Императорский склеп

Императорский склеп (нем. Kaisergruft; также Капуцинергруфт нем. Kapuzinergruft — «склеп капуцинов») — крипта венской Капуцинеркирхе, где покоятся императоры Священной Римской империи, Австрийской империи и Австро-Венгрии и члены их семей из дома Габсбургов.

Первыми похороненными в склепе были основательница Капуцинеркирхе императрица Анна и её муж император Матвей. Они умерли соответственно в 1618 и 1619 году, а после завершения строительства и освящения церкви в 1633 году их саркофаги были перенесены в «Склеп основателей». Сердца Габсбургов было принято размещать в серебряных урнах отдельно, в Склепе сердец при Августинской церкви, а их внутренности хоронили в медных урнах в Герцогском склепе под собором Святого Стефана.

В склепе Капуцинской церкви покоятся 12 императоров (включая императора Мексики Максимилиана, брата Франца Иосифа I), 19 императриц (включая Марию-Луизу, вторую жену Наполеона I) и многие другие члены фамилии Габсбургов (всего 146 человек). Кроме Габсбургов, в Императорском склепе погребена также одна дама, к династии не принадлежавшая — графиня Каролина Фукс-Моллард, любимая воспитательница Марии Терезии, которая пожелала покоиться с ней рядом; на её надгробии императрица приказала написать: «На вечную память благосклонного благодарного сердца о благородном воспитании добродетели». Кроме того, в склепе есть 4 урны с забальзамированными сердцами покойных.

Последнее погребение в склепе Капуцинов произошло 16 июля 2011 года, когда в нём был похоронен умерший в 2011 году последний кронпринц из дома Габсбургов Отто фон Габсбург.

Императорский склеп делится на 9 меньших склепов, а также капеллу (Gruftkapelle), где покоится жена Карла I императрица Цита Бурбон-Пармская, пережившая мужа на 67 лет, и один из их сыновей, умерший в 2007 году. С художественной точки зрения примечательны склеп Карла VI (основан им в 1720) и склеп Марии-Терезии (1758), декорированный в стиле рококо.

При внесении гроба в церковь герольд из процессии стучал в ворота; настоятель, монах-капуцин, спрашивал на латыни: «Кто просит о входе в эту усыпальницу?»; ему отвечали (к примеру): «О входе в эту усыпальницу просит раб Божий Франц; в земной жизни он был австрийским императором». Капуцин отвечал: «Такого мы не знаем!». Второй раз повторялось то же. На третий раз ответ герольда был: «Раб Божий Франц, бедный грешник!». И двери открывались.

Ссылки

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Императорский склеп
• [www.kaisergruft.at/ Официальный сайт]

Отрывок, характеризующий Императорский склеп

– Вот я говорил, что еще подождать – так и вышло, – с разных сторон радостно говорили в народе.
Как ни счастлив был Петя, но ему все таки грустно было идти домой и знать, что все наслаждение этого дня кончилось. Из Кремля Петя пошел не домой, а к своему товарищу Оболенскому, которому было пятнадцать лет и который тоже поступал в полк. Вернувшись домой, он решительно и твердо объявил, что ежели его не пустят, то он убежит. И на другой день, хотя и не совсем еще сдавшись, но граф Илья Андреич поехал узнавать, как бы пристроить Петю куда нибудь побезопаснее.


15 го числа утром, на третий день после этого, у Слободского дворца стояло бесчисленное количество экипажей.
Залы были полны. В первой были дворяне в мундирах, во второй купцы с медалями, в бородах и синих кафтанах. По зале Дворянского собрания шел гул и движение. У одного большого стола, под портретом государя, сидели на стульях с высокими спинками важнейшие вельможи; но большинство дворян ходило по зале.
Все дворяне, те самые, которых каждый день видал Пьер то в клубе, то в их домах, – все были в мундирах, кто в екатерининских, кто в павловских, кто в новых александровских, кто в общем дворянском, и этот общий характер мундира придавал что то странное и фантастическое этим старым и молодым, самым разнообразным и знакомым лицам. Особенно поразительны были старики, подслеповатые, беззубые, плешивые, оплывшие желтым жиром или сморщенные, худые. Они большей частью сидели на местах и молчали, и ежели ходили и говорили, то пристроивались к кому нибудь помоложе. Так же как на лицах толпы, которую на площади видел Петя, на всех этих лицах была поразительна черта противоположности: общего ожидания чего то торжественного и обыкновенного, вчерашнего – бостонной партии, Петрушки повара, здоровья Зинаиды Дмитриевны и т. п.
Пьер, с раннего утра стянутый в неловком, сделавшемся ему узким дворянском мундире, был в залах. Он был в волнении: необыкновенное собрание не только дворянства, но и купечества – сословий, etats generaux – вызвало в нем целый ряд давно оставленных, но глубоко врезавшихся в его душе мыслей о Contrat social [Общественный договор] и французской революции. Замеченные им в воззвании слова, что государь прибудет в столицу для совещания с своим народом, утверждали его в этом взгляде. И он, полагая, что в этом смысле приближается что то важное, то, чего он ждал давно, ходил, присматривался, прислушивался к говору, но нигде не находил выражения тех мыслей, которые занимали его.
Был прочтен манифест государя, вызвавший восторг, и потом все разбрелись, разговаривая. Кроме обычных интересов, Пьер слышал толки о том, где стоять предводителям в то время, как войдет государь, когда дать бал государю, разделиться ли по уездам или всей губернией… и т. д.; но как скоро дело касалось войны и того, для чего было собрано дворянство, толки были нерешительны и неопределенны. Все больше желали слушать, чем говорить.
Один мужчина средних лет, мужественный, красивый, в отставном морском мундире, говорил в одной из зал, и около него столпились. Пьер подошел к образовавшемуся кружку около говоруна и стал прислушиваться. Граф Илья Андреич в своем екатерининском, воеводском кафтане, ходивший с приятной улыбкой между толпой, со всеми знакомый, подошел тоже к этой группе и стал слушать с своей доброй улыбкой, как он всегда слушал, в знак согласия с говорившим одобрительно кивая головой. Отставной моряк говорил очень смело; это видно было по выражению лиц, его слушавших, и по тому, что известные Пьеру за самых покорных и тихих людей неодобрительно отходили от него или противоречили. Пьер протолкался в середину кружка, прислушался и убедился, что говоривший действительно был либерал, но совсем в другом смысле, чем думал Пьер. Моряк говорил тем особенно звучным, певучим, дворянским баритоном, с приятным грассированием и сокращением согласных, тем голосом, которым покрикивают: «Чеаек, трубку!», и тому подобное. Он говорил с привычкой разгула и власти в голосе.