Иларион (Удодов)

Схиархимандрит Иларион (в миру Иоаким Хрисанфович Удодов; 20 сентября 1862, село Буйловка, Воронежская губерния — 15 марта 1951, село Виноградово (Московская область)) — схиархимандрит Русской Православной Церкви, настоятель храма Владимирской иконы Божией Матери в Виноградове.

Детские и юношеские годы. На Святой Горе Афонской

Родился 20 сентября 1862 года в селе Буйловке Воронежской губернии в крестьянской семье. Его отца звали Хрисанфом (преставился 16 июня 1906 года), мать — Агриппиной (преставилась 11 декабря 1908 года).

В семье было три сына: старший — Иоаким, средний — Пётр и младший — Феодор. Родители с раннего возраста воспитывали детей в любви к труду. Так, Иоаким ещё в юности обучился кузнечному ремеслу.

Иоаким рано определился с выбором жизненного пути. Твёрдо решив стать монахом, он в возрасте двадцати лет ушёл на Святую Гору Афон.

Придя на Святую Гору, Иоаким не сразу решил, в какую обитель ему поступить. Хорошее знание кузнечного ремесла, ценившегося на Афоне, открывало ему двери во многие из них. Однажды после усердной молитвы Иоаким увидел во сне Божию Матерь, которая в ограде монастыря шла со святым великомучеником Пантелеимоном. Пресвятая Богородица, указав на юношу, обратилась ко святому со словами: «Возьми его к себе». Это было явным знамением благословения Царицы Небесной на поступление Иоакима в Русский Свято-Пантелеимонов монастырь.

Вскоре после поступления в обитель Иоаким был пострижен в мантию с именем Иларион. Его небесным покровителем стал преподобный Иларион Великий (память 21 октября по ст. ст.). Монах Иларион нёс послушание кузнеца. Обладая недюжинной силой, он так отбивал удары молотом, что, слыша их, знавшие его говорили: «Ну, это Иларион ударил!»

Однажды, работая на строительных лесах, он упал с высоты около тридцати метров и сильно разбился. Было ему около двадцати трёх лет. По существовавшему на Афоне обычаю его, как находившегося в безнадёжном состоянии, постригли в схиму, оставив при постриге имя Иларион. Однако он поправился, вернулся в число братии и продолжал нести своё послушание. С тех пор до глубокой старости старец никому об этом не рассказывал.

Отец Иларион от природы имел особые технические дарования. Как-то во время сильного землетрясения (частого явления на Афоне) барабан с куполом монастырского храма дал трещину, и иеродиакону Илариону предложили его укрепить. У отца Илариона нередко бывали особые моменты вдохновения, из-за чего монастырское начальство иногда даже отстраняло его от совершения чередных богослужений. Именно в такой момент вдохновения ему было открыто, как укрепить барабан с куполом храма.

Спустя некоторое время, когда барабан был надёжно скреплён металлическими затяжками, в монастырь приехали греческие инженеры. Они попросили познакомить их с мастером, производившим этот ремонт. Пригласили отца Илариона. На просьбу специалистов показать чертежи крепления купола отец Иларион, стукнув себя по лбу, сказал: «Вот где мои чертежи».

Так, водимый свыше, он выполнил сложную техническую работу по укреплению храмовой конструкции, не имея специального образования.

В архиве архиепископа Сергия (Голубцова) хранится фотография, на обороте которой рукой владыки сделана следующая надпись: «Молодой монах Иларион с отцом на фоне Св. Афонской горы, где он жил в русской келье Св. Иоанна Златоустаго с 1888 г.». Эта фотография даёт основание полагать, что отец Иларион после шести лет прохождения монашеской школы в Свято-Пантелеимоновом монастыре перешёл на жительство в русскую келию святителя Иоанна Златоуста, настоятелем которой был в то время иеросхимонах Кирилл (Абрамов).

Возвращение в Россию. Московский Сретенский монастырь

Из воспоминаний владыки Сергия известно, что в 1905 году отца Илариона послали в Россию с его старцем схиигуменом Кириллом для сбора пожертвований на монастырь, но им пришлось остаться.

В сохранившейся Анкете священнослужителя культа при церкви селения Виноградово Удодова Илариона Хрисанфовича, заполненной, по всей вероятности, рукой самого старца, указано, что с 1914 по 1923 год он служил в московском Сретенском монастыре; с 1923 по 1935 год при Сергиевской села Заболотья церкви; с 1935 года… На этом запись обрывается. В московском Сретенском монастыре отец Иларион нёс послушание казначея. В архивных материалах встречается упоминание о том, что в 1921 году игумен Иларион, фамилия которого не указана, был членом Совета общины Сретенского монастыря. Предположительно речь идёт об отце Иларионе (Удодове).

