Имаи, Тадаси
Поделись знанием:
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…
Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.
– Ну, как же, батюшка, mon tres honorable [почтеннейший] Альфонс Карлыч, – говорил Шиншин, посмеиваясь и соединяя (в чем и состояла особенность его речи) самые народные русские выражения с изысканными французскими фразами. – Vous comptez vous faire des rentes sur l'etat, [Вы рассчитываете иметь доход с казны,] с роты доходец получать хотите?
– Нет с, Петр Николаич, я только желаю показать, что в кавалерии выгод гораздо меньше против пехоты. Вот теперь сообразите, Петр Николаич, мое положение…
Берг говорил всегда очень точно, спокойно и учтиво. Разговор его всегда касался только его одного; он всегда спокойно молчал, пока говорили о чем нибудь, не имеющем прямого к нему отношения. И молчать таким образом он мог несколько часов, не испытывая и не производя в других ни малейшего замешательства. Но как скоро разговор касался его лично, он начинал говорить пространно и с видимым удовольствием.
– Сообразите мое положение, Петр Николаич: будь я в кавалерии, я бы получал не более двухсот рублей в треть, даже и в чине поручика; а теперь я получаю двести тридцать, – говорил он с радостною, приятною улыбкой, оглядывая Шиншина и графа, как будто для него было очевидно, что его успех всегда будет составлять главную цель желаний всех остальных людей.
– Кроме того, Петр Николаич, перейдя в гвардию, я на виду, – продолжал Берг, – и вакансии в гвардейской пехоте гораздо чаще. Потом, сами сообразите, как я мог устроиться из двухсот тридцати рублей. А я откладываю и еще отцу посылаю, – продолжал он, пуская колечко.
– La balance у est… [Баланс установлен…] Немец на обухе молотит хлебец, comme dit le рroverbe, [как говорит пословица,] – перекладывая янтарь на другую сторону ртa, сказал Шиншин и подмигнул графу.
Граф расхохотался. Другие гости, видя, что Шиншин ведет разговор, подошли послушать. Берг, не замечая ни насмешки, ни равнодушия, продолжал рассказывать о том, как переводом в гвардию он уже выиграл чин перед своими товарищами по корпусу, как в военное время ротного командира могут убить, и он, оставшись старшим в роте, может очень легко быть ротным, и как в полку все любят его, и как его папенька им доволен. Берг, видимо, наслаждался, рассказывая всё это, и, казалось, не подозревал того, что у других людей могли быть тоже свои интересы. Но всё, что он рассказывал, было так мило степенно, наивность молодого эгоизма его была так очевидна, что он обезоруживал своих слушателей.
– Ну, батюшка, вы и в пехоте, и в кавалерии, везде пойдете в ход; это я вам предрекаю, – сказал Шиншин, трепля его по плечу и спуская ноги с отоманки.
Берг радостно улыбнулся. Граф, а за ним и гости вышли в гостиную.
Было то время перед званым обедом, когда собравшиеся гости не начинают длинного разговора в ожидании призыва к закуске, а вместе с тем считают необходимым шевелиться и не молчать, чтобы показать, что они нисколько не нетерпеливы сесть за стол. Хозяева поглядывают на дверь и изредка переглядываются между собой. Гости по этим взглядам стараются догадаться, кого или чего еще ждут: важного опоздавшего родственника или кушанья, которое еще не поспело.
Пьер приехал перед самым обедом и неловко сидел посредине гостиной на первом попавшемся кресле, загородив всем дорогу. Графиня хотела заставить его говорить, но он наивно смотрел в очки вокруг себя, как бы отыскивая кого то, и односложно отвечал на все вопросы графини. Он был стеснителен и один не замечал этого. Большая часть гостей, знавшая его историю с медведем, любопытно смотрели на этого большого толстого и смирного человека, недоумевая, как мог такой увалень и скромник сделать такую штуку с квартальным.
– Вы недавно приехали? – спрашивала у него графиня.
– Oui, madame, [Да, сударыня,] – отвечал он, оглядываясь.
– Вы не видали моего мужа?
– Non, madame. [Нет, сударыня.] – Он улыбнулся совсем некстати.
– Вы, кажется, недавно были в Париже? Я думаю, очень интересно.
– Очень интересно..
