Иллирия

Илли́рия, или Иллирик (др.-греч. Ἰλλυρία, лат. Illyricum), — древнее название западной части Балканского полуострова, которую населяли иллирийцы. Их мифическим прародителем считался Иллирий. Эта земля имела огромное хозяйственное и военно-стратегическое значение для Римской империи, ибо служила связующим звеном между её западной и восточной частями.

География

В представлениях древних, Иллирия простиралась к западу от Фессалии и Македонии и к востоку от Италии и Реции вплоть до Истрии к северу. Впоследствии стали делать различие между так называемой греческой Иллирией и Иллирией варварской. Первая называлась также новым Эпиром и представляла собой полную известковых горных цепей и прекрасных пастбищ страну, которую ограничивали Эпир, Македония, горы Скард и р. Дридон.

Северная или варварская Иллирия, часть которой входила в состав царства Агрона и его преемников, была страна очень гористая. Из горных систем древние называют Албанские горы, к востоку от них Бебийские, отделявшие Либурнию и Далматию от Паннонии, Ардийские и, наконец, Скардийские между Иллирией, Мезией и Македонией.

Страны, лежавшие здесь, были плодородны, производили достаточно оливкового масла и вина, хотя мало обрабатывались местным населением, больше промышлявшим грабежами (Страбон, кн. VII). Об одном из племен Иллирии, яподах, Страбон сообщает, что они были татуированы (греч. κατάστικτοι), подобно другим иллирийцам и фракийцам. Другие племена Иллирии: либурны к югу от яподов, далматы и автариаты.

Самым важным из народов Иллирии были далматы (у греческ. писателей делматы), первоначально союз племен (буллинов, гиллинов, нестов, маниев), группировавшихся вокруг города Далмион, или Делминион. Либурны, или либирны, первоначально имели поселения и в верхней Италии, они занимались мореходством, и особенно славились своими небольшими, быстроходными барками (лембами); они рано подчинились римлянам.

Греческая Иллирия

В Иллирии рано поселились греческие колонисты. В 627 году до н. э. выходцы из Коринфа и Керкиры основали на южном конце узкой материковой косы город Эпидамн, позднее переименованный в Диррахий (совр. Дуррес), а в 588 году до н. э. Аполлонию на реке Аоя.

Иллирийские войны

Внутри страны жили многочисленные полудикие разбойничьи племена иллирийцев, иногда соединявшиеся под предводительством племенных старшин и царей. Царь Иллирии Бардалис вступил в борьбу с Филиппом Македонским, был побеждён и принуждён уступить большую часть своих владений. Царская власть, однако, сохранилась у преемников Бардалиса, и Иллирийское царство вскоре, помимо части нового Эпира, стало обнимать земли к северу от реки Дрина до островов Фара и Иссы.

Большое значение Иллирия получила при царе Агроне (умер в 231 году до н. э.) из племени ардиэев, которому удался набег на греческую Акарнанию. После него правила его вдова Тевта, которой удалось победить ахейцев и этолийцев и взять Коркиру. При ней грабежи иллирийцев вызвали вмешательство римлян, пославших на Иллирию войско, которое менее чем в два года покорило всю страну. В результате греческие города Иллирии были объявлены свободными, так же как и часть народов нового Эпира, а Тевта обязалась платить дань (228 год до н. э.).

В 168 году до н. э. потомок Агрона Гентий заключил союз с Персеем Македонским и начал войну с римлянами; в 30 дней война была окончена, он взят в плен и Иллирия, бывшая под его властью, разделена на три республики.

Римская Иллирия

Часть Иллирии от Лисса до Керавнских гор окончательно перешла к римлянам и была соединена с провинцией Македонией. Ещё после войны с Гентием потребовался целый ряд походов (консула Г. Марция, Цецилии Метеллы, Сципиона Назики, потом Юлия Цезаря, Антония и Августа), чтобы окончательно покорить далматов; последний поход против них был предпринят Стацием Тавром в 23 году до н. э. Закреплено было приобретение Иллирии подчинением Реции и Винделиции в 15 году и Норика и Паннонии в 14 и 12-10 годами до н. э.

Сделанные римлянами в 167 год до н. э. завоевания территории ардиеев (Illyricum regnum) в 148 год до н. э. вошли в состав римской провинции Македония. Позже Иллирия — самостоятельная римская провинция, образованная, вероятно, во II веке до н. э. (самое позднее при Цезаре, середина I века до н. э.) на территории расселения остальных иллирийских племён, завоёванных римлянами к концу I века до н. э.

После великого паннонского восстания (6-9 годы н. э.), Иллирия вместе с вновь приобретёнными и покорёнными землями, была разделена на две провинции, Паннонию и Далмацию. Со времён Траяна и императора Марка Аврелия треть римской армии стояла постоянно лагерем в Иллирии, вследствие чего вся эта провинция имела характер вооружённого лагеря. Начиная с Септимия Севера, провозглашённого императором в Саварии или Карнунте, Иллирия играла ключевую роль в истории Римской империи.

