Теория импетуса

Тео́рия импе́туса (от лат. impetus ‘толчок, импульс’) — натурфилософская теория, согласно которой причиной движения брошенных тел является некоторая сила (импетус), вложенная в них внешним источником. Теория импетуса появилась в результате критики некоторых положений физики Аристотеля, но в целом соответствует ей.

Общая характеристика теории импетуса

Основные положения

Теория импетуса являлась попыткой ответа на вопрос: что движет телом, брошенным вблизи поверхности Земли? Наличие движущей силы считалось необходимым в связи с общими положения механики Аристотеля, согласно которой движение возможно только при наличии движущей силы. В теории импетуса предполагалось, что в ходе совместного движения с брошенным телом (камнем, стрелой, пушечным ядром) движитель (рука человека, тетива лука, праща, огнестрельное орудие и т. п.) вкладывает в брошенное тело некоторую силу (у мыслителей Востока — насильственную склонность), которая и заставляет тело двигаться дальше. Эта вложенная сила и была названа в XIV в. импетусом. Импетус считался новым качеством движущегося тела, отсутствующим у неподвижного тела, аналогично тому, как тепло является качеством горячего тела, отсутствующим у холодного тела. Процесс передачи импетуса мыслился по аналогии с теплопередачей. В ходе движения тела импетус постепенно исчерпывался, благодаря чему брошенное тело в конечном итоге падало на поверхность Земли.

Спорные вопросы

Изначально теория импетуса развивалась в контексте комментирования произведений Аристотеля или даже теологических трактатов, и только в конце XVI — начале XVII вв. были написаны сочинения, содержащие попытки построения на её основе последовательной физической теории (Джамбатистой Бенедетти, Галилео Галилеем). Однако такая теория так и не была создана.

Большие разногласия всегда вызывал вопрос о том, исчерпывается ли импетус в ходе движения тела самопроизвольно или только благодаря сопротивлению внешних факторов (трению о воздух, действию гравитации). В пользу самоисчерпывания импетуса высказывались Филопон, ал-Багдади, Франческо из Марча, Николай Орем, в пользу исчезновения импетуса из-за сопротивления внешних факторов — Авиценна, Жан Буридан, Альберт Саксонский.

Далее, одни мыслители полагали, что тело, движущееся под действием импетуса, не испытывает тяжесть (Авиценна), другие полагали, что тяжесть и импетус действуют одновременно (ал-Багдади), хотя бы на некотором участке траектории (Альберт Саксонский).

Позднее (с XIV века) начались споры по вопросу о том, каким образом начальное движение (т. е. совместное движение брошенного тела и движителя) способствует возникновению импетуса: благодаря наличию скорости или ускорения? В первом случае импетус также порождает скорость брошенного тела, во втором — также и ускорение. В пользу первого варианта высказывался Буридан, второго — Николай Орем. С Буриданом связана и другая спорная концепция — представление о том, что импетус может вызывать вращение твёрдого тела вокруг своей оси; оно было отвергнуто Джамбатиста Бенедетти в пользу предположения, что импетус может вызывать только прямолинейное движение тела.

Отсутствие ясности в общих положениях теории импетуса сказывалось на её применении к решению конкретных физических задач. Например, одни учёные и философы применяли теорию импетуса для обоснования гипотезы о вращении Земли вокруг оси (Джордано Бруно), другие — наоборот, для её опровержения (Жан Буридан, Джованни Баттиста Риччоли). Большие разногласия вызывал и другой вопрос: необходимо ли привлекать для объяснения движений небесных светил (как предполагалось в средние века, прикреплённых к небесным сферам) существование особых духовных сущностей, так называемых «интеллигенций» (разновидностей ангелов), или достаточно предположить, что движение небесных тел происходит благодаря импетусу, вложенной в них при создании мира Богом. В пользу второй возможности высказывались Филопон, Жан Буридан, Альберт Саксонский, в то время как Авиценна, Николай Орем считали, что без привлечения интеллигенций обойтись нельзя. Существовали и компромиссные решения этой проблемы (ал-Битруджи, Франческо из Марча, Риччоли).

Импетус и инерция

В начале XX века было высказано мнение (в основном, Пьером Дюгемом), что теория импетуса является непосредственным предшественником, своеобразной средневековой оболочкой современных представлений об инерции, а сам импетус — аналогом импульса. Действительно, в некоторых версиях этой теории сообщённый телу импетус считался изменяющимся только из-за воздействий внешнего окружения и вычислялся по той же формуле, что и импульс в классической механике (таковы были версии Авиценны и Буридана).

Однако в настоящее время такая точка зрения является устаревшей. Существенные различия связаны с тем, что в средневековой теории состояние покоя считалось чем-то первичным, и требовалось объяснять его прекращение, т. e. есть приведение тела в движение, появление у тела скорости. В одних случаях причиной движения была, например, тяжесть, в других — импетус. В целом, теория импетуса вполне соответствовала физике Аристотеля, поскольку сила считалась причиной движения тела и скорость считалась пропорциональной силе. В современной науке покой является всего лишь частным случаем движения, и объяснению подлежит смена состояния движения, т. e. ускорение; согласно второму закону Ньютона, ускорение пропорционально силе.

Далее, импетус считался некоторым особым качеством, которым наделено движущееся тело, аналогичным, например, теплу. В современной физике, в соответствии с принципом относительности, движущееся тело не считается обладающим какими-то особыми качествами по сравнению с неподвижным.

Вместе с тем, в некоторых отношениях теория импетуса способствовала появлению классической механики, поскольку подвергала критике некоторые положения механики Аристотеля. Начиная с Галилея, термин «импетус» всё чаще использовался в том же смысле, что «импульс».

Исторический обзор

Античность

Истоки теории импетуса лежат в античности — физике Аристотеля.

Аристотель. Согласно Аристотелю, каждому виду материи соответствует своё естественное место в пределах Вселенной: место элемента земли — в самом центре мира, далее следуют естественные места элементов воды, воздуха, огня, эфира. Для подлунного мира было характерно движение по вертикальным прямым линиям; такое движение должно иметь начало и конец, что соответствует бренности всего земного. Если элемент подлунного мира вывести из своего естественного места, он будет стремиться попасть на своё естественное место. Так, если поднять горсть земли, естественным для неё будет движение вертикально вниз. Поскольку элементы земли и воды в своем естественном движении стремились вниз, к центру мира, они считались абсолютно тяжелыми; элементы воздуха и огня стремились вверх, к границе подлунной области, поэтому они считались абсолютно лёгкими. Увеличение скорости падающего тела Аристотель объяснял приближением тела к своей конечной точке — Земле. При достижении естественного места движение элементов подлунного мира прекращается.