Графиня переглянулась с Анной Михайловной. Анна Михайловна поняла, что ее просят занять этого молодого человека, и, подсев к нему, начала говорить об отце; но так же, как и графине, он отвечал ей только односложными словами. Гости были все заняты между собой. Les Razoumovsky… ca a ete charmant… Vous etes bien bonne… La comtesse Apraksine… [Разумовские… Это было восхитительно… Вы очень добры… Графиня Апраксина…] слышалось со всех сторон. Графиня встала и пошла в залу.
– Марья Дмитриевна? – послышался ее голос из залы.
– Она самая, – послышался в ответ грубый женский голос, и вслед за тем вошла в комнату Марья Дмитриевна.
Все барышни и даже дамы, исключая самых старых, встали. Марья Дмитриевна остановилась в дверях и, с высоты своего тучного тела, высоко держа свою с седыми буклями пятидесятилетнюю голову, оглядела гостей и, как бы засучиваясь, оправила неторопливо широкие рукава своего платья. Марья Дмитриевна всегда говорила по русски.
– Имениннице дорогой с детками, – сказала она своим громким, густым, подавляющим все другие звуки голосом. – Ты что, старый греховодник, – обратилась она к графу, целовавшему ее руку, – чай, скучаешь в Москве? Собак гонять негде? Да что, батюшка, делать, вот как эти пташки подрастут… – Она указывала на девиц. – Хочешь – не хочешь, надо женихов искать.
– Ну, что, казак мой? (Марья Дмитриевна казаком называла Наташу) – говорила она, лаская рукой Наташу, подходившую к ее руке без страха и весело. – Знаю, что зелье девка, а люблю.
Она достала из огромного ридикюля яхонтовые сережки грушками и, отдав их именинно сиявшей и разрумянившейся Наташе, тотчас же отвернулась от нее и обратилась к Пьеру.
– Э, э! любезный! поди ка сюда, – сказала она притворно тихим и тонким голосом. – Поди ка, любезный…
И она грозно засучила рукава еще выше.
Пьер подошел, наивно глядя на нее через очки.
– Подойди, подойди, любезный! Я и отцу то твоему правду одна говорила, когда он в случае был, а тебе то и Бог велит.
Она помолчала. Все молчали, ожидая того, что будет, и чувствуя, что было только предисловие.
– Хорош, нечего сказать! хорош мальчик!… Отец на одре лежит, а он забавляется, квартального на медведя верхом сажает. Стыдно, батюшка, стыдно! Лучше бы на войну шел.
Она отвернулась и подала руку графу, который едва удерживался от смеха.
– Ну, что ж, к столу, я чай, пора? – сказала Марья Дмитриевна.
Впереди пошел граф с Марьей Дмитриевной; потом графиня, которую повел гусарский полковник, нужный человек, с которым Николай должен был догонять полк. Анна Михайловна – с Шиншиным. Берг подал руку Вере. Улыбающаяся Жюли Карагина пошла с Николаем к столу. За ними шли еще другие пары, протянувшиеся по всей зале, и сзади всех по одиночке дети, гувернеры и гувернантки. Официанты зашевелились, стулья загремели, на хорах заиграла музыка, и гости разместились. Звуки домашней музыки графа заменились звуками ножей и вилок, говора гостей, тихих шагов официантов.
На одном конце стола во главе сидела графиня. Справа Марья Дмитриевна, слева Анна Михайловна и другие гостьи. На другом конце сидел граф, слева гусарский полковник, справа Шиншин и другие гости мужского пола. С одной стороны длинного стола молодежь постарше: Вера рядом с Бергом, Пьер рядом с Борисом; с другой стороны – дети, гувернеры и гувернантки. Граф из за хрусталя, бутылок и ваз с фруктами поглядывал на жену и ее высокий чепец с голубыми лентами и усердно подливал вина своим соседям, не забывая и себя. Графиня так же, из за ананасов, не забывая обязанности хозяйки, кидала значительные взгляды на мужа, которого лысина и лицо, казалось ей, своею краснотой резче отличались от седых волос. На дамском конце шло равномерное лепетанье; на мужском всё громче и громче слышались голоса, особенно гусарского полковника, который так много ел и пил, всё более и более краснея, что граф уже ставил его в пример другим гостям. Берг с нежной улыбкой говорил с Верой о том, что любовь есть чувство не земное, а небесное. Борис называл новому своему приятелю Пьеру бывших за столом гостей и переглядывался с Наташей, сидевшей против него. Пьер мало говорил, оглядывал новые лица и много ел. Начиная от двух супов, из которых он выбрал a la tortue, [черепаховый,] и кулебяки и до рябчиков он не пропускал ни одного блюда и ни одного вина, которое дворецкий в завернутой салфеткою бутылке таинственно высовывал из за плеча соседа, приговаривая или «дрей мадера», или «венгерское», или «рейнвейн». Он подставлял первую попавшуюся из четырех хрустальных, с вензелем графа, рюмок, стоявших перед каждым прибором, и пил с удовольствием, всё с более и более приятным видом поглядывая на гостей. Наташа, сидевшая против него, глядела на Бориса, как глядят девочки тринадцати лет на мальчика, с которым они в первый раз только что поцеловались и в которого они влюблены. Этот самый взгляд ее иногда обращался на Пьера, и ему под взглядом этой смешной, оживленной девочки хотелось смеяться самому, не зная чему.
