Абу-ль-Маали аль-Джувайни

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Имам аль-Харамейн»)
Перейти к: навигация, поиск
Абу-ль-Маали аль-Джувайни
глава медресе Низамия
до 1085

Личная информация
Имя при рождении:

Абдуль-Малик ибн Абдуллах ибн Юсуф

Прозвище:

Имам аль-Харамейн

Отец:

Абдуллах ибн Юсуф


Богословская деятельность
Учителя:

Абуль-Касим аль-Исфараини

Оказал влияние:

шафииты, ашариты

Труды:
Редактирование Викиданных
К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Абуль-Ма’али Абдуль-Малик ибн Абдулла́х аль-Джувайни́ (араб. أبو المعالي عبد الملك بن عبد الله الجويني‎; 1028—1085, Нишапур) — представитель шафиитской школы в мусульманском праве и ашаритского направления в каламе; известен также под прозвищами Имам аль-Харамейн и Ибн аль-Джувейни.





Биография

Родился в 1028 году в селении Азазвар округа Джувейн, недалеко от Нишапура[1]. Его полное имя: Абуль-Ма’али Абдуль-Малик ибн Абдуллах ибн Юсуф ибн Мухаммад ибн Абдуллах аль-Джувейни ан-Найсабури аш-Шафи’и.

В Нишапуре под руководством Абуль-Касима аль-Исфараини (ум. в 1059 г.) изучал калам и усуль ад-дин, под руководством отца — фикх[1]. После смерти отца в 1046 году аль-Джувейни занял его место преподавателя в шафиитском медресе, одновременно продолжая учиться у Абуль-Касима аль-Исфараини[2]. Во время организованных сельджукским визирем аль-Кундури гонений на ашаритов бежал в Хиджаз и жил в Мекке и Медине (1058—1062), за что и получил прозвище Имам аль-Харамейн («имам двух священных городов»)[1].

При визире Низам аль-Мульке, прекратившем преследования ашаритов, аль-Джувейни вернулся в Нишапур, где была учреждена шафиитская медресе Низамия. Аль-Джувейни получил от Низам аль-Мулька пост руководителя этой медресе, который он занимал до конца своей жизни. Среди его учеников в низамийи был Абу Хамид Аль-Газали[1][2].

Взгляды

В целом, аль-Джувейни развивал идеи аль-Ашари, аль-Бакиллани и Абу Исхака аль-Исфараини (ум. в 1027 году). Он объявлял аяты Корана возникшими во времени и утверждал, что Аллах ниспослал Мухаммаду только «смысл» Писания, тогда как словесную форму ему придал сам Пророк[1].

Аль-Джувейни также принадлежит собственная политическая доктрина с принципами, отличными от принципов известных в его время доктрин. Значительное место в доктрине, излагаемой, в частности, в работе «Гияс аль-умам фи льтияс аз-зульм», отведено определению функций имама и описанию требований, которым он должен соответствовать. Аль-Джувейни подверг критике существовавшую в его время практику института имамата в учении о несовершенном имаме[2].

Сочинения

  • Китаб аш-Ша́миль фи усу́ль ад-дин (араб. كتاب الشامل في أصول الدين‎)
  • Аль-Ирша́д иля кава́ты аль-ади́лля фи усу́ль аль-итика́д (араб. الإرشاد الى قواطع الأدلة في أصول الاعتقاد‎)
  • Аль-Акы́да ан-Низамиййа (араб. العقيدة النظامية‎)
  • Гия́с аль-у́мам фи льтия́с аз-зу́льм (араб. غياث الامم في التياث الظلم‎)
  • Лю́ма уль-адилля фи кава́ыд иль-ака́иди ахль ис-сунна ва-ль-джамаа араб. لمع الأدلة في قواعد العقائد أهل السنة والجماعة

Напишите отзыв о статье "Абу-ль-Маали аль-Джувайни"

Примечания

  1. 1 2 3 4 5 Ислам. Энциклопедический словарь. М.: «Наука», Главная редакция восточной литературы, 1991. — 315 с. — ISBN 5-02-016941-2 — с.68.
  2. 1 2 3 Кирабаев Н. С. Политическая мысль мусульманского средневековья. М., 2005. — 256 с. — ISBN 5-209-01948-9.

Литература

  • Кирабаев Н. С. Деформация классической теории халифата: ал-Джувейни. — В книге: Кирабаев Н. С. Политическая мысль мусульманского средневековья. М., 2005. — 256 с. — ISBN 5-209-01948-9 — с.97-108.
  • Hallaq, Wael B. Caliphs, Jurists and the Saljuqs in the Political Thought of Juwayni. The Muslim World 74, no. 1 (1984): 26-41.

