Российская национальная библиотека

Российская национальная библиотека
Главное здание библиотеки (1796—1801, арх. Е. Т. Соколов, К. Росси, Е. С. Воротилов)
Адрес	Россия, Санкт-Петербург, Садовая ул., 18
Основана	16 (27) мая 1795 года
Фонд
Состав фонда	книги, периодические издания, ноты, рукописи, звукозаписи, изоиздания, картографические издания, электронные издания, научные работы, документы и др.
Объём фонда	35 718 000 единиц (15 млн книг; 13,1 млн журналов; 617 тыс. годовых комплектов газет)
Доступ и пользование
Условия записи	возраст — от 14 лет. Наличие документа, удостоверяющего личность, документа об образовании. Срок пользования иностранными гражданами ограничен сроком действия визы.
Выдача ежегодно	8 182 400 единиц
Количество читателей	1 093 100 в год
Другая информация
Бюджет	569 200 000 руб.
Сотрудники	1375
Веб-сайт	[www.nlr.ru/ .ru]
Награды

Культурное наследие Российской Федерации, объект № 7810625000

Росси́йская национа́льная библиоте́ка (до 1917 года — Импера́торская публи́чная библиотека, до 1925 года — Российская публичная библиотека, с 1932 года — имени М. Е. Салтыкова-Щедрина, до 27 марта 1992 года — Государственная публичная библиотека; неофициально — «Публи́чка») — одна из первых публичных библиотек в Восточной Европе, расположена в Санкт-Петербурге. Согласно указу Президента России, является особо ценным объектом национального наследия и составляет историческое и культурное достояние народов Российской Федерации. Одна из крупнейших библиотек мира, вторая по величине фондов в Российской Федерации.

История

Основание и торжественное открытие

Идея организации общедоступной библиотеки в России появилась в начале XVIII века. Ещё в начале царствования Екатерины II, в 1766 году план создания публичной российской библиотеки был предложен ей на рассмотрение, но только за полтора года до своей смерти, 16 (27) мая 1795 года, российская императрица одобрила проект создания в Санкт-Петербурге Императорской библиотеки.

Место для библиотеки было определено в самом центре столицы Российской империи, на углу Невского проспекта и Садовой улицы, строительство здания по проекту архитектора Е. Т. Соколова началось немедленно, но продолжалось около 15 лет.

В основу иностранного фонда Императорской Публичной библиотеки легла коллекция книг и рукописей братьев Залуских — Библиотека Залуских. Для организации фонда библиотеки было составлено первое в России пособие по библиотечной классификации, а в 1810 году император Александр I утвердил первый российский библиотечный законодательный акт, содержавший пункт об обязательной доставке в библиотеку двух бесплатных экземпляров любой печатной продукции, издаваемой в России. Планировалось открыть библиотеку в 1812 году, однако из-за войны с Наполеоном самая ценная часть собрания была эвакуирована из Санкт-Петербурга, и открытие пришлось перенести на два года. Торжественное открытие Императорской Публичной библиотеки состоялось 2 (14) января 1814 года.

1814—1917 годы

В первые тридцать лет работы библиотеки читателям было выдано более 100 тысяч изданий, для размещения растущего фонда построили второй корпус, выходивший фасадом на Екатерининский сад (архитектор К. Росси, 1832—1835 годы). В работе библиотеки участвовали в то время такие деятели культуры, как И. А. Крылов, Н. И. Гнедич, К. Н. Батюшков, А. А. Дельвиг, В. С. Сопиков, А. Х. Востоков, М. Н. Загоскин и другие. Библиотека открыла новую эпоху в истории науки и культуры России, быстро превратилась в центр культурной жизни столицы Российской империи.

Новый уровень развития библиотечного дела был достигнут в 1850-е годы. Читательская аудитория выросла в несколько раз, пополнившись за счёт разночинной публики. Тогда же в библиотеку стали поступать многочисленные книжные дары — за десятилетие в тридцать раз больше, чем за всю первую половину XIX века. Если в первой половине XIX века фонд прибавлялся в среднем не более, чем на пять тысяч томов ежегодно, то в 1850-е годы темпы роста увеличились в пять раз. В 1859 году в стенах Библиотеки было составлено В. И. Собольщиковым первое отечественное руководство по библиотечному делу «Об устройстве общественных библиотек и составлении их каталогов». К 1864 году в Публичной библиотеке было собрано примерно 90 % всех изданий на русском языке.

Директорство И. Д. Делянова

Наплыв читателей потребовал создания большого читального зала, для которого был выстроен специальный корпус (архитектор В. И. Собольщиков, 1860—1862 годы), замкнувший периметр двора Библиотеки. Читателей ожидали такие новшества, как постоянное дежурство библиотекарей в читальном зале, организация «справочного стола», появление печатных каталогов и путеводителей, информация о новых поступлениях, увеличение часов работы читального зала с 10 часов утра до 9 часов вечера.

В 1862 году в библиотеке было оборудовано газовое освещение. В 1867 году по плану Собольщикова были завершены противопожарные работы: на всех окнах появились металлические ставни, а на чердаке устроен большой резервуар воды, соединявшийся с внутренними помещениями сетью труб и брандспойтов. В целях благоустройства третий этаж был ликвидирован и залы второго сделаны двусветными.

В 1862 году для библиотеки было приобретено первое собрание рукописей Фирковича: 1490 рукописей были приобретены за 125 тысяч рублей, специально выделенных из казначейства; вторая часть собрания была куплена за 50 тысяч рублей в 1876 году. В 1870 году Фиркович продал за 9,5 тысяч рублей коллекцию самарянских рукописей. Приобретена была также в 1864 году коллекция рукописей у Н. В. Ханыкова; в 1868 году — у А. Д. Жабы, в 1874 году — у Берчича, в 1880 году — у князя Иоанна Грузинского. В 1871—1876 годах К. П. Кауфман подарил библиотеке три коллекции восточных рукописей. В 1869 года вдова Прянишникова подарила 87 мистических и масонских рукописей XVIII—XIX вв. В это время фонды билиотеки пополнились рукописями Н. М. Карамзина, письмами к В. Ф. Одоевскому, письмами М. И. Глинки, бумагами М. М. Сперанского и др.

