Имажизм

Имажи́зм (от англ. image — образ) — литературное направление, существовавшее в англоязычных странах начиная с 1908 года и во многом определившее ход развития мировой поэзии в XX веке.

Первый этап имажизма. «Клуб поэтов»

Имажизм возник как течение в 1908 году в недрах лондонского «Клуба поэтов». Окаменелость привычных поэтичес­ких форм заставила молодых литераторов искать но­вые пути в поэзии. Первые имажисты — Томас Эрнест Хьюм и Фрэнсис Флинт. В 1908 году было опубликовано знаменитое хьюмовское стихотворение «Осень», уди­вившее всех неожиданными сравнениями: «Луна сто­яла у плетня, // Как краснорожий фермер», «Кругом толпились щупленькие звезды, // Похожие на город­ских детей» (пер. И. Романовича). В 1909 году к группе примкнул американский поэт Эзра Паунд.

Лидером и непререкаемым авторитетом в группе являлся Томас Эрнест Хьюм. К тому времени у него сложились твер­дые убеждения: «Образы в стихе — не просто декора­ция, но самая суть интуитивного языка», назначение же поэта — искать «внезапность, неожиданность ра­курса». По Хьюму, «новые стихи подобны скорее скульптуре, чем музыке, и обращены более к зрению, нежели к слуху». Интересны ритмические экспери­менты имажистов — Хьюм призывал «расшатать кано­ническую рифму», отказаться от правильных метриче­ских построений. Именно в «Клубе поэтов» зароди­лись традиции английского белого стиха и верлибра. Однако к 1910 году встречи «Клуба поэтов» постепенно становились все более редкими, затем он перестал су­ществовать. Хьюм через несколько лет погиб на одном из фронтов Первой мировой войны.

Второй этап имажизма

Вторая группа имажистов собралась вокруг Эзры Паунда. В октябре 1912 года Эзра Паунд получил от молодой американской поэтессы Хильды Дулитл, год назад переселившейся в Англию, подборку её стихов, поразивших его «имажистской лаконичностью». Хильда Дулитл привлекла в группу своего возлюбленного и будущего мужа. Это был знаменитый впоследст­вии английский романист Ричард Олдингтон. Приметой второго этапа имажизма стало обращение к античности (Олдингтон был к тому же переводчиком древнегреческой по­эзии). Паунд в эти годы сформулировал свои знаме­нитые «несколько запретов» — заповедь имажизма, объясняющую, как следует, а вернее, как не следует писать стихи. Он подчеркивал, что «образная поэзия похожа на застывшую в слове скульптуру» (вспом­ним: примерно то же писал Хьюм). Кроме образного построения стиха (фанопейя), Паунд выделял также мелодическое (мелопейя) и интеллектуальное (лого­пейя). Эта классификация стала впоследствии общеупотребительной.

Итогом второго этапа в истории имажизма ста­ла собранная Паундом поэтическая антология «Des Imagistes» (1914), после чего Паунд покинул группу и уехал во Францию. Началась война, и центр имажиз­ма начал перемещаться из воюющей Англии в Амери­ку.

Третий этап имажизма

Третий этап развития имажизма — американский. Лидером группы имажистов стала американская поэтесса Эми Лоуэлл (1874—1925) из видной бостонской семьи Лоуэлл, давшей уже в XIX ве­ке известного поэта Джеймса Рассела Лоуэлла. Основная тема стихов Эми Лоуэлл — любование природой. Заслугой поэтессы являются подготовлен­ные ею одна за другой три имажистские антологии. Паунд, недолюбливавший Эми Лоуэлл, окрестил движение «эмижизмом» и вовсе к нему охладел. Еще в первые годы войны к движению присоеди­нились многие молодые поэты, как английские, так и американские. Среди них — йоркширец Герберт Рид (1893—1968), сын фермера, офицер британской ар­мии, а затем — известный искусствовед и литератур­ный критик. Классической для имажизма стала книга стихов американского поэта из Арканзаса Джона Гулда Флетчера (1886—1950) «Излучения» (1915).

В имажистских антологиях выступали со стихами знаменитые романисты Дэвид Герберт Лоурен­с, Джеймс Джойс и Форд Мэдокс Форд (1873—1939), встре­чаются там и стихотворения Томаса Стернза Элиота, а также двух других будущих столпов американской поэзии — Карла Сэндберга (1878—1967) и совсем еще молодого Уильяма Карлоса Уильямса (1883—1963).

Составитель изданной в России в 2001 году «Антологии имажизма» Анатолий Кудрявицкий в предисловии к ней писал:

«В поэзии англоязыч­ных стран почти полтора десятилетия прошли под знаком имажизма — практически все начало века. Поэты-имажисты боролись за обновле­ние поэтического языка, высвободили поэзию из клетки регулярного стиха, обогатили литературу новыми поэтическими формами, с широким ритмиче­ским диапазоном, многообразием размеров строфы и строки, неожиданными образами».

Библиография

«Антология имажизма»/сост. А.Кудрявицкий. Пер с англ. М.: Прогресс, 2001.