Духовник ивановских сестёр. Монастырский хутор в селе Чернецово

В 1923 году отец Иларион по просьбе сестёр закрытого к тому времени московского Иоанно-Предтеченского монастыря стал их духовником и переселился на монастырский хутор, расположенный вблизи станции Марк Савёловской железной дороги.

Здесь батюшка поселился в келии при храме во имя преподобного Сергия Радонежского, построенном в 1893—1895 годах. В этом храме отец Иларион прослужил до самого его закрытия, 20 мая 1931 года. В период с января по май 1931 года были арестованы все монахини и послушницы Ивановского хутора, обвинявшиеся в систематической антисоветской агитации среди крестьян окружающих деревень, пропаганде против коллективизации сельского хозяйства и других «общественных кампаний».

На свободе оставили старца Илариона, который не переставал об этом сокрушаться. «Лучше бы их оставили, — говорил он о своих чадах-страдалицах, — а меня одного бы взяли». Схимонахиня Феоктиста вспоминала, что батюшка «сильно плакал, когда их арестовали. Хотел, чтобы все сёстры были, его только бы забрали. А его оставили в колхозе, телеги нужно было чинить, сани, инвентарь». По свидетельству матушки Феоктисты, старец отправлял сёстрам в Казахстан посылки.

После ареста ивановских сестёр дом на хуторе опечатали. Отец Иларион поселился в колокольне храма преподобного Сергия Радонежского и жил здесь совершенно один в течение нескольких лет.

Священнослужение в храме Владимирской иконы Божией Матери в селе Виноградово

В 1935 году схиархимандрит Иларион по приглашению благочинного, протоиерея Константина Сперанского, перешел служить в село Виноградово «на Долгом пруде».

Покидая хуторской храм преподобного Сергия, отец Иларион перенес в Виноградово резной деревянный иконостас и некоторые чтимые образа: икону святого Иоанна Предтечи с частицей мощей, икону Божией Матери Черниговскую-Гефсиманскую. Из Сергиевского храма были принесены также волосы с главы Преподобного и частица его мощей. В дополнение к правому Никольскому приделу старец устроил левый придел во имя преподобного Сергия и построил деревянные хоры для певчих в обоих приделах.

С 1936 года схиархимандрит Иларион был назначен настоятелем Владимирского храма.

Много трудов положил отец Иларион, для того чтобы Владимирский храм в селе Виноградово приобрёл благолепный вид, все ремонтные работы, даже на куполе храма, производились всегда при участии старца.

Через его золотые руки, как некоторые выражались о нём, проходили починка костюмов, карманных и стенных часов, кладка печей со всевозможными приспособлениями, починка железных крыш и т. д.. Часто наградой за это было: «Большое спасибо, батюшка» — у неимущих. Вся жизнь старца протекала в неустанном труде и помощи всем, с кем приходилось ему соприкасаться. «Не люблю сидеть без дела, люблю постучать!» — говаривал иногда архимандрит.

Схиархимандрит Иларион — хранитель главы преподобного Сергия Радонежского

Основная статья: Сохранение главы преподобного Сергия Радонежского

В годы Великой Отечественной войны во Владимирском храме богослужения не прекращались. С этим храмом была связана тайна, открывшаяся лишь в последнее время. Здесь с 1941 по 1945 год, в алтаре под престолом, хранилась величайшая святыня Православной Церкви — глава преподобного Сергия Радонежского. И никто не знал, что эта церковь в годы войны освящалась присутствием великой святыни.

После закрытия Троице-Сергиевой Лавры в 1919 году, из-за возникшей опасности лишиться честных мощей Преподобного, его святая глава по благословению Святейшего Патриарха Тихона тайно от всех была изъята и заменена на череп одного из князей Трубецких, погребённых под Троицким собором с западной стороны. Предположительно это произошло 20 — 30 марта 1920 года.

П. А. Голубцов, один из хранителей главы, в 1941 г. перенёс её к своему старцу схиархимандриту Илариону (Удодову), служившему в храме Владимирской иконы Божией Матери.