Во второй половине XIX века продолжился лавинообразный рост обращений в библиотеку. Количество выданных читательских билетов и посещений выросло за 1860—1913 годы в десять раз. Принцип общедоступности окончательно восторжествовал — были отменены последние сословные преграды, еще существовавшие в середине XIX века, среди посетителей Публичной библиотеки становилось все больше выходцев из мещанской и крестьянской среды, а также женщин. Появились женщины и среди персонала Библиотеки, правда, еще пока в качестве не штатных сотрудников, а так называемых вольнотрудящихся.

В изменившихся условиях иной становилась и роль Библиотеки, которая установила и поддерживала тесные связи с университетами, учеными обществами, ведущими научными центрами и крупнейшими книгохранилищами мира. В Публичной библиотеке работали выдающиеся деятели науки и культуры, формировались научные школы, связанные с изучением книжных и рукописных памятников.

Директорство А. Ф. Бычкова

В 1891 году вместо газового освещения в читальной зале, дежурной комнате и вестибюле появилось электрическое.

Для растущего книжного собрания был построен рядом с существовавшими ещё один библиотечный корпус (архитектор Е. С. Воротилов, 1896—1901 годы). Ещё в 1890 году были одобрены планы по постройке нового здания библиотеки; 1 сентября 1896 года состоялась торжественная закладка, а к началу 1899 года здание было закончено. Осенью 1901 года в новое здание были перемещены книги математического, естественно-исторического и медицинского содержания, а в 1902 года — юридические и философские книги.

В 1896 году начало действовать новое штатное расписание, что позволило приступить к библиографическим работам, прежде всего, к составлению систематического каталога, который был готов и даже напечатан только для собрания Rossica, а отделения русское и историческое его не имели совсем.

В 1883 году из Академии художеств была передана коллекция рукописей и старопечатных книг Т. Б. Кибальчича; в 1887 году библиотеке было передано 2949 томов из собрания князя М. А. Голицына, приобретённых Эрмитажем.

К 1 декабря 1913 года число книг на русском языке достигло 1 000 000 экземпляров, а весь фонд библиотеки составил «3 016 635 экземпляров, не считая дублетов, объявлений, каталогов и проч., из них 207 816 рукописей, 2 615 374 книг и брошюр, 193 445 нот, карт, гравюр и проч.». Библиотека стала одним из крупнейших книгохранилищ в мире и располагала самым богатым в России собранием рукописей.

Советский период

Революции 1917 года изменили привычный уклад библиотечной жизни, национальное книгохранилище было переименовано в Российскую Публичную библиотеку. Новый Устав Библиотеки, принятый в апреле 1918 года, декларировал демократизацию управления на принципах коллегиальности и выборность директора, а также подтвердил статус национального книгохранилища, от которого требовалось теперь всемерно содействовать народному образованию, распространению знаний в широких массах малограмотного населения. Далее советская власть стала предъявлять все более жесткие требования к Библиотеке как к идеологическому учреждению, призванному выполнять социальный заказ: поддерживать официальный политический курс и пропагандировать господствующую идеологию.

В послереволюционные годы, когда ухудшилось снабжение Библиотеки печатной продукцией, основным источником пополнения фондов были книжные коллекции бывших правительственных учреждений и ведомств, монастырей и общественных организаций, а также частные книжные собрания, лишившиеся своих законных хозяев. К концу 1920-х годов возобновилось поступление в Библиотеку обязательного экземпляра, а с середины 1930-х годов появилась возможность возобновить и практику покупки необходимых изданий.

С 1925 года Библиотека официально именовалась Государственной Публичной библиотекой в Ленинграде, с 1932 года — Государственной Публичной библиотекой имени М. Е. Салтыкова-Щедрина.

В 1930-е годы в Библиотеке были созданы функциональные отделы, отвечающие за комплектование, обработку, каталоги, хранение фондов и обслуживание читателей, библиографические услуги. Читальные залы были разделены на научные, предназначенные для лиц с высшим образованием, и общие, а также по отраслевому принципу — на залы социально-экономической литературы, художественной литературы и искусства; естественных наук и медицины; физико-математических и технических наук. Тогда же быстро рос специальный фонд, куда попадала литература, запрещенная по разным причинам к свободному обращению: только за 1935—1938 годы фонд отдела специального хранения пополнили 49 000 экзепляров изданий из общих фондов. В 1939 году в связи со 125-летием со дня открытия награждена орденом Трудового Красного Знамени.

Директор Добраницкий, Мечислав Михайлович и многие сотрудники библиотеки были репрессированы в 30-е годы, аресты продолжались и в блокированном городе (всего репрессированы 164 человека, из них 35 расстреляны; погибли в блокаду 167 человек; погибли в боях в войну 8 человек).

Огромный урон Библиотека понесла во время Великой Отечественной войны 1941—1945 годов и 900-дневной блокады Ленинграда. Число оставшихся в Библиотеке работников сократилось по сравнению с довоенным временем в четыре раза и составило около 200 человек. Наиболее ценные коллекции и фонды были эвакуированы, но тем не менее Библиотека не прекращала обслуживания читателей. За годы войны в Библиотеке побывали 42 500 читателей, которым было выдано почти 1 500 000 печатных изданий.

Послевоенное положение Библиотеки было очень тяжелым — не хватало денег, людей, помещений. В то же время, в первые послевоенные годы были отпущены средства на капитальный ремонт зданий и восполнение лакун, были значительно увеличены штаты и повышены ставки сотрудникам. Уже в 1948 года количество читателей достигло довоенного уровня и составило 74 000 человек, Библиотека была приравнена по статусу к научным учреждениям, создан Учёный совет Библиотеки, возобновили работу Высшие библиотечные курсы при ГПБ и аспирантура, существовавшая по 1954 год.

