Иман аль-Обейди

Иман аль-Обейди (также Иман аль-Убайди) (англ. Iman al-Obeidi) (араб. إيمان العبيدي‎), ливийский адвокат, привлекла внимание общественности 26 марта, 2011 г., вбежав в ресторан отеля Rixos г. Триполи, Ливия, где остановилось большинство международных корреспондентов, крича, что её изнасиловали ливийские военные. В ресторане завязалась потасовка, после чего государственные агенты безопасности вывели аль-Обейди из отеля и увезли в неизвестном направлении. Против журналистов, которые пытались защитить женщину, была применена сила. Представитель правительства изначально заявил, что Обейди находилась в состоянии алкогольного опьянения и, возможно, была душевнобольной, но вскоре после этого признал, что женщина была вменяемой. Журналиста Financial Times, который пытался защитить аль-Обейди, депортировали из страны.

Инцидент в отеле Rixos

Зайдя в отель и обнаружив корреспондентов иностранных СМИ в ресторане отеля, аль-Обейди продемонстрировала журналистам свои телесные повреждения, которые New York Times описал как «обширный синяк на её лице, внушительный шрам на бедре, несколько глубоких царапин ниже на её ноге, и следы от веревок на её запястьях и щиколотках.» Говоря по-английски, аль-Обейди рассказала, что её арестовали на контрольно-пропускном пункте недалеко от Триполи только потому, что она была родом из Бенгази, — города, который захватили противники Каддафи, — и удерживали её двое суток. Она также рассказала, что её связали, на неё мочились и испражнялись, и что она подверглась изнасилованию пятнадцатью мужчинами. Она заявила, что её друзья до сих пор находятся под арестом. Аль-Обейди рассказала, что местные жители, проживающие недалеко от места её заключения, посодействовали ей в побеге.

Действия аль-Обейди развязали серьёзную потасовку, даже драку,, когда представители правительства попытались заставить её замолчать. Правительственные наблюдатели и представители службы безопасности отталкивали и наносили удары корреспондентам, которые пытались вмешаться. Они разбили камеру CNN, угрожали команде Sky News пистолетом, и конфисковали устройство, на которое корреспондент Financial Times записал слова аль-Обейди. Также, они повалили на пол и стали избивать Чарльза Кловера Charles Clover, журналиста Financial Times, за то, что тот попытался защитить женщину. Обслуживающий персонал отеля на деле оказался представителями государственной службы безопасности; они назвали аль-Обейди «предательницей», а две женщины схватили столовые ножи и стали угрожать аль-Обейди и журналистам. Корреспондент Reuters был единственным журналистом, которому удалось поговорить с ней; её заявления были сняты на видео. В конце концов, аль-Обейди схватили, вывели из отеля и увезли в неизвестном направлении. В ходе этого инцидента, корреспонденты лично убедились в методах правительства Муаммара Каддафи. Это привело к дальнейшему накалению отношений между международными СМИ и ливийскими властями, которые контролируют каждый шаг иностранных корреспондентов, их общение с гражданским населением и доступ к независимой информации.

Реакция ливийского правительства

В ходе пресс-конференции в этот же день, представитель правительства Муса Ибрахим Moussa Ibrahim заявил, что следователи установили, что аль-Обейди «находилась в состоянии алкогольного опьянения и, возможно, являлась душевнобольной». Это заявление стало причиной опасений, что женщину поместят в психиатрическую больницу, контролируемую ливийскими властями, на неопределенный срок, тем самым добавив к списку насильственных исчезновений, в которых оппозиция обвиняет режим Каддафи, еще одно имя. Ибрахим также заявил, что власти «найдут её родственников и проверят, правда ли над ней надругались» и пообещал СМИ независимую встречу с Обейди в течение нескольких дней. После давления со стороны журналистов, которые пытались добиться возможности взять у женщины интервью, Ибрахим сказал, что женщину признали вменяемой.

