Империя Гана
| Гана | ||||
| Вагаду | ||||
| Империя | ||||
| ||||
|---|---|---|---|---|
 Империя Гана в эпоху расцвета | ||||
| Столица | Кумби-Сале (200 000 чел.)[1]. | |||
| Язык(и) | сонинке | |||
| Религия | ислам, традиционные верования | |||
| Население | 3 000 000 | |||
| Форма правления | Монархия | |||
| ← Империя Мали ← Сосо ← Альморавиды | ||||
Гана (также Вагаду) — древнее государство, империя в Западном Судане в 750—1076 годах н. э.
Содержание
Источники
Впервые «Страну золота» Западной Африки упомянул географ багдадского халифа ал-Фазари в конце VIII в. Сведения об этой стране у многих арабских географов имеют подчас фантастический характер. Так, например, Ибн Факих рассказывает, что «в стране Гана золото растет, как морковь, и его собирают на восходе солнца».
Наиболее подробные сведения собраны в трактате уроженца Кордовы ал-Бакри «Книге путей и государств», написанной около 1067 г. В ней он так описывает столицу Ганы:Гана — большой город, который состоит из двух частей. Одна из них, расположенная на равнине, — мусульманский город, где живут арабские и берберские купцы, знатоки закона факихи и все остальное цивилизованное общество. В этой части имеется 12 мечетей на казенном содержании.
Вторая половина Ганы, в которой жили африканцы-анимисты и располагался царский дворец, находилась в 9,5 км от мусульманской части города. Эту половину арабы называли «аль-Габа» (роща, лес), поскольку её окружал священный лес анимистов. В отличие от мусульманской части города, здесь не было каменных домов. Согласно хроникам, анимизм и ислам существовали в Гане в полном согласии. Черные цари позволяли мусульманам вести среди негров проповедь ислама и оплачивали их услуги придворным кругам. Но были здесь и определенные ограничения: мусульманам запрещалось ходить в священный лес, где жили священные змеи. Нарушителя ждала смерть.
Правящая династия Ганы упоминается в двух основных внутренних исторических источниках XVI—XVII вв., хрониках «Тарих ал-Фатташ» и «Тарих ас-Судан».
История
Империя Гана основана народом сонинке языковой группы манде на базе более древнего государственного образования, созданного берберами, сам народ сонике называл своё государство «Вагаду» (это название известно из устных преданий). Традиционно временем рождения древней Ганы называют VIII век н. э., однако современные исследователи допускают, что государство сложилось в VI веке. После вторжения арабов на юг Марокко, в 734 г. они предприняли поход против Ганы. Из этого похода они привозят, по словам ал-Хакама (IX в.), «значительное количество золота». Около 990 года Гана захватила оазис Аудагост. Однако процветание Ганы длилось почти два столетия: приблизительно с середины IX по середину XI в. Подъем начался, когда племя сонинке оттеснило от власти берберов[2]. Конец благоденствию империи в 1076 году положили Альморавиды — движение берберских племён, разрушившие столицу страны Кумби. Берберы удерживали власть до 1087 г. После этого государство Гана стало клониться к упадку, в том числе из-за изменения маршрутов торговых караванов, а её территория стала местом межплеменных усобиц. В 1203 г. страна подверглась нападению племен сосо[3].
В хрониках «Тарих ал-Фатташ» и «Тарих ас-Судан» упоминаются могущественная царская династии Кайамага. Двадцать её властителей правили до хиджры и двадцать после[2].
География
Располагалось на территории современных Мали, Сенегала и Мавритании. Крупнейшие города — Кумби-Сале, Аудагост.
Главными областями Древней Ганы были на севере Аукар, а на юге — Ход. О размерах государства дает кое-какие сведения известный арабский хронист Ал-Бакри. По его данным, река Сенегал служила границей между Ганой и её западным соседом — царством Текрур по реке Сенегал. На юг Гана простиралась до окраин золотоносных земель Бамбука, местности между реками Сенегал и Фалеме. На востоке граница Ганы доходила до реки Нигер, а на севере — до берберского Аудагоста[2].
