Иллирийская война

Иллирийская война
Основной конфликт: Римское завоевание Иллирии
Дата	35—33 до н. э.
Место	Иллирия, Паннония, Восточные Альпы
Итог	римское завоевание части Иллирии, Южной Паннонии и Восточных Альп
Противники
Древний Рим яподы далматы сегестаны салассы и др.
Командующие
Октавиан Агриппа Статилий Тавр Антистий Вет Мессала Корвин Менодор Верс Тестим
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
неизвестно неизвестно

Иллирийская война 35—33 до н. э. — походы Октавиана и его полководцев против иллирийских и альпийских племен. Эти кампании начали длительную серию завоевательных войн Октавиана Августа.

Причины войны

Римляне овладели значительной частью иллирийского побережья в ходе ряда военных кампаний в III—I веках до н. э. Однако, внутренние районы, так же как и альпийская страна к северу и востоку от Цизальпинской Галлии оставались вне их власти. Кроме того, контроль над побережьем Далмации был в значительной степени утрачен за время гражданских войн 40-х годов до н. э. По мере стабилизации положения в Италии правительство Октавиана возвращалось к традиционной для Рима политике экспансии.

Как полагают исследователи, Октавиан планировал поход против даков с 40 до н. э., когда по условиям Брундизийского мира получил римские территории к западу от Скодры. Эта экспедиция должна была осуществить бы планы Цезаря по покорению Дакии, и существенно повысила бы престиж Октавиана. До начала 35 до н. э., пока не закончилась война с Секстом Помпеем, Октавиан не мог приступить осуществлению своего замысла, но после покорения Сицилии и присоединения войск Лепида у него оказалось 45 легионов, 40 тыс. легкой пехоты и 25 тыс. конницы. Эти войска были частично демобилизованы, а оставшиеся требовали денежных наград. Содержать большую армию в разоренной гражданской войной Италии было не на что, поэтому завоевательный поход, в котором войска могли бы кормиться за счет покоренных народов, становился ещё более необходимым.

Кампания 35 до н. э.

Для нападения на даков требовалось подготовить плацдарм, и в этом качестве больше всего подходила крепость племени сегестанов Сиския (Сегестика), расположенная у слияния Савы и Колаписа (Купа). Чтобы её достичь и обеспечить коммуникации, следовало взять под контроль течение Савы и покорить племена, обитавшие к востоку от Юлийских Альп. Исходной точкой для наступления была крепость Сения (Сень) на далматинском побережье. Октавиан с армией прибыл туда из Тергеста, Агриппа с флотом и частью армии — с Сицилии. Общая численность сухопутной армии оценивается примерно в 10 легионов (от 8 до 12). Корабли Агриппы провели операции у побережья, разгромив пиратствовавших либурнов и захватив весь их флот. Жители островов Мелитусса (Млет) и Коркира Нигра (Корчула), также занимавшиеся пиратством, были наказаны: взрослые мужчины перебиты, все остальные — проданы в рабство.

Соединившись в Сении, римские войска выступили на северо-восток, в земли яподов. Из племен яподов, живших на равнине и в предгорьях, моэнтины и авендиаты подчинились римлянам, а самое сильное племя — арупины — собралось из деревень в свой главный город и приготовилось к обороне, но затем разбежалось по лесам. Покорение альпийских племен салассов и яподов, живших к северу от Альп, представляло большие трудности. Против салассов был направлен легат Гай Антистий Вет, который неожиданным нападением и при помощи военной хитрости овладел горными проходами, а затем в течение двух лет осаждал салассов, пока те не сдались и не приняли римские гарнизоны.

Против яподов выступил Октавиан с основными силами. Идти пришлось по крутым и скалистым ущельям, где яподы делали завалы из деревьев и устраивали засады. Чтобы справиться с ними, Октавиан послал специальные отряды, чтобы те двигались с обеих сторон ущелья по вершинам, параллельно основным силам, которые внизу прорубались сквозь лес. Когда яподы совершали нападения из засад, легкая пехота поражала их сверху. Захватив город Терпон, Октавиан двинулся к столице яподов Метулу (возле совр. Огулина).