В 1949 году Библиотеке было передано здание бывшего Екатерининского института благородных девиц на набережной реки Фонтанки (дом 36; архитектор Д. Кваренги, 1804—1806 годы) Благодаря новому зданию, превышавшему по площади комплекс читальных залов Главного здания, количество посещений Библиотеки и выданных читателям книг выросли вскоре в полтора раза.

По мере развития сети массовых библиотек в Ленинграде стала возрастать роль Библиотеки как центра по оказанию этим библиотекам практической, методической и консультационной помощи, а также была налажена кооперация ленинградских библиотек. В 1955 году Библиотека стала оказывать систематическую помощь библиотекам не только Ленинградской, но также Псковской, Великолукской, Новгородской и Архангельской областей, далее в сферу оказания методической помощи были включены также библиотеки Прибалтики и всего Северо-Западного региона страны, включая Вологодскую, Мурманскую, Калининградскую области и Карельскую АССР.

В 1960-е годы наблюдался неуклонный рост объема новых поступлений, в фонды Библиотеки ежегодно поступало до 600 000 новых изданий (на 100 000—150 000 более, чем в 1950-е годы), суммарная величина фондов приблизилась к концу десятилетия к 18 000 000 единиц хранения. Динамичное развитие библиотечного обслуживания стало сдерживаться трудностями размещения фондов. К концу 1960-х годов эта проблема встала настолько остро, что грозила парализовать всю деятельность национального книгохранилища. Для решения вопроса о предоставлении Библиотеке нового здания потребовалась невероятная настойчивость администрации Библиотеки, и только в 1985 году, после многочисленных отсрочек и согласований, удалось добиться принятия решения о начале строительства нового здания.

В 1972 году проблему отсутствия свободных площадей усугубило закрытие всех читальных залов в здании на набережной реки Фонтанки, которое было признано аварийным. Ремонт здания начался лишь через несколько лет и продолжался до конца 1980-х годов. Фонды Библиотеки были рассредоточены тем временем по временным хранилищам, которые располагались в различных районах города и, как правило, были малопригодны для постоянного хранения печатной продукции.

В середине 1980-х годов в Библиотеку поступало более 1 000 000 экземпляров документов в год (в том числе 70 % поступлений по обязательному экземпляру), посещаемость составила почти 1 300 000 человек ежегодно, книговыдача — около 10 00 000 единиц хранения. Для условий, в которых работала в те годы Библиотека, это были очень хорошие результаты, однако далее показатели стали снижаться. За вторую половину 1980-х годов объём новых поступлений сократился вдвое. В 1990 году были зафиксированы самые низкие показатели: немногим более 1 000 000 посещений и книговыдача чуть менее 9 400 000 единиц хранения.

Новейшее время

Политический и экономический кризис в стране, обострившийся на рубеже 1980-х и 1990-х годов, отрицательно сказался на всей деятельности Библиотеки, но особенно ощутимо — на комплектовании фондов. В 1992 году объём новых поступлений почти вдвое сократился по сравнению с 1986 годом, нарушилось поступление обязательного экземпляра. Со временем система формирования фондов Библиотеки была существенно перестроена: привлечены дополнительные источники комплектования, установлены прямые связи с негосударственными издательствами и альтернативными книготорговыми организациями. В результате уже в 1994 году удалось добиться первых позитивных сдвигов в динамике поступления литературы. В середине 1990-х годов основные показатели превзошли уровень 1986 года: 1 380 000 посещений и 12 220 000 выданных изданий, тогда же началось поступление в Библиотеку электронных документов на съемных носителях.

В годы существования СССР Библиотека утвердилась в статусе национальной библиотеки РСФСР. В марте 1992 года на основании указа Президента Российской Федерации Б. Н. Ельцина Государственная Публичная библиотека имени М. Е. Салтыкова-Щедрина была преобразована в Российскую национальную библиотеку и отнесена к особо ценным объектам национального наследия, составляющим историческое и культурное достояние народов Российской Федерации. В 1994 года Федеральный закон «О библиотечном деле» определил равный статус двух крупнейших библиотек России — Российской национальной в Петербурге и Российской государственной в Москве. В 1995 года Указом Президента Российской Федерации день основания Публичной библиотеки, 27 мая, был объявлен Общероссийским Днем библиотек — всероссийским профессиональным праздником библиотечных работников.

Начало нового этапа в жизни Библиотеки было связано с возведением и пуском в эксплуатацию Нового здания РНБ на Московском проспекте (дом 165). Поэтапный ввод в строй Нового здания Библиотеки явился одним из крупнейших событий в отечественной культуре и позволил создать нормальные условия для хранения фондов и дальнейшего развития Библиотеки. Новое здание было официально открыто 12 апреля 2003 года в присутствии Президента Российской Федерации В. В. Путин. В своем выступлении на торжественном акте В. В. Путин сказал: «Сегодняшнее событие важно не только для Санкт-Петербурга, но и для всей России. Национальная библиотека, которая была создана по повелению Екатерины Великой, — это уникальное учреждение, которое, по существу, является „вторым университетом“ для многих поколений российской интеллигенции».

В 2003 году в Библиотеке был введен единый читательский билет, и таким образом отменены последние возрастные и образовательные ограничения на посещение читальных залов всеми категориями читателей, обеспечена полная доступность к информационным ресурсам Библиотеки. В 2006 году в Новом здании Библиотеки открылся Зал электронной библиотеки, а в Главном здании был открыт после завершения ремонта общедоступный Универсальный читальный зал, заменивший собой прежние отраслевые научные читальные залы. В области информационных технологий Библиотека выступила одним из инициаторов и организаторов создания первой корпоративной библиотечной системы в России ЛИБНЕТ, совместно с коллегами из других библиотек были разработаны стандарты библиографического описания в национальном коммуникативном формате RUSMARC, был создан электронный каталог Библиотеки, реализованы другие инновационные проекты, поднявшие обслуживание на качественно новый уровень. Так, в 2011 г. РНБ была подключена к сети электронных библиотек Vivaldi, дающей возможность Интернет-пользователям удаленно работать с материалами различных библиотек, ВУЗов и издательств. Также в РНБ созданы Информационно-сервисный центр, Центр правовой информации, Центр доступа к электронным ресурсам, Служба электронной доставки документов.