Столицей был город Кумби, в некоторых источниках называемый Гана. По описанием он состоял из двух частей — мусульманской и народной, жители последней исповедовали традиционные верования. Сейчас этим городом считают Кумби-Салех, обнаруженный в 1910 году; согласно результатам археологических раскопок он имел население от 30 до 200 тыс. человек[1]. Аль-Бакри сообщает, что столица делилась на три части: Кумби Калата (царский дворец), Кумби Салех, где жили торговцы, ремесленники и иностранцы, и Кумби Диуфи, в которой держали скот и рабов.
Политическое устройство
Из трактата Аль-Бакри нам также известно, что во главе государства стал обожествляемый правитель — тунка или «кайа маган» («властитель золота»). Его приближенные (военная знать) включала в себя:
- суба — воины, имевшие репутацию непобедимых
- кагоро, что значит «уничтожающие деревни» — элитарные части войска царя, которые набирались из кланов Дантиохо, Магасса, Камара и Фофана.
- магаси — царская конная гвардия, которая сопровождала его во всех передвижениях.
Простой народ делился на малые группы в зависимости от рода занятий. Кроме негров, в стране жило некоторое число мусульман — арабов и берберов. Они обычно служили царскими чиновниками, которые надзирали за экономикой государства, сбором налогов и пошлин. Пошлины, которые платили царю Ганы, включали в себя: золотой динар с каждого осла с вьюком соли, ввозимой в страну; два золотых динара с каждого вьюка соли, вывозимого из страны; пять мискалей с каждого ввозимого груза меди.
Аль-Бакри указывал, что при дворе был строгий и четкий этикет: мусульмане в знак своего подданства хлопали в ладоши, а приверженцы традиционных религий посыпали головы пеплом.
Также, по свидетельству ал-Бакри, царь Ганы мог собрать войско более чем в 200 тыс. воинов, из них 40 тыс. лучников. По устной традиции, у царя было 4 барабана. У каждого из них своё назначение: золотым барабаном он собирал потомков Динга (легендарного царя из страны Вагаду), серебряным — знать своей земли, медным — свободных граждан, железным — рабов[2].
Напишите отзыв о статье "Империя Гана"
Примечания
См. также
Литература
- Конрад, Дэвид. Империи Африки = Empires of medieval West Africa. — М.: ООО ТД «Издательство Мир книги», 2007. — С. 33. — 128 с. — ISBN 978-5-486-01632-5.
Отрывок, характеризующий Империя Гана
– Все пункты нашей позиции в руках неприятеля и отбить нечем, потому что войск нет; они бегут, и нет возможности остановить их, – докладывал он.Кутузов, остановившись жевать, удивленно, как будто не понимая того, что ему говорили, уставился на Вольцогена. Вольцоген, заметив волнение des alten Herrn, [старого господина (нем.) ] с улыбкой сказал:
– Я не считал себя вправе скрыть от вашей светлости того, что я видел… Войска в полном расстройстве…
– Вы видели? Вы видели?.. – нахмурившись, закричал Кутузов, быстро вставая и наступая на Вольцогена. – Как вы… как вы смеете!.. – делая угрожающие жесты трясущимися руками и захлебываясь, закричал он. – Как смоете вы, милостивый государь, говорить это мне. Вы ничего не знаете. Передайте от меня генералу Барклаю, что его сведения неверны и что настоящий ход сражения известен мне, главнокомандующему, лучше, чем ему.
Вольцоген хотел возразить что то, но Кутузов перебил его.