Осада Метула

Метул располагался на горе, покрытой густым лесом, на двух вершинах, разделенных узким ущельем. Крепость обороняло около трех тысяч хорошо вооруженных молодых воинов. Римляне стали сооружать насыпь, а защитники пытались им помешать частыми вылазками и обстрелом с помощью машин, которые они захватили во время войны Децима Брута с Антонием. Когда римляне разрушили стену, яподы построили новую, внутри города, и укрылись за ней. Легионеры возвели против этой стены две насыпи, с которых перекинули на неё четыре штурмовых моста. Затем небольшой отряд был направлен в обход города, чтобы разделить защитников, а основные силы пошли по мостам на штурм. Яподам удалось обрушить один за другим три моста, после чего на четвёртый никто не решался ступить. Октавиан, схватив щит, бросился на мост вместе с Агриппой и несколькими телохранителями. Когда они добежали до вражеской стены, остальное войско устремилось за ними, но мост не выдержал и рухнул, убив и покалечив много людей. Октавиан был ранен в правую ногу и обе руки, однако, показался перед войсками, чтобы среди них не возникло паники.

Октавиан приказал строить новые мосты. Защитники крепости были поражены упорством римлян, выдали 50 заложников и приняли римский гарнизон, для которого освободили более высокую вершину, а сами перебрались на другую. Когда гарнизон приказал им разоружиться, яподы в отчаянии пошли на штурм занятого им укрепления, но были отбиты и уничтожены. Тогда оставшиеся жители подожгли город, «причем многие женщины убивали себя и своих детей, другие же, держа в руках ещё живых, сами с ними бросались в огонь». В результате население погибло, «и не осталось никакого следа бывшего здесь раньше большого города». Падение Метула внушило страх прочим заальпийским яподам, и они впервые подчинились римлянам.

Осада Сискии

После взятия Метула римляне, двигаясь берегом Колаписа, вступили в Паннонию. По словам Аппиана, паннонцы, жившие между яподами и дарданами, все вместе могли выставить до ста тысяч войска, но живя отдельными общинами, не могли сопротивляться римлянам и прятались в лесах, убивая солдат, отделившихся от войска. Видя, что жители не идут ему навстречу, Октавиан за восемь дней предал их поселения огню и мечу, пока не достиг Сискии (Сисак) в на реке Саве в земле сегестанов. Город был окружен рекой и большим рвом, и Октавиан планировал создать там базу для наступления на даков и бастарнов. Он приказал построить речную флотилию, которая бы подвозила припасы по Саве на Данубий.

У жителей Сискии он потребовал принятия гарнизона, выдачи заложников и обеспечения войска хлебом. Старейшины согласились на его условия, но когда римский отряд подошел к городу, простой народ закрыл ворота и приготовился к обороне. Октавиан навел мост через реку, а город окружил валами и рвами. Другие паннонские племена пытались оказать помощь Сискии, но их отряды попали в засаду, и частью были перебиты, частью бежали. Дион Кассий сообщает, что союзники римлян (вероятно, скордиски) предоставили Октавиану корабли, которые прошли из Данубия к Сискии и сформировали флотилию, давшую несколько речных сражений варварам, сражавшимся на лодках-однодревках. В одном из этих боев был убит наварх Менодор. На тридцатый день осады крепость сдалась. Октавиан никого не казнил и не изгнал, ограничившись контрибуцией. В городе был создано укрепление, в котором разместились 25 когорт под командованием Фуфия Гемина.

Восстания

Взятием Сискии кампания закончилась и Октавиан вернулся в Рим, но после его ухода одно из племен яподов — позены — подняло восстание. Легат Марк Гельвий его подавил, «виновников отпадения казнил, а остальных продал в рабство». Сегестаны также восстали, и Октавиан уже зимой 35/34 до н. э. выступил против них в поход, так как появились слухи, что они перебили гарнизон Сискии. Слух оказался преувеличенным, но в результате внезапного нападения сегестаны и правда убили много римских солдат, однако, на следующий день римляне одержали над ними победу. Дион Кассий пишет, что отряд Гемина даже был изгнан из Сискии, и ему пришлось дать несколько сражений, чтобы подавить восстание.