| Тадаси Имаи | |
| (яп. 今井 正 Имаи Тадаси) | |
 | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Место рождения: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
| Гражданство: | |
| Профессия: | |
| Направление: |
социальный реализм (драма, военный, комедия) |
| Награды: |
|
Тадаси Имаи (яп. 今井 正 Имаи Тадаси?, 8 января 1912 - 22 ноября 1991) — известный японский кинорежиссёр и сценарист «левого» толка, видный представитель социал-демократического направления в японском кино[1][2][3], известный рядом значимых социально-реалистических кинокартин, отражающих такие общественно значимые социальные проблемы Японии, как труд на износ, безработица, махинации компаний-монополистов, несправедливость суда, жестокость полиции и т. п. Общественный деятель-коммунист, лауреат Премии Мира от Японского комитета защиты мира (1951)[4].[2][3][5]
Содержание
Биография и карьера
Тадаси Имаи родился в токийском районе Сибуя; его отцом был священник буддийского храма, давший сыну традиционное воспитание.
Учился на историка в Токийском университете[2][3], однако в этот период также увлёкся идеями марксизма и вступил в молодёжную коммунистическую организацию; участие в радикальных акциях привело к его нескольким арестам и, в конце концов, лишило его возможности закончить образование[6]. Впоследствии Тадаси Имаи стал членом компартии Японии.
В 1935 году Имаи начал деятельность в кино на позиции помощника режиссёра в J.O. Studio, что было, по крайней мере, отчасти вынужденной мерой из-за большей трудности устроиться в другие места по неблагонадёжности[2][3]. Собственная режиссёрская работа началась с 1939 года, в период 2-й мировой войны, и её начало включало несколько картин на заказ, имевших националистическую направленность и противоречащих собственным убеждениям режиссёра.
Первые его значимые ленты появляются после 1950-го года, начиная со снятого на основанной Имаи киностудии «Синсэй эйга» фильма «А всё-таки мы живем!» (1951) — первой японской киноленты, снятой независимо от крупных студий с большим капиталом[7][8] и делая его известным, несмотря на цензуру и попытки запретить творчество Имаи как коммунистическую пропаганду, как в самой Японии, так и за её пределами, включая Советский Союз[9].
Многие фильмы Имаи посвящены той или иной острой социальной проблеме страны. Упомянутый выше фильм «А всё-таки мы живем!» сочувственно рассказывает о судьбе безработного, всеми силами пытающегося обеспечить семью хоть горсткой риса, осуждая современный ему японский режим[9][10]. Трёхсерийная картина «Мутный поток» (1953—1954) и отчасти «Повесть о жестокости бусидо» (1963) показывают жесткость и жестокость японской феодальной системы[8]. Ряд фильмов носят антивоенный характер.
Лента «Мрак среди дня» (1956) вообще является примером вмешательства кинематографиста в политическую борьбу, разоблачая реальный сфабрикованный полицией для компрометации рабочей молодёжи процесс против четырёх молодых рабочих, обвинённых в ограблении и убийстве старой супружеской четы, и сыграв решающую роль для его закрытия и освобождения несправедливо обвинённых[10].