После того как иностранные журналисты неоднократно потребовали устроить встречу с аль-Обейди и бросили вызов заместителю МИД Ливии Халеду Каиму Khaled Kaim насчет этого в ходе пресс-конференции, Каим ответил, что по этому делу ведется расследование: «Мы дадим вам знать.» Вечером 26 марта, в разговоре со Sky News и Ником Робертсоном Nic Robertson, корреспондентом канала CNN, Каим заявил, что в ходе расследования по делу об изнасиловании, пятеро мужчин, включая сына офицера высокого ранга ливийской полиции, были арестованы. При этом он добавил, что дело это носит исключительно криминальный характер, и не имеет никакого отношения к политике. Каим и Ибрахим утверждают, что Иман аль-Обейди находится в штаб-квартире Ливийской национальной разведки и что она «в безопасности», «с ней все хорошо»,, ей предоставят адвоката и журналисты смогут пообщаться с ней очень скоро. Каим также признал, что агенты службы безопасности «неправильно отреагировали» на инцидент в ресторане, и что они не должны были доставать оружие.

Чарльз Кловер (Charles Clover), корреспондент The Financial Times, который был избит агентами службы безопасности, при попытке защитить аль-Обейди от нападок, был депортирован из Ливии вскоре после появления аль-Обейди в отеле. Причиной его депортации были названы «неточности в его репортажах» до инцидента в отеле.

Реакция Национального переходного совета Ливии

27 марта, Национальный переходный совет Ливии опубликовал заявление секретаря иностранных дел совета Али Абд аль-Азиза аль-Исауи (Ali Abd-al-Aziz al-Isawi), в котором он осудил обращение с аль-Обейди, назвав его «преступным, варварским, и непростительным насилием в отношении её чести, чести ливийского народа, и всего человечества». Он потребовал немедленного освобождения аль-Обейди, а также всех остальных женщин, детей, журналистов и гражданского населения, «удерживаемого Каддафи и его режимом.»

Реакция мирового сообщества

В течение нескольких часов, новости о похищении Иман аль-Обейди, сопровождаемые видео и фотографиями, распространились по всему миру. Тут же появились в Твиттере появились хэштэги, связанные с её историей, включащие различные варианты написания её имени: #EmanAlObeidy, #EmanAlObeidi, #EmanAlObaidy and #WhereIsEmanAlObeidy. В Фейсбуке в тот же день начались кампании с призывами, чтобы привлечь внимание общественности к её истории. Английская страница, посвященная аль-Обейди, собрала более 2000 последователей меньше, чем за день. Страницы Free Iman al-Obeidi по-английски и كلنا أهل إيمان العبيدي (Все мы — семья Иман аль-Обейди) на арабском. Использование социальных сетей играет важную роль в Ливии и на всем Ближнем Востоке и в Северной Африке, так как другие формы коммуникаций были узурпированы СМИ, полностью контролируемых правительством.

Ссылки

• [www.voanews.com/russian/news/libya-woman-03-26-2011-118716804.html/ Ливийская женщина рассказывает об ужасах плена] Голос Америки
• [www.anspress.com/index.php?a=2&lng=ru&nid=92703/ Скандал с изнасилование в Ливии] Anspress
• [www.polit.ru/world/2011/03/27/rape.html/ Ливийская женщина на камеру рассказала о групповом изнасиловании солдатами Каддафи] ПОЛИТ.РУ
• [edition.cnn.com/2011/WORLD/africa/03/26/libya.beaten.woman/ Report and video footage] by CNN
• [news.sky.com/skynews/Home/World-News/Sky-News-Sees-A-Woman-Bundled-Away-By-Minders-From-Tripoli-Hotel-After-Allegedly-Being-Raped/Article/201103415960663?lpos=World_News_First_World_News_Article_Teaser_Region_0&lid=ARTICLE_15960663_Sky_News_Sees_A_Woman_Bundled_Away_By_Minders_From_Tripoli_Hotel_After_Allegedly_Being_Raped Report and video footage] by Sky News
• [www.telegraph.co.uk/news/worldnews/africaandindianocean/libya/8408506/Fight-as-woman-dragged-from-press-by-Gaddafi-forces.html Video footage] by The Telegraph.
• [www.n-tv.de/mediathek/videos/politik/Libyerin-klagt-Gaddafis-Milizen-an-article2949126.html Video footage] by n-tv (German commentary).
• [link.brightcove.com/services/player/bcpid69900095001?bckey=AQ~~,AAAAAEabvr4~,Wtd2HT-p_VhJQ6tgdykx3j23oh1YN-2U&bctid=857700396001 Video footage] by Channel 4.
• Photographs by Thomson Reuters: [www.daylife.com/photo/08o29vLgyJ9NE?q=al-obaidi] [www.daylife.com/photo/05cW9OC2wOeSy?q=al-obaidi] [www.daylife.com/photo/01JIfBD25j4HU?q=al-obaidi] [www.daylife.com/photo/09vSfh39V1bIu?q=al-obaidi].
• [www.facebook.com/KLNA.EMAN?sk=wall Facebook كلنا أهل إيمان العبيدي (We are all the family of Iman al-Obeidi)]
• [www.facebook.com/pages/Free-Iman-Al-Obeidi/204101406285342?sk=wall Facebook Free Iman al-Obeidi]

