Императорские театры Российской империи

Императорские театры России — театры, существующие за казённый счет, находившиеся в ведении царского двора. Существовали с 1756 года по 1917 год; также назывались придворными театрами.

Предыстория создания императорских театров

Первый царский театр. Алексей Михайлович (Москва)

Впервые царский театр появился в России в 1672 году при царе Алексее Михайловиче и просуществовал до 1676 года.

Инициатором создания театра наподобие европейского стал боярин Артамон Сергеевич Матвеев. Драматургом был назначен немецкий пастор Иоганн Готфрид Грегори, а называлась пьеса «Артаксерксово действо». Тогда было отобрано 60 иностранцев, которых начали обучать актёрскому ремеслу, а театр был наскоро построен в подмосковной резиденции царя, в селе Преображенском.

«17 октября 1672 г. прошло открытие долгожданного театра и первое представление. На этом важном событии присутствовали сам царь и все его ближние бояре. В специальной ложе находились царица и её придворные дамы. Первое представление длилось десять часов, но царь досмотрел все до конца и остался очень доволен. Когда спектакль был окончен, зрители тут же отправились в баню, так как считали, что после такого „действа“ необходимо смыть с себя все грехи. Театр называли в то время „позорищем“. В 1673 году произошли некоторые изменения. Театр был перенесен в другое помещение, которое находилось над Аптекарской палатой Кремля. Труппа актеров тоже пополнилась».

Однако со смертью Алексея Михайловича в 1676 году умер и первый русский царский театр.

Театры при Петре I (Москва)

Ещё с 18 века в Москве работали иноземные театральные труппы, в основном французские и итальянские. Это были частные антрепризы. Помещения они строили свои или оборудовали частным образом какие-либо чужие постройки.

В 1702 году Пётр I построил в Москве на Красной площади близ Никольских ворот Кремля первый в России публичный общедоступный театр, который просуществовал до 1706 или 1707 года и назывался «Комедиальная храмина». Для него было построено длинное одноэтажное здание. Зрительный зал вмещал до 400 человек. Представления давались по понедельникам и четвергам и сопровождались музыкой и сценическими эффектами.. Театр предназначался для выступлений иностранных (в первую очередь немецких) лицедеев. Это была труппа И. Кунста, который вскоре организовал и первую русскую труппу и первую в России драматическую школу. Затем его сменил тоже немецкий антрепренёр О. Фюрст (по другим написаниям Отто Фиршт). При нём и ещё в течение последующих лет на придворной сцене в Петербурге и в Москве выступали исключительно иностранцы: итальянская опера с балетом Ф. Арайи, немецкие труппы Манна, К. Аккермана, К. Нейбер, французская — под руководством Сериньи и др. B 1704 году русские актёры показали в театре три пьесы на родном языке. Однако надо учесть, что эти зрелища больше напоминали рыночный балаган. Под истинными театрами понимали действа иноземных комедиантов.

Императорский театр Анны Иоанновны (Петербург)

В 1732 году в Россию была привезена труппа «Италианской кампании», состоящая из итальянских певцов, комедиантов и музыкантов, которую для собственного удовольствия пожелала иметь при своем дворе императрица Анна Иоанновна. Это была по сути первая по времени профессиональная придворная труппа в Санкт-Петербурге (до того театры были в Москве). В 1735 году с новой труппой комедии дель арте приехала итальянская опера-сериа.

При Анне Иоанновне же с организации в 1738 году Танцевальной школы началась история петербургского императорского Театрального училища.

Императорские театры при Елизавете Петровне. Указ от 30 августа 1756 года

Именно императрица Елизавета Петровна стала родоначальником Императорских театров России.

В середине XVIII века при Елизавете Петровне резко возрос интерес к искусствам. С 1742 года Императорские театры находятся в ведении Министерства императорского двора. С XVIII века появился чин — «придворный артист Е. И. В. (Его/Её Императорского Величества)». В 1743 году в состав Императорских театров вошёл французский придворный театр, значительно позже в 1764 году — французская опера, начал развиваться русский театр.

В 1750 году силами кадетов шляхетского корпуса был сыгран весь репертуар А. П. Сумарокова и на один из спектаклей, по преданию, попал, бывший по торговым делам в Петербурге, Ф. Г. Волков. Впоследствии он рассказывал своему другу Дмитревскому:

Увидя Никиту Афанасьевича Бекетова в роли Синава, я пришёл в такое восхищение, что не знал, где был: на земле или на небесах. Тут родилась во мне мысль завести свой театр в Ярославле.

— Дризен Н. В. [dlib.rsl.ru/viewer/01003734544#?page=30 Стопятидесятилетие императорских театров]

В начале 1752 года ярославская труппа, после того как о ней узнал сенатский экзекутор Игнатьев, была вызвана в Петербург. Часть актёров труппы Волкова была определена для обучения в Сухопутный шляхетский корпус. Весь штат императорских театров утверждался высочайше и также определялось жалование от Придворной конторы, которой подчинялась Театральная Дирекция.

А 30 августа 1756 года был подписан указ об учреждении Русского театра.

С этого дня прежний скоморох, фигляр легализуется в русского актёра, получает права гражданства

— Дризен Н. В. [dlib.rsl.ru/viewer/01003734544#?page=17 Стопятидесятилетие императорских театров]

С этой даты начала официальный отсчет структура Императорских театров, под эгидой которой постепенно собрались несколько уже существовавших актёрских трупп и открылись новые казенные (государевы) театры.

«30 авг. 1756 императрицей Елизаветой был дан указ Сенату „учредить Русский для представления трагедий и комедий театр“. Директором театра был назначен А. П. Сумароков. С этой даты начинается история публичных рус. императорских (казённых) театров. Ядро театра, созданного в 1756, составили выученики кадетского корпуса из разночинцев и актёры ярославской труппы — Ф. и Г. Волковы, И. Дмитревский, Яков Шумский и др. Ассигнования на рус. труппу были ничтожны — 5 тыс. руб. в год, в то время как содержание франц. труппы составляло 20 тыс. руб. в год. Первыми русскими актрисами были А. М. Дмитревская, выдающаяся трагическая актриса Татьяна Троепольская и др.

Труппа Императорского. театра. состояла преимущественно из крепостных».

Высочайшим указом решено было определить помещение в Санкт-Петербурге для первого русского театра, который разместился в Головкинском доме (ныне на этом месте — здание Академии художеств) на Васильевском острове.

Сумароков 24 октября 1756 года потребовал от Шляхетского корпуса, чтобы во исполнение Высочайшего указа «благоволено было обучающихся в корпусе певчих и ярослевцев к нему прислать для определения в комедианты, ибо они все к тому надобны». В состав первой русской драматической труппы в Петербурге входили «придворные певчие, спадшие с голосу» — Григорий Емельянов, Павел Иванов, Козьма Лукьянов, Фёдор Максимов, Евстафий Григорьев, Лука Иванов, Прокофий Приказный; ярославцы — Федор и Григорий Волковы, Иван Дмитревский и Алексей Попов; затем состав пополнился Гаврилой Волковым, Яковом Шумским и Михаилом Чулковым. В труппу входили и пять актрис: Авдотья Михайлова, танцовщица Елизавета Зорина, Мария и Ольга Ананьины и Аграфена Мусина-Пушкина (см.: Ежегодник Императорских театров. — СПб., 1904—1905. — Вып. XV. — С. 27).

Тот же указ распространялся и на вторую столицу — в Москве труппа была создана при Московском университете, Вольный университетский театр возглавил М. М. Херасков. Позже на основе этого театра была создана труппа Большого Петровского театра.

В 1759 году Придворная контора высочайшим повелением Елизаветы Петровны стала заниматься новым русским театром, представления давались для царствующих особ, а также для их окружения — придворной и дворянской публики.

Императорские театры при Екатерине II

После смерти императрицы Елизаветы и очень краткого правления Петра III театральное искусство в России переживает вновь бурный подъём с воцарением на российский престол Екатерины II. Однако и иностранные артистические труппы во все это время тоже не были забыты и почитались при высочайшем дворе.