Кампания 34 до н. э.

В 34 до н. э. стратегические планы Октавиана изменились. Исследователи полагают, что ухудшение отношений с Марком Антонием заставило его отказаться от далекого дакийского похода. Октавиан выбрал более близкую цель — покорение внутренних районов Иллирии, что, помимо расширения территории государства и доходов от грабежа, давало ему выход к границе Македонии, принадлежавшей коллеге-триумвиру, и позволяло создать удобный плацдарм на случай войны.

Весной Октавиан выступил против далматов. Это племя, по словам Аппиана, настолько возгордилось тем, что в 47 до н. э. разгромило Авла Габиния и захватило легионных орлов, что с тех пор не складывало оружия. Собрав 12-тыс. войско и выбрав вождем некоего Верса, они укрепились в городе либурнов Промоне. Помимо укреплений, этот город был защищен самим расположением, «место это гористое, и вокруг него со всех сторон находятся холмы с краями, острыми, как пила». Основная часть далматского войска находилась в городе, а на окрестных холмах были размещены гарнизоны. Внезапным ночным нападением римский отряд овладел самым высоким из холмов, и Октавиан, направив ему подкрепления, повел повел основные силы к городу. С захваченной вершины римляне атаковали соседние, ниже лежащие холмы. Среди далматов началась паника, и опасаясь оказаться отрезанными, они бросили свои позиции и бежали в Промону.

Затем Октавиан начал возводить стену вокруг города и двух холмов, которые ещё были заняты противником. На помощь осажденным подошло другое далматское войско во главе с Тестимом, но римляне его разбили и загнали в горы. Осажденные сделали вылазку, но были отражены, и на плечах бегущих римляне ворвались в город. Там они перебили треть вражеского войска, остальные заперлись в цитадели. Октавиан поставил когорту сторожить её ворота, но на четвертую ночь далматы напали на неё, и легионеры в страхе бежали. Вылазка была отбита, и на следующий день цитадель сдалась. Бежавшую когорту Октавиан подверг децимации, казнив ещё и двух центурионов. «А остальным он велел в течение этого лета давать в пищу вместо хлеба овес».

После этого римляне захватили и сожгли город Синодий, на краю леса, где далматы устроили засаду Габинию. Затем Октавиан двинулся к Сетовии (Синь), сжигая все захваченные селения. Сетовия была осаждена. Войско, пытавшееся её деблокировать, было разбито. В этом бою Октавиан был ранен камнем в колено и потом долго лечился. Затем он вернулся в Рим, оставив Статилия Тавра заканчивать кампанию.

Кампания 33 до н. э.

Вступив в должность консула, Октавиан в тот же день передал полномочия Автронию Пету, и вновь отправился на войну. Далматы, будучи блокированы, и страдая от голода, сдались и выдали в заложники 700 детей, а также вернули легионных орлов. Следом сдались дербаны и ещё несколько племен. Аппиан пишет, что «Цезарь покорил всю Иллирийскую землю, как ту, которая отпала от римлян, так и ту, которая раньше не была им подчинена», однако, уточняет, что заключали с римлянами договоры и выдавали заложников только те племена, до которых дошел Октавиан со своим войском. Сенат постановил предоставить Октавиану триумф.. Он справил его после победы над Антонием; победе над иллирийцами был посвящён первый день трёхдневного триумфа 13—15 августа 29 до н. э.

Война в альпийской области

В Альпах салассы после ухода римской армии изгнали оставленные гарнизоны. Посланные против них войска ничего не могли сделать, и Октавиан согласился признать их независимость, если они не будут нападать на римлян. Салассы отвергли эти предложения и продолжили набеги, тогда против них был послан Мессала Корвин, который блокадой принудил это племя к капитуляции. Дион Кассий пишет, что Мессала покорил и другие племена, «восставшие против римлян», но не указывает, какие именно. Тибулл в одной из своих элегий упоминает о победе полководца «над русоголовыми карнами». Предполагается, что кроме салассов и карнов, Мессала в 34—33 до н. э. действовал против ретов и таврисков Норика.