В РНБ находится штаб-квартира Российской библиотечной ассоциации, регулярно происходят встречи представителей библиотечного сообщества России и стран СНГ. В РНБ ежегодно проводятся научные конференции и другие мероприятия национального и международного масштаба, РНБ участвует в работе таких международных библиотечных объединений, как IFLA (Международная федерация библиотечных ассоциаций и учреждений), LIBER (Лига европейских научных библиотек), CERL (Консорциум европейских научных библиотек), СENL (Конференция директоров европейских национальных библиотек), Bibliotheca Baltica, Библиотечная Ассамблея Евразии и других.

Директора библиотеки

Даты	Директор
1797—1800	Шуазёль-Гуфье, Огюст де (1752—1817)
1800—27 сентября (9 октября) 1811	Строганов, Александр Сергеевич (1733—1811)
1811—17 (29) апреля 1843	Оленин, Алексей Николаевич (1763—1843)
1843—9 (21) октября 1849	Бутурлин, Дмитрий Петрович (1790—1849)
1849—1861	Корф, Модест Андреевич (1800—1876)
6 (18) декабря 1861—16 (28) марта 1882	Делянов, Иван Давыдович (1818—1897)
1882—2 (14) апреля 1899	Бычков, Афанасий Фёдорович (1818—1899)
12 (24) июля 1899—6 (19) апреля 1902	Шильдер, Николай Карлович (1842—1902)
1902—31 января 1918	Кобеко, Дмитрий Фомич (1837—1918)
1918—1924	Радлов, Эрнест Леопольдович (1854—1928)
1924—3 марта 1930	Марр, Николай Яковлевич (1864—1934)
1 ноября 1930—1936	Добраницкий, Мечислав Михайлович (1882—1937)
16 марта 1936—1941	Вольпер, Александр Христофорович (1894—1970)
17 июля 1941 — 1 марта 1946	Егоренкова, Елена Филипповна (1907—1966)
1 марта — 11 сентября 1946	Усов, Александр Васильевич (1903—1958)
11 сентября 1946—1947	Фирсов, Георгий Гаврилович (1902—1990)
14 мая 1947 — 1 марта 1950	Раков, Лев Львович (1904—1970)
19 мая 1950 — 7 февраля 1952	Андреев, Василий Андреевич (1906—1974)
3 апреля 1952 — 9 ноября 1970	Барашенков, Виктор Михайлович (1905—1983)
1970—1985	Шилов, Леонид Александрович (1928—2006)
1985—27 октября 2010	Зайцев, Владимир Николаевич (1938—2010)
20 января 2011—19 января 2016	Лихоманов, Антон Владимирович (род. 1964)
4 марта 2016—	Вислый, Александр Иванович (род. 1958)

Филиалы

Кроме Главного здания на углу Невского и Садовой библиотека имеет несколько филиалов:

• Новое здание на Московском проспекте, открывшееся в 1998 году, было построено по проекту петербургского архитектора В. Н. Щербина. В оформлении большого читального зала Российской национальной библиотеки использованы мозаичные «метопы» «Познание». Авторы эскизов — С. Н. Репин, В. В. Сухов, И. Г. Уралов, Н. П. Фомин.
• Здание бывшего Екатерининского Института благородных девиц на набережной реки Фонтанки.
• Здание на Литейном проспекте.
• Дом Крылова на Садовой улице, дом 20
• Дом Плеханова на 4-й Красноармейской улице.
• пл. Островского, д. 1/3 — Центр правовой информации Российской национальной библиотеки

Фонды

Российская национальная библиотека — одна из самых больших библиотек в мире. В ней собрана самая большая коллекция книг на русском языке. В конце 1940 — начале 1941 года был проведён учёт фондов Публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина. Подсчёт показал, что фонды библиотеки содержали 8 869 000 единиц книг, комплектов газет и журналов, что ставило её на второе место в мире.

По состоянию на 1 января 2012 года объём фондов РНБ составил 36 500 000 экземпляров, из них российских изданий — около 30 000 000 экземпляров (в том числе более 28 000 000 на русском языке), и свыше 6 000 000 экземпляров иностранной литературы. Ежегодно в Библиотеку поступает более 400 000 новых документов, в том числе более 80 % — на русском языке. Библиотеку посещают в год около 1 000 000 человек, на web-сайте Библиотеки ежегодно регистрируется до 5 000 000 обращений. Выдача книг в читальных залах превышает 7 000 000 в год, справочные службы библиотеки выдают в год до 400 000 справок, в том числе половину из них в автоматизированном режиме.

В фондах Библиотеки хранятся уникальные издания и 400 000 рукописей, в том числе старейшие рукописные книги Остромирово Евангелие (1056—1057 годы) — одна из древнейших среди дошедших до наших дней книг на русском языке; фрагменты Синайского кодекса (IV век); «Ленинградский кодекс» 1010 года — древнейший полный датированный список Библии; «Изборник» (1076 год), Лаврентьевская летопись (1377 год), начинающаяся с «Повести временных лет», ценнейшие западноевропейские и восточные манускрипты, 7000 экземпляров инкунабул (книг, изданных до 1501 года), другие редкие издания.

Библиотека Вольтера

Библиотека Вольтера насчитывает 6 814 томов и является национальным достоянием. Она была куплена в 1778 году Екатериной II у племянницы и наследницы Вольтера Дени. В 1779 году на специальном корабле библиотеку доставили в Санкт-Петербург. Первоначально она была размещена в Эрмитаже. При Николае I доступ к ней был закрыт. В 1861 году по распоряжению Александра II библиотека Вольтера была переведена в Императорскую публичную библиотеку.

