Иллегализм

Иллегализм — течение в анархо-индивидуализме, получившее наибольшее распространение во Франции, Италии, Бельгии, и Швейцарии в 1900-е гг. и рассматривавший криминальные действия, как образ жизни анархиста. Иллегализм приобрел сторонников среди европейцев, вдохновленных громкими анархистскими актами террора 1890-х годов (Равашоль, Эмиль Анри, Огюст Вальян, Санте Казерио и Жюль Жозеф Бонно), которые рассматривались как пропаганда действием.

Теоретическая база иллегализма была построена на теории эгоизма Макса Штирнера, но своё основное развитие как теория иллегализм получил благодаря таким анархистам, как Клемент Дюваль и Мариус Жакоб, совмещавших кражи с теорией «индивидуального возмещения». Согласно ей, действия иллегалистов не требовали моральных или иных оснований, преступления совершились не ради высшего идеала, но исключительно для удовлетворения собственных потребностей. Самой известной иллегалистской группой была банда Бонно.

Иллегализм подвергался резкой критике даже в собственно анархистской среде, особенно со стороны анархо-синдикалистов, считавших действия индивидуалистов разобщающими рабочее движение. Многие социалисты утверждали, что действия иллегалистов соответствуют капиталистической морали и являются извращенным развитием нигилизма.

Известный революционный публицист Виктор Серж (Виктор Кибальчич), после своего ареста, связанного с поддержкой им деятельности банды Бонно, из защитника иллегализма превратился в его критика. В своих «Воспоминаниях революционера» он описывает иллегализм как «коллективное самоубийство». Сам Мариус Жакоб писал в 1948 году: «Я не думаю, что иллегализм может создать свободную личность будущего… В принципе, иллегализм, скорее учит восставших действию, это скорее метод, чем теория». Современные анархо-индивидуалисты зачастую критикуют иллегализм за неэтичность.

Ссылки

• [dspa.info/component/option,com_booklibrary/task,view/id,27/catid,164/Itemid,128/ Виктор Серж. Воспоминания революционера]

Отрывок, характеризующий Иллегализм

– Кузьмич… со всех сторон… и слезы… – повторил кто то смеясь.
– Не будьте злы, – погрозив пальцем, с другого конца стола, проговорила Анна Павловна, – c'est un si brave et excellent homme notre bon Viasmitinoff… [Это такой прекрасный человек, наш добрый Вязмитинов…]
Все очень смеялись. На верхнем почетном конце стола все были, казалось, веселы и под влиянием самых различных оживленных настроений; только Пьер и Элен молча сидели рядом почти на нижнем конце стола; на лицах обоих сдерживалась сияющая улыбка, не зависящая от Сергея Кузьмича, – улыбка стыдливости перед своими чувствами. Что бы ни говорили и как бы ни смеялись и шутили другие, как бы аппетитно ни кушали и рейнвейн, и соте, и мороженое, как бы ни избегали взглядом эту чету, как бы ни казались равнодушны, невнимательны к ней, чувствовалось почему то, по изредка бросаемым на них взглядам, что и анекдот о Сергее Кузьмиче, и смех, и кушанье – всё было притворно, а все силы внимания всего этого общества были обращены только на эту пару – Пьера и Элен. Князь Василий представлял всхлипыванья Сергея Кузьмича и в это время обегал взглядом дочь; и в то время как он смеялся, выражение его лица говорило: «Так, так, всё хорошо идет; нынче всё решится». Анна Павловна грозила ему за notre bon Viasmitinoff, а в глазах ее, которые мельком блеснули в этот момент на Пьера, князь Василий читал поздравление с будущим зятем и счастием дочери. Старая княгиня, предлагая с грустным вздохом вина своей соседке и сердито взглянув на дочь, этим вздохом как будто говорила: «да, теперь нам с вами ничего больше не осталось, как пить сладкое вино, моя милая; теперь время этой молодежи быть так дерзко вызывающе счастливой». «И что за глупость всё то, что я рассказываю, как будто это меня интересует, – думал дипломат, взглядывая на счастливые лица любовников – вот это счастие!»
Среди тех ничтожно мелких, искусственных интересов, которые связывали это общество, попало простое чувство стремления красивых и здоровых молодых мужчины и женщины друг к другу. И это человеческое чувство подавило всё и парило над всем их искусственным лепетом. Шутки были невеселы, новости неинтересны, оживление – очевидно поддельно. Не только они, но лакеи, служившие за столом, казалось, чувствовали то же и забывали порядки службы, заглядываясь на красавицу Элен с ее сияющим лицом и на красное, толстое, счастливое и беспокойное лицо Пьера. Казалось, и огни свечей сосредоточены были только на этих двух счастливых лицах.