Движение тела к его естественному месту называлось естественным движением. В противном случае движение называлось насильственным. Аристотель полагал, что насильственное движение возможно только в том случае, если к телу приложена сила со стороны другого тела: «всё, что находится в движении, должно двигаться чем-то другим»; движимое и движитель должны находиться в непосредственном контакте. Скорость тела Аристотель считал пропорциональной приложенной силе.

В этой теории с трудом находил своё объяснение элементарный факт: когда человек бросает камень, то камень продолжает движение после прекращения контакта с рукой. Действительно, камень относится к разряду тяжёлых тел, его естественное место находится внизу, на Земле. Пока он находится в руке, он совершает насильственное движение, однако после того, как бросающий отнимает руку, камень, казалось бы, должен совершать естественное движение к центру мира, т. e. падать на поверхность Земли. Но камень движется совершенно иначе: он сначала поднимается вверх или движется под углом к горизонту, и только потом падает на землю. По мнению Аристотеля, движение камня поддерживается воздухом, которому, в свою очередь, было сообщено движение рукой человека.

Гиппарх. Другое решение проблемы брошенных тел дал Гиппарх Никейский в книге О телах, движущихся вниз под действием их тяжести. Сама эта книга до нас не дошла, но с её основными идеями мы знакомы в пересказе Симпликия:

Гиппарх пишет, что если бросить кусок земли прямо вверх, причиной движения вверх будет бросившая сила, пока она превосходит тяжесть брошенного тела; при этом, чем больше бросившая сила, тем быстрее предмет движется вверх. Затем, по мере уменьшения силы, движение вверх будет происходить со всё убывающей скоростью, пока, наконец, тело не начнёт двигаться вниз под действием своего собственного влечения — хотя в какой-то мере бросившая сила ещё будет в нём присутствовать; по мере того, как она иссякает, тело будет двигаться вниз всё быстрее и быстрее, достигнув своей максимальной скорости, когда эта сила окончательно исчезнет.

Согласно наиболее распространённой трактовке этого отрывка, «бросившая сила» Гиппарха — это то же самое, что импетус. В таком случае, у Гиппарха содержится первое высказывание концепции импетуса.

Поздняя античность и раннее средневековье

Представление о существования некоторых внутренних двигателей в движущихся телах высказывал афинский философ конца II — начала III века Александр Афродисийский. Аналогичные идеи (в богословском контексте) находят у христианского мыслителя V века Синезия, ученика легендарной Гипатии.

Однако настоящим автором концепции импетуса обычно считают александрийского мыслителя VI века Иоанна Филопона.

Филопон. В своих комментариях к Физике Аристотеля Филопон подверг критике аристотелево решение проблемы брошенных тел и предложил другое решение этой проблемы. По его мнению, «бросающий агент» (например, рука или тетива лука) сообщает брошенному телу движущую силу (впоследствии названную импетусом), которая и движет тело после прекращения контакта; здесь снова проявилось влияние физики Аристотеля, в которой скорость тела считалась пропорциональной силе. Окружающий воздух не помогает движению, как полагал Аристотель, а препятствует ему. Однако даже в пустоте импетус тела должен был бы самопроизвольно уменьшаться (исчерпываться).

Филопон применил теорию импетуса также и к движению небесных тел. Он отрицал бытовавшие в то время представления (высказываемые, например, Феодором Мопсуестийским и Космой Индикоплевстом), что небесные тела переносятся в пространстве ангелами. По его мнению, движение небесных тел происходит благодаря движущей силе, вложенной в них при создании мира Богом.

Исламский Восток

Авиценна. Теория движущей силы Филопона стала известной среди учёных мусульман. Так, её упоминал один из основателей арабской философии ал-Фараби (IX—X вв.). Значительный вклад в её развитие внёс выдающийся философ и учёный XI века Авиценна (Ибн Сина) (Книга исцеления, ок. 1020 г.). По его мнению, «двигатель» сообщает движущемуся телу некоторое «стремление», аналогично тому, как огонь передаёт тепло воде. В роли двигателя может выступать не только рука или тетива лука, но также тяжесть.

«Стремление» бывает трёх видов: психическое (у живых существ), естественное и насильственное. «Естественное стремление» является результатом действия тяжести и проявляется в падении тела, т. е. в естественном движении тела, в согласии с Аристотелем. В этом случае «стремление» может существовать даже у неподвижного тела, проявляясь в сопротивлении неподвижности. «Насильственное стремление» является аналогом филопоновской движущей силы — оно сообщается брошенному телу его «двигателем». По мере движения тела «насильственное стремление» уменьшается из-за сопротивления среды; как следствие, стремится к нулю и скорость тела. В пустоте «насильственное стремление» не изменялось бы и тело могло совершать вечное движение. В этом можно было бы видеть предвосхищение понятия инерции, однако в существование пустоты Авиценна не верил.

По мнению Авиценны, «естественное» и «насильственное стремление» не могут сосуществовать в одном теле. Брошенное тело будет двигаться под действием «насильственного стремления» до тех пор, пока оно не исчерпается под действием внешней среды (участок траектории АВ на рис. слева). Сразу после этого на мгновение тело остановится и начнет движение под действием «естественного стремления», т. е. падать вертикально вниз (участок траектории ВС на рис. слева). Таким образом, в теории Авиценны на некотором участке траектории брошенного тела тяжесть на него не действует.

Авиценна попытался дать количественную оценку «насильственного стремления»: по его мнению, оно пропорционально весу и скорости движения тела.

Ал-Багдади. Дальнейшее развитие теории импетуса связано с багдадским философом Абу-л Баракатом ал-Багдади (XII в.) В отличие от Авиценны, ал-Багдади полагал, что «насильственная склонность» в теле исчерпывается даже при отсутствии сопротивления среды, в пустом пространстве, существование которого он не отрицал. Кроме того, ал-Багдади считал возможным сосуществование в одном теле и «естественной», и «насильственной склонности». По мере движения брошенного тела, его «насильственная склонность» постепенно уменьшается, в то время как «естественная склонность» остаётся постоянной, и в конечном итоге тело начинает двигаться вниз.

Значительной заслугой ал-Багдади было включение в картину движения падающего тела ускорения. По его мнению, по мере движения тела его тяжесть сообщает телу всё новые и новые порции «насильственной склонности», благодаря чему движение тела ускоряется.