До 1766 года управление театра сосредоточивалось в ведении придворной конторы; затем императрица Екатерина II учредила самостоятельную дирекцию всех придворных театров и повелела строить в Петербурге театральное здание — будущий Большой Каменный театр. Первым директором Императорских театров стал И. П. Елагин.

Он составил «Стат всем к театрам и к камер и к бальной музыке принадлежащим людям». В этот первый театр. штат, утверждённый Екатериной II, вошли: 1) итальянская опера и камер-музыка, 2) балет, 3) бальная музыка, 4) французский театр, 5) российский театр. 6) принадлежащие к театру люди и мастеровые. Тем же «Статом» была основана театральная школа и установлены пенсии артистам. Специальным указом был создан Комитет для управления зрелищами и музыкой. Этот указ определил организационные формы деятельности И. т. Рус. драм. труппа сохраняла наименование придворной и продолжала давать спектакли на придворной сцене в очередь с другими придворными труппами. Наряду с этим рус. актёры должны были давать и публичные представления «за деньги на городских театрах».

Елагин пробыл на высоком посту директора Императорских театров с 20 декабря 1766 г. по 21 мая 1779 г., после чего эту должность занял В. И. Бибиков в 1779—1783 гг.

В 1783 году для управления придворными театрами учрежден «Комитет над зрелищами и музыкой» (1783—1786), состоявший из генерал-поручика Петра Мелиссино, генерал-майора Петра Соймонова, камергеров князя Н. А. Голицына и Адриана Дивова и камер-юнкера П. В. Мятлева, под председательством Адама Олсуфьева.

В 1784 Комитет издал «Узаконения Комитета для принадлежащих к придворному театру», представляющие собой свод правил, определяющий поведение всех «принадлежащих к придворному театру».

В 1786 году комитет упразднен и директором придворных театров назначен Степан Стрекалов (1786—1789); за ним следовали два равноправных директора: генерал-майор Пётр Соймонов и Александр Храповицкий (1789—1791).

С 1791 года придворные театры вновь перешли в единоличное управление и директорами их последовательно были: князь Николай Юсупов (1791—1799), граф Николай Шереметев (1799) и обер-гофмаршал Александр Нарышкин (1799—1819), при котором в 1806 году, уже при Александре I, были учреждены Императорские московские театры.

Императорские театры при Александре I

Позже, уже при Александре I, произошли новые изменения. Статус, размеры Императорских театров значительно расширились: в 1803 году в состав его вошли ещё труппы, в том числе итальянская опера под руководством антрепренера Антонио Казасси вместе с занимаемым помещением — зданием нынешнего Александринского театра. Антрепренер Антонио Казасси, не ведая, оказал России огромную услугу, пригласив с собой в Россию тогда мало известного итальянского композитора Катерино Кавоса. Кавос стал родоначальником русской оперы. Принятый на работу в императорский театр вместе с итальянской труппой, он вскоре занялся музыкальной частью Императорских театров и потребовал разделения драматической и музыкальной труппы, а затем и музыкальная разделилась на оперную и балетную. В 1803 году капельмейстером итальянской и русской оперной труппы стал сам Катерино Кавос, а балетную возглавил французский хореограф Шарль Дидло.

27 апреля 1812 года, по случаю отъезда императора Александра I из Санкт-Петербурга, учреждён был «для решения высших театральных вопросов» особый комитет, которому был подчинен директор театров; в состав комитета вошли, между прочим, директор придворных театров А. Л. Нарышкин и министр финансов Дмитрий Гурьев.

Театральные здания Императорских театров. Санкт-Петербург

В XVIII в. основные сцены — внутридворцовые, а также:

• Оперный дом у Невской першпективы («Комеди-Опера, что близ перспективы») в районе современной М. Конюшенной ул. (1742—1749) — Оперный дом находился в бывшем манеже у Невской перспективы на берегу Глухой реки (ныне канала Грибоедова), недалеко от лютеранской кирки (позднее церкви Святых Петра и Павла). Зал театра, помимо партера, имел два яруса и отдельные ложи для императрицы Елизаветы Петровны и принцессы — будущей Екатерины II. В нём работали Дж. Валериани, И. Вишняков, А. Перезинотти, К. Джибелли. Здание сгорело в октябре 1749 года;
• Оперный дом у Летнего сада (арх. Ф. Растрелли; 1750—1763) — в феврале 1750 года (сохранились план и разрез Оперного дома с подписью Растрелли, датированные 14 февраля 1750 года) последовали именные указы Елизаветы Петровны о строительстве нового театра и уже 28 ноября того же года последовало открытие театра, к которому была написана опера «Беллерофонт» (Бонекки, Арайя, Валериани);
• Большой (Каменный) театр (Карусельная, ныне Театральная пл., 3; архитектор Ф. В. фон-Баур, М. А. Деденев, открыт в 1783) Здание Большого Каменного театра, начатое строиться в 1775 году архитектором Антонио Ринальди, было открыто в 1783 году (к слову скажем, что театр просуществовал до 1886 года, когда здание было передано Русскому музыкальному обществу для перестройки под Консерваторию и частично разобрано и вошло в новое здание Консерватории). Тогда же, с 1783 года, начались поспектакльные сборы, с которых взимались налоги. Для царствующего дома и придворных спектакли оставались бесплатными. Дирекция И. т. должна была обеспечивать все придворные мероприятия, Придворные спектакли были бесплатными. Зрителей собирали повестками от Придворной конторы. Присутствовать на таких зрелищах было и честью, и обязанностью.

«В праздничные дни бесплатные спектакли играли и „для народа“. Указом имп. Екатерины II от 12.7.1783 придворным труппам велено давать определенное число спектаклей в месяц в общедоступных театрах (Каменном и Деревянном) для горожан, покупавших билеты на представления» (см. [encspb.ru/object/2804033648 Императорские театры. Авторы А. Л. Порфирьева, Ю. Н. Кружнов]).

• Деревянный театр. Поначалу был известен как Театр Карла Книпера, в 1779 году стал называться Вольный Российский Театр. Предыстория: в 18 веке в Петербурге на Царицыном лугу (ныне Марсово поле), неподалеку от царского зверинца, был построен деревянный театр, предназначенный специально для выступления иностранных актёров, постепенно он получил такое же название Деревянный театр, или Малый, содержался антрепренером Книпером и артистом Дмитревским, в 1783 г. куплен в казну. Просуществовал до 1796/1797 г., когда был снесен. (см. [www.diclib.com/cgi-bin/d1.cgi?l=ru&base=brokgauz2&page=showid&id=2466 Малый]).
• Эрмитажный театр (1783; арх. Дж. Кваренги). Эрмитажный театр строится при императорском дворце Эрмитажа по решению Екатерины II архитектором Джакомо Кваренги на фундаменте здания «Театрального корпуса», которое уже принадлежало Императорским театрам. На сегодня Эрмитажный театр — самое старое из сохранившихся театральных зданий Санкт-Петербурга.

Это небольшой придворный театр вместимостью 250 мест, рассчитанный на императорскую семью и небольшой круг избранных и приближённых лиц. Сам зрительный зал уникален: небольшой по объёму, он устроен так, что не требует использования театральных биноклей. Все происходящее на сцене видно хорошо с любого места. Зал обладает уникальной, с античным оттенком, формой и особым объёмом с естественной прекрасной акустикой. Эти особенности театра ещё раз подчеркивают мастерство и природный дар его архитектора. <…> А вот его фундамент, на котором он стоит, по своему возрасту ровесник самому городу. Архитектор использует основание и стены предшествующих сооружений. Каменный театр при Эрмитаже строится на месте помещений старого, четвёртого по счету, Зимнего дворца. 16 ноября 1785 года премьерой комической оперы А. Аблесимова «Мельник, колдун, обманщик и сват» театр открыл свой первый сезон (см. [www.opeterburge.ru/theatre_486.html Эрмитажный театр]).

К 1809 в штате Театральной дирекции (Петербург) было 7 трупп (балет, 2 русские, 3 французские и 1 немецкая) и не менее 10 театров, включая сцены загородных резиденций.

