Именительный падеж

Имени́тельный паде́ж (лат. casus nominativus) — один из базовых падежей в языках номинативного строя; обычно этот падеж кодирует агенс, в синтаксических терминах часто являющийся подлежащим.

В индоевропейских языках

В индоевропейских языках именительный падеж также обычно употребляется для именной части сказуемого при глаголах со значением «быть» (а также, в многих языках, «становиться», «казаться», «считаться», «рождаться», «умирать» и т. п.):

• Русский: Квадрат есть прямоугольник, все стороны которого равны
• Латинский: Homo homini lupus est («Человек человеку волк»)
• Литовский: Aš esu studentas («Я — студент»)

В латыни эта конструкция носит название nominativus duplex.

В латинском языке

Приведены окончания для единственного числа. Первое склонение оканчивается на -a (aqua).

Второе склонение оканчивается на -us,-er, -ir, um (lupus, puer, vir, verbum).

Третье склонение оканчивается на -s или имеет нулевое окончание (hiems, caput). Часто, даже при отсутствии окончания, форма именительного падежа отличается от чистой основы (Nom. Sermo, но основа sermon-).

Четвёртое склонение оканчивается на -us, -u (fructus, cornu).

Пятое склонение оканчивается на -es (dies).

Отрывок, характеризующий Именительный падеж

– Я полюбил вас с той минуты, как увидал вас. Могу ли я надеяться?
Он взглянул на нее, и серьезная страстность выражения ее лица поразила его. Лицо ее говорило: «Зачем спрашивать? Зачем сомневаться в том, чего нельзя не знать? Зачем говорить, когда нельзя словами выразить того, что чувствуешь».
Она приблизилась к нему и остановилась. Он взял ее руку и поцеловал.
– Любите ли вы меня?
– Да, да, – как будто с досадой проговорила Наташа, громко вздохнула, другой раз, чаще и чаще, и зарыдала.
– Об чем? Что с вами?
– Ах, я так счастлива, – отвечала она, улыбнулась сквозь слезы, нагнулась ближе к нему, подумала секунду, как будто спрашивая себя, можно ли это, и поцеловала его.
Князь Андрей держал ее руки, смотрел ей в глаза, и не находил в своей душе прежней любви к ней. В душе его вдруг повернулось что то: не было прежней поэтической и таинственной прелести желания, а была жалость к ее женской и детской слабости, был страх перед ее преданностью и доверчивостью, тяжелое и вместе радостное сознание долга, навеки связавшего его с нею. Настоящее чувство, хотя и не было так светло и поэтично как прежнее, было серьезнее и сильнее.
– Сказала ли вам maman, что это не может быть раньше года? – сказал князь Андрей, продолжая глядеть в ее глаза. «Неужели это я, та девочка ребенок (все так говорили обо мне) думала Наташа, неужели я теперь с этой минуты жена , равная этого чужого, милого, умного человека, уважаемого даже отцом моим. Неужели это правда! неужели правда, что теперь уже нельзя шутить жизнию, теперь уж я большая, теперь уж лежит на мне ответственность за всякое мое дело и слово? Да, что он спросил у меня?»