Галерея

• Beda Petersburgiensis f3v.jpg

  Петербургская рукопись Бе́ды (746)

• Trapezunt gospel.jpg

  Трапезундское евангелие (X век)

• Ostromirovo.jpg

  Остромирово Евангелие (1056)

• Stuartbreviary.jpg

  Требник Марии Стюарт (1490-е)

• Leningrad Codex Carpet page e.jpg

  Ленинградский кодекс (предп. 1010)

• Simon-Marmion - Les grandes Chroniques des France.JPG

  Большие французские хроники Симона Мармиона (предп. 1450)

• ZographensisColour.jpg

  Зографское евангелие (предп. 1000)

См. также

• Российская государственная библиотека
• Всемирная цифровая библиотека
• Крупнейшие библиотеки мира
• Библиотеки Санкт-Петербурга
• Категория:Сотрудники РНБ

Литература

• Императорская Публичная библиотека за сто лет: 1814—1914. / Ред. Д. Ф. Кобеко. — СПб.: Тип. В. Ф. Киршбаума, 1914. — 481 с. XXVI + 30 илл.
• История Государственной ордена Трудового Красного Знамени Публичной библиотеки имени М. Е. Салтыкова-Щедрина / Ред. В. М. Барашенков, Ю. С. Афанасьев, A. С. Мыльников, и др. — Л.: Лениздат, 1963. — 435 с, [15] л. ил.
• Голубева О. Д., Гольдберг А. Л. На полках Публичной библиотеки: Очерки / Всесоюзное добровольное общество любителей книги. — М.: Книга, 1978. — 112 с. — 50 000 экз. (обл.)
• Российская национальная библиотека, 1795—1995 / Ред. В. Н. Зайцев, Е. В. Бархатова, и др.; РНБ. — СПб.: Лики России, 1995. — 245 с.
• Сотрудники Российской национальной библиотеки — деятели науки и культуры: Биографический словарь / Ред. Л. А. Шилов, Ц. И. Грин, и др. — СПб.: РНБ, 1995. Т. 1: Императорская Публичная библиотека, 1795—1917. 688 с.
• История Библиотеки в биографиях её директоров, 1795—2005 / Российская национальная библиотека. — СПб., 2006. — 503, [1] с.: ил. — ISBN 5-8192-0263-5.
• Королёв С. В. Книги Екатерины Великой : Очерки по истории Эрмитажной библиотеки в XVIII веке / под ред. П. А. Дружинина. — М. : Трутень, 2016. — 216 с.: ил. — ISBN 978-5-904007-14-0.

Ссылки

• [www.nlr.ru/ Официальный сайт Российской национальной библиотеки]
• [iskusstvo-tv.ru/DocFilm/RNB-biblioteka-XXI-veka.html Фильм «Российская национальная библиотека. Библиотека XXI века». Интернет-телеканал «Искусство ТВ», 2010]

Отрывок, характеризующий Российская национальная библиотека

– Я знаю этого человека, – мерным, холодным голосом, очевидно рассчитанным для того, чтобы испугать Пьера, сказал он. Холод, пробежавший прежде по спине Пьера, охватил его голову, как тисками.
– Mon general, vous ne pouvez pas me connaitre, je ne vous ai jamais vu… [Вы не могли меня знать, генерал, я никогда не видал вас.]
– C'est un espion russe, [Это русский шпион,] – перебил его Даву, обращаясь к другому генералу, бывшему в комнате и которого не заметил Пьер. И Даву отвернулся. С неожиданным раскатом в голосе Пьер вдруг быстро заговорил.
– Non, Monseigneur, – сказал он, неожиданно вспомнив, что Даву был герцог. – Non, Monseigneur, vous n'avez pas pu me connaitre. Je suis un officier militionnaire et je n'ai pas quitte Moscou. [Нет, ваше высочество… Нет, ваше высочество, вы не могли меня знать. Я офицер милиции, и я не выезжал из Москвы.]
– Votre nom? [Ваше имя?] – повторил Даву.
– Besouhof. [Безухов.]
– Qu'est ce qui me prouvera que vous ne mentez pas? [Кто мне докажет, что вы не лжете?]
– Monseigneur! [Ваше высочество!] – вскрикнул Пьер не обиженным, но умоляющим голосом.
Даву поднял глаза и пристально посмотрел на Пьера. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и этот взгляд спас Пьера. В этом взгляде, помимо всех условий войны и суда, между этими двумя людьми установились человеческие отношения. Оба они в эту одну минуту смутно перечувствовали бесчисленное количество вещей и поняли, что они оба дети человечества, что они братья.
В первом взгляде для Даву, приподнявшего только голову от своего списка, где людские дела и жизнь назывались нумерами, Пьер был только обстоятельство; и, не взяв на совесть дурного поступка, Даву застрелил бы его; но теперь уже он видел в нем человека. Он задумался на мгновение.
– Comment me prouverez vous la verite de ce que vous me dites? [Чем вы докажете мне справедливость ваших слов?] – сказал Даву холодно.
Пьер вспомнил Рамбаля и назвал его полк, и фамилию, и улицу, на которой был дом.
– Vous n'etes pas ce que vous dites, [Вы не то, что вы говорите.] – опять сказал Даву.
Пьер дрожащим, прерывающимся голосом стал приводить доказательства справедливости своего показания.
Но в это время вошел адъютант и что то доложил Даву.
Даву вдруг просиял при известии, сообщенном адъютантом, и стал застегиваться. Он, видимо, совсем забыл о Пьере.
Когда адъютант напомнил ему о пленном, он, нахмурившись, кивнул в сторону Пьера и сказал, чтобы его вели. Но куда должны были его вести – Пьер не знал: назад в балаган или на приготовленное место казни, которое, проходя по Девичьему полю, ему показывали товарищи.
Он обернул голову и видел, что адъютант переспрашивал что то.
– Oui, sans doute! [Да, разумеется!] – сказал Даву, но что «да», Пьер не знал.
Пьер не помнил, как, долго ли он шел и куда. Он, в состоянии совершенного бессмыслия и отупления, ничего не видя вокруг себя, передвигал ногами вместе с другими до тех пор, пока все остановились, и он остановился. Одна мысль за все это время была в голове Пьера. Это была мысль о том: кто, кто же, наконец, приговорил его к казни. Это были не те люди, которые допрашивали его в комиссии: из них ни один не хотел и, очевидно, не мог этого сделать. Это был не Даву, который так человечески посмотрел на него. Еще бы одна минута, и Даву понял бы, что они делают дурно, но этой минуте помешал адъютант, который вошел. И адъютант этот, очевидно, не хотел ничего худого, но он мог бы не войти. Кто же это, наконец, казнил, убивал, лишал жизни его – Пьера со всеми его воспоминаниями, стремлениями, надеждами, мыслями? Кто делал это? И Пьер чувствовал, что это был никто.
Это был порядок, склад обстоятельств.
Порядок какой то убивал его – Пьера, лишал его жизни, всего, уничтожал его.


