Иллюстрация

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Иллюстра́ция — рисунок, фотография, гравюра или другое изображение, поясняющее текст.

Иллюстрации используются для передачи эмоциональной атмосферы художественного произведения, визуализации героев повествования, демонстрации объектов, описываемых в книге (ботаническая иллюстрация), отображения пошаговых инструкций в технической документации (техническая иллюстрация).





Искусство иллюстрации

В настоящее время растёт интерес к коллекционированию оригинальных иллюстраций, использованных в книгах, журналах и постерах. Многие музейные выставки, журналы и галереи искусств выделяют места для иллюстраторов прошлого.

В мире визуальных искусств и художественной критики иллюстраторов ценят обычно больше по сравнению с графическими дизайнерами, но меньше, чем художников. Однако, в результате роста интереса к компьютерным играм и комиксам, иллюстрации стали весьма популярным и доходным видом визуального искусства. Иллюстрация получила широкое применение в журнальном, рекламном и книжном деле. Небольшие изображения способны быстро донести до читателя основную идею текста и выступают в роли визуальной метафоры. Для создания иллюстрации не обязательно владеть академическим рисунком или придерживаться одной техники — художник может совмещать рисунок от руки и обработку в графических редакторах, рисовать только от руки или только в графических редакторах, комбинировать разнообразные материалы — пластилин, засушенные растения, допускается применение различных техник — вышивка[1], аппликация, оригами.

История

Иллюстрации к текстам используются с глубокой древности. Когда Иоганн Гутенберг изобрёл способ книгопечатания подвижными литерами, он начал добавлять к тексту рисунки, выполнявшиеся с помощью печати посредством деревянных досок. Основным способом воспроизведения иллюстраций в книгах была гравюра, а в XVIII века ей на смену пришла литография.

Развитие печатного дела и появление периодических изданий открыло новые возможности для иллюстраторов. Наряду с оформлением книг, иллюстрации потребовались для газет и журналов, в том числе комического плана — карикатуры. В иллюстраторы переквалифицировались художники, получившие классическое художественное образование. Улучшалось качество рисунка, а издатели журналов обнаружили, что хорошие иллюстрации продаются не хуже хорошего текста.

Золотой век иллюстрации начался, когда газеты, массовые журналы и иллюстрированные книги стали доминирующими источниками информации. Совершенствование печатной технологии сняло ограничения на использование цвета и техники, и многие иллюстраторы в это время добились успеха. Некоторые благодаря своей деятельности стали богатыми и знаменитыми, а их рисунки попали в разряд классики мирового искусства. С появлением новых средств информации иллюстрация потеряла свои лидирующие позиции, но остаётся по-прежнему востребованной.

Искусство книжной иллюстрации в России

В древнерусских рукописных книгах использовались нарисованные от руки миниатюры. Подобные памятники по традиции называют лицевыми книгами. Самые древние из них относятся к XI веку (Остромирово Евангелие, Изборник Святослава, Молитвенник Гертруды). В XII веке были созданы Мстиславово Евангелие, Юрьевское Евангелие, Галицкое Евангелие и другие памятники. Среди рукописных книг монгольского и послемонгольского периода (XIII—XV века) известны Оршанское Евангелие, Фёдоровское Евангелие, Сийское Евангелие, Галичское Евангелие, Киевская Псалтирь, Евангелие Хитрово, Андрониково Евангелие, Аникиевское Евангелие, Буслаевская псалтирь, Геннадиевская Библия.

С появлением книгопечатания на смену иллюстрациям, выполненным от руки, приходит гравюра. В XVII—XVIII веках в России были распространены так называемые гравированные, или блочные, книги, в которых текст и изображение вырезались на одной доске[2]. Но большее распространение получила техника, при который текст печатался с наборный формы, а иллюстрация представляла собой гравюру.

С XVIII века известна практика отдельных изданий иллюстраций к популярным произведениям. Они выходили в виде отдельных тетрадей, которые читатель мог объединять в альбом. Среди подобных изданий выделяется серия иллюстраций к гоголевским «Мёртвым душам», работы гравёра Евстафия Бернардского по рисункам Александра Агина. В 1846—1847 годах были издано 72 листа из 100. Полное издание альбома вышло лишь в 1892 году под названием «Сто рисунков к поэме Н. В. Гоголя „Мёртвые души“».