Считается, что творчество Тадаси Имаи испытало значительное влияние итальянских неореалистов, в частности, Витторио де Сика[8]. В то же время многие критики отмечали, что его творчество никогда не отличалось особой сентиментальностью, называя его стилистику «наканай-реализмом» («реализмом без слёз»). Творческий почерк Имаи зачастую характеризуется как грубоватый, лишённый последовательности и «стиля»[8][11], однако это те же элементы, которые придают его фильмам ощущение честности, искренности и естественности, которыми он известен. Принципиально социально-ориентированные фильмы Имаи особенно популярны среди критиков и зрителей, отвергающих эстетически-стилистическое творчество режиссёров «Новой волны»[8].
Тадаси Имаи умер в 1991 в городе Сока, вскоре после окончания съёмок своего последнего фильма «Война и юность»[8].
Избранная фильмография
- 1939 — «Кадетский корпус в Нумадзу» — режиссёрский дебют[1]
- 1940 — «Деревня Тадзинко»[1]
- 1941 — «Ваше превосходительство»[1]
- 1943 — «Отряд смертников на дозорной вышке»[1]
- 1944 — «Гневное море»[1]
- 1946 — «Враги народа»[2][3]
- 1949 — «Голубые горы»
- 1950 — «До встречи»
- 1951 — «А всё-таки мы живём!»[1][2][3]
- 1953 — «Башня Химэюри»
- 1953—1954 — «Мутный поток» (3-хсерийный)[12]
- 1955 — новелла «Невеста из деревни» в фильме «Когда любишь»
- 1956 — «Мрак среди дня» (по Х. Масаки)[1][2][3]
- 1957 — «Рис» или «Люди риса»[2][3]
- 1957 — «Повесть о чистой любви»
- 1959 — «Кику и Исаму»
- 1963 — «Повесть о жестокости бусидо»
- 1964 — «Месть»[2][3]
- 1969—1970 — «Река без моста» (двух- , по другим сведениям трёхсерийный)[1][2][3]
- 1971 — «Её звали О-эн» (по Дж. О’Харе)[2][3]
- 1976 — «Брат и сестра»[1]
- 1979 — «Игра в воспитание»[1]
- 1991 — «Война и юность»
Кинематографические номинации и награды
Трёхсерийная кинокартина «Река без моста» (1969) по одноимённому роману Суэ Сумии была включена японской кинокритикой в число лучших десяти фильмов года[13]. Ряд фильмов Имаи был удостоен еще более престижных номинаций и наград, как национальных, так и международных кинофестивалей:
- 1947 — в категории «Лучшая режиссёрская работа» (за фильм «Враги народа», 1946)
- 1951 — в категории «Лучший фильм» (за фильм «До встречи», 1950)
- 1954 — в категориях «Лучший фильм» и «Лучшая режиссёрская работа» (за фильм «Мутный поток», 1953)
- 1957 — в категориях «Лучший фильм» и «Лучшая режиссёрская работа» (за фильм «Мрак среди дня», 1956)
- 1958 — в категориях «Лучший фильм» (за фильм «Люди риса», 1957) и «Лучшая режиссёрская работа» (за «Люди риса» и «Повесть о чистой любви», 1957)
- 1960 — в категории «Лучший фильм» (за фильм «Кику и Исаму», 1959)
- 1992 — специальная премия по совокупности заслуг (посмертно)
- Премии журнала «Кинэма Дзюмпо»[14]
- 1951 — в категории «Лучший фильм» (за «До встречи», 1950)
- 1954 — в категории «Лучший фильм» (за «Мутный поток», 1953)
- 1957 — в категориях «Лучший фильм» и «Лучшая режиссёрская работа» (за «Мрак среди дня», 1956)
- 1958 — в категориях «Лучший фильм» и «Лучшая режиссёрская работа» (за «Люди риса», 1957)
- 1960 — в категориях «Лучший фильм» и «Лучшая режиссёрская работа» (за «Кику и Исаму», 1959)
- Премии «Голубая лента»[14]
- 1951 — в категориях «Лучший фильм» и «Лучшая режиссёрская работа» (за «До встречи», 1950)[15]
- 1954 — в категориях «Лучший фильм» (за «Мутный поток», 1953) и «Лучшая режиссёрская работа» (за фильм «Башня Химэюри», 1953)[16]
- 1957 — в категориях «Лучший фильм» и «Лучшая режиссёрская работа» (за «Мрак среди дня», 1956)[17]