Последователем ал-Багдади в этом вопросе был философ следующего поколения Фахр ад-Дин ар-Рази. Наоборот, выдающийся персидский учёный XIII в. Насир ад-Дин ат-Туси, разделяя представление о существовании «насильственной склонности» в брошенных телах, склонялся к версии Авиценны.

Ал-Битруджи. Другой учёный XII века, Нур ад-Дин ал-Битруджи, использовал теорию импетуса для объяснения причины движения планет. Если большинство учёных того времени были уверены, что планеты движутся под действием духовных бестелесных двигателей («интеллигенций», или ангелов), то ал-Битруджи дал механическое объяснение: высшая небесная сфера получает от Перводвигателя движущую силу и передает её низшим сферам, к которым прикреплены планеты; по мере продвижения к Земле эта сила ослабевает. В качестве аналогии ал-Битруджи приводил падение брошенного камня: движущая сила, вложенная в камень рукой, ослабевает со временем, в результате чего в камне начинает доминировать тяжесть и камень падает на землю.

Впрочем, ал-Битруджи всё же вынужден обращаться к представлению об одушевлённости сфер для объяснения неравномерности видимого движения планет (в частности, попятных движений): каждая из сфер испытывает некое желание «подражать» движению сферы неподвижных звёзд, движимой непосредственно Перводвигателем. Это «подражание» и приводит к появлению неравномерности.

Средневековая Европа

В католической Европе представление о вложенной силе стало известным ещё в XII веке. Представляется вероятным, что элементы теории движущей силы европейские авторы заимствовали от учёных Востока.

О «силе броска» упоминает французский натурфилософ XII в. Тьерри Шартрский. Теорию импетуса кратко упоминали великие схоласты XIII века Роджер Бэкон, Альберт Великий и Фома Аквинский, но отвергали в пользу теории Аристотеля. Довольно подробное изложение теории импетуса содержится у философа второй половины XIII в. Петра Иоанна Оливи, который, однако, её также отверг. Критически относился к теории импетуса также Уильям Оккам, утверждая, что она объясняет неизвестное через ещё более неизвестное; импетус трактовался как дополнительное качество движущихся тел, аналогичное теплу, в то время как Оккам считал, что движущееся тело в принципе ничем не отличается от неподвижного (пример использования бритвы Оккама). Аристотелеву трактовку проблемы брошенных тел он, впрочем, также отвергал.

Франческо из Марча. Первым европейским философом, согласившимся с теорией импетуса, был итальянский богослов Франческо из Марча (Комментарии к «Сентециям» Петра Ломбардского, ок. 1320 г.) Его мотивы лежали в области теологии: по мнению Франческо, принятие таинство причастия способно продвигать верующего к Богу, вселять в него божественную милость. Сообщение рукой брошенному камню некоторой силы, благодаря которой он продолжает движение после прекращения контакта с рукой, Франческо считал аналогией таинства причастия в материальном мире.

Согласно Франческо, движущая сила должна исчерпываться по мере движения тела даже в том случае, если движение совершается в пустоте, как у Филопонa и ал-Багдади. Чуть позднее его поддержал также парижский философ Николай Бонетус, уделявший большое внимание проблеме движения в пустоте.

Франческо из Марча применил теорию импетуса и к движению небесных тел. В средние века господствовало представление, что светила прикреплены к небесным сферам, которые движутся под влиянием «интеллигенций» — особых духовных сущностей, обычно отождествляемых с ангелами. По мнению Франческо, ангелы вращают небесные сферы посредством передачи им импетуса. Поскольку импетус не сохраняется, но самопроизвольно убывает, ангелы вынуждены это делать непрерывно.

Буридан. Своим наибольшим развитием теория импетуса обязана выдающемуся схоласту середины XIV века, профессору Парижского университета Жану Буридану, которому принадлежит и сам термин «импетус»:

Человек, бросающий камень, движет свою руку вместе с камнем, а при стрельбе из лука тетива некоторое время движется вместе со стрелой, толкая стрелу; и то же самое справедливо применительно к праще, разгоняющей камень, или применительно к машинам, метающим громадные камни. И покуда бросающий толкает брошенное тело, находясь в контакте с ним, движение является более медленным вначале, ибо тогда лишь внешний двигатель движет камень или стрелу; но при движении непрерывно приобретается импетус, который вместе с вышеуказанным внешним двигателем движет камень или стрелу, в силу чего движение их становится всё более быстрым. Но после отрыва от бросающего тот уже не движет брошенное тело, но движет его лишь приобретённый импетус, и этот импетус, по причине сопротивления среды, непрерывно ослабляется, и поэтому движение становится всё более медленным.

Буридан полагал, что импетус уменьшается не самопроизвольно, а из-за сопротивления внешней среды, а также из-за гравитации, которая (в соответствии с Аристотелем) действует на все земные тела и является принципиально неустранимым фактором. Мерой импетуса он считал произведение скорости тела на количество вещества. Не исключено заимствование этих идей у Авиценны.

Тяжесть Буридан рассматривал как аналог руки при движении брошенных тел: тяжесть сообщает импетус падающим телам. Однако в отличие от руки тяжесть действует постоянно. Отсюда следовало его объяснение ускорения тел при падении (весьма сходное с теорией ал-Багдади): движение падающего тела ускоряется вследствие того, что по мере движения тела его тяжесть сообщает телу всё новые и новые порции импетуса. Таким образом, причиной ускорения падающих тел является не тяжесть (которая всего лишь указывает направление движения), а импетус, приобретаемый телом вследствие тяжести и уже начавшегося движения. Возможно, Буридан имел в виду, что скорость приобретается телом не непрерывно, а дискретными порциями.

