. – Да, что то такое давно, давно, еще прежде, чем это случилось, я зачем то собирался ехать в Петербург, – вспомнил он. – Отчего же? я и поеду, может быть. Какой он добрый, внимательный, как все помнит! – подумал он, глядя на старое лицо Савельича. – И какая улыбка приятная!» – подумал он.
– Что ж, все не хочешь на волю, Савельич? – спросил Пьер.
– Зачем мне, ваше сиятельство, воля? При покойном графе, царство небесное, жили и при вас обиды не видим.
– Ну, а дети?
– И дети проживут, ваше сиятельство: за такими господами жить можно.
– Ну, а наследники мои? – сказал Пьер. – Вдруг я женюсь… Ведь может случиться, – прибавил он с невольной улыбкой.
– И осмеливаюсь доложить: хорошее дело, ваше сиятельство.
«Как он думает это легко, – подумал Пьер. – Он не знает, как это страшно, как опасно. Слишком рано или слишком поздно… Страшно!»
– Как же изволите приказать? Завтра изволите ехать? – спросил Савельич.
– Нет; я немножко отложу. Я тогда скажу. Ты меня извини за хлопоты, – сказал Пьер и, глядя на улыбку Савельича, подумал: «Как странно, однако, что он не знает, что теперь нет никакого Петербурга и что прежде всего надо, чтоб решилось то. Впрочем, он, верно, знает, но только притворяется. Поговорить с ним? Как он думает? – подумал Пьер. – Нет, после когда нибудь».
За завтраком Пьер сообщил княжне, что он был вчера у княжны Марьи и застал там, – можете себе представить кого? – Натали Ростову.
Княжна сделала вид, что она в этом известии не видит ничего более необыкновенного, как в том, что Пьер видел Анну Семеновну.
– Вы ее знаете? – спросил Пьер.
– Я видела княжну, – отвечала она. – Я слышала, что ее сватали за молодого Ростова. Это было бы очень хорошо для Ростовых; говорят, они совсем разорились.
– Нет, Ростову вы знаете?
– Слышала тогда только про эту историю. Очень жалко.
«Нет, она не понимает или притворяется, – подумал Пьер. – Лучше тоже не говорить ей».
Княжна также приготавливала провизию на дорогу Пьеру.
«Как они добры все, – думал Пьер, – что они теперь, когда уж наверное им это не может быть более интересно, занимаются всем этим. И все для меня; вот что удивительно».
В этот же день к Пьеру приехал полицеймейстер с предложением прислать доверенного в Грановитую палату для приема вещей, раздаваемых нынче владельцам.
«Вот и этот тоже, – думал Пьер, глядя в лицо полицеймейстера, – какой славный, красивый офицер и как добр! Теперь занимается такими пустяками. А еще говорят, что он не честен и пользуется. Какой вздор! А впрочем, отчего же ему и не пользоваться? Он так и воспитан. И все так делают. А такое приятное, доброе лицо, и улыбается, глядя на меня».
Пьер поехал обедать к княжне Марье.
Проезжая по улицам между пожарищами домов, он удивлялся красоте этих развалин. Печные трубы домов, отвалившиеся стены, живописно напоминая Рейн и Колизей, тянулись, скрывая друг друга, по обгорелым кварталам. Встречавшиеся извозчики и ездоки, плотники, рубившие срубы, торговки и лавочники, все с веселыми, сияющими лицами, взглядывали на Пьера и говорили как будто: «А, вот он! Посмотрим, что выйдет из этого».
При входе в дом княжны Марьи на Пьера нашло сомнение в справедливости того, что он был здесь вчера, виделся с Наташей и говорил с ней. «Может быть, это я выдумал. Может быть, я войду и никого не увижу». Но не успел он вступить в комнату, как уже во всем существе своем, по мгновенному лишению своей свободы, он почувствовал ее присутствие. Она была в том же черном платье с мягкими складками и так же причесана, как и вчера, но она была совсем другая. Если б она была такою вчера, когда он вошел в комнату, он бы не мог ни на мгновение не узнать ее.