- 1958 — в категориях «Лучший фильм» (за фильм «Люди риса», 1957) и «Лучшая режиссёрская работа» (за «Люди риса» и «Повесть о чистой любви», 1957)[18]
- 1960 — в категории «Лучший фильм» (за «Кику и Исаму», 1959)[19]
- 1954 — Номинация на гран-при фестиваля (за «Мутный поток»/Nigorie, 1953)[20]
- 1957 — Номинация на «Золотую пальмовую ветвь» (за «Люди риса»/Kage, 1957)[21]
- 1958 — Номинация фильма «Повесть о чистой любви» (Jun’ai monogatari, 1957) на «Золотого медведя»
- «Серебряный медведь за лучшую режиссерскую работу» (за тот же фильм)[22]
- 1963 — «Золотой медведь» of за фильм «Повесть о жестокости бусидо» (Bushido zankoku monogatari, 1963)[23]
- 1991 — специальная премия по совокупности заслуг (посмертно)[14]
- 1991 — Приз всемирного жюри (за фильм «Война и юность», 1991)[14]
Напишите отзыв о статье "Имаи, Тадаси"
Примечания
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 [www.persons-info.com/index.php?res_mode=740&v_round=1&sort=yb&sord=d&dateday=8&datemonth=1&pid=21244&p_tab=246 Статья о Тадаси Имаи] на сайте persons-info.com
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 Акира Ивасаки, Р.Х. Журенева, Ростислав Н. Журенев. [books.google.com/books?id=IGdWPwAACAAJ Современное японское кино]. — изд-во "Искусство", 1962. — 520 с.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 Имаи Тадаси — статья из Большой советской энциклопедии.
- ↑ Николай Иосифович Конрад, Лидия Диомидовна Гришелева. [books.google.com/books?id=WTBqAAAAIAAJ Театр и драматургия Японии]. — Наука, Глав. ред. восточной лит-ры, 1965. — 161 с.
- ↑ [kotobank.jp/word/%E4%BB%8A%E4%BA%95%E6%AD%A3 Imai Tadashi] (яп.). Nihon jinmei jiten. Kōdansha. Проверено 27 октября 2010. [www.webcitation.org/6FCqBTEbd Архивировано из первоисточника 18 марта 2013].
- ↑ Beverley Bare Buehrer. [books.google.com/books?ei=vHYnUbTcKeLk2AWm0IGICw Japanese films: a filmography and commentary, 1921-1989]. — McFarland & Co., 1990. — P. 133. — 328 p.
- ↑ И. П. Садовская. [books.google.com/books?id=9-hHAAAAMAAJ Экран говорит--нет!]. — Искусство, Ленинградское отделение, 1968. — С. 160. — 226 с.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 Leila Pourtavaf. [books.google.com/books?id=Wtkm3O3nWXkC&pg=PA208 The Encyclopedia of Contemporary Japanese Culture] / Sandra Buckley (Ed.). — New York: Routledge, 2002. — P. 208-209. — 634 p. — ISBN 0-415-14344-6.
- ↑ 1 2 Г. Гребнев. [books.google.com/books?id=L-k_AQAAIAAJ&pg=PA26-IA2 Народ, попавший в беду (Заметки о японских кинофильмах)"] // Огонёк. — Москва: Правда (издательство), апрель 1952. — № 15. — С. 26.
- ↑ 1 2 [iscusstvo.ru/587/ Киноискусство стран Азии,Африки и Латинской Америки]. Энциклопедия искусства. Проверено 28 февраля 2013. [www.webcitation.org/6FCqChX5N Архивировано из первоисточника 18 марта 2013].
- ↑ Joseph L. Anderson, Donald Richie. [books.google.com/books?id=C2z3otM-y5kC The Japanese Film: Art and Industry]. — Princeton NJ: Princeton University Press, 1982. — P. 221, 238, 298, 385-391. — 527 p. — ISBN 0-691-05351-0.
- ↑ Ежегодник [books.google.com/books?id=TRQOAQAAMAAJ «Япония»] издательства «Наука», 1972, стр.170.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 [www.imdb.com/name/nm0408033/awards Номинации и награды Тадаси Имаи] (англ.) на сайте Internet Movie Database.
- ↑ [web.archive.org/web/20081022074001/cinemahochi.yomiuri.co.jp/b_award/1950/ Премии за работы 1950 года] (яп.) на официальном сайте премии «Голубая лента».
- ↑ [web.archive.org/web/20081023025107/cinemahochi.yomiuri.co.jp/b_award/1953/ Премии за работы 1953 года] (яп.) на официальном сайте премии «Голубая лента».