От дома князя Щербатова пленных повели прямо вниз по Девичьему полю, левее Девичьего монастыря и подвели к огороду, на котором стоял столб. За столбом была вырыта большая яма с свежевыкопанной землей, и около ямы и столба полукругом стояла большая толпа народа. Толпа состояла из малого числа русских и большого числа наполеоновских войск вне строя: немцев, итальянцев и французов в разнородных мундирах. Справа и слева столба стояли фронты французских войск в синих мундирах с красными эполетами, в штиблетах и киверах.
Преступников расставили по известному порядку, который был в списке (Пьер стоял шестым), и подвели к столбу. Несколько барабанов вдруг ударили с двух сторон, и Пьер почувствовал, что с этим звуком как будто оторвалась часть его души. Он потерял способность думать и соображать. Он только мог видеть и слышать. И только одно желание было у него – желание, чтобы поскорее сделалось что то страшное, что должно было быть сделано. Пьер оглядывался на своих товарищей и рассматривал их.
Два человека с края были бритые острожные. Один высокий, худой; другой черный, мохнатый, мускулистый, с приплюснутым носом. Третий был дворовый, лет сорока пяти, с седеющими волосами и полным, хорошо откормленным телом. Четвертый был мужик, очень красивый, с окладистой русой бородой и черными глазами. Пятый был фабричный, желтый, худой малый, лет восемнадцати, в халате.
Пьер слышал, что французы совещались, как стрелять – по одному или по два? «По два», – холодно спокойно отвечал старший офицер. Сделалось передвижение в рядах солдат, и заметно было, что все торопились, – и торопились не так, как торопятся, чтобы сделать понятное для всех дело, но так, как торопятся, чтобы окончить необходимое, но неприятное и непостижимое дело.
Чиновник француз в шарфе подошел к правой стороне шеренги преступников в прочел по русски и по французски приговор.
Потом две пары французов подошли к преступникам и взяли, по указанию офицера, двух острожных, стоявших с края. Острожные, подойдя к столбу, остановились и, пока принесли мешки, молча смотрели вокруг себя, как смотрит подбитый зверь на подходящего охотника. Один все крестился, другой чесал спину и делал губами движение, подобное улыбке. Солдаты, торопясь руками, стали завязывать им глаза, надевать мешки и привязывать к столбу.
Двенадцать человек стрелков с ружьями мерным, твердым шагом вышли из за рядов и остановились в восьми шагах от столба. Пьер отвернулся, чтобы не видать того, что будет. Вдруг послышался треск и грохот, показавшиеся Пьеру громче самых страшных ударов грома, и он оглянулся. Был дым, и французы с бледными лицами и дрожащими руками что то делали у ямы. Повели других двух. Так же, такими же глазами и эти двое смотрели на всех, тщетно, одними глазами, молча, прося защиты и, видимо, не понимая и не веря тому, что будет. Они не могли верить, потому что они одни знали, что такое была для них их жизнь, и потому не понимали и не верили, чтобы можно было отнять ее.
Пьер хотел не смотреть и опять отвернулся; но опять как будто ужасный взрыв поразил его слух, и вместе с этими звуками он увидал дым, чью то кровь и бледные испуганные лица французов, опять что то делавших у столба, дрожащими руками толкая друг друга. Пьер, тяжело дыша, оглядывался вокруг себя, как будто спрашивая: что это такое? Тот же вопрос был и во всех взглядах, которые встречались со взглядом Пьера.
На всех лицах русских, на лицах французских солдат, офицеров, всех без исключения, он читал такой же испуг, ужас и борьбу, какие были в его сердце. «Да кто жо это делает наконец? Они все страдают так же, как и я. Кто же? Кто же?» – на секунду блеснуло в душе Пьера.
– Tirailleurs du 86 me, en avant! [Стрелки 86 го, вперед!] – прокричал кто то. Повели пятого, стоявшего рядом с Пьером, – одного. Пьер не понял того, что он спасен, что он и все остальные были приведены сюда только для присутствия при казни. Он со все возраставшим ужасом, не ощущая ни радости, ни успокоения, смотрел на то, что делалось. Пятый был фабричный в халате. Только что до него дотронулись, как он в ужасе отпрыгнул и схватился за Пьера (Пьер вздрогнул и оторвался от него). Фабричный не мог идти. Его тащили под мышки, и он что то кричал. Когда его подвели к столбу, он вдруг замолк. Он как будто вдруг что то понял. То ли он понял, что напрасно кричать, или то, что невозможно, чтобы его убили люди, но он стал у столба, ожидая повязки вместе с другими и, как подстреленный зверь, оглядываясь вокруг себя блестящими глазами.
Пьер уже не мог взять на себя отвернуться и закрыть глаза. Любопытство и волнение его и всей толпы при этом пятом убийстве дошло до высшей степени. Так же как и другие, этот пятый казался спокоен: он запахивал халат и почесывал одной босой ногой о другую.
Когда ему стали завязывать глаза, он поправил сам узел на затылке, который резал ему; потом, когда прислонили его к окровавленному столбу, он завалился назад, и, так как ему в этом положении было неловко, он поправился и, ровно поставив ноги, покойно прислонился. Пьер не сводил с него глаз, не упуская ни малейшего движения.
Должно быть, послышалась команда, должно быть, после команды раздались выстрелы восьми ружей. Но Пьер, сколько он ни старался вспомнить потом, не слыхал ни малейшего звука от выстрелов. Он видел только, как почему то вдруг опустился на веревках фабричный, как показалась кровь в двух местах и как самые веревки, от тяжести повисшего тела, распустились и фабричный, неестественно опустив голову и подвернув ногу, сел. Пьер подбежал к столбу. Никто не удерживал его. Вокруг фабричного что то делали испуганные, бледные люди. У одного старого усатого француза тряслась нижняя челюсть, когда он отвязывал веревки. Тело спустилось. Солдаты неловко и торопливо потащили его за столб и стали сталкивать в яму.
Все, очевидно, несомненно знали, что они были преступники, которым надо было скорее скрыть следы своего преступления.
Пьер заглянул в яму и увидел, что фабричный лежал там коленами кверху, близко к голове, одно плечо выше другого. И это плечо судорожно, равномерно опускалось и поднималось. Но уже лопатины земли сыпались на все тело. Один из солдат сердито, злобно и болезненно крикнул на Пьера, чтобы он вернулся. Но Пьер не понял его и стоял у столба, и никто не отгонял его.
Когда уже яма была вся засыпана, послышалась команда. Пьера отвели на его место, и французские войска, стоявшие фронтами по обеим сторонам столба, сделали полуоборот и стали проходить мерным шагом мимо столба. Двадцать четыре человека стрелков с разряженными ружьями, стоявшие в середине круга, примыкали бегом к своим местам, в то время как роты проходили мимо них.
Пьер смотрел теперь бессмысленными глазами на этих стрелков, которые попарно выбегали из круга. Все, кроме одного, присоединились к ротам. Молодой солдат с мертво бледным лицом, в кивере, свалившемся назад, спустив ружье, все еще стоял против ямы на том месте, с которого он стрелял. Он, как пьяный, шатался, делая то вперед, то назад несколько шагов, чтобы поддержать свое падающее тело. Старый солдат, унтер офицер, выбежал из рядов и, схватив за плечо молодого солдата, втащил его в роту. Толпа русских и французов стала расходиться. Все шли молча, с опущенными головами.
– Ca leur apprendra a incendier, [Это их научит поджигать.] – сказал кто то из французов. Пьер оглянулся на говорившего и увидал, что это был солдат, который хотел утешиться чем нибудь в том, что было сделано, но не мог. Не договорив начатого, он махнул рукою и пошел прочь.