Она была такою же, какою он знал ее почти ребенком и потом невестой князя Андрея. Веселый вопросительный блеск светился в ее глазах; на лице было ласковое и странно шаловливое выражение.
Пьер обедал и просидел бы весь вечер; но княжна Марья ехала ко всенощной, и Пьер уехал с ними вместе.
На другой день Пьер приехал рано, обедал и просидел весь вечер. Несмотря на то, что княжна Марья и Наташа были очевидно рады гостю; несмотря на то, что весь интерес жизни Пьера сосредоточивался теперь в этом доме, к вечеру они всё переговорили, и разговор переходил беспрестанно с одного ничтожного предмета на другой и часто прерывался. Пьер засиделся в этот вечер так поздно, что княжна Марья и Наташа переглядывались между собою, очевидно ожидая, скоро ли он уйдет. Пьер видел это и не мог уйти. Ему становилось тяжело, неловко, но он все сидел, потому что не мог подняться и уйти.
Княжна Марья, не предвидя этому конца, первая встала и, жалуясь на мигрень, стала прощаться.
– Так вы завтра едете в Петербург? – сказала ока.
– Нет, я не еду, – с удивлением и как будто обидясь, поспешно сказал Пьер. – Да нет, в Петербург? Завтра; только я не прощаюсь. Я заеду за комиссиями, – сказал он, стоя перед княжной Марьей, краснея и не уходя.
Наташа подала ему руку и вышла. Княжна Марья, напротив, вместо того чтобы уйти, опустилась в кресло и своим лучистым, глубоким взглядом строго и внимательно посмотрела на Пьера. Усталость, которую она очевидно выказывала перед этим, теперь совсем прошла. Она тяжело и продолжительно вздохнула, как будто приготавливаясь к длинному разговору.
Все смущение и неловкость Пьера, при удалении Наташи, мгновенно исчезли и заменились взволнованным оживлением. Он быстро придвинул кресло совсем близко к княжне Марье.
– Да, я и хотел сказать вам, – сказал он, отвечая, как на слова, на ее взгляд. – Княжна, помогите мне. Что мне делать? Могу я надеяться? Княжна, друг мой, выслушайте меня. Я все знаю. Я знаю, что я не стою ее; я знаю, что теперь невозможно говорить об этом. Но я хочу быть братом ей. Нет, я не хочу.. я не могу…
Он остановился и потер себе лицо и глаза руками.
– Ну, вот, – продолжал он, видимо сделав усилие над собой, чтобы говорить связно. – Я не знаю, с каких пор я люблю ее. Но я одну только ее, одну любил во всю мою жизнь и люблю так, что без нее не могу себе представить жизни. Просить руки ее теперь я не решаюсь; но мысль о том, что, может быть, она могла бы быть моею и что я упущу эту возможность… возможность… ужасна. Скажите, могу я надеяться? Скажите, что мне делать? Милая княжна, – сказал он, помолчав немного и тронув ее за руку, так как она не отвечала.
– Я думаю о том, что вы мне сказали, – отвечала княжна Марья. – Вот что я скажу вам. Вы правы, что теперь говорить ей об любви… – Княжна остановилась. Она хотела сказать: говорить ей о любви теперь невозможно; но она остановилась, потому что она третий день видела по вдруг переменившейся Наташе, что не только Наташа не оскорбилась бы, если б ей Пьер высказал свою любовь, но что она одного только этого и желала.
– Говорить ей теперь… нельзя, – все таки сказала княжна Марья.
– Но что же мне делать?
– Поручите это мне, – сказала княжна Марья. – Я знаю…
Пьер смотрел в глаза княжне Марье.
– Ну, ну… – говорил он.
– Я знаю, что она любит… полюбит вас, – поправилась княжна Марья.
Не успела она сказать эти слова, как Пьер вскочил и с испуганным лицом схватил за руку княжну Марью.