Ссылки

• [kudryavitsky.narod.ru/imagists.html Поэты-имажисты в русском переводе]

Отрывок, характеризующий Имажизм

– Нельзя ли достать книгу? – сказал он.
– Какую книгу?
– Евангелие! У меня нет.
Доктор обещался достать и стал расспрашивать князя о том, что он чувствует. Князь Андрей неохотно, но разумно отвечал на все вопросы доктора и потом сказал, что ему надо бы подложить валик, а то неловко и очень больно. Доктор и камердинер подняли шинель, которою он был накрыт, и, морщась от тяжкого запаха гнилого мяса, распространявшегося от раны, стали рассматривать это страшное место. Доктор чем то очень остался недоволен, что то иначе переделал, перевернул раненого так, что тот опять застонал и от боли во время поворачивания опять потерял сознание и стал бредить. Он все говорил о том, чтобы ему достали поскорее эту книгу и подложили бы ее туда.
– И что это вам стоит! – говорил он. – У меня ее нет, – достаньте, пожалуйста, подложите на минуточку, – говорил он жалким голосом.
Доктор вышел в сени, чтобы умыть руки.
– Ах, бессовестные, право, – говорил доктор камердинеру, лившему ему воду на руки. – Только на минуту не досмотрел. Ведь вы его прямо на рану положили. Ведь это такая боль, что я удивляюсь, как он терпит.
– Мы, кажется, подложили, господи Иисусе Христе, – говорил камердинер.
В первый раз князь Андрей понял, где он был и что с ним было, и вспомнил то, что он был ранен и как в ту минуту, когда коляска остановилась в Мытищах, он попросился в избу. Спутавшись опять от боли, он опомнился другой раз в избе, когда пил чай, и тут опять, повторив в своем воспоминании все, что с ним было, он живее всего представил себе ту минуту на перевязочном пункте, когда, при виде страданий нелюбимого им человека, ему пришли эти новые, сулившие ему счастие мысли. И мысли эти, хотя и неясно и неопределенно, теперь опять овладели его душой. Он вспомнил, что у него было теперь новое счастье и что это счастье имело что то такое общее с Евангелием. Потому то он попросил Евангелие. Но дурное положение, которое дали его ране, новое переворачиванье опять смешали его мысли, и он в третий раз очнулся к жизни уже в совершенной тишине ночи. Все спали вокруг него. Сверчок кричал через сени, на улице кто то кричал и пел, тараканы шелестели по столу и образам, в осенняя толстая муха билась у него по изголовью и около сальной свечи, нагоревшей большим грибом и стоявшей подле него.
Душа его была не в нормальном состоянии. Здоровый человек обыкновенно мыслит, ощущает и вспоминает одновременно о бесчисленном количестве предметов, но имеет власть и силу, избрав один ряд мыслей или явлений, на этом ряде явлений остановить все свое внимание. Здоровый человек в минуту глубочайшего размышления отрывается, чтобы сказать учтивое слово вошедшему человеку, и опять возвращается к своим мыслям. Душа же князя Андрея была не в нормальном состоянии в этом отношении. Все силы его души были деятельнее, яснее, чем когда нибудь, но они действовали вне его воли. Самые разнообразные мысли и представления одновременно владели им. Иногда мысль его вдруг начинала работать, и с такой силой, ясностью и глубиною, с какою никогда она не была в силах действовать в здоровом состоянии; но вдруг, посредине своей работы, она обрывалась, заменялась каким нибудь неожиданным представлением, и не было сил возвратиться к ней.
«Да, мне открылась новое счастье, неотъемлемое от человека, – думал он, лежа в полутемной тихой избе и глядя вперед лихорадочно раскрытыми, остановившимися глазами. Счастье, находящееся вне материальных сил, вне материальных внешних влияний на человека, счастье одной души, счастье любви! Понять его может всякий человек, но сознать и предписать его мот только один бог. Но как же бог предписал этот закон? Почему сын?.. И вдруг ход мыслей этих оборвался, и князь Андрей услыхал (не зная, в бреду или в действительности он слышит это), услыхал какой то тихий, шепчущий голос, неумолкаемо в такт твердивший: „И пити пити питии“ потом „и ти тии“ опять „и пити пити питии“ опять „и ти ти“. Вместе с этим, под звук этой шепчущей музыки, князь Андрей чувствовал, что над лицом его, над самой серединой воздвигалось какое то странное воздушное здание из тонких иголок или лучинок. Он чувствовал (хотя это и тяжело ему было), что ему надо было старательна держать равновесие, для того чтобы воздвигавшееся здание это не завалилось; но оно все таки заваливалось и опять медленно воздвигалось при звуках равномерно шепчущей музыки. „Тянется! тянется! растягивается и все тянется“, – говорил себе князь Андрей. Вместе с прислушаньем к шепоту и с ощущением этого тянущегося и воздвигающегося здания из иголок князь Андрей видел урывками и красный, окруженный кругом свет свечки и слышал шуршанъе тараканов и шуршанье мухи, бившейся на подушку и на лицо его. И всякий раз, как муха прикасалась к егв лицу, она производила жгучее ощущение; но вместе с тем его удивляло то, что, ударяясь в самую область воздвигавшегося на лице его здания, муха не разрушала его. Но, кроме этого, было еще одно важное. Это было белое у двери, это была статуя сфинкса, которая тоже давила его.