После казни Пьера отделили от других подсудимых и оставили одного в небольшой, разоренной и загаженной церкви.
Перед вечером караульный унтер офицер с двумя солдатами вошел в церковь и объявил Пьеру, что он прощен и поступает теперь в бараки военнопленных. Не понимая того, что ему говорили, Пьер встал и пошел с солдатами. Его привели к построенным вверху поля из обгорелых досок, бревен и тесу балаганам и ввели в один из них. В темноте человек двадцать различных людей окружили Пьера. Пьер смотрел на них, не понимая, кто такие эти люди, зачем они и чего хотят от него. Он слышал слова, которые ему говорили, но не делал из них никакого вывода и приложения: не понимал их значения. Он сам отвечал на то, что у него спрашивали, но не соображал того, кто слушает его и как поймут его ответы. Он смотрел на лица и фигуры, и все они казались ему одинаково бессмысленны.
С той минуты, как Пьер увидал это страшное убийство, совершенное людьми, не хотевшими этого делать, в душе его как будто вдруг выдернута была та пружина, на которой все держалось и представлялось живым, и все завалилось в кучу бессмысленного сора. В нем, хотя он и не отдавал себе отчета, уничтожилась вера и в благоустройство мира, и в человеческую, и в свою душу, и в бога. Это состояние было испытываемо Пьером прежде, но никогда с такою силой, как теперь. Прежде, когда на Пьера находили такого рода сомнения, – сомнения эти имели источником собственную вину. И в самой глубине души Пьер тогда чувствовал, что от того отчаяния и тех сомнений было спасение в самом себе. Но теперь он чувствовал, что не его вина была причиной того, что мир завалился в его глазах и остались одни бессмысленные развалины. Он чувствовал, что возвратиться к вере в жизнь – не в его власти.
Вокруг него в темноте стояли люди: верно, что то их очень занимало в нем. Ему рассказывали что то, расспрашивали о чем то, потом повели куда то, и он, наконец, очутился в углу балагана рядом с какими то людьми, переговаривавшимися с разных сторон, смеявшимися.
– И вот, братцы мои… тот самый принц, который (с особенным ударением на слове который)… – говорил чей то голос в противуположном углу балагана.
Молча и неподвижно сидя у стены на соломе, Пьер то открывал, то закрывал глаза. Но только что он закрывал глаза, он видел пред собой то же страшное, в особенности страшное своей простотой, лицо фабричного и еще более страшные своим беспокойством лица невольных убийц. И он опять открывал глаза и бессмысленно смотрел в темноте вокруг себя.
Рядом с ним сидел, согнувшись, какой то маленький человек, присутствие которого Пьер заметил сначала по крепкому запаху пота, который отделялся от него при всяком его движении. Человек этот что то делал в темноте с своими ногами, и, несмотря на то, что Пьер не видал его лица, он чувствовал, что человек этот беспрестанно взглядывал на него. Присмотревшись в темноте, Пьер понял, что человек этот разувался. И то, каким образом он это делал, заинтересовало Пьера.
Размотав бечевки, которыми была завязана одна нога, он аккуратно свернул бечевки и тотчас принялся за другую ногу, взглядывая на Пьера. Пока одна рука вешала бечевку, другая уже принималась разматывать другую ногу. Таким образом аккуратно, круглыми, спорыми, без замедления следовавшими одно за другим движеньями, разувшись, человек развесил свою обувь на колышки, вбитые у него над головами, достал ножик, обрезал что то, сложил ножик, положил под изголовье и, получше усевшись, обнял свои поднятые колени обеими руками и прямо уставился на Пьера. Пьеру чувствовалось что то приятное, успокоительное и круглое в этих спорых движениях, в этом благоустроенном в углу его хозяйстве, в запахе даже этого человека, и он, не спуская глаз, смотрел на него.
– А много вы нужды увидали, барин? А? – сказал вдруг маленький человек. И такое выражение ласки и простоты было в певучем голосе человека, что Пьер хотел отвечать, но у него задрожала челюсть, и он почувствовал слезы. Маленький человек в ту же секунду, не давая Пьеру времени выказать свое смущение, заговорил тем же приятным голосом.
– Э, соколик, не тужи, – сказал он с той нежно певучей лаской, с которой говорят старые русские бабы. – Не тужи, дружок: час терпеть, а век жить! Вот так то, милый мой. А живем тут, слава богу, обиды нет. Тоже люди и худые и добрые есть, – сказал он и, еще говоря, гибким движением перегнулся на колени, встал и, прокашливаясь, пошел куда то.
– Ишь, шельма, пришла! – услыхал Пьер в конце балагана тот же ласковый голос. – Пришла шельма, помнит! Ну, ну, буде. – И солдат, отталкивая от себя собачонку, прыгавшую к нему, вернулся к своему месту и сел. В руках у него было что то завернуто в тряпке.
– Вот, покушайте, барин, – сказал он, опять возвращаясь к прежнему почтительному тону и развертывая и подавая Пьеру несколько печеных картошек. – В обеде похлебка была. А картошки важнеющие!
Пьер не ел целый день, и запах картофеля показался ему необыкновенно приятным. Он поблагодарил солдата и стал есть.
– Что ж, так то? – улыбаясь, сказал солдат и взял одну из картошек. – А ты вот как. – Он достал опять складной ножик, разрезал на своей ладони картошку на равные две половины, посыпал соли из тряпки и поднес Пьеру.
– Картошки важнеющие, – повторил он. – Ты покушай вот так то.
Пьеру казалось, что он никогда не ел кушанья вкуснее этого.
– Нет, мне все ничего, – сказал Пьер, – но за что они расстреляли этих несчастных!.. Последний лет двадцати.
– Тц, тц… – сказал маленький человек. – Греха то, греха то… – быстро прибавил он, и, как будто слова его всегда были готовы во рту его и нечаянно вылетали из него, он продолжал: – Что ж это, барин, вы так в Москве то остались?
– Я не думал, что они так скоро придут. Я нечаянно остался, – сказал Пьер.
– Да как же они взяли тебя, соколик, из дома твоего?
– Нет, я пошел на пожар, и тут они схватили меня, судили за поджигателя.
– Где суд, там и неправда, – вставил маленький человек.
– А ты давно здесь? – спросил Пьер, дожевывая последнюю картошку.
– Я то? В то воскресенье меня взяли из гошпиталя в Москве.
– Ты кто же, солдат?
– Солдаты Апшеронского полка. От лихорадки умирал. Нам и не сказали ничего. Наших человек двадцать лежало. И не думали, не гадали.
– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.