По окончании войны П. А. Голубцов перенёс главу Преподобного на московскую квартиру Е. П. Васильчиковой (лето 1945 — весна 1946 гг.), которая, когда открылась Троице-Сергиева Лавра, передала главу Патриарху Алексию I. Возвращение главы Преподобного к его мощам произошло 7/20 апреля 1946 года, в Великую Субботу. Архиепископ Ярославский и Ростовский Михей (Хархаров) в конце 1990-х годов вспоминал, что главу прп. Сергия к его мощам вернул схиархимандрит Иларион.

После открытия Лавры отец Иларион по благословению Святейшего Патриарха Алексия перешёл на жительство в обитель и вскоре был избран братским духовником.

В Лавре отец Иларион пробыл год с небольшим и снова вернулся в Виноградово. В то время настоятелем Владимирского храма был его брат отец Пётр (Удодов). Вместе с отцом Петром батюшка служил в Виноградово до самой своей кончины.

Воспоминания о старце схиархимандрите

Духовным детям отец Иларион запомнился очень жизнерадостным человеком, готовым в любое время прийти людям на помощь. Батюшка был чрезвычайно искусным рабочим по своей специальности жестянщика, всем все делал бесплатно. Отец Иларион паял кастрюли, ремонтировал часы, прохудившиеся чайники, кружки и другую посуду.

Из воспоминаний схимонахини Феоктисты известно, что многим жителям села Виноградово батюшка помогал материально. «Кому даст на стройку, кому на коровку, без отдачи», — рассказывала матушка.

Схиархимандрит Иларион оказал решающее влияние на духовное развитие и становление будущего архипастыря — архиепископа Сергия (Голубцова). Их встреча произошла в конце 20-х — начале 30-х годов прошлого столетия. Именно отец Иларион благословил Павла Александровича Голубцова на церковное служение, а впоследствии — на принятие монашества и священного сана. Сохранился листок, на котором владыка Сергий, тогда ещё иеромонах Сергий, вспоминал слова старца архимандрита Илариона: «Терпи казак — атаманом будешь» и «Большому кораблю — большое плавание».

Вот каким запомнился старец своему духовному сыну и ученику — архиепископу Сергию: «Отец схиархимандрит Иларион отличался исключительно большим смирением, был молчалив, никогда не смеялся, никого не осуждал. Во время его труда уста шептали Иисусову молитву. Беря какой-нибудь инструмент, он ограждал себя крестным знамением».

Уединенная жизнь в непрестанном труде с Иисусовой молитвой — таков был духовный строй жизни старца. Изо дня в день текла размеренно его внутренняя и внешняя деятельность. Он не любил много говорить. Часто характерными резкими жестами дополнял он свою несложную речь. Эту мимику рук и пальцев, имевшую большую связь с его рабочими жестами, надо было понимать, как немую речь, невысказанную мысль.

Батюшка отличался необыкновенной вежливостью, не допускал в своей речи никаких грубых резких выражений, никогда не смеялся. В то же время был прост, сопровождал речь ласковой, согревающей сердце улыбкой. Никогда никто не видел в нём проявления гнева, вспыльчивости, раздражительности.

Роста старец был среднего, ходил крупными энергичными размеренными шагами, был худощав, имел выразительные рабочие руки с широкими ладонями. Лицо у старца было выразительное, с небольшим лбом, запоминающееся навсегда: большие подвижные темно-карие глаза, которые он то широко открывал, то, говоря, совсем прищуривал. Старец имел большую белую бороду, такие же волосы, маленькую короткую шею, крепкое телосложение.

Старец, как он сам выражался, не любил заниматься учительством. Часто он говаривал: «Заповеди Господни знаешь? Их надо исполнять». Таков был его ответ на многословные вопросы о спасении и духовной жизни. И сам он в пример приводил свою встречу с отцом Иоанном Кронштадтским, когда на вопрос батюшки отца Иоанна, уставшего от народа, отец Иларион кратко ответил: «Мне ничего не нужно от Вас, дорогой батюшка, прошу только Ваших святых молитв».

Когда отца Илариона спрашивали, что он читал, старец отвечал: «Евангелие и Псалтирь». Всегда на вопросы давал ответы из сих Священных книг.

На вопрос: «Как молиться без рассеяния?» — отвечал: «К молитве надо приготовиться». Любил повторять слова: « Иисусова молитва должна быть чаще дыхания». Не раз от него слышали: «Молчание никогда не раскаивается; леность муку вечную ходатайствует; не люблю властвовать над людьми».

С встречными прохожими имел обыкновение вежливо кланяться, снимая головной убор; в случае ответного неприветствия смущенно комкал шапку.