Во второй половине XIX в.:

• Мариинский театр — императорский театр русской оперы и балета;
• Александринский театр — императорский театр русской драмы;
• Большой Каменный театр (впоследствии перестроен, на его месте ныне располагается Санкт-Петербургская Консерватория) — императорский театр итальянской оперы;
• Михайловский театр — императорский театр французской музыкально-драматической труппы;
• Малый театр (ныне Большой драматический) — императорский театр французской, затем русской оперетты. — (см. [www.diclib.com/cgi-bin/d1.cgi?l=ru&base=brokgauz2&page=showid&id=2466 Малый]).

К этому времени — вторая половина XIX — начало XX вв. — контора Императорских театров представляла собой целый департамент с огромным количеством чиновников.

Театральные здания Императорских театров. Москва

В 1776 г. по указу императрицы Екатерины II началось строительство театрального помещения в Москве. Исполнителем был назначен князь Пётр Васильевич Урусов, который тут же принялся за строительство. Но здание сгорело, не успев стать театром и принять ни актёров, ни зрителей. Раздосадованный князь препоручил делу своему компаньону М. Медоксу, который и построил Большой Петровский театр. Забегая вперед, скажем, что и это здание сгорело в 1806 году, уже при императоре Александре I и перейдя в систему императорского, то есть казенного. Новое здание было построено К. И. Росси на Арбатской площади, но и его постигла та же учесть во время пожара в войне с Наполеоном 1812 года. В 1821 году началось строительство театра на изначальном месте по проекту О. Бове, и в 1825 году открылся Большой театр Москвы. В 1842 году театр перешёл под руководство петербургской дирекции императорских театров; из Петербурга в Москву приехала оперная труппа. В 1853 г. сгорело и это помещение, и театр был восстановлен и обновлен архитектором А. К. Кавосом, сыном Катерино Кавоса. Ещё в 1803 по требованию музыканта и композитора Катерино Кавоса, работавшего в Петербурге, произошло разделение труппы на музыкальную и драматическую.

Спектакли давались в доме Пашкова, с 1808 — в Новом Императорском театре (Арбатском), затем с 1814 — в театре Апраксина на Знаменке.

Но ещё до 1824 года, когда официально открылся Малый театр, балетно-оперная (Большой театр) и драматическая труппы (Малый театр) Императорского Московского театра были единым целым: единая дирекция, одни и те же исполнители, но ещё и долгое время после этого театры были соединены даже подземным ходом, были общие костюмерные и т. д.

Управляющие

Управляющие Московской конторой:

• Кокошкин, Фёдор Фёдорович (драматург) — директор Московского театра с 1822 по 1831 г.
• Загоскин, Михаил Николаевич — директор Московского театра с 1831 по 1842 г
• Васильцовский, Александр Дмитриевич — с 1831 по 1848 г
• Верстовский, Алексей Николаевич — с 1848 по 1860 г. — управляющий конторой (с 1860 по 1862 г.— управляющий Московской конторой).
• Львов, Леонид Федорович — с 1862 по 1864 г.
• Неклюдов, Василий Сергеевич — с 1864 по 1866 г.
• Пельт, Николай Иванович — с 1866 по 1872 г.
• Кавелин, Павел Александрович, председатель комиссии по управлению московскими театрами — с 1872 по 1876 г.
• Обер, Лаврентий Николаевич — с 1876 по 1882 г.
• Пчельников, Павел Михайлович — с 1882 по 1898 г.
• Теляковский, Владимир Аркадьевич — с 1898 по 1901 г.
• Бооль, Николай Константинович — с 1901 по 1910 г.
• Обухов, Сергей Трофимович — с 1910 по 1917 г.

Управляющие Петербургской конторой:

• Погожев, Владимир Петрович — с 1882 по 1896 г.
• Вуич, Георгий Иванович — с 1902 по 1903? г.
• Крупенский, Александр Дмитриевич — с 1903? по 1914 г.

Дирекция Императорских театров:

• Гедеонов, Александр Михайлович — с 1833 (по московским театрам с 1 февраля 1842 г.) по 1858 г.
• Сабуров, Андрей Иванович — с 1858 по 1862 г.
• Борх, Александр Михайлович — с 1862 по 1867 г.
• Гедеонов, Степан Александрович — с 1867 по 1875 г.
• Кистер, Карл Карлович — с 1875 по 1881 г.
• Всеволожский, Иван Александрович — с 1881 по 1899 г.
• Волконский, Сергей Михайлович — с 1899 по 1901 г.
• Теляковский, Владимир Аркадьевич — с 1901 по 1917 г.

Контора Императорских театров. XIX—XX века

14 января 1816 года действия комитета были продолжены и на будущее время, а с 22 февраля 1824 года комитет был преобразован: в состав его вошли московский и петербургский военные генерал-губернаторы, из которых последний, граф Михаил Милорадович, назначен был старшим членом. 19 декабря 1825 года, за смертью графа Милорадовича, старшим членом комитета назначен шталмейстер князь Василий Долгоруков. После А. Л. Нарышкина директорами театров состояли: гофмейстер князь Пётр Тюфякин (1819—1821), Аполлон Майков (1821—1825) и Николай Остолопов (1825—1829).

5 января 1823 года московские Императорские театры выделены были из общей дирекции и отданы в ведение московского генерал-губернатора кн. Д. В. Голицына: директорами московских театров были Ф. Ф. Кокошкин (1823—1831) и М. Н. Загоскин (1831—1842).

В 1826 году учреждается министерство императорского двора, в ведение которого переходят все Императорские театры. Распоряжением от 1827 года чиновники, поступающие на сцену, лишались чинов, и только в 1831 года было разрешено возвращать чины актёрам при увольнении. В 1829 года упраздняется Театральный комитет, управляющий петербургскими Императорскими театрами, и взамен коллегиального руководства устанавливается единовластие директора.

В 1829 году Комитет для управления петербургскими театрами был упразднен с назначением директором театров князя Сергея Гагарина (1829—1833). За ним следовали: А. М. Гедеонов (1833—1858), гофмейстер А. И. Сабуров (1858—1862), граф А. М. Борх (1862—1867), гофмейстер С. А. Гедеонов (1867—1875). До осени 1881 года Дирекцией управлял статс-секретарь барон К. К. Кистер, до 1899 г. — обер-гофмейстер И. А. Всеволожский, затем С. М. Волконский (1899—1901) и В. А. Теляковский (1901—1917).

В 1839 вышло «Положение об артистах императорских театров», по которому утверждалось деление артистов по амплуа на 3 разряда:
1) главные исполнители ролей (1-е амплуа) всех родов драматического искусства, режиссёры, капельмейстеры, декораторы, солисты оркестра, солисты балета, главный костюмер и дирижёры оркестра,
2) исполнители 2-х и 3-х ролей (2-е амплуа), суфлёры, «гардеробмейстеры», музыканты, «театрмейстеры», «скульпторы», фехтмейстеры,
3) хористы, актёры для выходов (3-е амплуа), фигуранты, парикмахеры, нотные писцы, певчие, надзиратели нотной конторы и др.

Структура императорских театров строго придерживалась системы актёрских амплуа. Актёры делились по исполнениям ролей: трагики, комики, первые любовники (jeunes premiers), отцы семейств, матери, простаки, травести и т. д.

Русские Императорские театры держались амплуа до 1882 года, когда комиссия (гг. А. Н. Островский, А. А. Потехин и Д. В. Аверкиев), разрабатывавшая основания реформы художественной части Императорских театров, постановила упразднить деление артистов по амплуа (Погожев В. П. Столетие организации Императорских Московских театров // Ежегодник Императорских театров. СПб., 1904—1905. Вып. XV. С.100).

Монополией императорских театров стали театральные афиши.

В России право печатать афиши для всех театров являлось монополией Дирекции императорских театров и её контрагентов: (ГОПП — в Петербурге и ЛЕВЕНСОН — в Москве). Эта монополия была введена актером Рыкаловым Василием Федотовичем (1771—1813). Читаем у П. Арапова: «Русская труппа в конце 18 века состояла из 21 актера и 22 актрис, в числе коих были замечательные артисты… в том числе и Рыкалов Василий Федотович представлял превосходно стариков в мольеровских комедиях… Большой успех имела „Модная лавка“, оригинальная комедия И. А. Крылова в трех действиях, где между прочим при обыске контрабанды находят помещицу Сумбурову в шкафу, где она скрывалась из боязни быть настигнутою мужем в модной лавке. Рыкалов был превосходен в роли Сумбурова». (П. Арапов. Летопись русского театра, стр.90)

С 1842 года московские театры были вновь подчинены общей дирекции. В 1842 году в Петербурге под властью директора Императорских театров объединяются (Мариинский, Александрийский и Михайловский театры). В Москве объединены вновь Большой и Малый театры. Дирекция Императорских театров ведала репертуаром и административно-хозяйственной частью Императорских театров, занималась материальными, бытовыми и творческими условиями работы артистов, работала с драматургами. При Императорских театрах существовали театральные школы, готовившие артистов балета, оперы и драмы.