Ссылки

  • [islaming.ru/index.php/history/407-2010-10-11-11-26-56.html Имам аль-Харамейн Абуль-Ма’али аль-Джувейни] / IslamIng.Ru


Отрывок, характеризующий Абу-ль-Маали аль-Джувайни

Мало того, что современники, увлекаемые страстями, говорили так, – потомство и история признали Наполеона grand, a Кутузова: иностранцы – хитрым, развратным, слабым придворным стариком; русские – чем то неопределенным – какой то куклой, полезной только по своему русскому имени…


В 12 м и 13 м годах Кутузова прямо обвиняли за ошибки. Государь был недоволен им. И в истории, написанной недавно по высочайшему повелению, сказано, что Кутузов был хитрый придворный лжец, боявшийся имени Наполеона и своими ошибками под Красным и под Березиной лишивший русские войска славы – полной победы над французами. [История 1812 года Богдановича: характеристика Кутузова и рассуждение о неудовлетворительности результатов Красненских сражений. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ]
Такова судьба не великих людей, не grand homme, которых не признает русский ум, а судьба тех редких, всегда одиноких людей, которые, постигая волю провидения, подчиняют ей свою личную волю. Ненависть и презрение толпы наказывают этих людей за прозрение высших законов.
Для русских историков – странно и страшно сказать – Наполеон – это ничтожнейшее орудие истории – никогда и нигде, даже в изгнании, не выказавший человеческого достоинства, – Наполеон есть предмет восхищения и восторга; он grand. Кутузов же, тот человек, который от начала и до конца своей деятельности в 1812 году, от Бородина и до Вильны, ни разу ни одним действием, ни словом не изменяя себе, являет необычайный s истории пример самоотвержения и сознания в настоящем будущего значения события, – Кутузов представляется им чем то неопределенным и жалким, и, говоря о Кутузове и 12 м годе, им всегда как будто немножко стыдно.
А между тем трудно себе представить историческое лицо, деятельность которого так неизменно постоянно была бы направлена к одной и той же цели. Трудно вообразить себе цель, более достойную и более совпадающую с волею всего народа. Еще труднее найти другой пример в истории, где бы цель, которую поставило себе историческое лицо, была бы так совершенно достигнута, как та цель, к достижению которой была направлена вся деятельность Кутузова в 1812 году.
Кутузов никогда не говорил о сорока веках, которые смотрят с пирамид, о жертвах, которые он приносит отечеству, о том, что он намерен совершить или совершил: он вообще ничего не говорил о себе, не играл никакой роли, казался всегда самым простым и обыкновенным человеком и говорил самые простые и обыкновенные вещи. Он писал письма своим дочерям и m me Stael, читал романы, любил общество красивых женщин, шутил с генералами, офицерами и солдатами и никогда не противоречил тем людям, которые хотели ему что нибудь доказывать. Когда граф Растопчин на Яузском мосту подскакал к Кутузову с личными упреками о том, кто виноват в погибели Москвы, и сказал: «Как же вы обещали не оставлять Москвы, не дав сраженья?» – Кутузов отвечал: «Я и не оставлю Москвы без сражения», несмотря на то, что Москва была уже оставлена. Когда приехавший к нему от государя Аракчеев сказал, что надо бы Ермолова назначить начальником артиллерии, Кутузов отвечал: «Да, я и сам только что говорил это», – хотя он за минуту говорил совсем другое. Какое дело было ему, одному понимавшему тогда весь громадный смысл события, среди бестолковой толпы, окружавшей его, какое ему дело было до того, к себе или к нему отнесет граф Растопчин бедствие столицы? Еще менее могло занимать его то, кого назначат начальником артиллерии.
Не только в этих случаях, но беспрестанно этот старый человек дошедший опытом жизни до убеждения в том, что мысли и слова, служащие им выражением, не суть двигатели людей, говорил слова совершенно бессмысленные – первые, которые ему приходили в голову.
Но этот самый человек, так пренебрегавший своими словами, ни разу во всю свою деятельность не сказал ни одного слова, которое было бы не согласно с той единственной целью, к достижению которой он шел во время всей войны. Очевидно, невольно, с тяжелой уверенностью, что не поймут его, он неоднократно в самых разнообразных обстоятельствах высказывал свою мысль. Начиная от Бородинского сражения, с которого начался его разлад с окружающими, он один говорил, что Бородинское сражение есть победа, и повторял это и изустно, и в рапортах, и донесениях до самой своей смерти. Он один сказал, что потеря Москвы не есть потеря России. Он в ответ Лористону на предложение о мире отвечал, что мира не может быть, потому что такова воля народа; он один во время отступления французов говорил, что все наши маневры не нужны, что все сделается само собой лучше, чем мы того желаем, что неприятелю надо дать золотой мост, что ни Тарутинское, ни Вяземское, ни Красненское сражения не нужны, что с чем нибудь надо прийти на границу, что за десять французов он не отдаст одного русского.