Монахиня Ивановского монастыря Марфа (бывшая псаломщица Владимирского храма) вспоминает, что как-то при ней женщина спросила отца Илариона: «Сколько Вам лет?» А он ей в ответ: «Живи правдой и верой, а Бог даст сколько хочешь годов, не пожалеет!».

Митрополит Питирим (Нечаев) в своей книге «Русь уходящая» вспоминает: «Это был древний старец, принявший монашество ещё задолго до Первой мировой войны. Он почти ни с кем не разговаривал. Был у нас замечательный юноша, ассириец, которому очень хотелось пойти в Лавру. Его определили послушником к отцу Илариону, но через несколько дней он сбежал. Его спросили: „Почему?“ — „А он не разговаривает!“ Паша Голубцов провел при отце Иларионе значительную часть своей жизни. Как-то Паша посетовал: „Батюшка, ну Вы мне хоть что-нибудь скажите!“ — „А что я тебе должен говорить? — удивился отец Иларион. — Вот смотри и делай. Это всё“. Действительно, монах по своей внутренней психологической природе не общественный деятель, не учитель. Если он начинает учить, это значит, что в нём какое-то самомнение».

По словам очевидцев, у схиархимандрита Илариона, несомненно, был дар прозорливости. Владыка Сергий вспоминал, что, когда он в 1940 году спросил старца о возможности для себя принятия сана священника, отец Иларион неожиданно ответил: «Кто епископства желает, доброго дела желает, но епископ должен быть мучеником». И действительно, через 15 лет Павел Голубцов принял епископский сан.

Архимандрит Стефан, бывший казначеем в Троице-Сергиевой Лавре, вспоминал, что много было чудес по молитвам отца Илариона. Часто за помощью приходили к нему молодожены, и старец помогал им своими благодатными советами.

В последние дни своей праведной и бескорыстной жизни батюшка тяжело болел. Когда при кончине старца духовные чада просили его не забывать их, он отвечал: «Аще забуду тебе, Иерусалиме, забвена буди десница моя» (Пс. 136, 5).

Схиархимандрит Иларион преставился 15 марта 1951 года на 89-м году жизни. Он был погребён в ограде Владимирской церкви, близ северных дверей храма.

Литература

1. Священник Владислав Мишин. Ученик старцев. Протоиерей Владимир Жаворонков. Жизнеописание, воспоминания о батюшке и его духовниках, проповеди. М. 2009 (Без изд.), 240 стр.
2. Баталов А. Л., Головкова Л. А., послушница Галина Харченко. Московский Иоанно — Предтеченский женский монастырь. Страницы истории. М., 2005.
3. Боскин Сергий, протодиакон. Пасха 1946 года. Открытие Лавры Преподобного Сергия // Троицкое слово, 1990, № 4.
4. Великие стража. Жизнь и труды блаженной памяти афонских старцев иеросхимонаха Иеронима и схиархимандрита Макария. М., 2001.
5. Головкова Л. А. Ивановский монастырь в годы гонений // Баталов А. Л., Вайнирауб Л. Р., Головкова Л. А. Церковная археология Москвы. Храмы и приходы Ивановской горки и Кулишек. М., 2007.
6. Жаворонков Владимир, протоиерей. Протоиерей Пётр Хрисанфович Удодов [некролог] // Журнал Московской Патриархии. М.,1968, № 7.
7. Комарова Л. С. Судьба главы Сергия Радонежского: история Дмитровской дороги, села Виноградово и храма Владимирской иконы Богоматери в этом селе. М.,2006.
8. Кунгуров Алексий, протоиерей. Протоиерей Петр Хрисанфович Удодов [некролог] // Журнал Московской Патриархии. М.,1968, № 7.

Отрывок, характеризующий Иларион (Удодов)