Артисты и все работники принадлежали сразу всем помещениям Императорских театров и потому легко назначались и переназначались на разные сцены. Скажем, знаменитый русский артист Леонид Леонидов, поначалу обучавшийся в Петербурге у Каратыгина и взошедший в 1839 году на петербургские подмостки, в 1843 был назначен в Малый театр в Москву и вскоре наследовал репертуар великого трагика П. Мочалова, но со смертью своего педагога в 1854 для исполнения его ролей был срочно переведен обратно на петербургскую сцену. Похоже сложилась артистическая карьера и у не менее известного артиста Федора Петровича Горева, игравшего попеременно то в Малом театре (Москва), то в Александринке (Петербург), да и у многих других.

Однако положение актёров было крайне тяжёлым, хотя при этом, нельзя не сказать о полагающихся льготах, как, скажем, пенсионное обеспечение после того, как престарелые актёры покинут сцену. Публика в императорские театры приходила в основном одна и та же — поначалу театр служил развлечением беспечной богатой аристократии — и требовала разных представлений, поэтому премьеры сменяли одна другую очень быстро. Актёры постоянно должны были разучивать новые роли. Дирекция практиковала взыскания, аресты как меры административного воздействия на провинившегося актёра. Да и сама профессия актёра ещё долгое время не считалась престижной. Не следует забывать о социальной структуре государства — многовековом крепостническом укладе; поначалу все русские театры состояли из трупп, набираемых из крепостных; ещё в начале XIX столетия Императорская труппа в Москве была сформирована путём скупки помещичьих трупп, целиком состоявших из крепостных. И хотя крепостное право было официально упразднено в 1861 году (к тому времени эта система уже сгнила сама по себе, и многие крестьяне вели свои промыслы и откупали себя и свои семьи), в высших слоях общества ещё долго было живо презрение к низшим его слоям. Актёры стали представлять отдельный определенный слой общества. В большинстве случаев и семьи составляли из своего круга, а дети наследовали традиции родителей, замещая их на императорской сцене. Возникали актёрские династии: Рыкаловы, Каратыгины, Самойловы, Садовские, Бороздины — Музили — Рыжовы. Лишь в 1896 году появилось звание — Заслуженный артист Императорских театров, первыми его получили петербургские драматические актёры Александринской труппы: К. А. Варламов, В. Н. Давыдов, Е. Н. Жулева, П. М. Медведев и М. Г. Савина. Подробнее см. ст. Список Заслуженных артистов Императорских театров.

Возникавшие в России социальные движения не могли не сказаться на развитии театрального искусства. Цензорский комитет запрещал новаторские и социально значимые постановки.

Преобразования в конторе Императорских театров и в самих театрах происходили постоянно. В 1881 году созданная «комиссия по искусственной части», куда вошли многие деятели культуры, в том числе А. Н. Островский, Д. В. Аверкиев, А. А. Потехин, Э. Ф. Направник, выработала цикл театральных реформ; в 1882 были изданы новые правила, была упразднена система амплуа и бенефисная система (правда, снова через какое-то время возрожденная). В 1885 году заведующим репертуаром московскими Императорскими театрами назначается А. Н. Островский. Однако ему не удалось преодолеть сопротивление чиновников двора и цензуры. Его реформаторские театральные идеи (подробнее см. ст. Островский, Александр Николаевич) стали последними крупными творческими преобразованиями в системе императорских театров. Хотя мелкие чиновные назначения и переназначения происходили постоянно. В 1908 бенефисы в Императорских театрах были ликвидированы.

В 1892—1915 годах при Императорских театрах издавался журнал «Ежегодник императорских театров» — периодическое издание, выпускавшееся Дирекцией императорских театров в Петербурге. Там публиковался обширный справочный материал о репертуаре императорских театров Петербурга и Москвы, данные об актёрах, информация о деятельности Театрально-литературного комитета, хроника. С сезона 1893/94 до сезона 1905/06 выходили приложения (от 1 до 6 в год), в которых помещались статьи, исследования и др. материалы. С 1909 «Е. и. т.» выходил выпусками (7 выпусков в 1909, 8 в 1910, в 1911—14 по 6—7). Редакторами издания были А. Е. Молчанов, С. П. Дягилев, П. П. Гнедич, Н. В. Дризен и др..

Это время совпало с новаторскими театральными идеями, которые вырастали буквально на глазах — новые театрально-драматические эстетики Станиславского, среди прочего отказавшегося от строгой системы актёрских амплуа, Евреинова, чуть позже появились Фореггер, Таиров, Вахтангов… И только Малому театру непозволительны никакие реформы. Тем не менее предреволюционная социальная нестабильность вынуждает чиновников совершать реформы и в Императорских театрах. И вот в 1898 в Москве под руководством режиссёра Малого театра А. П. Ленского при Малом театре был создан Новый Императорский театр для выступлений молодёжной труппы, просуществовавший 9 лет. А. П. Ленский пытался искать новые пути развития театрального искусства, освободить сцену Императорского театра от шаблона и казёнщины, навязываемым чиновниками от искусства. Однако чиновники, как водится, крепко держатся за свои места и не дают ходу новаторству. В 1909 филиал возглавил артист и драматург А. И. Южин. А предреволюционная и революционная (1905—1907 гг.) нестабильность отвлекала государственное внимание от театральных сфер. В 20 в. театральные реформы осуществляли частные театры (МХТ, Мастфор, Камерный театр Таирова, Московская частная опера Мамонтова, Опера С. Зимина и др.). Именно туда стали обращаться со своими произведениями и новаторскими идеями молодые авторы, композиторы, режиссёры, когда отказывали в постановке Императорские театры. Именно так, скажем, произошло с оперой Золотой петушок Римского-Корсакова, которой было отказано в постановке на Императорской сцене, но премьера успешно прошла 24 сентября 1909 года в частном театре С. Зимина, в постановке режиссёра П. С. Оленина, который сам не был сразу принят в московский императорский Большой театр.

Вскоре после Февральской революции Дирекция императорских театров была преобразована в Дирекцию государственных театров (директор Фёдор Батюшков), которая существовала до ноября 1917 года.

Императорские театры России просуществовали до самой революции 1917 года.

См. также

• Репертуар Московского Малого театра
• Репертуар Большого театра, Москва, 1825—1900 гг.

Ссылки

• [bookz.ru/authors/avtor-neizvesten-3/theatre_encicl/page-266-theatre_encicl.html Театральная энциклопедия]