Итоги войны

Насколько далеко продвинулись римские границы в результате этой войны — вопрос спорный. Предполагается, что на севере они достигли среднего течения Савы, возможно, были подчинены племена междуречья Савы и Дравы. Не исключено, что передовые отряды достигли нижнего течения Савы, и обитавшие там племена формально признали власть Рима. Значительная часть Иллирии была подчинена, хотя внутренние районы Далмации между Савой и границами Мёзии и Македонии вряд ли были захвачены уже тогда. В альпийском регионе были взяты под контроль важные перевалы и создан плацдарм для наступления на племена Реции и Норика. Началось освоение захваченных областей, куда выводились римские колонии: Пола (Пула), Ядар (Задар), Эмона (Любляна), Сиския (Сисак), Нарона и др. Из своей доли иллирийской добычи Октавиан выделил средства на постройку библиотеки, названной в честь его сестры, и портика Октавии.

Литература

• Колосовская Ю. К. Паннония в I—III веках. — М.: Наука, 1973
• Свиридова И. Н. Восстание на Среднем Дунае в 34—33 гг. до н. э. // Из истории античного общества. Горький 1979. С. 110—122

Отрывок, характеризующий Иллирийская война

– Капитан Тушин! Капитан!
Тушин испуганно оглянулся. Это был тот штаб офицер, который выгнал его из Грунта. Он запыхавшимся голосом кричал ему:
– Что вы, с ума сошли. Вам два раза приказано отступать, а вы…
«Ну, за что они меня?…» думал про себя Тушин, со страхом глядя на начальника.
– Я… ничего… – проговорил он, приставляя два пальца к козырьку. – Я…
Но полковник не договорил всего, что хотел. Близко пролетевшее ядро заставило его, нырнув, согнуться на лошади. Он замолк и только что хотел сказать еще что то, как еще ядро остановило его. Он поворотил лошадь и поскакал прочь.
– Отступать! Все отступать! – прокричал он издалека. Солдаты засмеялись. Через минуту приехал адъютант с тем же приказанием.
Это был князь Андрей. Первое, что он увидел, выезжая на то пространство, которое занимали пушки Тушина, была отпряженная лошадь с перебитою ногой, которая ржала около запряженных лошадей. Из ноги ее, как из ключа, лилась кровь. Между передками лежало несколько убитых. Одно ядро за другим пролетало над ним, в то время как он подъезжал, и он почувствовал, как нервическая дрожь пробежала по его спине. Но одна мысль о том, что он боится, снова подняла его. «Я не могу бояться», подумал он и медленно слез с лошади между орудиями. Он передал приказание и не уехал с батареи. Он решил, что при себе снимет орудия с позиции и отведет их. Вместе с Тушиным, шагая через тела и под страшным огнем французов, он занялся уборкой орудий.
– А то приезжало сейчас начальство, так скорее драло, – сказал фейерверкер князю Андрею, – не так, как ваше благородие.
Князь Андрей ничего не говорил с Тушиным. Они оба были и так заняты, что, казалось, и не видали друг друга. Когда, надев уцелевшие из четырех два орудия на передки, они двинулись под гору (одна разбитая пушка и единорог были оставлены), князь Андрей подъехал к Тушину.
– Ну, до свидания, – сказал князь Андрей, протягивая руку Тушину.
– До свидания, голубчик, – сказал Тушин, – милая душа! прощайте, голубчик, – сказал Тушин со слезами, которые неизвестно почему вдруг выступили ему на глаза.