– Неприятель отбит на левом и поражен на правом фланге. Ежели вы плохо видели, милостивый государь, то не позволяйте себе говорить того, чего вы не знаете. Извольте ехать к генералу Барклаю и передать ему назавтра мое непременное намерение атаковать неприятеля, – строго сказал Кутузов. Все молчали, и слышно было одно тяжелое дыхание запыхавшегося старого генерала. – Отбиты везде, за что я благодарю бога и наше храброе войско. Неприятель побежден, и завтра погоним его из священной земли русской, – сказал Кутузов, крестясь; и вдруг всхлипнул от наступивших слез. Вольцоген, пожав плечами и скривив губы, молча отошел к стороне, удивляясь uber diese Eingenommenheit des alten Herrn. [на это самодурство старого господина. (нем.) ]
– Да, вот он, мой герой, – сказал Кутузов к полному красивому черноволосому генералу, который в это время входил на курган. Это был Раевский, проведший весь день на главном пункте Бородинского поля.
Раевский доносил, что войска твердо стоят на своих местах и что французы не смеют атаковать более. Выслушав его, Кутузов по французски сказал:
– Vous ne pensez donc pas comme lesautres que nous sommes obliges de nous retirer? [Вы, стало быть, не думаете, как другие, что мы должны отступить?]
– Au contraire, votre altesse, dans les affaires indecises c'est loujours le plus opiniatre qui reste victorieux, – отвечал Раевский, – et mon opinion… [Напротив, ваша светлость, в нерешительных делах остается победителем тот, кто упрямее, и мое мнение…]
– Кайсаров! – крикнул Кутузов своего адъютанта. – Садись пиши приказ на завтрашний день. А ты, – обратился он к другому, – поезжай по линии и объяви, что завтра мы атакуем.
Пока шел разговор с Раевским и диктовался приказ, Вольцоген вернулся от Барклая и доложил, что генерал Барклай де Толли желал бы иметь письменное подтверждение того приказа, который отдавал фельдмаршал.
Кутузов, не глядя на Вольцогена, приказал написать этот приказ, который, весьма основательно, для избежания личной ответственности, желал иметь бывший главнокомандующий.
И по неопределимой, таинственной связи, поддерживающей во всей армии одно и то же настроение, называемое духом армии и составляющее главный нерв войны, слова Кутузова, его приказ к сражению на завтрашний день, передались одновременно во все концы войска.
Далеко не самые слова, не самый приказ передавались в последней цепи этой связи. Даже ничего не было похожего в тех рассказах, которые передавали друг другу на разных концах армии, на то, что сказал Кутузов; но смысл его слов сообщился повсюду, потому что то, что сказал Кутузов, вытекало не из хитрых соображений, а из чувства, которое лежало в душе главнокомандующего, так же как и в душе каждого русского человека.
И узнав то, что назавтра мы атакуем неприятеля, из высших сфер армии услыхав подтверждение того, чему они хотели верить, измученные, колеблющиеся люди утешались и ободрялись.
Полк князя Андрея был в резервах, которые до второго часа стояли позади Семеновского в бездействии, под сильным огнем артиллерии. Во втором часу полк, потерявший уже более двухсот человек, был двинут вперед на стоптанное овсяное поле, на тот промежуток между Семеновским и курганной батареей, на котором в этот день были побиты тысячи людей и на который во втором часу дня был направлен усиленно сосредоточенный огонь из нескольких сот неприятельских орудий.
Не сходя с этого места и не выпустив ни одного заряда, полк потерял здесь еще третью часть своих людей. Спереди и в особенности с правой стороны, в нерасходившемся дыму, бубухали пушки и из таинственной области дыма, застилавшей всю местность впереди, не переставая, с шипящим быстрым свистом, вылетали ядра и медлительно свистевшие гранаты. Иногда, как бы давая отдых, проходило четверть часа, во время которых все ядра и гранаты перелетали, но иногда в продолжение минуты несколько человек вырывало из полка, и беспрестанно оттаскивали убитых и уносили раненых.
