Иларион (Бельский)

Епископ Иларион<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Епископ Иларион во время выноса тела Патриарха Тихона после отпевания.</td></tr>
Епископ Поречский, викарий Смоленская епархия
12 июня 1925 — 4 марта 1928
Епископ Каргопольский, викарий Олонецкой епархии
14 октября 1924 — 12 июня 1925
Предшественник:	Варсонофий (Вихвелин)
Преемник:	Василий (Дохторов)
Имя при рождении:	Иван Иванович Бельский

Епископ Иларион (в миру Ива́н Ива́нович Бе́льский; 20 марта 1893, Олонецкая губерния — 31 августа 1937, Йошкар-Ола) — епископ Православной Российской Церкви, епископ Котельнический, викарий Вятской епархии. С 1928 года — деятель иосифлянского движения.

Биография

Родился 20 марта 1893 года в семье протоиерея в Санкт-Петербурге или, по другим данным, в Олонецкой губернии.

В 1918 году окончил Олонецкую духовную семинарию, после чего служил надзирателем Петрозаводского духовного училища. После его закрытия переехал в Петроград.

16 июля 1919 года был принят в Александро-Невскую лавру. 23 июля того же года пострижен в монашество с именем Иларион, 26 июля рукоположён в сан диакона. 18 декабря того же года назначен помощником правителя дел духовного собора Лавры.

С 5 января 1920 года исполнял обязанности правителя дел. 22 февраря того же года избран помощником секретаря церковно-приходского совета храмов Лавры.

13 августа 1920 года был рукоположен в сан иеромонаха.

8 июля 1921 года утверждён в должности правителя дел духовного собора Лавры. Обучал детей Закону Божию. Учился в Петроградском богословском институте.

С 1921 года по июль 1922 года — секретарь церковно-приходского совета храмов лавры.

В 1921 году был награждён набедренником, а в 1922 году — наперсным крестом.

В июне 1922 арестован в Петрограде по делу религиозной организации «Братство» и обвинён в укрывательстве от ГПУ иеромонаха Льва (Егорова), вскоре освобождён. За недоказанностью обвинения освобожден 21 августа того же года под подписку о невыезде. Дело прекращено 13 сентября 1922 года.

После признания Александро-Невской лаврой обновленческого Петроградского епархиального управления с 7 июля 1922 года перестал исполнять обязанности правителя дел духовного собора, секретаря церковно-приходского совета и управдома лавры, официально освобождён от этих должностей 1 сентября 1922 года.

20 ноября подал рапорт об увольнении за штат «по расстройству здоровья». Духовный собор лавры отклонил рапорт и обратился с ходатайством к обновленческому Петроградскому епархиальному управлению откомандировать иеромонаха Илариона в один из петроградских монастырей. 11 декабря указом Петроградского епархиального управления переведён в Череменецкий Иоанно-Богословский монастырь. Не подчинился указу, продолжил служить в незанятых обновленцами храмах Петрограда.

В октябре 1923 года, после возвращения Александро-Невской лавры в Патриаршую Церковь, вернулся в состав братии.

С марта 1924 года настоятель храма во имя святых Бориса и Глеба на Калашниковской набережной в Петрограде.

В сентября 1924 года возведён в сан игумена.

14 октября 1924 года в Москве хиротонисан во епископа Каргопольского. В конце 1924 арестован и выслан в Смоленск. В начале 1925 году был освобождён из ссылки.

12 июня 1925 года по ходатайству епископа Смоленского Филиппа, который не мог при быть в Смоленск, назначен Патриаршим местолюстиителм митрополитом «епископом Поречским, четвёртым викарием Смоленской епархии. Вместе с тем, согласно просьбе православных приходов г. Смоленска, благословляется ему иметь временно заботы и попечение о православных приходах той же епархии».

Резко негативно отнёсся к Декларации Заместителя Патриаршего местоблюстителя митрополита Сергия (Страгородского).

С начала 1928 года — епископ Котельнический, викарий Вятской епархии.

4 марта 1928 года вместе с епископом Яранским Нектарием (Трезвинским) объявил об отделении от митрополита Сергия. В период служения в Вятской епархии был сторонником епископа Виктора (Островидова). Был одним из наиболее непримиримых противников митрополита Сергия, вплоть до того, что отрицал благодатность таинств «сергиан».

В апреле 1928 (или 1929) года был арестован. Приговорён к пяти годам лагерей. В 1928 (или 1929) — 1931 года находился в заключении в Соловецком лагере особого назначения. Работал, как «запретник» на тяжёлых физических работах — сетевязом. Участник катакомбных богослужений «иосифлян» в лагере. В отличие от другого соловецкого узника Илариона (Троицкого) «великого», имел прозвище Иларион «маленький».

В сентябре 1931—1933 годов находился в заключении в Белбалтлаге (лагпункт Май-Губа). В 1933 году был освобождён из лагеря и выслан в город Козьмодемьянск Марийской АССР. Продолжал тайное служение, в мае — октябре 1934 года находился в заключении.