Важным нововведением Буридана было распространение концепции импетуса на случай вращающихся твёрдых тел (понятие вращательного импетуса). По его мнению, если раскрутить насаженное на ось тело, ему будет придан круговой импетус, который заставит его вращаться до тех пор, пока тело не остановится из-за сопротивления внешней среды. Представление о круговом импетусе Буридан применил и к объяснению движения небесных сфер. Буридан полагал, что существование интеллигенций (особых духовных сущностей, осуществляющих движение небесных сфер) не следует из Библии и что возможно и другое объяснение движения небес:

Бог в момент творения сообщил небесам столько же и такие же движения, какие существуют и сейчас, и, приводя их в движение, запечатлел в них импетусы, благодаря которым они затем двигаются равномерно, поскольку эти импетусы, не встречая сопротивления, никогда не уничтожаются и не уменьшаются

(аналогичное мнение высказывал ещё Иоанн Филопон). Необходимо отметить, что как и другие средневековые схоласты, при объяснении конкретных астрономических явлений Буридан продолжал прибегать к представлением об интеллигенциях. Так, он полагал, что причиной равенства периодов движения Солнца, Меркурия и Венеры по зодиаку (проявляющееся в том, что Меркурий и Венера всегда находятся на небе недалеко от Солнца) является «одинаковое отношение движущих интеллигенций к движущимся сферам», хотя он знал о гипотезе, согласно которой эти планеты обращаются вокруг Солнца. Таким образом, Буридан не отказался полностью от представления о небесных интеллигенциях, просто отметив, что оно не обязательно следует из Библии, которой вполне соответствует также представление о «начальном импетусе».

Буридан использовал также теорию импетуса для опровержения гипотезы о вращении Земли вокруг оси. Традиционный аргумент против этой гипотезы заключался в том, что на вращающейся Земле брошенные вертикально вверх тела не могли бы упасть в ту точку, из которой началось их движение: поверхность Земли сдвигалась бы под брошенным телом. Сторонники гипотезы вращения Земли отвечали на этот довод, что воздух и все земные предметы (в том числе брошенные вверх) совершают движение вместе с Землей. Буридан на это возразил: импетус, приобретённый при бросании, будет сопротивляться горизонтальному движению. Он приводит такой пример: «Если бы дул сильный ветер, стрела, пущенная вертикально вверх, не смогла бы перемещаться так же далеко горизонтально, как воздух, но лишь отчасти».

Другие представители парижской школы. Значительный вклад в развитие теории импетуса внесли и другие учёные Парижского университета — младшие современники Буридана.

Альберт Саксонский разделял мнение Буридана о том, что импетус уменьшается не самопроизвольно, а из-за сопротивления внешней среды и гравитации, а также об ускорении движения падающего тела вследствие того, что по мере движения тела его тяжесть сообщает телу всё новые и новые порции импетуса. Он даже попытался дать математическое выражение для изменения скорости падающего тела (скорость пропорциональна расстоянию, пройденному из состояния покоя). Альберт соглашался с буридановой теорией «начального импетуса» в вопросе о причинах движений небесных сфер.

Рассматривая траекторию запущенного в горизонтальном направлении тела, Альберт пришел к выводу, что она должна состоять из трёх участков. В течение некоторого времени тело должно двигаться под действием импетуса по горизонтальной прямой, затем по искривлённой траектории, когда на него постепенно начнёт действовать тяжесть, а импетус уменьшаться, и, наконец, вертикально вниз, когда оно будет двигаться только под действием тяжести. С позиций теории импетуса он рассмотрел мысленный эксперимент: как двигался бы сквозь Землю камень, если бы Земля была просверлена насквозь:

Когда центр тяжести этого падающего тела совпал бы с центром мира, это тело и дальше продолжало бы двигаться в направлении другой части неба по причине импетуса, в нем ещё не уничтоженного; и когда в процессе подъёма этот импетус полностью израсходуется, это тело снова начнёт спускаться, и в процессе спуска снова приобретет себе некий небольшой импетус, благодаря которому снова пройдёт центр Земли; и когда и этот импетус уничтожится, снова начнёт спускаться, и так будет двигаться туда-сюда вокруг центра Земли, колеблясь до тех пор, пока в нём будет оставаться импетус, и, наконец, остановится.

Этот пример приводился ещё древнегреческим писателем Плутархом в диалоге О лике, видимом на диске Луны, а после Альберта Саксонского другими европейскими учёными, включая Тарталью и Галилея.

Другой парижский философ, Николай Орем, вернулся к представлению об уменьшении импетуса даже в пустоте. В отличие от Буридана, Орем полагал, что рука сообщает брошенному камню импетус не просто благодаря своему движению (вместе с камнем), а благодаря ускорению этого движения: сначала рука с камнем неподвижна, затем она ускоряется до некоторой скорости, когда ладонь разжимается и камень отрывается от руки. Соответственно, импетус вызывает не только скорость, но и ускорение тел.

К числу сторонников теории импетуса относился и ещё один известный парижский философ — Марсилий Ингенский.

Хотя количество сторонников теории импетуса было изначально невелико, авторитет и доводы парижских философов привели к его широкому распространению в позднем Средневековье.

Эпоха Возрождения

Популярность теории импетуса продолжала возрастать в эпоху Возрождения. В XV веке её использовали для объяснения различных явлений Николай Кузанский и Леонардо да Винчи, в XVI — испанский схоласт Доминго де Сото. Знаменитый математик и механик Никколо Тарталья применил теорию импетуса для объяснения движения пушечного ядра (Новая наука, 1537). По его мнению, траектория ядра состоит из тех же трёх участков, что и в теории Альберта Саксонского, только начальный участок траектории не предполагался горизонтальным.

Джордано Бруно в диалоге Пир на пепле (1584 г.) использует теорию импетуса для защиты коперниковой гелиоцентрической системы — объяснения ненаблюдаемости вращения Земли для наблюдателей, находящихся на её поверхности. При этом он приводит пример движущегося корабля, как ранее это делал Николай Орем, но разрабатывает тему глубже:

Один из двух человек находится на плывущем корабле, а другой — вне его; у каждого из них рука находится почти в одной и той же точке в воздухе, и из этого места в то же самое время первый пускает камень, а второй — другой камень, без всякого толчка; камень первого, не теряя ни мгновения и не уклоняясь от своей линии, упадет в назначенное место на корабле, а камень второго останется позади. И это попадание произойдёт по той причине, что камень, который падает из вытянутой руки на корабле и, следовательно, движется, следуя его движению, имеет сообщённую ему силу, которой не имеет другой камень, выпадающий из руки, находящейся вне корабля; и всё это происходит, несмотря на то, что у камней та же тяжесть и такое же промежуточное пространство, что движутся они (предполагая это возможным) из той же точки и испытывают тот же толчок.

Здесь «сообщённая камню сила» и «толчок» — это, конечно, не что иное, как импетус, хотя сам этот термин не употреблён.

Попытку систематической разработки механики на основе теории импетуса произвёл выдающийся математик и физик позднего Возрождения Джамбатиста Бенедетти (Книга различных математических и физических размышлений, 1585 г.).

Научная революция

В одной из своих работ теорию импетуса использовал Иоганн Кеплер.