Отрывок, характеризующий Императорские театры Российской империи

– Eh bien, retournez a l'armee, [Ну, так возвращайтесь к армии.] – сказал он, выпрямляясь во весь рост и с ласковым и величественным жестом обращаясь к Мишо, – et dites a nos braves, dites a tous mes bons sujets partout ou vous passerez, que quand je n'aurais plus aucun soldat, je me mettrai moi meme, a la tete de ma chere noblesse, de mes bons paysans et j'userai ainsi jusqu'a la derniere ressource de mon empire. Il m'en offre encore plus que mes ennemis ne pensent, – говорил государь, все более и более воодушевляясь. – Mais si jamais il fut ecrit dans les decrets de la divine providence, – сказал он, подняв свои прекрасные, кроткие и блестящие чувством глаза к небу, – que ma dinastie dut cesser de rogner sur le trone de mes ancetres, alors, apres avoir epuise tous les moyens qui sont en mon pouvoir, je me laisserai croitre la barbe jusqu'ici (государь показал рукой на половину груди), et j'irai manger des pommes de terre avec le dernier de mes paysans plutot, que de signer la honte de ma patrie et de ma chere nation, dont je sais apprecier les sacrifices!.. [Скажите храбрецам нашим, скажите всем моим подданным, везде, где вы проедете, что, когда у меня не будет больше ни одного солдата, я сам стану во главе моих любезных дворян и добрых мужиков и истощу таким образом последние средства моего государства. Они больше, нежели думают мои враги… Но если бы предназначено было божественным провидением, чтобы династия наша перестала царствовать на престоле моих предков, тогда, истощив все средства, которые в моих руках, я отпущу бороду до сих пор и скорее пойду есть один картофель с последним из моих крестьян, нежели решусь подписать позор моей родины и моего дорогого народа, жертвы которого я умею ценить!..] Сказав эти слова взволнованным голосом, государь вдруг повернулся, как бы желая скрыть от Мишо выступившие ему на глаза слезы, и прошел в глубь своего кабинета. Постояв там несколько мгновений, он большими шагами вернулся к Мишо и сильным жестом сжал его руку пониже локтя. Прекрасное, кроткое лицо государя раскраснелось, и глаза горели блеском решимости и гнева.
– Colonel Michaud, n'oubliez pas ce que je vous dis ici; peut etre qu'un jour nous nous le rappellerons avec plaisir… Napoleon ou moi, – сказал государь, дотрогиваясь до груди. – Nous ne pouvons plus regner ensemble. J'ai appris a le connaitre, il ne me trompera plus… [Полковник Мишо, не забудьте, что я вам сказал здесь; может быть, мы когда нибудь вспомним об этом с удовольствием… Наполеон или я… Мы больше не можем царствовать вместе. Я узнал его теперь, и он меня больше не обманет…] – И государь, нахмурившись, замолчал. Услышав эти слова, увидав выражение твердой решимости в глазах государя, Мишо – quoique etranger, mais Russe de c?ur et d'ame – почувствовал себя в эту торжественную минуту – entousiasme par tout ce qu'il venait d'entendre [хотя иностранец, но русский в глубине души… восхищенным всем тем, что он услышал] (как он говорил впоследствии), и он в следующих выражениях изобразил как свои чувства, так и чувства русского народа, которого он считал себя уполномоченным.
– Sire! – сказал он. – Votre Majeste signe dans ce moment la gloire de la nation et le salut de l'Europe! [Государь! Ваше величество подписывает в эту минуту славу народа и спасение Европы!]
Государь наклонением головы отпустил Мишо.


В то время как Россия была до половины завоевана, и жители Москвы бежали в дальние губернии, и ополченье за ополченьем поднималось на защиту отечества, невольно представляется нам, не жившим в то время, что все русские люди от мала до велика были заняты только тем, чтобы жертвовать собою, спасать отечество или плакать над его погибелью. Рассказы, описания того времени все без исключения говорят только о самопожертвовании, любви к отечеству, отчаянье, горе и геройстве русских. В действительности же это так не было. Нам кажется это так только потому, что мы видим из прошедшего один общий исторический интерес того времени и не видим всех тех личных, человеческих интересов, которые были у людей того времени. А между тем в действительности те личные интересы настоящего до такой степени значительнее общих интересов, что из за них никогда не чувствуется (вовсе не заметен даже) интерес общий. Большая часть людей того времени не обращали никакого внимания на общий ход дел, а руководились только личными интересами настоящего. И эти то люди были самыми полезными деятелями того времени.
Те же, которые пытались понять общий ход дел и с самопожертвованием и геройством хотели участвовать в нем, были самые бесполезные члены общества; они видели все навыворот, и все, что они делали для пользы, оказывалось бесполезным вздором, как полки Пьера, Мамонова, грабившие русские деревни, как корпия, щипанная барынями и никогда не доходившая до раненых, и т. п. Даже те, которые, любя поумничать и выразить свои чувства, толковали о настоящем положении России, невольно носили в речах своих отпечаток или притворства и лжи, или бесполезного осуждения и злобы на людей, обвиняемых за то, в чем никто не мог быть виноват. В исторических событиях очевиднее всего запрещение вкушения плода древа познания. Только одна бессознательная деятельность приносит плоды, и человек, играющий роль в историческом событии, никогда не понимает его значения. Ежели он пытается понять его, он поражается бесплодностью.
Значение совершавшегося тогда в России события тем незаметнее было, чем ближе было в нем участие человека. В Петербурге и губернских городах, отдаленных от Москвы, дамы и мужчины в ополченских мундирах оплакивали Россию и столицу и говорили о самопожертвовании и т. п.; но в армии, которая отступала за Москву, почти не говорили и не думали о Москве, и, глядя на ее пожарище, никто не клялся отомстить французам, а думали о следующей трети жалованья, о следующей стоянке, о Матрешке маркитантше и тому подобное…
Николай Ростов без всякой цели самопожертвования, а случайно, так как война застала его на службе, принимал близкое и продолжительное участие в защите отечества и потому без отчаяния и мрачных умозаключений смотрел на то, что совершалось тогда в России. Ежели бы у него спросили, что он думает о теперешнем положении России, он бы сказал, что ему думать нечего, что на то есть Кутузов и другие, а что он слышал, что комплектуются полки, и что, должно быть, драться еще долго будут, и что при теперешних обстоятельствах ему не мудрено года через два получить полк.
По тому, что он так смотрел на дело, он не только без сокрушения о том, что лишается участия в последней борьбе, принял известие о назначении его в командировку за ремонтом для дивизии в Воронеж, но и с величайшим удовольствием, которое он не скрывал и которое весьма хорошо понимали его товарищи.
За несколько дней до Бородинского сражения Николай получил деньги, бумаги и, послав вперед гусар, на почтовых поехал в Воронеж.
Только тот, кто испытал это, то есть пробыл несколько месяцев не переставая в атмосфере военной, боевой жизни, может понять то наслаждение, которое испытывал Николай, когда он выбрался из того района, до которого достигали войска своими фуражировками, подвозами провианта, гошпиталями; когда он, без солдат, фур, грязных следов присутствия лагеря, увидал деревни с мужиками и бабами, помещичьи дома, поля с пасущимся скотом, станционные дома с заснувшими смотрителями. Он почувствовал такую радость, как будто в первый раз все это видел. В особенности то, что долго удивляло и радовало его, – это были женщины, молодые, здоровые, за каждой из которых не было десятка ухаживающих офицеров, и женщины, которые рады и польщены были тем, что проезжий офицер шутит с ними.
В самом веселом расположении духа Николай ночью приехал в Воронеж в гостиницу, заказал себе все то, чего он долго лишен был в армии, и на другой день, чисто начисто выбрившись и надев давно не надеванную парадную форму, поехал являться к начальству.
Начальник ополчения был статский генерал, старый человек, который, видимо, забавлялся своим военным званием и чином. Он сердито (думая, что в этом военное свойство) принял Николая и значительно, как бы имея на то право и как бы обсуживая общий ход дела, одобряя и не одобряя, расспрашивал его. Николай был так весел, что ему только забавно было это.
От начальника ополчения он поехал к губернатору. Губернатор был маленький живой человечек, весьма ласковый и простой. Он указал Николаю на те заводы, в которых он мог достать лошадей, рекомендовал ему барышника в городе и помещика за двадцать верст от города, у которых были лучшие лошади, и обещал всякое содействие.
– Вы графа Ильи Андреевича сын? Моя жена очень дружна была с вашей матушкой. По четвергам у меня собираются; нынче четверг, милости прошу ко мне запросто, – сказал губернатор, отпуская его.
Прямо от губернатора Николай взял перекладную и, посадив с собою вахмистра, поскакал за двадцать верст на завод к помещику. Все в это первое время пребывания его в Воронеже было для Николая весело и легко, и все, как это бывает, когда человек сам хорошо расположен, все ладилось и спорилось.
Помещик, к которому приехал Николай, был старый кавалерист холостяк, лошадиный знаток, охотник, владетель коверной, столетней запеканки, старого венгерского и чудных лошадей.
Николай в два слова купил за шесть тысяч семнадцать жеребцов на подбор (как он говорил) для казового конца своего ремонта. Пообедав и выпив немножко лишнего венгерского, Ростов, расцеловавшись с помещиком, с которым он уже сошелся на «ты», по отвратительной дороге, в самом веселом расположении духа, поскакал назад, беспрестанно погоняя ямщика, с тем чтобы поспеть на вечер к губернатору.
Переодевшись, надушившись и облив голову холодной подои, Николай хотя несколько поздно, но с готовой фразой: vaut mieux tard que jamais, [лучше поздно, чем никогда,] явился к губернатору.
Это был не бал, и не сказано было, что будут танцевать; но все знали, что Катерина Петровна будет играть на клавикордах вальсы и экосезы и что будут танцевать, и все, рассчитывая на это, съехались по бальному.
Губернская жизнь в 1812 году была точно такая же, как и всегда, только с тою разницею, что в городе было оживленнее по случаю прибытия многих богатых семей из Москвы и что, как и во всем, что происходило в то время в России, была заметна какая то особенная размашистость – море по колено, трын трава в жизни, да еще в том, что тот пошлый разговор, который необходим между людьми и который прежде велся о погоде и об общих знакомых, теперь велся о Москве, о войске и Наполеоне.
Общество, собранное у губернатора, было лучшее общество Воронежа.
Дам было очень много, было несколько московских знакомых Николая; но мужчин не было никого, кто бы сколько нибудь мог соперничать с георгиевским кавалером, ремонтером гусаром и вместе с тем добродушным и благовоспитанным графом Ростовым. В числе мужчин был один пленный итальянец – офицер французской армии, и Николай чувствовал, что присутствие этого пленного еще более возвышало значение его – русского героя. Это был как будто трофей. Николай чувствовал это, и ему казалось, что все так же смотрели на итальянца, и Николай обласкал этого офицера с достоинством и воздержностью.
Как только вошел Николай в своей гусарской форме, распространяя вокруг себя запах духов и вина, и сам сказал и слышал несколько раз сказанные ему слова: vaut mieux tard que jamais, его обступили; все взгляды обратились на него, и он сразу почувствовал, что вступил в подобающее ему в губернии и всегда приятное, но теперь, после долгого лишения, опьянившее его удовольствием положение всеобщего любимца. Не только на станциях, постоялых дворах и в коверной помещика были льстившиеся его вниманием служанки; но здесь, на вечере губернатора, было (как показалось Николаю) неисчерпаемое количество молоденьких дам и хорошеньких девиц, которые с нетерпением только ждали того, чтобы Николай обратил на них внимание. Дамы и девицы кокетничали с ним, и старушки с первого дня уже захлопотали о том, как бы женить и остепенить этого молодца повесу гусара. В числе этих последних была сама жена губернатора, которая приняла Ростова, как близкого родственника, и называла его «Nicolas» и «ты».
Катерина Петровна действительно стала играть вальсы и экосезы, и начались танцы, в которых Николай еще более пленил своей ловкостью все губернское общество. Он удивил даже всех своей особенной, развязной манерой в танцах. Николай сам был несколько удивлен своей манерой танцевать в этот вечер. Он никогда так не танцевал в Москве и счел бы даже неприличным и mauvais genre [дурным тоном] такую слишком развязную манеру танца; но здесь он чувствовал потребность удивить их всех чем нибудь необыкновенным, чем нибудь таким, что они должны были принять за обыкновенное в столицах, но неизвестное еще им в провинции.
Во весь вечер Николай обращал больше всего внимания на голубоглазую, полную и миловидную блондинку, жену одного из губернских чиновников. С тем наивным убеждением развеселившихся молодых людей, что чужие жены сотворены для них, Ростов не отходил от этой дамы и дружески, несколько заговорщически, обращался с ее мужем, как будто они хотя и не говорили этого, но знали, как славно они сойдутся – то есть Николай с женой этого мужа. Муж, однако, казалось, не разделял этого убеждения и старался мрачно обращаться с Ростовым. Но добродушная наивность Николая была так безгранична, что иногда муж невольно поддавался веселому настроению духа Николая. К концу вечера, однако, по мере того как лицо жены становилось все румянее и оживленнее, лицо ее мужа становилось все грустнее и бледнее, как будто доля оживления была одна на обоих, и по мере того как она увеличивалась в жене, она уменьшалась в муже.


