Император Александр III (линкор)
«Император Александр III» — линкор-дредноут[уточнить] Русского Императорского военно-морского флота типа «Императрица Мария».
Содержание
История
Строительство
11 июня 1911 года заложен на заводе «Руссуд» в Николаеве одновременно с однотипными линкорами «Императрица Мария» и «Императрица Екатерина Великая». Строитель — Л. Л. Коромальди. Спущен на воду 2 апреля 1914 года. В начале 1917 года прошёл испытания и вошёл в состав Черноморского флота. После февральской революции переименован в «Волю».
Первая мировая война
В октябре 1917 года крейсеровал у турецких берегов. В ноябре 1917 выходил в море на перехват турецкого крейсера «Мидилли». В декабре осуществлял эвакуацию частей 127-й пехотной дивизии с турецкого фронта.
Перешёл на сторону большевиков в декабре того же года[1]. Принимал активное участие на стороне большевиков в боях за Одессу в январе 1918 года. 29 апреля 1918 поднял украинский флаг, однако, когда выяснилось, что наступление немцев продолжается, он был спущен. 1 мая 1918 перешёл из Севастополя под Андреевским флагом в Новороссийск, вместе с некоторыми другими кораблями Черноморского флота.
Интервенция
После заключения Брестского мира (март 1918) германское правительство потребовало от большевиков перевести корабли в Севастополь, находившийся под немецким контролем. Ленин приказал затопить корабли, послав для выполнения этого приказа в Новороссийск Фёдора Раскольникова. На кораблях черноморского флота шли непрерывные митинги для обсуждения судьбы кораблей и массовое дезертирство. На «Воле» после очередного бурного митинга большинством голосов решили вернуться в Севастополь.
Кораблём распоряжалась германская оккупационная администрация. С уходом из Севастополя германских войск, на «Воле» и других кораблях 24 ноября 1918 вновь подняли Андреевские флаги, но явившиеся вместо немцев недавние союзники — англичане и французы — захватили корабли и под английским флагом и с английской командой отправили их в турецкий порт Измир.
Гражданская война
В августе 1919 года «Воля» и ряд других кораблей вновь под Андреевскими флагами вернулись во вторично освобожденный Добровольческой армией Севастополь. Линкор был переименован в «Генерал Алексеев» (в честь М. В. Алексеева) и возглавил Белый Черноморский флот. Участвовал в боевых операциях Белой армии против занятого красными побережья Днепро-Бугского лимана. С Тендровского рейда корабль вёл артиллерийские дуэли с очаковскими батареями Красной армии, отражал атаки их самолётов.
Флагман Белого флота (1920—1924)
14 ноября 1920 года «Генерал Алексеев», в составе Русской эскадры, возглавил караван кораблей, эвакуировавший белых из Крыма в Константинополь. В декабре дредноут, в качестве флагмана остатков белого флота, пришел в Бизерту, французскую военно-морскую базу в Тунисе (Северная Африка). 29 декабря 1920 в Бизерте корабли русской эскадры были интернированы Францией. В бухте-озере, соединённой с морем глубоководным естественным каналом, русские корабли стояли на якорях в течение 4 лет. До конца 1924 года на палубах шла служба, на тёплом ветру колыхались полотнища андреевских флагов и крестчатые гюйсы.
В 1924 году французский министр иностранных дел Эдуард Эррио, установил дипломатические отношения с СССР. 30 октября 1924 года, после признания правительством Франции Советского правительства, русская эскадра была официально расформирована и флаги на русских кораблях были спущены. На дредноуте Русский военно-морской флаг был спущен 30 ноября 1924 года.
Гибель корабля
В конце 1924 года академик А. Н. Крылов возглавил советскую комиссию, целью которой являлась подготовка соединения русских кораблей к возвращению на Чёрное море. В состав комиссии был включён командующий русской эскадрой адмирал М. А. Беренс. В конце декабря 1924 года советская техническая комиссия во главе с академиком Крыловым прибыла в Бизерту, где составила список кораблей, подлежащих передачи СССР.