В период Римской империи Иллириком назывался таможенный округ, включавший дунайские провинции: Рецию, Норик, Паннонию, Дакию, Далмацию, Мёзию. При императоре Диоклетиане (конец III века) Иллирик был разделён на Западный Иллирик (Illyricum occidentale) и Восточный Иллирик (Illyricum orientale). В Иллирии также начиналась Эгнациева дорога, соединявшая Диррахий (современный Дуррес) на адриатическом побережье и Византий на побережье Мраморного моря.

Источник

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

См. также

• Иллирийцы, иллирийские языки
• Иллирийские войны
• Иллирийские провинции
• Королевство Иллирия
• Иллиризм

Ссылки

• [maps.google.com/maps?ll=41.483891,20.786133&spn=1.982043,3.522491&t=k Территория Иллирии на сайте Google map]

• IllyrianethnogenesisS.jpg
• Illyrii Proprie Dicti aka Illyrians Proper aka Docleatae.svg
• Illyria and Dardania Kingdoms.png
• Map of the Kingdom of Agron of the Ardiaei (English).png
• KingdomofTeuta.png
• 228-220BC-DemetriusofPharos.png
• KingdomofGentius.png

Отрывок, характеризующий Иллирия

Вернувшись домой, Пьер долго не мог заснуть, думая о том, что с ним случилось. Что же случилось с ним? Ничего. Он только понял, что женщина, которую он знал ребенком, про которую он рассеянно говорил: «да, хороша», когда ему говорили, что Элен красавица, он понял, что эта женщина может принадлежать ему.
«Но она глупа, я сам говорил, что она глупа, – думал он. – Что то гадкое есть в том чувстве, которое она возбудила во мне, что то запрещенное. Мне говорили, что ее брат Анатоль был влюблен в нее, и она влюблена в него, что была целая история, и что от этого услали Анатоля. Брат ее – Ипполит… Отец ее – князь Василий… Это нехорошо», думал он; и в то же время как он рассуждал так (еще рассуждения эти оставались неоконченными), он заставал себя улыбающимся и сознавал, что другой ряд рассуждений всплывал из за первых, что он в одно и то же время думал о ее ничтожестве и мечтал о том, как она будет его женой, как она может полюбить его, как она может быть совсем другою, и как всё то, что он об ней думал и слышал, может быть неправдою. И он опять видел ее не какою то дочерью князя Василья, а видел всё ее тело, только прикрытое серым платьем. «Но нет, отчего же прежде не приходила мне в голову эта мысль?» И опять он говорил себе, что это невозможно; что что то гадкое, противоестественное, как ему казалось, нечестное было бы в этом браке. Он вспоминал ее прежние слова, взгляды, и слова и взгляды тех, кто их видал вместе. Он вспомнил слова и взгляды Анны Павловны, когда она говорила ему о доме, вспомнил тысячи таких намеков со стороны князя Василья и других, и на него нашел ужас, не связал ли он уж себя чем нибудь в исполнении такого дела, которое, очевидно, нехорошо и которое он не должен делать. Но в то же время, как он сам себе выражал это решение, с другой стороны души всплывал ее образ со всею своею женственной красотою.