Ветер стих, черные тучи низко нависли над местом сражения, сливаясь на горизонте с пороховым дымом. Становилось темно, и тем яснее обозначалось в двух местах зарево пожаров. Канонада стала слабее, но трескотня ружей сзади и справа слышалась еще чаще и ближе. Как только Тушин с своими орудиями, объезжая и наезжая на раненых, вышел из под огня и спустился в овраг, его встретило начальство и адъютанты, в числе которых были и штаб офицер и Жерков, два раза посланный и ни разу не доехавший до батареи Тушина. Все они, перебивая один другого, отдавали и передавали приказания, как и куда итти, и делали ему упреки и замечания. Тушин ничем не распоряжался и молча, боясь говорить, потому что при каждом слове он готов был, сам не зная отчего, заплакать, ехал сзади на своей артиллерийской кляче. Хотя раненых велено было бросать, много из них тащилось за войсками и просилось на орудия. Тот самый молодцоватый пехотный офицер, который перед сражением выскочил из шалаша Тушина, был, с пулей в животе, положен на лафет Матвевны. Под горой бледный гусарский юнкер, одною рукой поддерживая другую, подошел к Тушину и попросился сесть.
– Капитан, ради Бога, я контужен в руку, – сказал он робко. – Ради Бога, я не могу итти. Ради Бога!
Видно было, что юнкер этот уже не раз просился где нибудь сесть и везде получал отказы. Он просил нерешительным и жалким голосом.
– Прикажите посадить, ради Бога.
– Посадите, посадите, – сказал Тушин. – Подложи шинель, ты, дядя, – обратился он к своему любимому солдату. – А где офицер раненый?
– Сложили, кончился, – ответил кто то.
– Посадите. Садитесь, милый, садитесь. Подстели шинель, Антонов.
Юнкер был Ростов. Он держал одною рукой другую, был бледен, и нижняя челюсть тряслась от лихорадочной дрожи. Его посадили на Матвевну, на то самое орудие, с которого сложили мертвого офицера. На подложенной шинели была кровь, в которой запачкались рейтузы и руки Ростова.
– Что, вы ранены, голубчик? – сказал Тушин, подходя к орудию, на котором сидел Ростов.
– Нет, контужен.
– Отчего же кровь то на станине? – спросил Тушин.
– Это офицер, ваше благородие, окровянил, – отвечал солдат артиллерист, обтирая кровь рукавом шинели и как будто извиняясь за нечистоту, в которой находилось орудие.
Насилу, с помощью пехоты, вывезли орудия в гору, и достигши деревни Гунтерсдорф, остановились. Стало уже так темно, что в десяти шагах нельзя было различить мундиров солдат, и перестрелка стала стихать. Вдруг близко с правой стороны послышались опять крики и пальба. От выстрелов уже блестело в темноте. Это была последняя атака французов, на которую отвечали солдаты, засевшие в дома деревни. Опять всё бросилось из деревни, но орудия Тушина не могли двинуться, и артиллеристы, Тушин и юнкер, молча переглядывались, ожидая своей участи. Перестрелка стала стихать, и из боковой улицы высыпали оживленные говором солдаты.
– Цел, Петров? – спрашивал один.
– Задали, брат, жару. Теперь не сунутся, – говорил другой.
– Ничего не видать. Как они в своих то зажарили! Не видать; темь, братцы. Нет ли напиться?
Французы последний раз были отбиты. И опять, в совершенном мраке, орудия Тушина, как рамой окруженные гудевшею пехотой, двинулись куда то вперед.
В темноте как будто текла невидимая, мрачная река, всё в одном направлении, гудя шопотом, говором и звуками копыт и колес. В общем гуле из за всех других звуков яснее всех были стоны и голоса раненых во мраке ночи. Их стоны, казалось, наполняли собой весь этот мрак, окружавший войска. Их стоны и мрак этой ночи – это было одно и то же. Через несколько времени в движущейся толпе произошло волнение. Кто то проехал со свитой на белой лошади и что то сказал, проезжая. Что сказал? Куда теперь? Стоять, что ль? Благодарил, что ли? – послышались жадные расспросы со всех сторон, и вся движущаяся масса стала напирать сама на себя (видно, передние остановились), и пронесся слух, что велено остановиться. Все остановились, как шли, на середине грязной дороги.