Отрывок, характеризующий Иман аль-Обейди

– Сколько раз я вас просила, – сказала она, – не брать моих вещей, у вас есть своя комната.
Она взяла от Николая чернильницу.
– Сейчас, сейчас, – сказал он, мокая перо.
– Вы всё умеете делать не во время, – сказала Вера. – То прибежали в гостиную, так что всем совестно сделалось за вас.
Несмотря на то, или именно потому, что сказанное ею было совершенно справедливо, никто ей не отвечал, и все четверо только переглядывались между собой. Она медлила в комнате с чернильницей в руке.
– И какие могут быть в ваши года секреты между Наташей и Борисом и между вами, – всё одни глупости!
– Ну, что тебе за дело, Вера? – тихеньким голоском, заступнически проговорила Наташа.
Она, видимо, была ко всем еще более, чем всегда, в этот день добра и ласкова.
– Очень глупо, – сказала Вера, – мне совестно за вас. Что за секреты?…
– У каждого свои секреты. Мы тебя с Бергом не трогаем, – сказала Наташа разгорячаясь.
– Я думаю, не трогаете, – сказала Вера, – потому что в моих поступках никогда ничего не может быть дурного. А вот я маменьке скажу, как ты с Борисом обходишься.
– Наталья Ильинишна очень хорошо со мной обходится, – сказал Борис. – Я не могу жаловаться, – сказал он.
– Оставьте, Борис, вы такой дипломат (слово дипломат было в большом ходу у детей в том особом значении, какое они придавали этому слову); даже скучно, – сказала Наташа оскорбленным, дрожащим голосом. – За что она ко мне пристает? Ты этого никогда не поймешь, – сказала она, обращаясь к Вере, – потому что ты никогда никого не любила; у тебя сердца нет, ты только madame de Genlis [мадам Жанлис] (это прозвище, считавшееся очень обидным, было дано Вере Николаем), и твое первое удовольствие – делать неприятности другим. Ты кокетничай с Бергом, сколько хочешь, – проговорила она скоро.
– Да уж я верно не стану перед гостями бегать за молодым человеком…
– Ну, добилась своего, – вмешался Николай, – наговорила всем неприятностей, расстроила всех. Пойдемте в детскую.
Все четверо, как спугнутая стая птиц, поднялись и пошли из комнаты.
– Мне наговорили неприятностей, а я никому ничего, – сказала Вера.
– Madame de Genlis! Madame de Genlis! – проговорили смеющиеся голоса из за двери.
Красивая Вера, производившая на всех такое раздражающее, неприятное действие, улыбнулась и видимо не затронутая тем, что ей было сказано, подошла к зеркалу и оправила шарф и прическу. Глядя на свое красивое лицо, она стала, повидимому, еще холоднее и спокойнее.