В 1935 года был освобождён из ссылки, уехал в город Чебоксары, где арестован в августе 1937 года и отправлен в тюрьму города Йошкар-Олы.

31 августа 1937 года приговорен к высшей мере наказания и в тот же день расстрелян.

Память

В 1981 году решением Архиерейского Собора РПЦЗ канонизирован в лике священномученика со включением Собор новомучеников и исповедников Российских (без установления отдельного дня памяти).

Ссылки

• [www.ortho-rus.ru/cgi-bin/ps_file.cgi?2_4102 Иларион (Бельский)] на сайте «Русское православие»
• [www.petergen.com/bovkalo/mar/rusarch.html Санкт-Петербургский мартиролог духовенства и мирян]
• [kuz3.pstbi.ccas.ru/bin/nkws.exe/ans/nm/?HYZ9EJxGHoxITYZCF2JMTcGUse0EdO0Ve8icse1ae8VyAHQiA1IiAHYsCLu2dOiUTaxWBmsnC5sxDbtjMXQiAnU* Иларион (Бельский Иван Иванович)] // Новомученики и Исповедники Русской Православной Церкви XX века
• [www.histor-ipt-kt.org/BOOKS/serg/maket.pdf Священномученики Сергий, Епископ Нарвский Василий, епископ Каргопольский Иларион, епископ Поречский. Тайное служение иосифлян]

Отрывок, характеризующий Иларион (Бельский)

Кутузов, казалось, чем то озабочен и не слышал слов генерала. Он недовольно щурился и внимательно и пристально вглядывался в те фигуры пленных, которые представляли особенно жалкий вид. Большая часть лиц французских солдат были изуродованы отмороженными носами и щеками, и почти у всех были красные, распухшие и гноившиеся глаза.
Одна кучка французов стояла близко у дороги, и два солдата – лицо одного из них было покрыто болячками – разрывали руками кусок сырого мяса. Что то было страшное и животное в том беглом взгляде, который они бросили на проезжавших, и в том злобном выражении, с которым солдат с болячками, взглянув на Кутузова, тотчас же отвернулся и продолжал свое дело.
Кутузов долго внимательно поглядел на этих двух солдат; еще более сморщившись, он прищурил глаза и раздумчиво покачал головой. В другом месте он заметил русского солдата, который, смеясь и трепля по плечу француза, что то ласково говорил ему. Кутузов опять с тем же выражением покачал головой.
– Что ты говоришь? Что? – спросил он у генерала, продолжавшего докладывать и обращавшего внимание главнокомандующего на французские взятые знамена, стоявшие перед фронтом Преображенского полка.
– А, знамена! – сказал Кутузов, видимо с трудом отрываясь от предмета, занимавшего его мысли. Он рассеянно оглянулся. Тысячи глаз со всех сторон, ожидая его сло ва, смотрели на него.
Перед Преображенским полком он остановился, тяжело вздохнул и закрыл глаза. Кто то из свиты махнул, чтобы державшие знамена солдаты подошли и поставили их древками знамен вокруг главнокомандующего. Кутузов помолчал несколько секунд и, видимо неохотно, подчиняясь необходимости своего положения, поднял голову и начал говорить. Толпы офицеров окружили его. Он внимательным взглядом обвел кружок офицеров, узнав некоторых из них.
– Благодарю всех! – сказал он, обращаясь к солдатам и опять к офицерам. В тишине, воцарившейся вокруг него, отчетливо слышны были его медленно выговариваемые слова. – Благодарю всех за трудную и верную службу. Победа совершенная, и Россия не забудет вас. Вам слава вовеки! – Он помолчал, оглядываясь.
– Нагни, нагни ему голову то, – сказал он солдату, державшему французского орла и нечаянно опустившему его перед знаменем преображенцев. – Пониже, пониже, так то вот. Ура! ребята, – быстрым движением подбородка обратись к солдатам, проговорил он.
– Ура ра ра! – заревели тысячи голосов. Пока кричали солдаты, Кутузов, согнувшись на седле, склонил голову, и глаз его засветился кротким, как будто насмешливым, блеском.
– Вот что, братцы, – сказал он, когда замолкли голоса…
И вдруг голос и выражение лица его изменились: перестал говорить главнокомандующий, а заговорил простой, старый человек, очевидно что то самое нужное желавший сообщить теперь своим товарищам.
В толпе офицеров и в рядах солдат произошло движение, чтобы яснее слышать то, что он скажет теперь.
– А вот что, братцы. Я знаю, трудно вам, да что же делать! Потерпите; недолго осталось. Выпроводим гостей, отдохнем тогда. За службу вашу вас царь не забудет. Вам трудно, да все же вы дома; а они – видите, до чего они дошли, – сказал он, указывая на пленных. – Хуже нищих последних. Пока они были сильны, мы себя не жалели, а теперь их и пожалеть можно. Тоже и они люди. Так, ребята?
Он смотрел вокруг себя, и в упорных, почтительно недоумевающих, устремленных на него взглядах он читал сочувствие своим словам: лицо его становилось все светлее и светлее от старческой кроткой улыбки, звездами морщившейся в углах губ и глаз. Он помолчал и как бы в недоумении опустил голову.
– А и то сказать, кто же их к нам звал? Поделом им, м… и… в г…. – вдруг сказал он, подняв голову. И, взмахнув нагайкой, он галопом, в первый раз во всю кампанию, поехал прочь от радостно хохотавших и ревевших ура, расстроивавших ряды солдат.
Слова, сказанные Кутузовым, едва ли были поняты войсками. Никто не сумел бы передать содержания сначала торжественной и под конец простодушно стариковской речи фельдмаршала; но сердечный смысл этой речи не только был понят, но то самое, то самое чувство величественного торжества в соединении с жалостью к врагам и сознанием своей правоты, выраженное этим, именно этим стариковским, добродушным ругательством, – это самое (чувство лежало в душе каждого солдата и выразилось радостным, долго не умолкавшим криком. Когда после этого один из генералов с вопросом о том, не прикажет ли главнокомандующий приехать коляске, обратился к нему, Кутузов, отвечая, неожиданно всхлипнул, видимо находясь в сильном волнении.