В своём трактате О движении (1590 г.) Галилео Галилей сделал попытку использовать теорию импетуса при построении механики падающих тел. При этом он считал импетус самоисчерпывающимся. Трактат, однако, так и не был опубликован.

В работе Письма о солнечных пятнах (1613 г.) Галилей сделал вывод, что тело находится в состоянии покоя до тех пор, пока не найдётся какая-то внешняя причина, выводящая его из этого состояния. Аналогично, тело находится в состоянии инерциального движения до тех пор, пока не найдется внешняя причина, выводящая его из этого состояния. Таким образом, для поддержания движения тела не требуется какая-либо сила, внешняя или внутренняя. Если и в физике Аристотеля, и в теории импетуса движение считалось процессом, в то время как покой — состоянием, то у Галилея впервые и то, и другое было названо состоянием. Это было важнейшим шагом на пути к понятию инерции.

Но даже в своём Диалоге о двух главнейших системах мира (1632 г.) при описании брошенного тела Галилей неоднократно употреблял термины «вложенная сила» и «импетус». Как показал Александр Койре, при этом он имел в виду просто скорость или импульс, однако чётко об несуществовании импетуса как особого качества брошенного тела он так и не заявил.

В течение всего XVII века термины «вложенная сила» и «импетус» продолжали использоваться физиками, в основном в смысле импульса, но иногда в том же смысле дополнительного качества движущегося тела, как эти термины употреблялись в Средние века. Французский учёный-иезуит Оноре Фабри пытался придать теории импетуса математическую форму и построить на её основе теорию свободного падения. Итальянский учёный-иезуит Джованни Баттиста Риччоли (Новый Альмагест, 1651 г.) пытался использовать теорию импетуса для опровержения вращения Земли вокруг оси, а также для объяснения движения планет, присоединившись к мнению Франческо из Марча, что ангелы движут планеты посредством передачи им импетуса (однако без посредства небесных сфер).

Первым, кто в явном виде отказался от теории импетуса и констатировал, что движение не требует для поддержания какой-либо силы, в том числе внутренней, был голландский физик Исаак Бекман. Однако он не опубликовал этот вывод, сформулировав его только в своём частном дневнике. Впервые закон инерции в правильном виде сформулировал Рене Декарт в сочинении Мир, или трактат о свете (1630 г.) и опубликовал в трактате Начала философии (1644 г.) Закон инерции был назван первым законом движения у Ньютона в Математических началах натуральной философии (1687 г.)

См. также

• Оксфордские калькуляторы

Литература

• Гайденко В. П., Смирнов Г. А.  Западноевропейская наука в средние века: общие принципы и учение о движении. — М.: Наука, 1989.
• Григорьян А. Т.  Механика от античности до наших дней. — М.: Наука, 1974.
• Дмитриев И. С.  [pawet.net/library/history/c_history/dm_galileo/Дмитриев_И.С._Увещание_Галилея.html Увещание Галилея]. — Санкт-Петербург: Нестор-История, 2006. — ISBN 5-98187-177-6.
• Жильсон Э.  Философия в средние века. — М.: Культурная Революция, Республика, 2010.
• Кирсанов В. С.  Научная революция XVII века. — М.: Наука, 1987.
• Койре А.  Очерки истории философской мысли. О влиянии философских концепций на развитие научных теорий. — М.: Прогресс, 1985.
• Ланской Г. Ю.  Жан Буридан и Николай Орем о суточном вращении Земли // Исследования по истории физики и механики 1995—1997. — М.: Наука, 1999. — С. 87-98.
• Рожанская М. М.  Механика на средневековом Востоке. — Москва: Наука, 1976.
• Рожанский И. Д.  История естествознания в эпоху эллинизма и Римской империи. — М.: Наука, 1988.
• Яковлев В. И.  Предыстория аналитической механики. — Ижевск: НИЦ «Регулярная и хаотическая динамика», 2001.
• Dales R. C.  The Scientific Achievement of the Middle Ages. — Philadelphia: University of Pennsylvania Press, 1973.
• Dales R. C.  Medieval Deanimation of the Heavens // Journal of the History of Ideas. — 1980. — Vol. 41. — P. 531-550.
• Damerow P., Freudenthal G., McLaughlin P., Renn J.  Exploring the Limits of Preclassical Mechanics. A Study of Conceptual Development in Early Modern Science: Free Fall and Compounded Motion in the Work of Descartes, Galileo and Beeckman. — Springer, 1992.
• Drake S.  Impetus Theory Reappraised // Journal of the History of Ideas. — 1975. — Vol. 36. — P. 27-46.
• Drake S.  A further reappraisal of impetus theory: Buridan, Benedetti, and Galileo // Studies in Hist. and Philos. Sci.. — 1976. — Vol. 7. — P. 319-336.
• Drake S.  Note on Professor Franklin's Paper // Journal of the History of Ideas. — 1977. — Vol. 38. — P. 315-316.
• Dugas R.  The history of mechanics. — Routlege & Kegan Paul, 1955.
• Elazar M.  Honoré Fabri and the Concept of Impetus: A Bridge between Conceptual Frameworks. — New York: Springer-Verlag, 2011.
• Franklin A.  [ajp.aapt.org/resource/1/ajpias/v44/i6/p529_s1 Principle of inertia in the Middle Ages] // Am. J. Phys.. — 1976. — Vol. 44. — P. 529-545.
• Franklin A.  Stillman Drake's "Impetus Theory Reappraised" // Journal of the History of Ideas. — 1977. — Vol. 38. — P. 307-315.
• Funkenstein A.  [brepols.metapress.com/content/j128922m14461552/ Some Remarks on the Concept of Impetus and the Determination of Simple Motion] // Viator. — 1972. — Vol. 2. — P. 329-348.
• Funkenstein A.  Theology and the Scientific Imagination from the Middle Ages to the Seventeenth Century. — Princeton: Princeton University Press, 1986.
• Grant E.  [www.jstor.org/stable/228571 Motion in the Void and the Principle of Inertia in the Middle Ages] // Isis. — 1964. — Vol. 55. — P. 265-292.
• Grant E.  Physical Science in the Middle Ages. — New York: John Wiley and Sons, 1971.
• Grant E.  Planets, Stars, and Orbs: The Medieval Cosmos, 1200-1687. — Cambridge: Cambridge University Press, 2009.
• Hooper W.  [cco.cambridge.org/extract?id=ccol0521581788_CCOL0521581788A006 Inertial problems in Galileo's preinertial framework] // in: The Cambridge Companion to Galileo, ed. by P. Machamer. — 1998. — P. 146-174. — DOI:10.1017/CCOL0521581788.005.
• Koyre A.  [www.jstor.org/stable/2180668 Galileo and the Scientific Revolution of the Seventeenth Century] // The Philosophical Review. — 1943. — Vol. 52. — P. 333-348.
• Moody E. A.  Galileo and Avempace: The Dynamics of the Leaning Tower Experiment // Journal of the History of Ideas. — 1951. — Vol. 12. — P. 163-193, 375-422.
• Pines S.  Omne quod movetur necesse est ab aliquo moveri: A Refutation of Galen by Alexander of Aphrodisias and the Theory of Motion // Isis. — 1961. — Vol. 52. — P. 21-54.
• Rosen E.  [ajp.aapt.org/resource/1/ajpias/v34/i7/p610_s1 Kepler's Harmonics and his Concept of Inertia] // Am. J. Phys.. — 1966. — Vol. 34. — P. 610.
• Samsу J.  [islamsci.mcgill.ca/RASI/BEA/Bitruji_BEA.htm Biṭrūjī: Nūr al‐Dīn Abū Isḥāq (Abū Jaʿfar) Ibrāhīm ibn Yūsuf al‐Biṭrūjī] // In: The Biographical Encyclopedia of Astronomers. — Springer, 2007.
• Sarnowsky J.  [www.springerlink.com/content/k5h60x7l0142811t/ Concepts of Impetus and the History of Mechanics] // in: Mechanics and Natural Philosophy Before the Scientific Revolution, ed. by W.R. Laird and S. Roux. — 2007. — Vol. 254. — P. 121-145.
• Sayili A.  Ibn Sīnā and Buridan on the Motion of the Projectile // Annals of the New York Academy of Sciences. — 1987. — Vol. 500. — P. 477–482.
• Wolff M.  [journals.cambridge.org/action/displayAbstract?fromPage=online&aid=1629956 Impetus Mechanics as a Physical Argument for Copernicanism: Copernicus, Benedetti, Galileo] // Science in Context. — 1987. — Vol. 1. — P. 215-256.
• Wolff M.  Hipparchus and the Stoic Theory of Motion // In: J. Barnes & M. Mignucci (Hgg.), Matter and Metaphysics. — Napoli: Bibliopolis, 1989. — P. 346—419.