Засветились огни, и слышнее стал говор. Капитан Тушин, распорядившись по роте, послал одного из солдат отыскивать перевязочный пункт или лекаря для юнкера и сел у огня, разложенного на дороге солдатами. Ростов перетащился тоже к огню. Лихорадочная дрожь от боли, холода и сырости трясла всё его тело. Сон непреодолимо клонил его, но он не мог заснуть от мучительной боли в нывшей и не находившей положения руке. Он то закрывал глаза, то взглядывал на огонь, казавшийся ему горячо красным, то на сутуловатую слабую фигуру Тушина, по турецки сидевшего подле него. Большие добрые и умные глаза Тушина с сочувствием и состраданием устремлялись на него. Он видел, что Тушин всею душой хотел и ничем не мог помочь ему.
Со всех сторон слышны были шаги и говор проходивших, проезжавших и кругом размещавшейся пехоты. Звуки голосов, шагов и переставляемых в грязи лошадиных копыт, ближний и дальний треск дров сливались в один колеблющийся гул.
Теперь уже не текла, как прежде, во мраке невидимая река, а будто после бури укладывалось и трепетало мрачное море. Ростов бессмысленно смотрел и слушал, что происходило перед ним и вокруг него. Пехотный солдат подошел к костру, присел на корточки, всунул руки в огонь и отвернул лицо.
– Ничего, ваше благородие? – сказал он, вопросительно обращаясь к Тушину. – Вот отбился от роты, ваше благородие; сам не знаю, где. Беда!
Вместе с солдатом подошел к костру пехотный офицер с подвязанной щекой и, обращаясь к Тушину, просил приказать подвинуть крошечку орудия, чтобы провезти повозку. За ротным командиром набежали на костер два солдата. Они отчаянно ругались и дрались, выдергивая друг у друга какой то сапог.
– Как же, ты поднял! Ишь, ловок, – кричал один хриплым голосом.
Потом подошел худой, бледный солдат с шеей, обвязанной окровавленною подверткой, и сердитым голосом требовал воды у артиллеристов.
– Что ж, умирать, что ли, как собаке? – говорил он.
Тушин велел дать ему воды. Потом подбежал веселый солдат, прося огоньку в пехоту.
– Огоньку горяченького в пехоту! Счастливо оставаться, землячки, благодарим за огонек, мы назад с процентой отдадим, – говорил он, унося куда то в темноту краснеющуюся головешку.
За этим солдатом четыре солдата, неся что то тяжелое на шинели, прошли мимо костра. Один из них споткнулся.
– Ишь, черти, на дороге дрова положили, – проворчал он.
– Кончился, что ж его носить? – сказал один из них.
– Ну, вас!
И они скрылись во мраке с своею ношей.
– Что? болит? – спросил Тушин шопотом у Ростова.
– Болит.
– Ваше благородие, к генералу. Здесь в избе стоят, – сказал фейерверкер, подходя к Тушину.
– Сейчас, голубчик.
Тушин встал и, застегивая шинель и оправляясь, отошел от костра…
Недалеко от костра артиллеристов, в приготовленной для него избе, сидел князь Багратион за обедом, разговаривая с некоторыми начальниками частей, собравшимися у него. Тут был старичок с полузакрытыми глазами, жадно обгладывавший баранью кость, и двадцатидвухлетний безупречный генерал, раскрасневшийся от рюмки водки и обеда, и штаб офицер с именным перстнем, и Жерков, беспокойно оглядывавший всех, и князь Андрей, бледный, с поджатыми губами и лихорадочно блестящими глазами.
В избе стояло прислоненное в углу взятое французское знамя, и аудитор с наивным лицом щупал ткань знамени и, недоумевая, покачивал головой, может быть оттого, что его и в самом деле интересовал вид знамени, а может быть, и оттого, что ему тяжело было голодному смотреть на обед, за которым ему не достало прибора. В соседней избе находился взятый в плен драгунами французский полковник. Около него толпились, рассматривая его, наши офицеры. Князь Багратион благодарил отдельных начальников и расспрашивал о подробностях дела и о потерях. Полковой командир, представлявшийся под Браунау, докладывал князю, что, как только началось дело, он отступил из леса, собрал дроворубов и, пропустив их мимо себя, с двумя баталионами ударил в штыки и опрокинул французов.
– Как я увидал, ваше сиятельство, что первый батальон расстроен, я стал на дороге и думаю: «пропущу этих и встречу батальным огнем»; так и сделал.