– Отчего вы думаете? Вы думаете, что я могу надеяться? Вы думаете?!
– Да, думаю, – улыбаясь, сказала княжна Марья. – Напишите родителям. И поручите мне. Я скажу ей, когда будет можно. Я желаю этого. И сердце мое чувствует, что это будет.
– Нет, это не может быть! Как я счастлив! Но это не может быть… Как я счастлив! Нет, не может быть! – говорил Пьер, целуя руки княжны Марьи.
– Вы поезжайте в Петербург; это лучше. А я напишу вам, – сказала она.
– В Петербург? Ехать? Хорошо, да, ехать. Но завтра я могу приехать к вам?
На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние дни; но в этот день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», – говорил он себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью.
Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше удержал ее в своей.
«Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно!..»
– Прощайте, граф, – сказала она ему громко. – Я очень буду ждать вас, – прибавила она шепотом.
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.


В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.
Когда ему предлагали служить или когда обсуждали какие нибудь общие, государственные дела и войну, предполагая, что от такого или такого исхода такого то события зависит счастие всех людей, он слушал с кроткой соболезнующею улыбкой и удивлял говоривших с ним людей своими странными замечаниями. Но как те люди, которые казались Пьеру понимающими настоящий смысл жизни, то есть его чувство, так и те несчастные, которые, очевидно, не понимали этого, – все люди в этот период времени представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви.
Рассматривая дела и бумаги своей покойной жены, он к ее памяти не испытывал никакого чувства, кроме жалости в том, что она не знала того счастья, которое он знал теперь. Князь Василий, особенно гордый теперь получением нового места и звезды, представлялся ему трогательным, добрым и жалким стариком.
Пьер часто потом вспоминал это время счастливого безумия. Все суждения, которые он составил себе о людях и обстоятельствах за этот период времени, остались для него навсегда верными. Он не только не отрекался впоследствии от этих взглядов на людей и вещи, но, напротив, в внутренних сомнениях и противуречиях прибегал к тому взгляду, который он имел в это время безумия, и взгляд этот всегда оказывался верен.
«Может быть, – думал он, – я и казался тогда странен и смешон; но я тогда не был так безумен, как казалось. Напротив, я был тогда умнее и проницательнее, чем когда либо, и понимал все, что стоит понимать в жизни, потому что… я был счастлив».
Безумие Пьера состояло в том, что он не дожидался, как прежде, личных причин, которые он называл достоинствами людей, для того чтобы любить их, а любовь переполняла его сердце, и он, беспричинно любя людей, находил несомненные причины, за которые стоило любить их.


С первого того вечера, когда Наташа, после отъезда Пьера, с радостно насмешливой улыбкой сказала княжне Марье, что он точно, ну точно из бани, и сюртучок, и стриженый, с этой минуты что то скрытое и самой ей неизвестное, но непреодолимое проснулось в душе Наташи.
Все: лицо, походка, взгляд, голос – все вдруг изменилось в ней. Неожиданные для нее самой – сила жизни, надежды на счастье всплыли наружу и требовали удовлетворения. С первого вечера Наташа как будто забыла все то, что с ней было. Она с тех пор ни разу не пожаловалась на свое положение, ни одного слова не сказала о прошедшем и не боялась уже делать веселые планы на будущее. Она мало говорила о Пьере, но когда княжна Марья упоминала о нем, давно потухший блеск зажигался в ее глазах и губы морщились странной улыбкой.
Перемена, происшедшая в Наташе, сначала удивила княжну Марью; но когда она поняла ее значение, то перемена эта огорчила ее. «Неужели она так мало любила брата, что так скоро могла забыть его», – думала княжна Марья, когда она одна обдумывала происшедшую перемену. Но когда она была с Наташей, то не сердилась на нее и не упрекала ее. Проснувшаяся сила жизни, охватившая Наташу, была, очевидно, так неудержима, так неожиданна для нее самой, что княжна Марья в присутствии Наташи чувствовала, что она не имела права упрекать ее даже в душе своей.