В конце XIX века — начале XX века в отечественной книжной иллюстрации проявляются различные художественные стили. Реалистическая иллюстрация представлена работами Дмитрия Кардовского («Каштанка» 1903, «Горе от ума», 1907—1912, «Русские женщины», 1922, «Ревизор» 1922, 1933), Леонида Пастернака («Воскресение» Л. Толстого). Традиции модерна в русской книжной иллюстрации во многом распространились под влиянием главного идеолога объединения «Мир искусства» Александра Бенуа («Медный всадник» 1916—1918). Искусство конструктивизма представлено в работах Василия Кандинского и Эль Лисицкого.

Событием в истории русской книжной иллюстрации стало издание И. Н. Кнебелем серии из 50 брошюр «Картины по русской истории» (1908—1913) с иллюстрациями, оригиналы которых выполнили выдающиеся художники: С. В. Иванов, А. М. Васнецов, В. М. Васнецов, Б. М. Кустодиев, А. Н. Бенуа, Д. Н. Кардовский, Е. Е. Лансере, В. А. Серов, М. В. Добужинский, В. Я. Чемберс.

Выдающимся мастером книжной графики, а также теоретиком этой области изобразительного искусства был Владимир Фаворский. Среди известных советских иллюстраторов книг Евгений Кибрик, Лидия Ильина, Виктор Замирайло. В 1950-е — 1980-е особое развитие получила иллюстрация в детских книгах, над которыми работали Евгений Чарушин, Владимир Сутеев, Борис Дехтерёв, Николай Радлов, Виктор Чижиков, Леонид Владимирский, Алексей Лаптев, Владимир Конашевич, Анатолий Савченко, Олег Васильев, Борис Диодоров, Евгений Рачев, Владимир Конашевич, Георгий Нарбут, Борис Зворыкин, Осип Авсиян.

Художники-иллюстраторы часто применяют в творчестве мотивы и приемы традиционного народного искусства. Особенно часто в отечественной книжной графике используются образы из древнерусской книжной иллюстрации, мотивы народного декоративно-прикладного искусства, лубка (Иван Билибин и многие другие). Также авторы обращаются к классической персидской миниатюре, античной вазописи и другим традициям в зависимости от содержания иллюстрируемого произведения. Дмитрий Брюханов, иллюстрируя сказки народов Крайнего Севера и произведения чукотских и эвенских авторов, использовал композиционные приемы традиционной чукотской резьбы по кости. При этом обращение иллюстратора к образам народного искусства часто становится предметом теоретических дискуссий, так как искусствоведы и художники пытаются найти грань между примитивной стилизацией и копированием с одной стороны, и отражением в произведении народного духа — с другой[3].

В 1924—1925 годах полиграфическая секция Российской академии художественных наук выпускала журнал «Гравюра и книга», посвященный искусству шрифта и книжной иллюстрации. Изданием руководили Л. Р. Варшавский и А. А. Сидоров.

Специальные виды иллюстраций

См. также

Напишите отзыв о статье "Иллюстрация"

Примечания

  1. [www.behance.net/gallery/Oh-Joy-embroidered-logo/7681469 Иллюстрирование вышивкой]
  2. [polygraphicbook.narod.ru/text/statiy/4/0/043.html Энциклопедия "КНИГА"]
  3. Нечаева О.Е. [sun.tsu.ru/mminfo/000063105/fil/04/image/04-102.pdf Интерпретация народной традиции в современном книжном дизайне] // Вестник Томского государственного университета. Филология.. — 2008. — № 3 (4).