- ↑ [web.archive.org/web/20081022071856/cinemahochi.yomiuri.co.jp/b_award/1956/ Премии за работы 1956 года] (яп.) на официальном сайте премии «Голубая лента».
- ↑ [web.archive.org/web/20081022074006/cinemahochi.yomiuri.co.jp/b_award/1957/ Премии за работы 1957 года] (яп.) на официальном сайте премии «Голубая лента».
- ↑ [web.archive.org/web/20081022235132/cinemahochi.yomiuri.co.jp/b_award/1959/ Премии за работы 1959 года] (яп.) на официальном сайте премии «Голубая лента».
- ↑ [www.festival-cannes.fr/en/archives/1954/inCompetition.html Основная конкурсная программа 1954 года] (англ.) Каннского кинофестиваля на его официальном сайте.
- ↑ [www.festival-cannes.fr/en/archives/1957/inCompetition.html Основная конкурсная программа 1957 года] (англ.) Каннского кинофестиваля на его официальном сайте.
- ↑ [www.berlinale.de/en/archiv/jahresarchive/1958/03_preistr_ger_1958/03_Preistraeger_1958.html Prizes & Honours 1958]. Internationale Filmfestspiele Berlin. Проверено 28 февраля 2013. [www.webcitation.org/6FCqDrhDb Архивировано из первоисточника 18 марта 2013].
- ↑ [www.berlinale.de/en/archiv/jahresarchive/1963/03_preistr_ger_1963/03_Preistraeger_1963.html Prizes & Honours 1963]. Internationale Filmfestspiele Berlin. Проверено 28 февраля 2013. [www.webcitation.org/6FCqEgs72 Архивировано из первоисточника 18 марта 2013].
- ↑ [www.japan-academy-prize.jp/prizes/?t=15#title21 Список лауреатов 1992 года] (яп.) на официальном сайте Japan Academy Prize.
См. также
- Tadashi Imai (англ.) на сайте Internet Movie Database
- [www.jmdb.ne.jp/person/p0121500.htm Тадаси Имаи] (яп.) на сайте Japanese Movie Database.
- Joan Mellen. Voices from the Japanese Cinema. — Liveright, 1975. — 295 p.
- Audie Bock. Japanese film directors. — Kodansha International, 1985. — 378 p.
- Инна Женс. [books.google.com/books?id=us0HAQAAIAAJ Бросившие вызов: японские кинорежиссеры 60-70 годов]. — "Искусство", 1988. — С. 19. — 271 с.
- Georges Sadoul, Peter Morris. [books.google.com/books?id=PvsZikRu-hAC&pg=PA122 Dictionary of Film Makers] / Sandra Buckley (Ed.). — Berkeley & Los Angeles CA: University of California Press, 2002. — P. 122. — 288 p. — ISBN 0-520-02151-7.
| ||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Имаи, Тадаси
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…
Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.
– Ну, как же, батюшка, mon tres honorable [почтеннейший] Альфонс Карлыч, – говорил Шиншин, посмеиваясь и соединяя (в чем и состояла особенность его речи) самые народные русские выражения с изысканными французскими фразами. – Vous comptez vous faire des rentes sur l'etat, [Вы рассчитываете иметь доход с казны,] с роты доходец получать хотите?
– Нет с, Петр Николаич, я только желаю показать, что в кавалерии выгод гораздо меньше против пехоты. Вот теперь сообразите, Петр Николаич, мое положение…
Берг говорил всегда очень точно, спокойно и учтиво. Разговор его всегда касался только его одного; он всегда спокойно молчал, пока говорили о чем нибудь, не имеющем прямого к нему отношения. И молчать таким образом он мог несколько часов, не испытывая и не производя в других ни малейшего замешательства. Но как скоро разговор касался его лично, он начинал говорить пространно и с видимым удовольствием.
– Сообразите мое положение, Петр Николаич: будь я в кавалерии, я бы получал не более двухсот рублей в треть, даже и в чине поручика; а теперь я получаю двести тридцать, – говорил он с радостною, приятною улыбкой, оглядывая Шиншина и графа, как будто для него было очевидно, что его успех всегда будет составлять главную цель желаний всех остальных людей.
– Кроме того, Петр Николаич, перейдя в гвардию, я на виду, – продолжал Берг, – и вакансии в гвардейской пехоте гораздо чаще. Потом, сами сообразите, как я мог устроиться из двухсот тридцати рублей. А я откладываю и еще отцу посылаю, – продолжал он, пуская колечко.