Полковому командиру так хотелось сделать это, так он жалел, что не успел этого сделать, что ему казалось, что всё это точно было. Даже, может быть, и в самом деле было? Разве можно было разобрать в этой путанице, что было и чего не было?
– Причем должен заметить, ваше сиятельство, – продолжал он, вспоминая о разговоре Долохова с Кутузовым и о последнем свидании своем с разжалованным, – что рядовой, разжалованный Долохов, на моих глазах взял в плен французского офицера и особенно отличился.
– Здесь то я видел, ваше сиятельство, атаку павлоградцев, – беспокойно оглядываясь, вмешался Жерков, который вовсе не видал в этот день гусар, а только слышал о них от пехотного офицера. – Смяли два каре, ваше сиятельство.
На слова Жеркова некоторые улыбнулись, как и всегда ожидая от него шутки; но, заметив, что то, что он говорил, клонилось тоже к славе нашего оружия и нынешнего дня, приняли серьезное выражение, хотя многие очень хорошо знали, что то, что говорил Жерков, была ложь, ни на чем не основанная. Князь Багратион обратился к старичку полковнику.
– Благодарю всех, господа, все части действовали геройски: пехота, кавалерия и артиллерия. Каким образом в центре оставлены два орудия? – спросил он, ища кого то глазами. (Князь Багратион не спрашивал про орудия левого фланга; он знал уже, что там в самом начале дела были брошены все пушки.) – Я вас, кажется, просил, – обратился он к дежурному штаб офицеру.
– Одно было подбито, – отвечал дежурный штаб офицер, – а другое, я не могу понять; я сам там всё время был и распоряжался и только что отъехал… Жарко было, правда, – прибавил он скромно.
Кто то сказал, что капитан Тушин стоит здесь у самой деревни, и что за ним уже послано.
– Да вот вы были, – сказал князь Багратион, обращаясь к князю Андрею.
– Как же, мы вместе немного не съехались, – сказал дежурный штаб офицер, приятно улыбаясь Болконскому.
– Я не имел удовольствия вас видеть, – холодно и отрывисто сказал князь Андрей.
Все молчали. На пороге показался Тушин, робко пробиравшийся из за спин генералов. Обходя генералов в тесной избе, сконфуженный, как и всегда, при виде начальства, Тушин не рассмотрел древка знамени и спотыкнулся на него. Несколько голосов засмеялось.
– Каким образом орудие оставлено? – спросил Багратион, нахмурившись не столько на капитана, сколько на смеявшихся, в числе которых громче всех слышался голос Жеркова.
Тушину теперь только, при виде грозного начальства, во всем ужасе представилась его вина и позор в том, что он, оставшись жив, потерял два орудия. Он так был взволнован, что до сей минуты не успел подумать об этом. Смех офицеров еще больше сбил его с толку. Он стоял перед Багратионом с дрожащею нижнею челюстью и едва проговорил:
– Не знаю… ваше сиятельство… людей не было, ваше сиятельство.
– Вы бы могли из прикрытия взять!
Что прикрытия не было, этого не сказал Тушин, хотя это была сущая правда. Он боялся подвести этим другого начальника и молча, остановившимися глазами, смотрел прямо в лицо Багратиону, как смотрит сбившийся ученик в глаза экзаменатору.
Молчание было довольно продолжительно. Князь Багратион, видимо, не желая быть строгим, не находился, что сказать; остальные не смели вмешаться в разговор. Князь Андрей исподлобья смотрел на Тушина, и пальцы его рук нервически двигались.
– Ваше сиятельство, – прервал князь Андрей молчание своим резким голосом, – вы меня изволили послать к батарее капитана Тушина. Я был там и нашел две трети людей и лошадей перебитыми, два орудия исковерканными, и прикрытия никакого.
Князь Багратион и Тушин одинаково упорно смотрели теперь на сдержанно и взволнованно говорившего Болконского.
– И ежели, ваше сиятельство, позволите мне высказать свое мнение, – продолжал он, – то успехом дня мы обязаны более всего действию этой батареи и геройской стойкости капитана Тушина с его ротой, – сказал князь Андрей и, не ожидая ответа, тотчас же встал и отошел от стола.