Знаменитый кораблестроитель увидя вновь свои корабли (дредноут и эсминцы), проектирование которых осуществлялось при его активном участии, не отказал себе в удовольствии прочесть сопровождающим его французским морякам небольшую лекцию о их превосходных боевых качествах. Тогда французов особенно заинтересовал дредноут… Лекция удалась и вероятно сыграла свою роль… Советская миссия не удалась по «политическим» причинам. Дредноут был формально передан во владение СССР представителям советской власти, Крылову и Беренсу. Но планам возвращения корабля на родину помешали политические обстоятельства. В Западной Европе поднялась волна протестов[кого?] против выполнения франко-советской договоренности по части передачи эскадры. В итоге Франция уклонилась от выполнения соглашения по флоту.
Таким образом, посланная в Бизерту советская техническая комиссия свою задачу не выполнила и (по согласованию с руководством СССР) констатировала, что линкор «Генерал Алексеев», как и остальные корабли, к тому времени, якобы, проржавел настолько, что их ремонт не оправдал бы себя… Данное заключение советской миссии имело под собой явный политический подтекст, чтобы не портить только-только установленных дипломатических отношений с Францией (ведь за четыре года стоянки на якоре русский дредноут никак не мог проржаветь!).
В 1936 году русский дредноут был уведен в Брест (Франция) где в процессе разборки на металл его конструкция была исследована французскими кораблестроителями.
Орудия русского линкора французы сохранили, и в 1940 году они, в качестве трофея, были захвачены немцами.
В 1944 году четыре орудия немцы установили на батарее «Миус», на острове Джерси в Ла-Манше, являющемся одним из укреплённых пунктов «Атлантического вала». Ещё три орудия немцы передали Финляндии, для восстанавливаемой батареи на полуострове Ханко. В сентябре 1944 года, после подписания соглашения о перемирии с Финляндией, батарея была возвращена СССР и состояла на вооружении. А на батарее «Миус» орудия простояли до окончательного их демонтажа в 1951 году.
Наследство линкора «Император Александр III»
Башни главного калибра
Устройство башен линкора «Император Александр III» повлияло на разработку конструкций башен новых французских линкоров типа «Дюнкерк».
Орудия в Финляндии
12 305-мм орудий линкора хранились в арсенале в Бизерте и в 1940 году были предложены немцами[уточнить] Финляндии, а после проведения переговоров просто подарены. Но финны получили только восемь орудий, которые были использованы Финляндией для береговых батарей на островах Макилуото и Куйвисаари.
В конце Великой Отечественной войны некоторые из этих орудий были переданы Советскому Союзу и использованы для оборудования советских береговых батарей. В настоящее время одно из орудий, поставленных на специальное железнодорожное шасси, находится в форте Красная горка, другое выставлено в железнодорожном музее на Варшавском вокзале в Санкт-Петербурге, а третье экспонируется в музее на Поклонной горе в Москве.
Орудия на «Атлантическом вале»
Четыре орудия не успели прибыть в Финляндию и были захвачены немцами, которые использовали их для оборудования батареи Мирус Атлантического вала.
Распространенное заблуждение, что в 1957 году два из этих 305-мм орудий были использованы при съемках приключенческого фильма «Пушки острова Навароне».
См. также
Напишите отзыв о статье "Император Александр III (линкор)"
Примечания
Литература
- Р. М. Мельников. Линейные корабли типа «Императрица Мария».
- Н. Р. Гутан. От Севастополя до Новороссийска.
| ||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Император Александр III (линкор)
– Это было бы хорошо, – сказала она. – Я ничего не хотела и не хочу.Она сбросила свою собачку с колен и оправила складки платья.
– Вот благодарность, вот признательность людям, которые всем пожертвовали для него, – сказала она. – Прекрасно! Очень хорошо! Мне ничего не нужно, князь.
– Да, но ты не одна, у тебя сестры, – ответил князь Василий.