– La balance у est… [Баланс установлен…] Немец на обухе молотит хлебец, comme dit le рroverbe, [как говорит пословица,] – перекладывая янтарь на другую сторону ртa, сказал Шиншин и подмигнул графу.
Граф расхохотался. Другие гости, видя, что Шиншин ведет разговор, подошли послушать. Берг, не замечая ни насмешки, ни равнодушия, продолжал рассказывать о том, как переводом в гвардию он уже выиграл чин перед своими товарищами по корпусу, как в военное время ротного командира могут убить, и он, оставшись старшим в роте, может очень легко быть ротным, и как в полку все любят его, и как его папенька им доволен. Берг, видимо, наслаждался, рассказывая всё это, и, казалось, не подозревал того, что у других людей могли быть тоже свои интересы. Но всё, что он рассказывал, было так мило степенно, наивность молодого эгоизма его была так очевидна, что он обезоруживал своих слушателей.
– Ну, батюшка, вы и в пехоте, и в кавалерии, везде пойдете в ход; это я вам предрекаю, – сказал Шиншин, трепля его по плечу и спуская ноги с отоманки.
Берг радостно улыбнулся. Граф, а за ним и гости вышли в гостиную.
Было то время перед званым обедом, когда собравшиеся гости не начинают длинного разговора в ожидании призыва к закуске, а вместе с тем считают необходимым шевелиться и не молчать, чтобы показать, что они нисколько не нетерпеливы сесть за стол. Хозяева поглядывают на дверь и изредка переглядываются между собой. Гости по этим взглядам стараются догадаться, кого или чего еще ждут: важного опоздавшего родственника или кушанья, которое еще не поспело.
Пьер приехал перед самым обедом и неловко сидел посредине гостиной на первом попавшемся кресле, загородив всем дорогу. Графиня хотела заставить его говорить, но он наивно смотрел в очки вокруг себя, как бы отыскивая кого то, и односложно отвечал на все вопросы графини. Он был стеснителен и один не замечал этого. Большая часть гостей, знавшая его историю с медведем, любопытно смотрели на этого большого толстого и смирного человека, недоумевая, как мог такой увалень и скромник сделать такую штуку с квартальным.
– Вы недавно приехали? – спрашивала у него графиня.
– Oui, madame, [Да, сударыня,] – отвечал он, оглядываясь.
– Вы не видали моего мужа?
– Non, madame. [Нет, сударыня.] – Он улыбнулся совсем некстати.
– Вы, кажется, недавно были в Париже? Я думаю, очень интересно.
– Очень интересно..
Графиня переглянулась с Анной Михайловной. Анна Михайловна поняла, что ее просят занять этого молодого человека, и, подсев к нему, начала говорить об отце; но так же, как и графине, он отвечал ей только односложными словами. Гости были все заняты между собой. Les Razoumovsky… ca a ete charmant… Vous etes bien bonne… La comtesse Apraksine… [Разумовские… Это было восхитительно… Вы очень добры… Графиня Апраксина…] слышалось со всех сторон. Графиня встала и пошла в залу.
– Марья Дмитриевна? – послышался ее голос из залы.
– Она самая, – послышался в ответ грубый женский голос, и вслед за тем вошла в комнату Марья Дмитриевна.
Все барышни и даже дамы, исключая самых старых, встали. Марья Дмитриевна остановилась в дверях и, с высоты своего тучного тела, высоко держа свою с седыми буклями пятидесятилетнюю голову, оглядела гостей и, как бы засучиваясь, оправила неторопливо широкие рукава своего платья. Марья Дмитриевна всегда говорила по русски.
– Имениннице дорогой с детками, – сказала она своим громким, густым, подавляющим все другие звуки голосом. – Ты что, старый греховодник, – обратилась она к графу, целовавшему ее руку, – чай, скучаешь в Москве? Собак гонять негде? Да что, батюшка, делать, вот как эти пташки подрастут… – Она указывала на девиц. – Хочешь – не хочешь, надо женихов искать.
– Ну, что, казак мой? (Марья Дмитриевна казаком называла Наташу) – говорила она, лаская рукой Наташу, подходившую к ее руке без страха и весело. – Знаю, что зелье девка, а люблю.