С каждым новым ударом все меньше и меньше случайностей жизни оставалось для тех, которые еще не были убиты. Полк стоял в батальонных колоннах на расстоянии трехсот шагов, но, несмотря на то, все люди полка находились под влиянием одного и того же настроения. Все люди полка одинаково были молчаливы и мрачны. Редко слышался между рядами говор, но говор этот замолкал всякий раз, как слышался попавший удар и крик: «Носилки!» Большую часть времени люди полка по приказанию начальства сидели на земле. Кто, сняв кивер, старательно распускал и опять собирал сборки; кто сухой глиной, распорошив ее в ладонях, начищал штык; кто разминал ремень и перетягивал пряжку перевязи; кто старательно расправлял и перегибал по новому подвертки и переобувался. Некоторые строили домики из калмыжек пашни или плели плетеночки из соломы жнивья. Все казались вполне погружены в эти занятия. Когда ранило и убивало людей, когда тянулись носилки, когда наши возвращались назад, когда виднелись сквозь дым большие массы неприятелей, никто не обращал никакого внимания на эти обстоятельства. Когда же вперед проезжала артиллерия, кавалерия, виднелись движения нашей пехоты, одобрительные замечания слышались со всех сторон. Но самое большое внимание заслуживали события совершенно посторонние, не имевшие никакого отношения к сражению. Как будто внимание этих нравственно измученных людей отдыхало на этих обычных, житейских событиях. Батарея артиллерии прошла пред фронтом полка. В одном из артиллерийских ящиков пристяжная заступила постромку. «Эй, пристяжную то!.. Выправь! Упадет… Эх, не видят!.. – по всему полку одинаково кричали из рядов. В другой раз общее внимание обратила небольшая коричневая собачонка с твердо поднятым хвостом, которая, бог знает откуда взявшись, озабоченной рысцой выбежала перед ряды и вдруг от близко ударившего ядра взвизгнула и, поджав хвост, бросилась в сторону. По всему полку раздалось гоготанье и взвизги. Но развлечения такого рода продолжались минуты, а люди уже более восьми часов стояли без еды и без дела под непроходящим ужасом смерти, и бледные и нахмуренные лица все более бледнели и хмурились.
Князь Андрей, точно так же как и все люди полка, нахмуренный и бледный, ходил взад и вперед по лугу подле овсяного поля от одной межи до другой, заложив назад руки и опустив голову. Делать и приказывать ему нечего было. Все делалось само собою. Убитых оттаскивали за фронт, раненых относили, ряды смыкались. Ежели отбегали солдаты, то они тотчас же поспешно возвращались. Сначала князь Андрей, считая своею обязанностью возбуждать мужество солдат и показывать им пример, прохаживался по рядам; но потом он убедился, что ему нечему и нечем учить их. Все силы его души, точно так же как и каждого солдата, были бессознательно направлены на то, чтобы удержаться только от созерцания ужаса того положения, в котором они были. Он ходил по лугу, волоча ноги, шаршавя траву и наблюдая пыль, которая покрывала его сапоги; то он шагал большими шагами, стараясь попадать в следы, оставленные косцами по лугу, то он, считая свои шаги, делал расчеты, сколько раз он должен пройти от межи до межи, чтобы сделать версту, то ошмурыгывал цветки полыни, растущие на меже, и растирал эти цветки в ладонях и принюхивался к душисто горькому, крепкому запаху. Изо всей вчерашней работы мысли не оставалось ничего. Он ни о чем не думал. Он прислушивался усталым слухом все к тем же звукам, различая свистенье полетов от гула выстрелов, посматривал на приглядевшиеся лица людей 1 го батальона и ждал. «Вот она… эта опять к нам! – думал он, прислушиваясь к приближавшемуся свисту чего то из закрытой области дыма. – Одна, другая! Еще! Попало… Он остановился и поглядел на ряды. „Нет, перенесло. А вот это попало“. И он опять принимался ходить, стараясь делать большие шаги, чтобы в шестнадцать шагов дойти до межи.