Ростов описал наружность Денисова.
– Был, был такой, – как бы радостно проговорил доктор, – этот должно быть умер, а впрочем я справлюсь, у меня списки были. Есть у тебя, Макеев?
– Списки у Макара Алексеича, – сказал фельдшер. – А пожалуйте в офицерские палаты, там сами увидите, – прибавил он, обращаясь к Ростову.
– Эх, лучше не ходить, батюшка, – сказал доктор: – а то как бы сами тут не остались. – Но Ростов откланялся доктору и попросил фельдшера проводить его.
– Не пенять же чур на меня, – прокричал доктор из под лестницы.
Ростов с фельдшером вошли в коридор. Больничный запах был так силен в этом темном коридоре, что Ростов схватился зa нос и должен был остановиться, чтобы собраться с силами и итти дальше. Направо отворилась дверь, и оттуда высунулся на костылях худой, желтый человек, босой и в одном белье.
Он, опершись о притолку, блестящими, завистливыми глазами поглядел на проходящих. Заглянув в дверь, Ростов увидал, что больные и раненые лежали там на полу, на соломе и шинелях.
– А можно войти посмотреть? – спросил Ростов.
– Что же смотреть? – сказал фельдшер. Но именно потому что фельдшер очевидно не желал впустить туда, Ростов вошел в солдатские палаты. Запах, к которому он уже успел придышаться в коридоре, здесь был еще сильнее. Запах этот здесь несколько изменился; он был резче, и чувствительно было, что отсюда то именно он и происходил.
В длинной комнате, ярко освещенной солнцем в большие окна, в два ряда, головами к стенам и оставляя проход по середине, лежали больные и раненые. Большая часть из них были в забытьи и не обратили вниманья на вошедших. Те, которые были в памяти, все приподнялись или подняли свои худые, желтые лица, и все с одним и тем же выражением надежды на помощь, упрека и зависти к чужому здоровью, не спуская глаз, смотрели на Ростова. Ростов вышел на середину комнаты, заглянул в соседние двери комнат с растворенными дверями, и с обеих сторон увидал то же самое. Он остановился, молча оглядываясь вокруг себя. Он никак не ожидал видеть это. Перед самым им лежал почти поперек середняго прохода, на голом полу, больной, вероятно казак, потому что волосы его были обстрижены в скобку. Казак этот лежал навзничь, раскинув огромные руки и ноги. Лицо его было багрово красно, глаза совершенно закачены, так что видны были одни белки, и на босых ногах его и на руках, еще красных, жилы напружились как веревки. Он стукнулся затылком о пол и что то хрипло проговорил и стал повторять это слово. Ростов прислушался к тому, что он говорил, и разобрал повторяемое им слово. Слово это было: испить – пить – испить! Ростов оглянулся, отыскивая того, кто бы мог уложить на место этого больного и дать ему воды.
– Кто тут ходит за больными? – спросил он фельдшера. В это время из соседней комнаты вышел фурштадский солдат, больничный служитель, и отбивая шаг вытянулся перед Ростовым.
– Здравия желаю, ваше высокоблагородие! – прокричал этот солдат, выкатывая глаза на Ростова и, очевидно, принимая его за больничное начальство.
– Убери же его, дай ему воды, – сказал Ростов, указывая на казака.
– Слушаю, ваше высокоблагородие, – с удовольствием проговорил солдат, еще старательнее выкатывая глаза и вытягиваясь, но не трогаясь с места.
– Нет, тут ничего не сделаешь, – подумал Ростов, опустив глаза, и хотел уже выходить, но с правой стороны он чувствовал устремленный на себя значительный взгляд и оглянулся на него. Почти в самом углу на шинели сидел с желтым, как скелет, худым, строгим лицом и небритой седой бородой, старый солдат и упорно смотрел на Ростова. С одной стороны, сосед старого солдата что то шептал ему, указывая на Ростова. Ростов понял, что старик намерен о чем то просить его. Он подошел ближе и увидал, что у старика была согнута только одна нога, а другой совсем не было выше колена. Другой сосед старика, неподвижно лежавший с закинутой головой, довольно далеко от него, был молодой солдат с восковой бледностью на курносом, покрытом еще веснушками, лице и с закаченными под веки глазами. Ростов поглядел на курносого солдата, и мороз пробежал по его спине.
– Да ведь этот, кажется… – обратился он к фельдшеру.
– Уж как просили, ваше благородие, – сказал старый солдат с дрожанием нижней челюсти. – Еще утром кончился. Ведь тоже люди, а не собаки…
– Сейчас пришлю, уберут, уберут, – поспешно сказал фельдшер. – Пожалуйте, ваше благородие.
– Пойдем, пойдем, – поспешно сказал Ростов, и опустив глаза, и сжавшись, стараясь пройти незамеченным сквозь строй этих укоризненных и завистливых глаз, устремленных на него, он вышел из комнаты.