В гостиной продолжался разговор.
– Ah! chere, – говорила графиня, – и в моей жизни tout n'est pas rose. Разве я не вижу, что du train, que nous allons, [не всё розы. – при нашем образе жизни,] нашего состояния нам не надолго! И всё это клуб, и его доброта. В деревне мы живем, разве мы отдыхаем? Театры, охоты и Бог знает что. Да что обо мне говорить! Ну, как же ты это всё устроила? Я часто на тебя удивляюсь, Annette, как это ты, в свои годы, скачешь в повозке одна, в Москву, в Петербург, ко всем министрам, ко всей знати, со всеми умеешь обойтись, удивляюсь! Ну, как же это устроилось? Вот я ничего этого не умею.
– Ах, душа моя! – отвечала княгиня Анна Михайловна. – Не дай Бог тебе узнать, как тяжело остаться вдовой без подпоры и с сыном, которого любишь до обожания. Всему научишься, – продолжала она с некоторою гордостью. – Процесс мой меня научил. Ежели мне нужно видеть кого нибудь из этих тузов, я пишу записку: «princesse une telle [княгиня такая то] желает видеть такого то» и еду сама на извозчике хоть два, хоть три раза, хоть четыре, до тех пор, пока не добьюсь того, что мне надо. Мне всё равно, что бы обо мне ни думали.
– Ну, как же, кого ты просила о Бореньке? – спросила графиня. – Ведь вот твой уже офицер гвардии, а Николушка идет юнкером. Некому похлопотать. Ты кого просила?
– Князя Василия. Он был очень мил. Сейчас на всё согласился, доложил государю, – говорила княгиня Анна Михайловна с восторгом, совершенно забыв всё унижение, через которое она прошла для достижения своей цели.
– Что он постарел, князь Василий? – спросила графиня. – Я его не видала с наших театров у Румянцевых. И думаю, забыл про меня. Il me faisait la cour, [Он за мной волочился,] – вспомнила графиня с улыбкой.
– Всё такой же, – отвечала Анна Михайловна, – любезен, рассыпается. Les grandeurs ne lui ont pas touriene la tete du tout. [Высокое положение не вскружило ему головы нисколько.] «Я жалею, что слишком мало могу вам сделать, милая княгиня, – он мне говорит, – приказывайте». Нет, он славный человек и родной прекрасный. Но ты знаешь, Nathalieie, мою любовь к сыну. Я не знаю, чего я не сделала бы для его счастья. А обстоятельства мои до того дурны, – продолжала Анна Михайловна с грустью и понижая голос, – до того дурны, что я теперь в самом ужасном положении. Мой несчастный процесс съедает всё, что я имею, и не подвигается. У меня нет, можешь себе представить, a la lettre [буквально] нет гривенника денег, и я не знаю, на что обмундировать Бориса. – Она вынула платок и заплакала. – Мне нужно пятьсот рублей, а у меня одна двадцатипятирублевая бумажка. Я в таком положении… Одна моя надежда теперь на графа Кирилла Владимировича Безухова. Ежели он не захочет поддержать своего крестника, – ведь он крестил Борю, – и назначить ему что нибудь на содержание, то все мои хлопоты пропадут: мне не на что будет обмундировать его.
Графиня прослезилась и молча соображала что то.
– Часто думаю, может, это и грех, – сказала княгиня, – а часто думаю: вот граф Кирилл Владимирович Безухой живет один… это огромное состояние… и для чего живет? Ему жизнь в тягость, а Боре только начинать жить.
– Он, верно, оставит что нибудь Борису, – сказала графиня.
– Бог знает, chere amie! [милый друг!] Эти богачи и вельможи такие эгоисты. Но я всё таки поеду сейчас к нему с Борисом и прямо скажу, в чем дело. Пускай обо мне думают, что хотят, мне, право, всё равно, когда судьба сына зависит от этого. – Княгиня поднялась. – Теперь два часа, а в четыре часа вы обедаете. Я успею съездить.
И с приемами петербургской деловой барыни, умеющей пользоваться временем, Анна Михайловна послала за сыном и вместе с ним вышла в переднюю.
– Прощай, душа моя, – сказала она графине, которая провожала ее до двери, – пожелай мне успеха, – прибавила она шопотом от сына.
– Вы к графу Кириллу Владимировичу, ma chere? – сказал граф из столовой, выходя тоже в переднюю. – Коли ему лучше, зовите Пьера ко мне обедать. Ведь он у меня бывал, с детьми танцовал. Зовите непременно, ma chere. Ну, посмотрим, как то отличится нынче Тарас. Говорит, что у графа Орлова такого обеда не бывало, какой у нас будет.