Николай, с несходящей улыбкой на лице, несколько изогнувшись на кресле, сидел, близко наклоняясь над блондинкой и говоря ей мифологические комплименты.
Переменяя бойко положение ног в натянутых рейтузах, распространяя от себя запах духов и любуясь и своей дамой, и собою, и красивыми формами своих ног под натянутыми кичкирами, Николай говорил блондинке, что он хочет здесь, в Воронеже, похитить одну даму.
– Какую же?
– Прелестную, божественную. Глаза у ней (Николай посмотрел на собеседницу) голубые, рот – кораллы, белизна… – он глядел на плечи, – стан – Дианы…
Муж подошел к ним и мрачно спросил у жены, о чем она говорит.
– А! Никита Иваныч, – сказал Николай, учтиво вставая. И, как бы желая, чтобы Никита Иваныч принял участие в его шутках, он начал и ему сообщать свое намерение похитить одну блондинку.
Муж улыбался угрюмо, жена весело. Добрая губернаторша с неодобрительным видом подошла к ним.
– Анна Игнатьевна хочет тебя видеть, Nicolas, – сказала она, таким голосом выговаривая слова: Анна Игнатьевна, что Ростову сейчас стало понятно, что Анна Игнатьевна очень важная дама. – Пойдем, Nicolas. Ведь ты позволил мне так называть тебя?
– О да, ma tante. Кто же это?
– Анна Игнатьевна Мальвинцева. Она слышала о тебе от своей племянницы, как ты спас ее… Угадаешь?..
– Мало ли я их там спасал! – сказал Николай.
– Ее племянницу, княжну Болконскую. Она здесь, в Воронеже, с теткой. Ого! как покраснел! Что, или?..
– И не думал, полноте, ma tante.
– Ну хорошо, хорошо. О! какой ты!
Губернаторша подводила его к высокой и очень толстой старухе в голубом токе, только что кончившей свою карточную партию с самыми важными лицами в городе. Это была Мальвинцева, тетка княжны Марьи по матери, богатая бездетная вдова, жившая всегда в Воронеже. Она стояла, рассчитываясь за карты, когда Ростов подошел к ней. Она строго и важно прищурилась, взглянула на него и продолжала бранить генерала, выигравшего у нее.
– Очень рада, мой милый, – сказала она, протянув ему руку. – Милости прошу ко мне.
Поговорив о княжне Марье и покойнике ее отце, которого, видимо, не любила Мальвинцева, и расспросив о том, что Николай знал о князе Андрее, который тоже, видимо, не пользовался ее милостями, важная старуха отпустила его, повторив приглашение быть у нее.
Николай обещал и опять покраснел, когда откланивался Мальвинцевой. При упоминании о княжне Марье Ростов испытывал непонятное для него самого чувство застенчивости, даже страха.
Отходя от Мальвинцевой, Ростов хотел вернуться к танцам, но маленькая губернаторша положила свою пухленькую ручку на рукав Николая и, сказав, что ей нужно поговорить с ним, повела его в диванную, из которой бывшие в ней вышли тотчас же, чтобы не мешать губернаторше.
– Знаешь, mon cher, – сказала губернаторша с серьезным выражением маленького доброго лица, – вот это тебе точно партия; хочешь, я тебя сосватаю?
– Кого, ma tante? – спросил Николай.
– Княжну сосватаю. Катерина Петровна говорит, что Лили, а по моему, нет, – княжна. Хочешь? Я уверена, твоя maman благодарить будет. Право, какая девушка, прелесть! И она совсем не так дурна.
– Совсем нет, – как бы обидевшись, сказал Николай. – Я, ma tante, как следует солдату, никуда не напрашиваюсь и ни от чего не отказываюсь, – сказал Ростов прежде, чем он успел подумать о том, что он говорит.
– Так помни же: это не шутка.
– Какая шутка!
– Да, да, – как бы сама с собою говоря, сказала губернаторша. – А вот что еще, mon cher, entre autres. Vous etes trop assidu aupres de l'autre, la blonde. [мой друг. Ты слишком ухаживаешь за той, за белокурой.] Муж уж жалок, право…
– Ах нет, мы с ним друзья, – в простоте душевной сказал Николай: ему и в голову не приходило, чтобы такое веселое для него препровождение времени могло бы быть для кого нибудь не весело.
«Что я за глупость сказал, однако, губернаторше! – вдруг за ужином вспомнилось Николаю. – Она точно сватать начнет, а Соня?..» И, прощаясь с губернаторшей, когда она, улыбаясь, еще раз сказала ему: «Ну, так помни же», – он отвел ее в сторону:
– Но вот что, по правде вам сказать, ma tante…
– Что, что, мой друг; пойдем вот тут сядем.
Николай вдруг почувствовал желание и необходимость рассказать все свои задушевные мысли (такие, которые и не рассказал бы матери, сестре, другу) этой почти чужой женщине. Николаю потом, когда он вспоминал об этом порыве ничем не вызванной, необъяснимой откровенности, которая имела, однако, для него очень важные последствия, казалось (как это и кажется всегда людям), что так, глупый стих нашел; а между тем этот порыв откровенности, вместе с другими мелкими событиями, имел для него и для всей семьи огромные последствия.
– Вот что, ma tante. Maman меня давно женить хочет на богатой, но мне мысль одна эта противна, жениться из за денег.
– О да, понимаю, – сказала губернаторша.
– Но княжна Болконская, это другое дело; во первых, я вам правду скажу, она мне очень нравится, она по сердцу мне, и потом, после того как я ее встретил в таком положении, так странно, мне часто в голову приходило что это судьба. Особенно подумайте: maman давно об этом думала, но прежде мне ее не случалось встречать, как то все так случалось: не встречались. И во время, когда Наташа была невестой ее брата, ведь тогда мне бы нельзя было думать жениться на ней. Надо же, чтобы я ее встретил именно тогда, когда Наташина свадьба расстроилась, ну и потом всё… Да, вот что. Я никому не говорил этого и не скажу. А вам только.
Губернаторша пожала его благодарно за локоть.
– Вы знаете Софи, кузину? Я люблю ее, я обещал жениться и женюсь на ней… Поэтому вы видите, что про это не может быть и речи, – нескладно и краснея говорил Николай.
– Mon cher, mon cher, как же ты судишь? Да ведь у Софи ничего нет, а ты сам говорил, что дела твоего папа очень плохи. А твоя maman? Это убьет ее, раз. Потом Софи, ежели она девушка с сердцем, какая жизнь для нее будет? Мать в отчаянии, дела расстроены… Нет, mon cher, ты и Софи должны понять это.
Николай молчал. Ему приятно было слышать эти выводы.
– Все таки, ma tante, этого не может быть, – со вздохом сказал он, помолчав немного. – Да пойдет ли еще за меня княжна? и опять, она теперь в трауре. Разве можно об этом думать?
– Да разве ты думаешь, что я тебя сейчас и женю. Il y a maniere et maniere, [На все есть манера.] – сказала губернаторша.
– Какая вы сваха, ma tante… – сказал Nicolas, целуя ее пухлую ручку.