Ссылки

• Лупандин И.  [krotov.info/lib_sec/12_l/lup/andin_00.html Лекции по истории натурфилософии]
• Рожанская М. М.  [vinci.ru/mk_43.html Предшественники Леонардо да Винчи на средневековом Востоке]
• Duhem P.  [www.newadvent.org/cathen/12047a.htm History of Physics (Section IX, XVI & XVII in The Catholic Encyclopedia)]
• Schabel C.  [plato.stanford.edu/entries/francis-marchia/ Francis of Marchia, in: The Stanford Encyclopedia of Philosophy (Winter 2008 Edition), Edward N. Zalta (ed.)]

Отрывок, характеризующий Теория импетуса

Анатоль был всегда доволен своим положением, собою и другими. Он был инстинктивно всем существом своим убежден в том, что ему нельзя было жить иначе, чем как он жил, и что он никогда в жизни не сделал ничего дурного. Он не был в состоянии обдумать ни того, как его поступки могут отозваться на других, ни того, что может выйти из такого или такого его поступка. Он был убежден, что как утка сотворена так, что она всегда должна жить в воде, так и он сотворен Богом так, что должен жить в тридцать тысяч дохода и занимать всегда высшее положение в обществе. Он так твердо верил в это, что, глядя на него, и другие были убеждены в этом и не отказывали ему ни в высшем положении в свете, ни в деньгах, которые он, очевидно, без отдачи занимал у встречного и поперечного.
Он не был игрок, по крайней мере никогда не желал выигрыша. Он не был тщеславен. Ему было совершенно всё равно, что бы об нем ни думали. Еще менее он мог быть повинен в честолюбии. Он несколько раз дразнил отца, портя свою карьеру, и смеялся над всеми почестями. Он был не скуп и не отказывал никому, кто просил у него. Одно, что он любил, это было веселье и женщины, и так как по его понятиям в этих вкусах не было ничего неблагородного, а обдумать то, что выходило для других людей из удовлетворения его вкусов, он не мог, то в душе своей он считал себя безукоризненным человеком, искренно презирал подлецов и дурных людей и с спокойной совестью высоко носил голову.
У кутил, у этих мужских магдалин, есть тайное чувство сознания невинности, такое же, как и у магдалин женщин, основанное на той же надежде прощения. «Ей всё простится, потому что она много любила, и ему всё простится, потому что он много веселился».
Долохов, в этом году появившийся опять в Москве после своего изгнания и персидских похождений, и ведший роскошную игорную и кутежную жизнь, сблизился с старым петербургским товарищем Курагиным и пользовался им для своих целей.
Анатоль искренно любил Долохова за его ум и удальство. Долохов, которому были нужны имя, знатность, связи Анатоля Курагина для приманки в свое игорное общество богатых молодых людей, не давая ему этого чувствовать, пользовался и забавлялся Курагиным. Кроме расчета, по которому ему был нужен Анатоль, самый процесс управления чужою волей был наслаждением, привычкой и потребностью для Долохова.
Наташа произвела сильное впечатление на Курагина. Он за ужином после театра с приемами знатока разобрал перед Долоховым достоинство ее рук, плеч, ног и волос, и объявил свое решение приволокнуться за нею. Что могло выйти из этого ухаживанья – Анатоль не мог обдумать и знать, как он никогда не знал того, что выйдет из каждого его поступка.
– Хороша, брат, да не про нас, – сказал ему Долохов.
– Я скажу сестре, чтобы она позвала ее обедать, – сказал Анатоль. – А?
– Ты подожди лучше, когда замуж выйдет…
– Ты знаешь, – сказал Анатоль, – j'adore les petites filles: [обожаю девочек:] – сейчас потеряется.
– Ты уж попался раз на petite fille [девочке], – сказал Долохов, знавший про женитьбу Анатоля. – Смотри!
– Ну уж два раза нельзя! А? – сказал Анатоль, добродушно смеясь.