– Mon cher Boris, [Дорогой Борис,] – сказала княгиня Анна Михайловна сыну, когда карета графини Ростовой, в которой они сидели, проехала по устланной соломой улице и въехала на широкий двор графа Кирилла Владимировича Безухого. – Mon cher Boris, – сказала мать, выпрастывая руку из под старого салопа и робким и ласковым движением кладя ее на руку сына, – будь ласков, будь внимателен. Граф Кирилл Владимирович всё таки тебе крестный отец, и от него зависит твоя будущая судьба. Помни это, mon cher, будь мил, как ты умеешь быть…
– Ежели бы я знал, что из этого выйдет что нибудь, кроме унижения… – отвечал сын холодно. – Но я обещал вам и делаю это для вас.
Несмотря на то, что чья то карета стояла у подъезда, швейцар, оглядев мать с сыном (которые, не приказывая докладывать о себе, прямо вошли в стеклянные сени между двумя рядами статуй в нишах), значительно посмотрев на старенький салоп, спросил, кого им угодно, княжен или графа, и, узнав, что графа, сказал, что их сиятельству нынче хуже и их сиятельство никого не принимают.
– Мы можем уехать, – сказал сын по французски.
– Mon ami! [Друг мой!] – сказала мать умоляющим голосом, опять дотрогиваясь до руки сына, как будто это прикосновение могло успокоивать или возбуждать его.
Борис замолчал и, не снимая шинели, вопросительно смотрел на мать.
– Голубчик, – нежным голоском сказала Анна Михайловна, обращаясь к швейцару, – я знаю, что граф Кирилл Владимирович очень болен… я затем и приехала… я родственница… Я не буду беспокоить, голубчик… А мне бы только надо увидать князя Василия Сергеевича: ведь он здесь стоит. Доложи, пожалуйста.
Швейцар угрюмо дернул снурок наверх и отвернулся.
– Княгиня Друбецкая к князю Василию Сергеевичу, – крикнул он сбежавшему сверху и из под выступа лестницы выглядывавшему официанту в чулках, башмаках и фраке.
Мать расправила складки своего крашеного шелкового платья, посмотрелась в цельное венецианское зеркало в стене и бодро в своих стоптанных башмаках пошла вверх по ковру лестницы.
– Mon cher, voue m'avez promis, [Мой друг, ты мне обещал,] – обратилась она опять к Сыну, прикосновением руки возбуждая его.
Сын, опустив глаза, спокойно шел за нею.
Они вошли в залу, из которой одна дверь вела в покои, отведенные князю Василью.
В то время как мать с сыном, выйдя на середину комнаты, намеревались спросить дорогу у вскочившего при их входе старого официанта, у одной из дверей повернулась бронзовая ручка и князь Василий в бархатной шубке, с одною звездой, по домашнему, вышел, провожая красивого черноволосого мужчину. Мужчина этот был знаменитый петербургский доктор Lorrain.
– C'est donc positif? [Итак, это верно?] – говорил князь.
– Mon prince, «errare humanum est», mais… [Князь, человеку ошибаться свойственно.] – отвечал доктор, грассируя и произнося латинские слова французским выговором.
– C'est bien, c'est bien… [Хорошо, хорошо…]
Заметив Анну Михайловну с сыном, князь Василий поклоном отпустил доктора и молча, но с вопросительным видом, подошел к ним. Сын заметил, как вдруг глубокая горесть выразилась в глазах его матери, и слегка улыбнулся.
– Да, в каких грустных обстоятельствах пришлось нам видеться, князь… Ну, что наш дорогой больной? – сказала она, как будто не замечая холодного, оскорбительного, устремленного на нее взгляда.
Князь Василий вопросительно, до недоумения, посмотрел на нее, потом на Бориса. Борис учтиво поклонился. Князь Василий, не отвечая на поклон, отвернулся к Анне Михайловне и на ее вопрос отвечал движением головы и губ, которое означало самую плохую надежду для больного.