Иларион (Михайловский)
Митрополит Иларион<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"> </td></tr>
| ||
| ||
|---|---|---|
| 25 мая 1872 — 4 июля 1875 | ||
| Предшественник: | Григорий | |
| Преемник: | Климент (Друмев) | |
| ||
| 5 октября 1858 — 25 мая 1872 | ||
| Преемник: | Николай (Кожухаров) | |
| Имя при рождении: | Стоян Стоянов Михайловский | |
| Оригинал имени при рождении: |
Стоян Стоянов Михайловски | |
| Рождение: | 1812 Елена | |
| Смерть: | 4 (16) июня 1875 Константинополь | |
| Принятие монашества: | 1832 | |
Митрополит Иларион (в миру Стоян Стоянов Михайловский; сентябрь 1812[1], Елена — 4 (16) июня 1875, Константинополь) — епископ Константинопольского Патриархата болгарского происхождения, епископ Макариопольский (село, ныне на территории Тырговиштской области Болгарии); с апреля 1860 года деятель Болгарской схизмы, впоследствии митрополит Тырновский (в схизме). Анафематствован собором в Константинополе в мае 1872 года.
Один из ранних лидеров болгарского Национального Возрождения.
Биография
Родился в 1812 году в оттоманском городе с болгарским населением Елена в знатной семье, имеющей грузинские (в Имеретии) корни.
Окончив начальную школу в родном городе, продолжил обучение в греческой школе в городе Арбанаси. В 1832 году принял монашеский постриг в Хиландарском монастыре (Афон), где возложил на себя заботу о заточённом там Неофите Бозвели. Продолжил образование в школе Теофилоса Каириса, а также три года обучался в Афинской гимназии.
Был близким приятелем и сподвижником Георгия Раковского. Принимал активное участие в деятельности Македонского революционного общества. С 1844 года, совместно с Неофитом Бозвели, участнник церковно-национальной борьбы болгар; в 1845—1850 годах, в результате давления, оказанного российскими дипломатами на османское правительство, был заточен на Афоне.
3 апреля 1860 года, во время пасхальной литургии в болгарском храме Константинополя, не помянул имени Константинопольского патриарха, тем самым де-факто уклонившись в церковный раскол. По свидетельству Тодора Бурмова[2], акция 3 апреля была предварительно согласована главными руководителями болгарской общины Христо Топчилещовым и Николаем Минчоглу с Портой, в частности с визирем Аали-пашой. Руководители болгарской общины в тот же день были благосклонно приняты турецкими министрами; также обрадованы совершённой демонстрацией были «агенты латинской пропаганды»[3], специально пришедшие к пасхальной заутрене[2]. По мнению Бурмова, Порта, отрывая болгар от православия, рассчитывала уменьшить влияние России на христианское население империи[3]. Собравшийся 9 апреля Синод Великой Церкви, выслушав оправдания Илариона, ссылавшегося на требования народа, не был удовлетворён его объяснениями; однако, составленный Патриархом такрир (представление Порте), требовавший гражданского наказания для Илариона, был оставлен правительством без последствий; со стороны Патриархии последовали церковные прещения в отношении епископа Илариона и иных. В феврале 1861 года Иларион был лишён сана и вновь сослан на Афон (1861—1864). Аналогичному наказанию были подвергнуты поддержавшие его епископы Авксентий Велесский и Паисий Пловдивский
После учреждения Портой Болгарской экзархии (1870) стал членом Временного смешанного экзархийского совета и первого Синода. С 1872 года — митрополит Тырновский.
Священный Синод Константинопольского Патриархата 13 — 15 мая 1872 года, низложив и лишив сана экзарха Анфима I, отлучил от церкви примкнувших к нему архиереев, а епископа Макариопольского Илариона предал вечной анафеме[4].
Собор в Константинополе, проходивший в сентябре 1872 года под председательством Патриарха Анфима VI, в котором участвовали иерархи иных поместных церквей Востока, 18 (30 сентября) объявил Болгарский экзархат состоящим в расколе (схизме); действия болгарских иерархов были осуждены как основанные на «филетисме» (греч. φυλετισμός, то есть привнесении племенного начала в Церковь); Собор постановил: «<…> Приемлющих филетисм и дерзающих основывать на нём племенные сборища, мы провозглашаем, согласно священным канонам, чуждыми единой святой, кафолической и апостольской церкви или, что то же, схизматиками.»[5]
Умер в 1875 году; похоронен во дворе церкви Стефана в Константинополе.
Напишите отзыв о статье "Иларион (Михайловский)"
Примечания
- ↑ [catalog.libvar.bg/view/show_photos.pl?id=102208&SC=pcSubjectid&RC=16&SRV=true&LANG=bg&CS=1157&SA=%C1%FA%EB%E3%E0%F0%F1%EA%E0%20%EF%F0%E0%E2%EE%F1%EB%E0%E2%ED%E0%20%F6%FA%F0%EA%E2%E0 Фотографията е издадена по повод годишнина на българската църква "Св. Стефан" в Цариград (Константинопол). Композицията съдържа портрет на епископ Иларион Макариополски с изписани години 1875 -1900 и снимка на българската църква "Св. Стефан".]
- ↑ 1 2 Ѳ. Стояновъ-Бурмовъ. «Греко-болгарская распря въ шестидесятыхъ годахъ» // «Вѣстникъ Европы». СПб, 1888, № 8, стр. 720.
- ↑ 1 2 Ѳ. Стояновъ-Бурмовъ. «Греко-болгарская распря въ шестидесятыхъ годахъ» // «Вѣстникъ Европы». СПб, 1888, № 8, стр. 723.
- ↑ [www.pravoslavie.ru/cgi-bin/sykon/client/display.pl?sid=494&did=2180 Церковь в период Болгарского Экзархата (с 1870) // Болгарская православная церковь. Часть 1.]
- ↑ Цит по: Архиеп. Макарий. Греко-болгарский церковный вопрос и его решение // «Православное Обозрѣнiе». 1891. № 11—12, стр. 735.
Литература
- [www.pravoslavie.domainbg.com/03/imak/01.html. Радивоев, М. Време и живот на Търновския митрополит Илариона (Макариополски). С., 1912; ]
- Арнаудов, М. Иларион Макариополски и българският църковен въпрос. — В: Иларион Макариополски, митрополит Търновски. С., 1925, 3-384 (отд. отп. С., 1925, 384 с.).
- Радев, Ив. Митрополит Иларион Макариополски-Търновски. — В: Същият. История на Велико Търново. XVIII—XIX век. Велико Търново, 2000.
Отрывок, характеризующий Иларион (Михайловский)
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