Пройдя коридор, фельдшер ввел Ростова в офицерские палаты, состоявшие из трех, с растворенными дверями, комнат. В комнатах этих были кровати; раненые и больные офицеры лежали и сидели на них. Некоторые в больничных халатах ходили по комнатам. Первое лицо, встретившееся Ростову в офицерских палатах, был маленький, худой человечек без руки, в колпаке и больничном халате с закушенной трубочкой, ходивший в первой комнате. Ростов, вглядываясь в него, старался вспомнить, где он его видел.
– Вот где Бог привел свидеться, – сказал маленький человек. – Тушин, Тушин, помните довез вас под Шенграбеном? А мне кусочек отрезали, вот… – сказал он, улыбаясь, показывая на пустой рукав халата. – Василья Дмитриевича Денисова ищете? – сожитель! – сказал он, узнав, кого нужно было Ростову. – Здесь, здесь и Тушин повел его в другую комнату, из которой слышался хохот нескольких голосов.
«И как они могут не только хохотать, но жить тут»? думал Ростов, всё слыша еще этот запах мертвого тела, которого он набрался еще в солдатском госпитале, и всё еще видя вокруг себя эти завистливые взгляды, провожавшие его с обеих сторон, и лицо этого молодого солдата с закаченными глазами.
Денисов, закрывшись с головой одеялом, спал не постели, несмотря на то, что был 12 й час дня.
– А, Г'остов? 3до'ово, здо'ово, – закричал он всё тем же голосом, как бывало и в полку; но Ростов с грустью заметил, как за этой привычной развязностью и оживленностью какое то новое дурное, затаенное чувство проглядывало в выражении лица, в интонациях и словах Денисова.
Рана его, несмотря на свою ничтожность, все еще не заживала, хотя уже прошло шесть недель, как он был ранен. В лице его была та же бледная опухлость, которая была на всех гошпитальных лицах. Но не это поразило Ростова; его поразило то, что Денисов как будто не рад был ему и неестественно ему улыбался. Денисов не расспрашивал ни про полк, ни про общий ход дела. Когда Ростов говорил про это, Денисов не слушал.
Ростов заметил даже, что Денисову неприятно было, когда ему напоминали о полке и вообще о той, другой, вольной жизни, которая шла вне госпиталя. Он, казалось, старался забыть ту прежнюю жизнь и интересовался только своим делом с провиантскими чиновниками. На вопрос Ростова, в каком положении было дело, он тотчас достал из под подушки бумагу, полученную из комиссии, и свой черновой ответ на нее. Он оживился, начав читать свою бумагу и особенно давал заметить Ростову колкости, которые он в этой бумаге говорил своим врагам. Госпитальные товарищи Денисова, окружившие было Ростова – вновь прибывшее из вольного света лицо, – стали понемногу расходиться, как только Денисов стал читать свою бумагу. По их лицам Ростов понял, что все эти господа уже не раз слышали всю эту успевшую им надоесть историю. Только сосед на кровати, толстый улан, сидел на своей койке, мрачно нахмурившись и куря трубку, и маленький Тушин без руки продолжал слушать, неодобрительно покачивая головой. В середине чтения улан перебил Денисова.
– А по мне, – сказал он, обращаясь к Ростову, – надо просто просить государя о помиловании. Теперь, говорят, награды будут большие, и верно простят…
– Мне просить государя! – сказал Денисов голосом, которому он хотел придать прежнюю энергию и горячность, но который звучал бесполезной раздражительностью. – О чем? Ежели бы я был разбойник, я бы просил милости, а то я сужусь за то, что вывожу на чистую воду разбойников. Пускай судят, я никого не боюсь: я честно служил царю, отечеству и не крал! И меня разжаловать, и… Слушай, я так прямо и пишу им, вот я пишу: «ежели бы я был казнокрад…
– Ловко написано, что и говорить, – сказал Тушин. Да не в том дело, Василий Дмитрич, – он тоже обратился к Ростову, – покориться надо, а вот Василий Дмитрич не хочет. Ведь аудитор говорил вам, что дело ваше плохо.
– Ну пускай будет плохо, – сказал Денисов. – Вам написал аудитор просьбу, – продолжал Тушин, – и надо подписать, да вот с ними и отправить. У них верно (он указал на Ростова) и рука в штабе есть. Уже лучше случая не найдете.
– Да ведь я сказал, что подличать не стану, – перебил Денисов и опять продолжал чтение своей бумаги.
Ростов не смел уговаривать Денисова, хотя он инстинктом чувствовал, что путь, предлагаемый Тушиным и другими офицерами, был самый верный, и хотя он считал бы себя счастливым, ежели бы мог оказать помощь Денисову: он знал непреклонность воли Денисова и его правдивую горячность.
Когда кончилось чтение ядовитых бумаг Денисова, продолжавшееся более часа, Ростов ничего не сказал, и в самом грустном расположении духа, в обществе опять собравшихся около него госпитальных товарищей Денисова, провел остальную часть дня, рассказывая про то, что он знал, и слушая рассказы других. Денисов мрачно молчал в продолжение всего вечера.
Поздно вечером Ростов собрался уезжать и спросил Денисова, не будет ли каких поручений?
– Да, постой, – сказал Денисов, оглянулся на офицеров и, достав из под подушки свои бумаги, пошел к окну, на котором у него стояла чернильница, и сел писать.
– Видно плетью обуха не пег'ешибешь, – сказал он, отходя от окна и подавая Ростову большой конверт. – Это была просьба на имя государя, составленная аудитором, в которой Денисов, ничего не упоминая о винах провиантского ведомства, просил только о помиловании.
– Передай, видно… – Он не договорил и улыбнулся болезненно фальшивой улыбкой.