8 го ноября последний день Красненских сражений; уже смерклось, когда войска пришли на место ночлега. Весь день был тихий, морозный, с падающим легким, редким снегом; к вечеру стало выясняться. Сквозь снежинки виднелось черно лиловое звездное небо, и мороз стал усиливаться.
Мушкатерский полк, вышедший из Тарутина в числе трех тысяч, теперь, в числе девятисот человек, пришел одним из первых на назначенное место ночлега, в деревне на большой дороге. Квартиргеры, встретившие полк, объявили, что все избы заняты больными и мертвыми французами, кавалеристами и штабами. Была только одна изба для полкового командира.
Полковой командир подъехал к своей избе. Полк прошел деревню и у крайних изб на дороге поставил ружья в козлы.
Как огромное, многочленное животное, полк принялся за работу устройства своего логовища и пищи. Одна часть солдат разбрелась, по колено в снегу, в березовый лес, бывший вправо от деревни, и тотчас же послышались в лесу стук топоров, тесаков, треск ломающихся сучьев и веселые голоса; другая часть возилась около центра полковых повозок и лошадей, поставленных в кучку, доставая котлы, сухари и задавая корм лошадям; третья часть рассыпалась в деревне, устраивая помещения штабным, выбирая мертвые тела французов, лежавшие по избам, и растаскивая доски, сухие дрова и солому с крыш для костров и плетни для защиты.
Человек пятнадцать солдат за избами, с края деревни, с веселым криком раскачивали высокий плетень сарая, с которого снята уже была крыша.
– Ну, ну, разом, налегни! – кричали голоса, и в темноте ночи раскачивалось с морозным треском огромное, запорошенное снегом полотно плетня. Чаще и чаще трещали нижние колья, и, наконец, плетень завалился вместе с солдатами, напиравшими на него. Послышался громкий грубо радостный крик и хохот.
– Берись по двое! рочаг подавай сюда! вот так то. Куда лезешь то?
– Ну, разом… Да стой, ребята!.. С накрика!
Все замолкли, и негромкий, бархатно приятный голос запел песню. В конце третьей строфы, враз с окончанием последнего звука, двадцать голосов дружно вскрикнули: «Уууу! Идет! Разом! Навались, детки!..» Но, несмотря на дружные усилия, плетень мало тронулся, и в установившемся молчании слышалось тяжелое пыхтенье.
– Эй вы, шестой роты! Черти, дьяволы! Подсоби… тоже мы пригодимся.
Шестой роты человек двадцать, шедшие в деревню, присоединились к тащившим; и плетень, саженей в пять длины и в сажень ширины, изогнувшись, надавя и режа плечи пыхтевших солдат, двинулся вперед по улице деревни.
– Иди, что ли… Падай, эка… Чего стал? То то… Веселые, безобразные ругательства не замолкали.
– Вы чего? – вдруг послышался начальственный голос солдата, набежавшего на несущих.
– Господа тут; в избе сам анарал, а вы, черти, дьяволы, матершинники. Я вас! – крикнул фельдфебель и с размаху ударил в спину первого подвернувшегося солдата. – Разве тихо нельзя?
Солдаты замолкли. Солдат, которого ударил фельдфебель, стал, покряхтывая, обтирать лицо, которое он в кровь разодрал, наткнувшись на плетень.
– Вишь, черт, дерется как! Аж всю морду раскровянил, – сказал он робким шепотом, когда отошел фельдфебель.
– Али не любишь? – сказал смеющийся голос; и, умеряя звуки голосов, солдаты пошли дальше. Выбравшись за деревню, они опять заговорили так же громко, пересыпая разговор теми же бесцельными ругательствами.
В избе, мимо которой проходили солдаты, собралось высшее начальство, и за чаем шел оживленный разговор о прошедшем дне и предполагаемых маневрах будущего. Предполагалось сделать фланговый марш влево, отрезать вице короля и захватить его.