Следующий после театра день Ростовы никуда не ездили и никто не приезжал к ним. Марья Дмитриевна о чем то, скрывая от Наташи, переговаривалась с ее отцом. Наташа догадывалась, что они говорили о старом князе и что то придумывали, и ее беспокоило и оскорбляло это. Она всякую минуту ждала князя Андрея, и два раза в этот день посылала дворника на Вздвиженку узнавать, не приехал ли он. Он не приезжал. Ей было теперь тяжеле, чем первые дни своего приезда. К нетерпению и грусти ее о нем присоединились неприятное воспоминание о свидании с княжной Марьей и с старым князем, и страх и беспокойство, которым она не знала причины. Ей всё казалось, что или он никогда не приедет, или что прежде, чем он приедет, с ней случится что нибудь. Она не могла, как прежде, спокойно и продолжительно, одна сама с собой думать о нем. Как только она начинала думать о нем, к воспоминанию о нем присоединялось воспоминание о старом князе, о княжне Марье и о последнем спектакле, и о Курагине. Ей опять представлялся вопрос, не виновата ли она, не нарушена ли уже ее верность князю Андрею, и опять она заставала себя до малейших подробностей воспоминающею каждое слово, каждый жест, каждый оттенок игры выражения на лице этого человека, умевшего возбудить в ней непонятное для нее и страшное чувство. На взгляд домашних, Наташа казалась оживленнее обыкновенного, но она далеко была не так спокойна и счастлива, как была прежде.
В воскресение утром Марья Дмитриевна пригласила своих гостей к обедни в свой приход Успенья на Могильцах.
– Я этих модных церквей не люблю, – говорила она, видимо гордясь своим свободомыслием. – Везде Бог один. Поп у нас прекрасный, служит прилично, так это благородно, и дьякон тоже. Разве от этого святость какая, что концерты на клиросе поют? Не люблю, одно баловство!
Марья Дмитриевна любила воскресные дни и умела праздновать их. Дом ее бывал весь вымыт и вычищен в субботу; люди и она не работали, все были празднично разряжены, и все бывали у обедни. К господскому обеду прибавлялись кушанья, и людям давалась водка и жареный гусь или поросенок. Но ни на чем во всем доме так не бывал заметен праздник, как на широком, строгом лице Марьи Дмитриевны, в этот день принимавшем неизменяемое выражение торжественности.
Когда напились кофе после обедни, в гостиной с снятыми чехлами, Марье Дмитриевне доложили, что карета готова, и она с строгим видом, одетая в парадную шаль, в которой она делала визиты, поднялась и объявила, что едет к князю Николаю Андреевичу Болконскому, чтобы объясниться с ним насчет Наташи.
После отъезда Марьи Дмитриевны, к Ростовым приехала модистка от мадам Шальме, и Наташа, затворив дверь в соседней с гостиной комнате, очень довольная развлечением, занялась примериваньем новых платьев. В то время как она, надев сметанный на живую нитку еще без рукавов лиф и загибая голову, гляделась в зеркало, как сидит спинка, она услыхала в гостиной оживленные звуки голоса отца и другого, женского голоса, который заставил ее покраснеть. Это был голос Элен. Не успела Наташа снять примериваемый лиф, как дверь отворилась и в комнату вошла графиня Безухая, сияющая добродушной и ласковой улыбкой, в темнолиловом, с высоким воротом, бархатном платье.
– Ah, ma delicieuse! [О, моя прелестная!] – сказала она красневшей Наташе. – Charmante! [Очаровательна!] Нет, это ни на что не похоже, мой милый граф, – сказала она вошедшему за ней Илье Андреичу. – Как жить в Москве и никуда не ездить? Нет, я от вас не отстану! Нынче вечером у меня m lle Georges декламирует и соберутся кое кто; и если вы не привезете своих красавиц, которые лучше m lle Georges, то я вас знать не хочу. Мужа нет, он уехал в Тверь, а то бы я его за вами прислала. Непременно приезжайте, непременно, в девятом часу. – Она кивнула головой знакомой модистке, почтительно присевшей ей, и села на кресло подле зеркала, живописно раскинув складки своего бархатного платья. Она не переставала добродушно и весело болтать, беспрестанно восхищаясь красотой Наташи. Она рассмотрела ее платья и похвалила их, похвалилась и своим новым платьем en gaz metallique, [из газа цвета металла,] которое она получила из Парижа и советовала Наташе сделать такое же.
– Впрочем, вам все идет, моя прелестная, – говорила она.
С лица Наташи не сходила улыбка удовольствия. Она чувствовала себя счастливой и расцветающей под похвалами этой милой графини Безуховой, казавшейся ей прежде такой неприступной и важной дамой, и бывшей теперь такой доброй с нею. Наташе стало весело и она чувствовала себя почти влюбленной в эту такую красивую и такую добродушную женщину. Элен с своей стороны искренно восхищалась Наташей и желала повеселить ее. Анатоль просил ее свести его с Наташей, и для этого она приехала к Ростовым. Мысль свести брата с Наташей забавляла ее.
Несмотря на то, что прежде у нее была досада на Наташу за то, что она в Петербурге отбила у нее Бориса, она теперь и не думала об этом, и всей душой, по своему, желала добра Наташе. Уезжая от Ростовых, она отозвала в сторону свою protegee.
– Вчера брат обедал у меня – мы помирали со смеху – ничего не ест и вздыхает по вас, моя прелесть. Il est fou, mais fou amoureux de vous, ma chere. [Он сходит с ума, но сходит с ума от любви к вам, моя милая.]
Наташа багрово покраснела услыхав эти слова.
– Как краснеет, как краснеет, ma delicieuse! [моя прелесть!] – проговорила Элен. – Непременно приезжайте. Si vous aimez quelqu'un, ma delicieuse, ce n'est pas une raison pour se cloitrer. Si meme vous etes promise, je suis sure que votre рromis aurait desire que vous alliez dans le monde en son absence plutot que de deperir d'ennui. [Из того, что вы любите кого нибудь, моя прелестная, никак не следует жить монашенкой. Даже если вы невеста, я уверена, что ваш жених предпочел бы, чтобы вы в его отсутствии выезжали в свет, чем погибали со скуки.]
«Стало быть она знает, что я невеста, стало быть и oни с мужем, с Пьером, с этим справедливым Пьером, думала Наташа, говорили и смеялись про это. Стало быть это ничего». И опять под влиянием Элен то, что прежде представлялось страшным, показалось простым и естественным. «И она такая grande dame, [важная барыня,] такая милая и так видно всей душой любит меня, думала Наташа. И отчего не веселиться?» думала Наташа, удивленными, широко раскрытыми глазами глядя на Элен.
К обеду вернулась Марья Дмитриевна, молчаливая и серьезная, очевидно понесшая поражение у старого князя. Она была еще слишком взволнована от происшедшего столкновения, чтобы быть в силах спокойно рассказать дело. На вопрос графа она отвечала, что всё хорошо и что она завтра расскажет. Узнав о посещении графини Безуховой и приглашении на вечер, Марья Дмитриевна сказала:
– С Безуховой водиться я не люблю и не посоветую; ну, да уж если обещала, поезжай, рассеешься, – прибавила она, обращаясь к Наташе.