Приехав в Москву после своей встречи с Ростовым, княжна Марья нашла там своего племянника с гувернером и письмо от князя Андрея, который предписывал им их маршрут в Воронеж, к тетушке Мальвинцевой. Заботы о переезде, беспокойство о брате, устройство жизни в новом доме, новые лица, воспитание племянника – все это заглушило в душе княжны Марьи то чувство как будто искушения, которое мучило ее во время болезни и после кончины ее отца и в особенности после встречи с Ростовым. Она была печальна. Впечатление потери отца, соединявшееся в ее душе с погибелью России, теперь, после месяца, прошедшего с тех пор в условиях покойной жизни, все сильнее и сильнее чувствовалось ей. Она была тревожна: мысль об опасностях, которым подвергался ее брат – единственный близкий человек, оставшийся у нее, мучила ее беспрестанно. Она была озабочена воспитанием племянника, для которого она чувствовала себя постоянно неспособной; но в глубине души ее было согласие с самой собою, вытекавшее из сознания того, что она задавила в себе поднявшиеся было, связанные с появлением Ростова, личные мечтания и надежды.
Когда на другой день после своего вечера губернаторша приехала к Мальвинцевой и, переговорив с теткой о своих планах (сделав оговорку о том, что, хотя при теперешних обстоятельствах нельзя и думать о формальном сватовстве, все таки можно свести молодых людей, дать им узнать друг друга), и когда, получив одобрение тетки, губернаторша при княжне Марье заговорила о Ростове, хваля его и рассказывая, как он покраснел при упоминании о княжне, – княжна Марья испытала не радостное, но болезненное чувство: внутреннее согласие ее не существовало более, и опять поднялись желания, сомнения, упреки и надежды.
В те два дня, которые прошли со времени этого известия и до посещения Ростова, княжна Марья не переставая думала о том, как ей должно держать себя в отношении Ростова. То она решала, что она не выйдет в гостиную, когда он приедет к тетке, что ей, в ее глубоком трауре, неприлично принимать гостей; то она думала, что это будет грубо после того, что он сделал для нее; то ей приходило в голову, что ее тетка и губернаторша имеют какие то виды на нее и Ростова (их взгляды и слова иногда, казалось, подтверждали это предположение); то она говорила себе, что только она с своей порочностью могла думать это про них: не могли они не помнить, что в ее положении, когда еще она не сняла плерезы, такое сватовство было бы оскорбительно и ей, и памяти ее отца. Предполагая, что она выйдет к нему, княжна Марья придумывала те слова, которые он скажет ей и которые она скажет ему; и то слова эти казались ей незаслуженно холодными, то имеющими слишком большое значение. Больше же всего она при свидании с ним боялась за смущение, которое, она чувствовала, должно было овладеть ею и выдать ее, как скоро она его увидит.
Но когда, в воскресенье после обедни, лакей доложил в гостиной, что приехал граф Ростов, княжна не выказала смущения; только легкий румянец выступил ей на щеки, и глаза осветились новым, лучистым светом.
– Вы его видели, тетушка? – сказала княжна Марья спокойным голосом, сама не зная, как это она могла быть так наружно спокойна и естественна.
Когда Ростов вошел в комнату, княжна опустила на мгновенье голову, как бы предоставляя время гостю поздороваться с теткой, и потом, в самое то время, как Николай обратился к ней, она подняла голову и блестящими глазами встретила его взгляд. Полным достоинства и грации движением она с радостной улыбкой приподнялась, протянула ему свою тонкую, нежную руку и заговорила голосом, в котором в первый раз звучали новые, женские грудные звуки. M lle Bourienne, бывшая в гостиной, с недоумевающим удивлением смотрела на княжну Марью. Самая искусная кокетка, она сама не могла бы лучше маневрировать при встрече с человеком, которому надо было понравиться.
«Или ей черное так к лицу, или действительно она так похорошела, и я не заметила. И главное – этот такт и грация!» – думала m lle Bourienne.
Ежели бы княжна Марья в состоянии была думать в эту минуту, она еще более, чем m lle Bourienne, удивилась бы перемене, происшедшей в ней. С той минуты как она увидала это милое, любимое лицо, какая то новая сила жизни овладела ею и заставляла ее, помимо ее воли, говорить и действовать. Лицо ее, с того времени как вошел Ростов, вдруг преобразилось. Как вдруг с неожиданной поражающей красотой выступает на стенках расписного и резного фонаря та сложная искусная художественная работа, казавшаяся прежде грубою, темною и бессмысленною, когда зажигается свет внутри: так вдруг преобразилось лицо княжны Марьи. В первый раз вся та чистая духовная внутренняя работа, которою она жила до сих пор, выступила наружу. Вся ее внутренняя, недовольная собой работа, ее страдания, стремление к добру, покорность, любовь, самопожертвование – все это светилось теперь в этих лучистых глазах, в тонкой улыбке, в каждой черте ее нежного лица.
Ростов увидал все это так же ясно, как будто он знал всю ее жизнь. Он чувствовал, что существо, бывшее перед ним, было совсем другое, лучшее, чем все те, которые он встречал до сих пор, и лучшее, главное, чем он сам.
Разговор был самый простой и незначительный. Они говорили о войне, невольно, как и все, преувеличивая свою печаль об этом событии, говорили о последней встрече, причем Николай старался отклонять разговор на другой предмет, говорили о доброй губернаторше, о родных Николая и княжны Марьи.
Княжна Марья не говорила о брате, отвлекая разговор на другой предмет, как только тетка ее заговаривала об Андрее. Видно было, что о несчастиях России она могла говорить притворно, но брат ее был предмет, слишком близкий ее сердцу, и она не хотела и не могла слегка говорить о нем. Николай заметил это, как он вообще с несвойственной ему проницательной наблюдательностью замечал все оттенки характера княжны Марьи, которые все только подтверждали его убеждение, что она была совсем особенное и необыкновенное существо. Николай, точно так же, как и княжна Марья, краснел и смущался, когда ему говорили про княжну и даже когда он думал о ней, но в ее присутствии чувствовал себя совершенно свободным и говорил совсем не то, что он приготавливал, а то, что мгновенно и всегда кстати приходило ему в голову.
Во время короткого визита Николая, как и всегда, где есть дети, в минуту молчания Николай прибег к маленькому сыну князя Андрея, лаская его и спрашивая, хочет ли он быть гусаром? Он взял на руки мальчика, весело стал вертеть его и оглянулся на княжну Марью. Умиленный, счастливый и робкий взгляд следил за любимым ею мальчиком на руках любимого человека. Николай заметил и этот взгляд и, как бы поняв его значение, покраснел от удовольствия и добродушно весело стал целовать мальчика.
Княжна Марья не выезжала по случаю траура, а Николай не считал приличным бывать у них; но губернаторша все таки продолжала свое дело сватовства и, передав Николаю то лестное, что сказала про него княжна Марья, и обратно, настаивала на том, чтобы Ростов объяснился с княжной Марьей. Для этого объяснения она устроила свиданье между молодыми людьми у архиерея перед обедней.
Хотя Ростов и сказал губернаторше, что он не будет иметь никакого объяснения с княжной Марьей, но он обещался приехать.
Как в Тильзите Ростов не позволил себе усомниться в том, хорошо ли то, что признано всеми хорошим, точно так же и теперь, после короткой, но искренней борьбы между попыткой устроить свою жизнь по своему разуму и смиренным подчинением обстоятельствам, он выбрал последнее и предоставил себя той власти, которая его (он чувствовал) непреодолимо влекла куда то. Он знал, что, обещав Соне, высказать свои чувства княжне Марье было бы то, что он называл подлость. И он знал, что подлости никогда не сделает. Но он знал тоже (и не то, что знал, а в глубине души чувствовал), что, отдаваясь теперь во власть обстоятельств и людей, руководивших им, он не только не делает ничего дурного, но делает что то очень, очень важное, такое важное, чего он еще никогда не делал в жизни.
После его свиданья с княжной Марьей, хотя образ жизни его наружно оставался тот же, но все прежние удовольствия потеряли для него свою прелесть, и он часто думал о княжне Марье; но он никогда не думал о ней так, как он без исключения думал о всех барышнях, встречавшихся ему в свете, не так, как он долго и когда то с восторгом думал о Соне. О всех барышнях, как и почти всякий честный молодой человек, он думал как о будущей жене, примеривал в своем воображении к ним все условия супружеской жизни: белый капот, жена за самоваром, женина карета, ребятишки, maman и papa, их отношения с ней и т. д., и т. д., и эти представления будущего доставляли ему удовольствие; но когда он думал о княжне Марье, на которой его сватали, он никогда не мог ничего представить себе из будущей супружеской жизни. Ежели он и пытался, то все выходило нескладно и фальшиво. Ему только становилось жутко.