Вернувшись в полк и передав командиру, в каком положении находилось дело Денисова, Ростов с письмом к государю поехал в Тильзит.
13 го июня, французский и русский императоры съехались в Тильзите. Борис Друбецкой просил важное лицо, при котором он состоял, о том, чтобы быть причислену к свите, назначенной состоять в Тильзите.
– Je voudrais voir le grand homme, [Я желал бы видеть великого человека,] – сказал он, говоря про Наполеона, которого он до сих пор всегда, как и все, называл Буонапарте.
– Vous parlez de Buonaparte? [Вы говорите про Буонапарта?] – сказал ему улыбаясь генерал.
Борис вопросительно посмотрел на своего генерала и тотчас же понял, что это было шуточное испытание.
– Mon prince, je parle de l'empereur Napoleon, [Князь, я говорю об императоре Наполеоне,] – отвечал он. Генерал с улыбкой потрепал его по плечу.
– Ты далеко пойдешь, – сказал он ему и взял с собою.
Борис в числе немногих был на Немане в день свидания императоров; он видел плоты с вензелями, проезд Наполеона по тому берегу мимо французской гвардии, видел задумчивое лицо императора Александра, в то время как он молча сидел в корчме на берегу Немана, ожидая прибытия Наполеона; видел, как оба императора сели в лодки и как Наполеон, приставши прежде к плоту, быстрыми шагами пошел вперед и, встречая Александра, подал ему руку, и как оба скрылись в павильоне. Со времени своего вступления в высшие миры, Борис сделал себе привычку внимательно наблюдать то, что происходило вокруг него и записывать. Во время свидания в Тильзите он расспрашивал об именах тех лиц, которые приехали с Наполеоном, о мундирах, которые были на них надеты, и внимательно прислушивался к словам, которые были сказаны важными лицами. В то самое время, как императоры вошли в павильон, он посмотрел на часы и не забыл посмотреть опять в то время, когда Александр вышел из павильона. Свидание продолжалось час и пятьдесят три минуты: он так и записал это в тот вечер в числе других фактов, которые, он полагал, имели историческое значение. Так как свита императора была очень небольшая, то для человека, дорожащего успехом по службе, находиться в Тильзите во время свидания императоров было делом очень важным, и Борис, попав в Тильзит, чувствовал, что с этого времени положение его совершенно утвердилось. Его не только знали, но к нему пригляделись и привыкли. Два раза он исполнял поручения к самому государю, так что государь знал его в лицо, и все приближенные не только не дичились его, как прежде, считая за новое лицо, но удивились бы, ежели бы его не было.
Борис жил с другим адъютантом, польским графом Жилинским. Жилинский, воспитанный в Париже поляк, был богат, страстно любил французов, и почти каждый день во время пребывания в Тильзите, к Жилинскому и Борису собирались на обеды и завтраки французские офицеры из гвардии и главного французского штаба.
24 го июня вечером, граф Жилинский, сожитель Бориса, устроил для своих знакомых французов ужин. На ужине этом был почетный гость, один адъютант Наполеона, несколько офицеров французской гвардии и молодой мальчик старой аристократической французской фамилии, паж Наполеона. В этот самый день Ростов, пользуясь темнотой, чтобы не быть узнанным, в статском платье, приехал в Тильзит и вошел в квартиру Жилинского и Бориса.
В Ростове, также как и во всей армии, из которой он приехал, еще далеко не совершился в отношении Наполеона и французов, из врагов сделавшихся друзьями, тот переворот, который произошел в главной квартире и в Борисе. Все еще продолжали в армии испытывать прежнее смешанное чувство злобы, презрения и страха к Бонапарте и французам. Еще недавно Ростов, разговаривая с Платовским казачьим офицером, спорил о том, что ежели бы Наполеон был взят в плен, с ним обратились бы не как с государем, а как с преступником. Еще недавно на дороге, встретившись с французским раненым полковником, Ростов