В ноябре месяце 1805 года князь Василий должен был ехать на ревизию в четыре губернии. Он устроил для себя это назначение с тем, чтобы побывать заодно в своих расстроенных имениях, и захватив с собой (в месте расположения его полка) сына Анатоля, с ним вместе заехать к князю Николаю Андреевичу Болконскому с тем, чтоб женить сына на дочери этого богатого старика. Но прежде отъезда и этих новых дел, князю Василью нужно было решить дела с Пьером, который, правда, последнее время проводил целые дни дома, т. е. у князя Василья, у которого он жил, был смешон, взволнован и глуп (как должен быть влюбленный) в присутствии Элен, но всё еще не делал предложения.
«Tout ca est bel et bon, mais il faut que ca finisse», [Всё это хорошо, но надо это кончить,] – сказал себе раз утром князь Василий со вздохом грусти, сознавая, что Пьер, стольким обязанный ему (ну, да Христос с ним!), не совсем хорошо поступает в этом деле. «Молодость… легкомыслие… ну, да Бог с ним, – подумал князь Василий, с удовольствием чувствуя свою доброту: – mais il faut, que ca finisse. После завтра Лёлины именины, я позову кое кого, и ежели он не поймет, что он должен сделать, то уже это будет мое дело. Да, мое дело. Я – отец!»
Пьер полтора месяца после вечера Анны Павловны и последовавшей за ним бессонной, взволнованной ночи, в которую он решил, что женитьба на Элен была бы несчастие, и что ему нужно избегать ее и уехать, Пьер после этого решения не переезжал от князя Василья и с ужасом чувствовал, что каждый день он больше и больше в глазах людей связывается с нею, что он не может никак возвратиться к своему прежнему взгляду на нее, что он не может и оторваться от нее, что это будет ужасно, но что он должен будет связать с нею свою судьбу. Может быть, он и мог бы воздержаться, но не проходило дня, чтобы у князя Василья (у которого редко бывал прием) не было бы вечера, на котором должен был быть Пьер, ежели он не хотел расстроить общее удовольствие и обмануть ожидания всех. Князь Василий в те редкие минуты, когда бывал дома, проходя мимо Пьера, дергал его за руку вниз, рассеянно подставлял ему для поцелуя выбритую, морщинистую щеку и говорил или «до завтра», или «к обеду, а то я тебя не увижу», или «я для тебя остаюсь» и т. п. Но несмотря на то, что, когда князь Василий оставался для Пьера (как он это говорил), он не говорил с ним двух слов, Пьер не чувствовал себя в силах обмануть его ожидания. Он каждый день говорил себе всё одно и одно: «Надо же, наконец, понять ее и дать себе отчет: кто она? Ошибался ли я прежде или теперь ошибаюсь? Нет, она не глупа; нет, она прекрасная девушка! – говорил он сам себе иногда. – Никогда ни в чем она не ошибается, никогда она ничего не сказала глупого. Она мало говорит, но то, что она скажет, всегда просто и ясно. Так она не глупа. Никогда она не смущалась и не смущается. Так она не дурная женщина!» Часто ему случалось с нею начинать рассуждать, думать вслух, и всякий раз она отвечала ему на это либо коротким, но кстати сказанным замечанием, показывавшим, что ее это не интересует, либо молчаливой улыбкой и взглядом, которые ощутительнее всего показывали Пьеру ее превосходство. Она была права, признавая все рассуждения вздором в сравнении с этой улыбкой.
Она обращалась к нему всегда с радостной, доверчивой, к нему одному относившейся улыбкой, в которой было что то значительней того, что было в общей улыбке, украшавшей всегда ее лицо. Пьер знал, что все ждут только того, чтобы он, наконец, сказал одно слово, переступил через известную черту, и он знал, что он рано или поздно переступит через нее; но какой то непонятный ужас охватывал его при одной мысли об этом страшном шаге. Тысячу раз в продолжение этого полутора месяца, во время которого он чувствовал себя всё дальше и дальше втягиваемым в ту страшившую его пропасть, Пьер говорил себе: «Да что ж это? Нужна решимость! Разве нет у меня ее?»
Он хотел решиться, но с ужасом чувствовал, что не было у него в этом случае той решимости, которую он знал в себе и которая действительно была в нем. Пьер принадлежал к числу тех людей, которые сильны только тогда, когда они чувствуют себя вполне чистыми. А с того дня, как им владело то чувство желания, которое он испытал над табакеркой у Анны Павловны, несознанное чувство виноватости этого стремления парализировало его решимость.
В день именин Элен у князя Василья ужинало маленькое общество людей самых близких, как говорила княгиня, родные и друзья. Всем этим родным и друзьям дано было чувствовать, что в этот день должна решиться участь именинницы.
Гости сидели за ужином. Княгиня Курагина, массивная, когда то красивая, представительная женщина сидела на хозяйском месте. По обеим сторонам ее сидели почетнейшие гости – старый генерал, его жена, Анна Павловна Шерер; в конце стола сидели менее пожилые и почетные гости, и там же сидели домашние, Пьер и Элен, – рядом. Князь Василий не ужинал: он похаживал вокруг стола, в веселом расположении духа, подсаживаясь то к тому, то к другому из гостей. Каждому он говорил небрежное и приятное слово, исключая Пьера и Элен, которых присутствия он не замечал, казалось. Князь Василий оживлял всех. Ярко горели восковые свечи, блестели серебро и хрусталь посуды, наряды дам и золото и серебро эполет; вокруг стола сновали слуги в красных кафтанах; слышались звуки ножей, стаканов, тарелок и звуки оживленного говора нескольких разговоров вокруг этого стола. Слышно было, как старый камергер в одном конце уверял старушку баронессу в своей пламенной любви к ней и ее смех; с другой – рассказ о неуспехе какой то Марьи Викторовны. У середины стола князь Василий сосредоточил вокруг себя слушателей. Он рассказывал дамам, с шутливой улыбкой на губах, последнее – в среду – заседание государственного совета, на котором был получен и читался Сергеем Кузьмичем Вязмитиновым, новым петербургским военным генерал губернатором, знаменитый тогда рескрипт государя Александра Павловича из армии, в котором государь, обращаясь к Сергею Кузьмичу, говорил, что со всех сторон получает он заявления о преданности народа, и что заявление Петербурга особенно приятно ему, что он гордится честью быть главою такой нации и постарается быть ее достойным. Рескрипт этот начинался словами: Сергей Кузьмич! Со всех сторон доходят до меня слухи и т. д.