В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.


Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
В несколько дней княжна Марья собралась в дорогу. Экипажи ее состояли из огромной княжеской кареты, в которой она приехала в Воронеж, брички и повозки. С ней ехали m lle Bourienne, Николушка с гувернером, старая няня, три девушки, Тихон, молодой лакей и гайдук, которого тетка отпустила с нею.
Ехать обыкновенным путем на Москву нельзя было и думать, и потому окольный путь, который должна была сделать княжна Марья: на Липецк, Рязань, Владимир, Шую, был очень длинен, по неимению везде почтовых лошадей, очень труден и около Рязани, где, как говорили, показывались французы, даже опасен.
Во время этого трудного путешествия m lle Bourienne, Десаль и прислуга княжны Марьи были удивлены ее твердостью духа и деятельностью. Она позже всех ложилась, раньше всех вставала, и никакие затруднения не могли остановить ее. Благодаря ее деятельности и энергии, возбуждавшим ее спутников, к концу второй недели они подъезжали к Ярославлю.
В последнее время своего пребывания в Воронеже княжна Марья испытала лучшее счастье в своей жизни. Любовь ее к Ростову уже не мучила, не волновала ее. Любовь эта наполняла всю ее душу, сделалась нераздельною частью ее самой, и она не боролась более против нее. В последнее время княжна Марья убедилась, – хотя она никогда ясно словами определенно не говорила себе этого, – убедилась, что она была любима и любила. В этом она убедилась в последнее свое свидание с Николаем, когда он приехал ей объявить о том, что ее брат был с Ростовыми. Николай ни одним словом не намекнул на то, что теперь (в случае выздоровления князя Андрея) прежние отношения между ним и Наташей могли возобновиться, но княжна Марья видела по его лицу, что он знал и думал это. И, несмотря на то, его отношения к ней – осторожные, нежные и любовные – не только не изменились, но он, казалось, радовался тому, что теперь родство между ним и княжной Марьей позволяло ему свободнее выражать ей свою дружбу любовь, как иногда думала княжна Марья. Княжна Марья знала, что она любила в первый и последний раз в жизни, и чувствовала, что она любима, и была счастлива, спокойна в этом отношении.