разгорячился, доказывая ему, что не может быть мира между законным государем и преступником Бонапарте. Поэтому Ростова странно поразил в квартире Бориса вид французских офицеров в тех самых мундирах, на которые он привык совсем иначе смотреть из фланкерской цепи. Как только он увидал высунувшегося из двери французского офицера, это чувство войны, враждебности, которое он всегда испытывал при виде неприятеля, вдруг обхватило его. Он остановился на пороге и по русски спросил, тут ли живет Друбецкой. Борис, заслышав чужой голос в передней, вышел к нему навстречу. Лицо его в первую минуту, когда он узнал Ростова, выразило досаду.
– Ах это ты, очень рад, очень рад тебя видеть, – сказал он однако, улыбаясь и подвигаясь к нему. Но Ростов заметил первое его движение.
– Я не во время кажется, – сказал он, – я бы не приехал, но мне дело есть, – сказал он холодно…
– Нет, я только удивляюсь, как ты из полка приехал. – «Dans un moment je suis a vous», [Сию минуту я к твоим услугам,] – обратился он на голос звавшего его.
– Я вижу, что я не во время, – повторил Ростов.
Выражение досады уже исчезло на лице Бориса; видимо обдумав и решив, что ему делать, он с особенным спокойствием взял его за обе руки и повел в соседнюю комнату. Глаза Бориса, спокойно и твердо глядевшие на Ростова, были как будто застланы чем то, как будто какая то заслонка – синие очки общежития – были надеты на них. Так казалось Ростову.
– Ах полно, пожалуйста, можешь ли ты быть не во время, – сказал Борис. – Борис ввел его в комнату, где был накрыт ужин, познакомил с гостями, назвав его и объяснив, что он был не статский, но гусарский офицер, его старый приятель. – Граф Жилинский, le comte N.N., le capitaine S.S., [граф Н.Н., капитан С.С.] – называл он гостей. Ростов нахмуренно глядел на французов, неохотно раскланивался и молчал.
Жилинский, видимо, не радостно принял это новое русское лицо в свой кружок и ничего не сказал Ростову. Борис, казалось, не замечал происшедшего стеснения от нового лица и с тем же приятным спокойствием и застланностью в глазах, с которыми он встретил Ростова, старался оживить разговор. Один из французов обратился с обыкновенной французской учтивостью к упорно молчавшему Ростову и сказал ему, что вероятно для того, чтобы увидать императора, он приехал в Тильзит.
– Нет, у меня есть дело, – коротко ответил Ростов.
Ростов сделался не в духе тотчас же после того, как он заметил неудовольствие на лице Бориса, и, как всегда бывает с людьми, которые не в духе, ему казалось, что все неприязненно смотрят на него и что всем он мешает. И действительно он мешал всем и один оставался вне вновь завязавшегося общего разговора. «И зачем он сидит тут?» говорили взгляды, которые бросали на него гости. Он встал и подошел к Борису.
– Однако я тебя стесняю, – сказал он ему тихо, – пойдем, поговорим о деле, и я уйду.
– Да нет, нисколько, сказал Борис. А ежели ты устал, пойдем в мою комнатку и ложись отдохни.
– И в самом деле…
Они вошли в маленькую комнатку, где спал Борис. Ростов, не садясь, тотчас же с раздраженьем – как будто Борис был в чем нибудь виноват перед ним – начал ему рассказывать дело Денисова, спрашивая, хочет ли и может ли он просить о Денисове через своего генерала у государя и через него передать письмо. Когда они остались вдвоем, Ростов в первый раз убедился, что ему неловко было смотреть в глаза Борису. Борис заложив ногу на ногу и поглаживая левой рукой тонкие пальцы правой руки, слушал Ростова, как слушает генерал доклад подчиненного, то глядя в сторону, то с тою же застланностию во взгляде прямо глядя в глаза Ростову. Ростову всякий раз при этом становилось неловко и он опускал глаза.
– Я слыхал про такого рода дела и знаю, что Государь очень строг в этих случаях. Я думаю, надо бы не доводить до Его Величества. По моему, лучше бы прямо просить корпусного командира… Но вообще я думаю…