Но княжна не слушала его.
– Да, я это давно знала, но забыла, что, кроме низости, обмана, зависти, интриг, кроме неблагодарности, самой черной неблагодарности, я ничего не могла ожидать в этом доме…
– Знаешь ли ты или не знаешь, где это завещание? – спрашивал князь Василий еще с большим, чем прежде, подергиванием щек.
– Да, я была глупа, я еще верила в людей и любила их и жертвовала собой. А успевают только те, которые подлы и гадки. Я знаю, чьи это интриги.
Княжна хотела встать, но князь удержал ее за руку. Княжна имела вид человека, вдруг разочаровавшегося во всем человеческом роде; она злобно смотрела на своего собеседника.
– Еще есть время, мой друг. Ты помни, Катишь, что всё это сделалось нечаянно, в минуту гнева, болезни, и потом забыто. Наша обязанность, моя милая, исправить его ошибку, облегчить его последние минуты тем, чтобы не допустить его сделать этой несправедливости, не дать ему умереть в мыслях, что он сделал несчастными тех людей…
– Тех людей, которые всем пожертвовали для него, – подхватила княжна, порываясь опять встать, но князь не пустил ее, – чего он никогда не умел ценить. Нет, mon cousin, – прибавила она со вздохом, – я буду помнить, что на этом свете нельзя ждать награды, что на этом свете нет ни чести, ни справедливости. На этом свете надо быть хитрою и злою.
– Ну, voyons, [послушай,] успокойся; я знаю твое прекрасное сердце.
– Нет, у меня злое сердце.
– Я знаю твое сердце, – повторил князь, – ценю твою дружбу и желал бы, чтобы ты была обо мне того же мнения. Успокойся и parlons raison, [поговорим толком,] пока есть время – может, сутки, может, час; расскажи мне всё, что ты знаешь о завещании, и, главное, где оно: ты должна знать. Мы теперь же возьмем его и покажем графу. Он, верно, забыл уже про него и захочет его уничтожить. Ты понимаешь, что мое одно желание – свято исполнить его волю; я затем только и приехал сюда. Я здесь только затем, чтобы помогать ему и вам.
– Теперь я всё поняла. Я знаю, чьи это интриги. Я знаю, – говорила княжна.
– Hе в том дело, моя душа.
– Это ваша protegee, [любимица,] ваша милая княгиня Друбецкая, Анна Михайловна, которую я не желала бы иметь горничной, эту мерзкую, гадкую женщину.
– Ne perdons point de temps. [Не будем терять время.]
– Ax, не говорите! Прошлую зиму она втерлась сюда и такие гадости, такие скверности наговорила графу на всех нас, особенно Sophie, – я повторить не могу, – что граф сделался болен и две недели не хотел нас видеть. В это время, я знаю, что он написал эту гадкую, мерзкую бумагу; но я думала, что эта бумага ничего не значит.
– Nous у voila, [В этом то и дело.] отчего же ты прежде ничего не сказала мне?
– В мозаиковом портфеле, который он держит под подушкой. Теперь я знаю, – сказала княжна, не отвечая. – Да, ежели есть за мной грех, большой грех, то это ненависть к этой мерзавке, – почти прокричала княжна, совершенно изменившись. – И зачем она втирается сюда? Но я ей выскажу всё, всё. Придет время!