Она достала из огромного ридикюля яхонтовые сережки грушками и, отдав их именинно сиявшей и разрумянившейся Наташе, тотчас же отвернулась от нее и обратилась к Пьеру.
– Э, э! любезный! поди ка сюда, – сказала она притворно тихим и тонким голосом. – Поди ка, любезный…
И она грозно засучила рукава еще выше.
Пьер подошел, наивно глядя на нее через очки.
– Подойди, подойди, любезный! Я и отцу то твоему правду одна говорила, когда он в случае был, а тебе то и Бог велит.
Она помолчала. Все молчали, ожидая того, что будет, и чувствуя, что было только предисловие.
– Хорош, нечего сказать! хорош мальчик!… Отец на одре лежит, а он забавляется, квартального на медведя верхом сажает. Стыдно, батюшка, стыдно! Лучше бы на войну шел.
Она отвернулась и подала руку графу, который едва удерживался от смеха.
– Ну, что ж, к столу, я чай, пора? – сказала Марья Дмитриевна.
Впереди пошел граф с Марьей Дмитриевной; потом графиня, которую повел гусарский полковник, нужный человек, с которым Николай должен был догонять полк. Анна Михайловна – с Шиншиным. Берг подал руку Вере. Улыбающаяся Жюли Карагина пошла с Николаем к столу. За ними шли еще другие пары, протянувшиеся по всей зале, и сзади всех по одиночке дети, гувернеры и гувернантки. Официанты зашевелились, стулья загремели, на хорах заиграла музыка, и гости разместились. Звуки домашней музыки графа заменились звуками ножей и вилок, говора гостей, тихих шагов официантов.
На одном конце стола во главе сидела графиня. Справа Марья Дмитриевна, слева Анна Михайловна и другие гостьи. На другом конце сидел граф, слева гусарский полковник, справа Шиншин и другие гости мужского пола. С одной стороны длинного стола молодежь постарше: Вера рядом с Бергом, Пьер рядом с Борисом; с другой стороны – дети, гувернеры и гувернантки. Граф из за хрусталя, бутылок и ваз с фруктами поглядывал на жену и ее высокий чепец с голубыми лентами и усердно подливал вина своим соседям, не забывая и себя. Графиня так же, из за ананасов, не забывая обязанности хозяйки, кидала значительные взгляды на мужа, которого лысина и лицо, казалось ей, своею краснотой резче отличались от седых волос. На дамском конце шло равномерное лепетанье; на мужском всё громче и громче слышались голоса, особенно гусарского полковника, который так много ел и пил, всё более и более краснея, что граф уже ставил его в пример другим гостям. Берг с нежной улыбкой говорил с Верой о том, что любовь есть чувство не земное, а небесное. Борис называл новому своему приятелю Пьеру бывших за столом гостей и переглядывался с Наташей, сидевшей против него. Пьер мало говорил, оглядывал новые лица и много ел. Начиная от двух супов, из которых он выбрал a la tortue, [черепаховый,] и кулебяки и до рябчиков он не пропускал ни одного блюда и ни одного вина, которое дворецкий в завернутой салфеткою бутылке таинственно высовывал из за плеча соседа, приговаривая или «дрей мадера», или «венгерское», или «рейнвейн». Он подставлял первую попавшуюся из четырех хрустальных, с вензелем графа, рюмок, стоявших перед каждым прибором, и пил с удовольствием, всё с более и более приятным видом поглядывая на гостей. Наташа, сидевшая против него, глядела на Бориса, как глядят девочки тринадцати лет на мальчика, с которым они в первый раз только что поцеловались и в которого они влюблены. Этот самый взгляд ее иногда обращался на Пьера, и ему под взглядом этой смешной, оживленной девочки хотелось смеяться самому, не зная чему.
Категории:
- Персоналии по алфавиту
- Родившиеся 8 января
- Родившиеся в 1912 году
- Родившиеся в Токио
- Умершие 22 ноября
- Умершие в 1991 году
- Умершие в префектуре Сайтама
- Кинорежиссёры по алфавиту
- Кинорежиссёры Японии
- Кинорежиссёры XX века
- Сценаристы по алфавиту
- Сценаристы Японии
- Сценаристы XX века
- Лауреаты премии «Серебряный медведь»
- Фильмы Тадаси Имаи
- Режиссёры фильмов жанра тямбара
- Коммунисты Японии
- Марксисты