Страшное известие о Бородинском сражении, о наших потерях убитыми и ранеными, а еще более страшное известие о потере Москвы были получены в Воронеже в половине сентября. Княжна Марья, узнав только из газет о ране брата и не имея о нем никаких определенных сведений, собралась ехать отыскивать князя Андрея, как слышал Николай (сам же он не видал ее).
Получив известие о Бородинском сражении и об оставлении Москвы, Ростов не то чтобы испытывал отчаяние, злобу или месть и тому подобные чувства, но ему вдруг все стало скучно, досадно в Воронеже, все как то совестно и неловко. Ему казались притворными все разговоры, которые он слышал; он не знал, как судить про все это, и чувствовал, что только в полку все ему опять станет ясно. Он торопился окончанием покупки лошадей и часто несправедливо приходил в горячность с своим слугой и вахмистром.
Несколько дней перед отъездом Ростова в соборе было назначено молебствие по случаю победы, одержанной русскими войсками, и Николай поехал к обедне. Он стал несколько позади губернатора и с служебной степенностью, размышляя о самых разнообразных предметах, выстоял службу. Когда молебствие кончилось, губернаторша подозвала его к себе.
– Ты видел княжну? – сказала она, головой указывая на даму в черном, стоявшую за клиросом.
Николай тотчас же узнал княжну Марью не столько по профилю ее, который виднелся из под шляпы, сколько по тому чувству осторожности, страха и жалости, которое тотчас же охватило его. Княжна Марья, очевидно погруженная в свои мысли, делала последние кресты перед выходом из церкви.
Николай с удивлением смотрел на ее лицо. Это было то же лицо, которое он видел прежде, то же было в нем общее выражение тонкой, внутренней, духовной работы; но теперь оно было совершенно иначе освещено. Трогательное выражение печали, мольбы и надежды было на нем. Как и прежде бывало с Николаем в ее присутствии, он, не дожидаясь совета губернаторши подойти к ней, не спрашивая себя, хорошо ли, прилично ли или нет будет его обращение к ней здесь, в церкви, подошел к ней и сказал, что он слышал о ее горе и всей душой соболезнует ему. Едва только она услыхала его голос, как вдруг яркий свет загорелся в ее лице, освещая в одно и то же время и печаль ее, и радость.
– Я одно хотел вам сказать, княжна, – сказал Ростов, – это то, что ежели бы князь Андрей Николаевич не был бы жив, то, как полковой командир, в газетах это сейчас было бы объявлено.
Княжна смотрела на него, не понимая его слов, но радуясь выражению сочувствующего страдания, которое было в его лице.
– И я столько примеров знаю, что рана осколком (в газетах сказано гранатой) бывает или смертельна сейчас же, или, напротив, очень легкая, – говорил Николай. – Надо надеяться на лучшее, и я уверен…
Княжна Марья перебила его.
– О, это было бы так ужа… – начала она и, не договорив от волнения, грациозным движением (как и все, что она делала при нем) наклонив голову и благодарно взглянув на него, пошла за теткой.
Вечером этого дня Николай никуда не поехал в гости и остался дома, с тем чтобы покончить некоторые счеты с продавцами лошадей. Когда он покончил дела, было уже поздно, чтобы ехать куда нибудь, но было еще рано, чтобы ложиться спать, и Николай долго один ходил взад и вперед по комнате, обдумывая свою жизнь, что с ним редко случалось.
Княжна Марья произвела на него приятное впечатление под Смоленском. То, что он встретил ее тогда в таких особенных условиях, и то, что именно на нее одно время его мать указывала ему как на богатую партию, сделали то, что он обратил на нее особенное внимание. В Воронеже, во время его посещения, впечатление это было не только приятное, но сильное. Николай был поражен той особенной, нравственной красотой, которую он в этот раз заметил в ней. Однако он собирался уезжать, и ему в голову не приходило пожалеть о том, что уезжая из Воронежа, он лишается случая видеть княжну. Но нынешняя встреча с княжной Марьей в церкви (Николай чувствовал это) засела ему глубже в сердце, чем он это предвидел, и глубже, чем он желал для своего спокойствия. Это бледное, тонкое, печальное лицо, этот лучистый взгляд, эти тихие, грациозные движения и главное – эта глубокая и нежная печаль, выражавшаяся во всех чертах ее, тревожили его и требовали его участия. В мужчинах Ростов терпеть не мог видеть выражение высшей, духовной жизни (оттого он не любил князя Андрея), он презрительно называл это философией, мечтательностью; но в княжне Марье, именно в этой печали, выказывавшей всю глубину этого чуждого для Николая духовного мира, он чувствовал неотразимую привлекательность.