В то время как такие разговоры происходили в приемной и в княжниной комнатах, карета с Пьером (за которым было послано) и с Анной Михайловной (которая нашла нужным ехать с ним) въезжала во двор графа Безухого. Когда колеса кареты мягко зазвучали по соломе, настланной под окнами, Анна Михайловна, обратившись к своему спутнику с утешительными словами, убедилась в том, что он спит в углу кареты, и разбудила его. Очнувшись, Пьер за Анною Михайловной вышел из кареты и тут только подумал о том свидании с умирающим отцом, которое его ожидало. Он заметил, что они подъехали не к парадному, а к заднему подъезду. В то время как он сходил с подножки, два человека в мещанской одежде торопливо отбежали от подъезда в тень стены. Приостановившись, Пьер разглядел в тени дома с обеих сторон еще несколько таких же людей. Но ни Анна Михайловна, ни лакей, ни кучер, которые не могли не видеть этих людей, не обратили на них внимания. Стало быть, это так нужно, решил сам с собой Пьер и прошел за Анною Михайловной. Анна Михайловна поспешными шагами шла вверх по слабо освещенной узкой каменной лестнице, подзывая отстававшего за ней Пьера, который, хотя и не понимал, для чего ему надо было вообще итти к графу, и еще меньше, зачем ему надо было итти по задней лестнице, но, судя по уверенности и поспешности Анны Михайловны, решил про себя, что это было необходимо нужно. На половине лестницы чуть не сбили их с ног какие то люди с ведрами, которые, стуча сапогами, сбегали им навстречу. Люди эти прижались к стене, чтобы пропустить Пьера с Анной Михайловной, и не показали ни малейшего удивления при виде их.
– Здесь на половину княжен? – спросила Анна Михайловна одного из них…
– Здесь, – отвечал лакей смелым, громким голосом, как будто теперь всё уже было можно, – дверь налево, матушка.
– Может быть, граф не звал меня, – сказал Пьер в то время, как он вышел на площадку, – я пошел бы к себе.
Анна Михайловна остановилась, чтобы поровняться с Пьером.
– Ah, mon ami! – сказала она с тем же жестом, как утром с сыном, дотрогиваясь до его руки: – croyez, que je souffre autant, que vous, mais soyez homme. [Поверьте, я страдаю не меньше вас, но будьте мужчиной.]
– Право, я пойду? – спросил Пьер, ласково чрез очки глядя на Анну Михайловну.
– Ah, mon ami, oubliez les torts qu'on a pu avoir envers vous, pensez que c'est votre pere… peut etre a l'agonie. – Она вздохнула. – Je vous ai tout de suite aime comme mon fils. Fiez vous a moi, Pierre. Je n'oublirai pas vos interets. [Забудьте, друг мой, в чем были против вас неправы. Вспомните, что это ваш отец… Может быть, в агонии. Я тотчас полюбила вас, как сына. Доверьтесь мне, Пьер. Я не забуду ваших интересов.]
Пьер ничего не понимал; опять ему еще сильнее показалось, что всё это так должно быть, и он покорно последовал за Анною Михайловной, уже отворявшею дверь.
Дверь выходила в переднюю заднего хода. В углу сидел старик слуга княжен и вязал чулок. Пьер никогда не был на этой половине, даже не предполагал существования таких покоев. Анна Михайловна спросила у обгонявшей их, с графином на подносе, девушки (назвав ее милой и голубушкой) о здоровье княжен и повлекла Пьера дальше по каменному коридору. Из коридора первая дверь налево вела в жилые комнаты княжен. Горничная, с графином, второпях (как и всё делалось второпях в эту минуту в этом доме) не затворила двери, и Пьер с Анною Михайловной, проходя мимо, невольно заглянули в ту комнату, где, разговаривая, сидели близко друг от друга старшая княжна с князем Васильем. Увидав проходящих, князь Василий сделал нетерпеливое движение и откинулся назад; княжна вскочила и отчаянным жестом изо всей силы хлопнула дверью, затворяя ее.
Жест этот был так не похож на всегдашнее спокойствие княжны, страх, выразившийся на лице князя Василья, был так несвойствен его важности, что Пьер, остановившись, вопросительно, через очки, посмотрел на свою руководительницу.
Анна Михайловна не выразила удивления, она только слегка улыбнулась и вздохнула, как будто показывая, что всего этого она ожидала.
– Soyez homme, mon ami, c'est moi qui veillerai a vos interets, [Будьте мужчиною, друг мой, я же стану блюсти за вашими интересами.] – сказала она в ответ на его взгляд и еще скорее пошла по коридору.