Литература

В Викисловаре есть статья «Иллюстрация»
  • Иллюстрация // Большая советская энциклопедия : [в 30 т.] / гл. ред. А. М. Прохоров. — 3-е изд. — М. : Советская энциклопедия, 1969—1978.</span>  (Проверено 11 ноября 2011)
  • Иллюстрация // Издательский словарь-справочник : [электрон. изд.] / А. Э. Мильчин. — 3-е изд., испр. и доп.. — М.: ОЛМА-Пресс, 2006.
  • Кузьминский К. С. Русская реалистическая иллюстрация XVIII и XIX веков. М., 1937.
  • Чегодаев А. Д. Пути развития русской советской книжной графики. М., 1955.
  • Чегодаев А. Д. Русская графика. Рисунок. Эстамп. Книга. 1928-1940. М., 1971.
  • Дмитриева Н. А. Изображение и слово. М., 1962.
  • Сидоров А. А. История оформления русской книги. 2-изд. М., 1964
  • Гончаров А. Д. Художник и книга. М., 1964.
  • Блинов В. Русская детская книжка-картинка 1900—1941. М., 2005.


Отрывок, характеризующий Иллюстрация

Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.
Слуга принес назад свой пустой, перевернутый стакан с недокусанным кусочком сахара и спросил, не нужно ли чего.
– Ничего. Подай книгу, – сказал проезжающий. Слуга подал книгу, которая показалась Пьеру духовною, и проезжающий углубился в чтение. Пьер смотрел на него. Вдруг проезжающий отложил книгу, заложив закрыл ее и, опять закрыв глаза и облокотившись на спинку, сел в свое прежнее положение. Пьер смотрел на него и не успел отвернуться, как старик открыл глаза и уставил свой твердый и строгий взгляд прямо в лицо Пьеру.
Пьер чувствовал себя смущенным и хотел отклониться от этого взгляда, но блестящие, старческие глаза неотразимо притягивали его к себе.


– Имею удовольствие говорить с графом Безухим, ежели я не ошибаюсь, – сказал проезжающий неторопливо и громко. Пьер молча, вопросительно смотрел через очки на своего собеседника.
– Я слышал про вас, – продолжал проезжающий, – и про постигшее вас, государь мой, несчастье. – Он как бы подчеркнул последнее слово, как будто он сказал: «да, несчастье, как вы ни называйте, я знаю, что то, что случилось с вами в Москве, было несчастье». – Весьма сожалею о том, государь мой.
Пьер покраснел и, поспешно спустив ноги с постели, нагнулся к старику, неестественно и робко улыбаясь.
– Я не из любопытства упомянул вам об этом, государь мой, но по более важным причинам. – Он помолчал, не выпуская Пьера из своего взгляда, и подвинулся на диване, приглашая этим жестом Пьера сесть подле себя. Пьеру неприятно было вступать в разговор с этим стариком, но он, невольно покоряясь ему, подошел и сел подле него.
– Вы несчастливы, государь мой, – продолжал он. – Вы молоды, я стар. Я бы желал по мере моих сил помочь вам.
– Ах, да, – с неестественной улыбкой сказал Пьер. – Очень вам благодарен… Вы откуда изволите проезжать? – Лицо проезжающего было не ласково, даже холодно и строго, но несмотря на то, и речь и лицо нового знакомца неотразимо привлекательно действовали на Пьера.
– Но если по каким либо причинам вам неприятен разговор со мною, – сказал старик, – то вы так и скажите, государь мой. – И он вдруг улыбнулся неожиданно, отечески нежной улыбкой.
– Ах нет, совсем нет, напротив, я очень рад познакомиться с вами, – сказал Пьер, и, взглянув еще раз на руки нового знакомца, ближе рассмотрел перстень. Он увидал на нем Адамову голову, знак масонства.
– Позвольте мне спросить, – сказал он. – Вы масон?
– Да, я принадлежу к братству свободных каменьщиков, сказал проезжий, все глубже и глубже вглядываясь в глаза Пьеру. – И от себя и от их имени протягиваю вам братскую руку.
– Я боюсь, – сказал Пьер, улыбаясь и колеблясь между доверием, внушаемым ему личностью масона, и привычкой насмешки над верованиями масонов, – я боюсь, что я очень далек от пониманья, как это сказать, я боюсь, что мой образ мыслей насчет всего мироздания так противоположен вашему, что мы не поймем друг друга.