Пьер не понимал, в чем дело, и еще меньше, что значило veiller a vos interets, [блюсти ваши интересы,] но он понимал, что всё это так должно быть. Коридором они вышли в полуосвещенную залу, примыкавшую к приемной графа. Это была одна из тех холодных и роскошных комнат, которые знал Пьер с парадного крыльца. Но и в этой комнате, посередине, стояла пустая ванна и была пролита вода по ковру. Навстречу им вышли на цыпочках, не обращая на них внимания, слуга и причетник с кадилом. Они вошли в знакомую Пьеру приемную с двумя итальянскими окнами, выходом в зимний сад, с большим бюстом и во весь рост портретом Екатерины. Все те же люди, почти в тех же положениях, сидели, перешептываясь, в приемной. Все, смолкнув, оглянулись на вошедшую Анну Михайловну, с ее исплаканным, бледным лицом, и на толстого, большого Пьера, который, опустив голову, покорно следовал за нею.
На лице Анны Михайловны выразилось сознание того, что решительная минута наступила; она, с приемами деловой петербургской дамы, вошла в комнату, не отпуская от себя Пьера, еще смелее, чем утром. Она чувствовала, что так как она ведет за собою того, кого желал видеть умирающий, то прием ее был обеспечен. Быстрым взглядом оглядев всех, бывших в комнате, и заметив графова духовника, она, не то что согнувшись, но сделавшись вдруг меньше ростом, мелкою иноходью подплыла к духовнику и почтительно приняла благословение одного, потом другого духовного лица.
– Слава Богу, что успели, – сказала она духовному лицу, – мы все, родные, так боялись. Вот этот молодой человек – сын графа, – прибавила она тише. – Ужасная минута!
Проговорив эти слова, она подошла к доктору.
– Cher docteur, – сказала она ему, – ce jeune homme est le fils du comte… y a t il de l'espoir? [этот молодой человек – сын графа… Есть ли надежда?]
Доктор молча, быстрым движением возвел кверху глаза и плечи. Анна Михайловна точно таким же движением возвела плечи и глаза, почти закрыв их, вздохнула и отошла от доктора к Пьеру. Она особенно почтительно и нежно грустно обратилась к Пьеру.
– Ayez confiance en Sa misericorde, [Доверьтесь Его милосердию,] – сказала она ему, указав ему диванчик, чтобы сесть подождать ее, сама неслышно направилась к двери, на которую все смотрели, и вслед за чуть слышным звуком этой двери скрылась за нею.
Пьер, решившись во всем повиноваться своей руководительнице, направился к диванчику, который она ему указала. Как только Анна Михайловна скрылась, он заметил, что взгляды всех, бывших в комнате, больше чем с любопытством и с участием устремились на него. Он заметил, что все перешептывались, указывая на него глазами, как будто со страхом и даже с подобострастием. Ему оказывали уважение, какого прежде никогда не оказывали: неизвестная ему дама, которая говорила с духовными лицами, встала с своего места и предложила ему сесть, адъютант поднял уроненную Пьером перчатку и подал ему; доктора почтительно замолкли, когда он проходил мимо их, и посторонились, чтобы дать ему место. Пьер хотел сначала сесть на другое место, чтобы не стеснять даму, хотел сам поднять перчатку и обойти докторов, которые вовсе и не стояли на дороге; но он вдруг почувствовал, что это было бы неприлично, он почувствовал, что он в нынешнюю ночь есть лицо, которое обязано совершить какой то страшный и ожидаемый всеми обряд, и что поэтому он должен был принимать от всех услуги. Он принял молча перчатку от адъютанта, сел на место дамы, положив свои большие руки на симметрично выставленные колени, в наивной позе египетской статуи, и решил про себя, что всё это так именно должно быть и что ему в нынешний вечер, для того чтобы не потеряться и не наделать глупостей, не следует действовать по своим соображениям, а надобно предоставить себя вполне на волю тех, которые руководили им.