Граф Илья Андреич повез своих девиц к графине Безуховой. На вечере было довольно много народу. Но всё общество было почти незнакомо Наташе. Граф Илья Андреич с неудовольствием заметил, что всё это общество состояло преимущественно из мужчин и дам, известных вольностью обращения. M lle Georges, окруженная молодежью, стояла в углу гостиной. Было несколько французов и между ними Метивье, бывший, со времени приезда Элен, домашним человеком у нее. Граф Илья Андреич решился не садиться за карты, не отходить от дочерей и уехать как только кончится представление Georges.
Анатоль очевидно у двери ожидал входа Ростовых. Он, тотчас же поздоровавшись с графом, подошел к Наташе и пошел за ней. Как только Наташа его увидала, тоже как и в театре, чувство тщеславного удовольствия, что она нравится ему и страха от отсутствия нравственных преград между ею и им, охватило ее. Элен радостно приняла Наташу и громко восхищалась ее красотой и туалетом. Вскоре после их приезда, m lle Georges вышла из комнаты, чтобы одеться. В гостиной стали расстанавливать стулья и усаживаться. Анатоль подвинул Наташе стул и хотел сесть подле, но граф, не спускавший глаз с Наташи, сел подле нее. Анатоль сел сзади.
M lle Georges с оголенными, с ямочками, толстыми руками, в красной шали, надетой на одно плечо, вышла в оставленное для нее пустое пространство между кресел и остановилась в ненатуральной позе. Послышался восторженный шопот. M lle Georges строго и мрачно оглянула публику и начала говорить по французски какие то стихи, где речь шла о ее преступной любви к своему сыну. Она местами возвышала голос, местами шептала, торжественно поднимая голову, местами останавливалась и хрипела, выкатывая глаза.
– Adorable, divin, delicieux! [Восхитительно, божественно, чудесно!] – слышалось со всех сторон. Наташа смотрела на толстую Georges, но ничего не слышала, не видела и не понимала ничего из того, что делалось перед ней; она только чувствовала себя опять вполне безвозвратно в том странном, безумном мире, столь далеком от прежнего, в том мире, в котором нельзя было знать, что хорошо, что дурно, что разумно и что безумно. Позади ее сидел Анатоль, и она, чувствуя его близость, испуганно ждала чего то.
После первого монолога всё общество встало и окружило m lle Georges, выражая ей свой восторг.
– Как она хороша! – сказала Наташа отцу, который вместе с другими встал и сквозь толпу подвигался к актрисе.
– Я не нахожу, глядя на вас, – сказал Анатоль, следуя за Наташей. Он сказал это в такое время, когда она одна могла его слышать. – Вы прелестны… с той минуты, как я увидал вас, я не переставал….
– Пойдем, пойдем, Наташа, – сказал граф, возвращаясь за дочерью. – Как хороша!
Наташа ничего не говоря подошла к отцу и вопросительно удивленными глазами смотрела на него.
После нескольких приемов декламации m lle Georges уехала и графиня Безухая попросила общество в залу.
Граф хотел уехать, но Элен умоляла не испортить ее импровизированный бал. Ростовы остались. Анатоль пригласил Наташу на вальс и во время вальса он, пожимая ее стан и руку, сказал ей, что она ravissante [обворожительна] и что он любит ее. Во время экосеза, который она опять танцовала с Курагиным, когда они остались одни, Анатоль ничего не говорил ей и только смотрел на нее. Наташа была в сомнении, не во сне ли она видела то, что он сказал ей во время вальса. В конце первой фигуры он опять пожал ей руку. Наташа подняла на него испуганные глаза, но такое самоуверенно нежное выражение было в его ласковом взгляде и улыбке, что она не могла глядя на него сказать того, что она имела сказать ему. Она опустила глаза.
– Не говорите мне таких вещей, я обручена и люблю другого, – проговорила она быстро… – Она взглянула на него. Анатоль не смутился и не огорчился тем, что она сказала.
– Не говорите мне про это. Что мне зa дело? – сказал он. – Я говорю, что безумно, безумно влюблен в вас. Разве я виноват, что вы восхитительны? Нам начинать.
Наташа, оживленная и тревожная, широко раскрытыми, испуганными глазами смотрела вокруг себя и казалась веселее чем обыкновенно. Она почти ничего не помнила из того, что было в этот вечер. Танцовали экосез и грос фатер, отец приглашал ее уехать, она просила остаться. Где бы она ни была, с кем бы ни говорила, она чувствовала на себе его взгляд. Потом она помнила, что попросила у отца позволения выйти в уборную оправить платье, что Элен вышла за ней, говорила ей смеясь о любви ее брата и что в маленькой диванной ей опять встретился Анатоль, что Элен куда то исчезла, они остались вдвоем и Анатоль, взяв ее за руку, нежным голосом сказал:
– Я не могу к вам ездить, но неужели я никогда не увижу вас? Я безумно люблю вас. Неужели никогда?… – и он, заслоняя ей дорогу, приближал свое лицо к ее лицу.
Блестящие, большие, мужские глаза его так близки были от ее глаз, что она не видела ничего кроме этих глаз.
– Натали?! – прошептал вопросительно его голос, и кто то больно сжимал ее руки.
– Натали?!
«Я ничего не понимаю, мне нечего говорить», сказал ее взгляд.
Горячие губы прижались к ее губам и в ту же минуту она почувствовала себя опять свободною, и в комнате послышался шум шагов и платья Элен. Наташа оглянулась на Элен, потом, красная и дрожащая, взглянула на него испуганно вопросительно и пошла к двери.
– Un mot, un seul, au nom de Dieu, [Одно слово, только одно, ради Бога,] – говорил Анатоль.
Она остановилась. Ей так нужно было, чтобы он сказал это слово, которое бы объяснило ей то, что случилось и на которое она бы ему ответила.
– Nathalie, un mot, un seul, – всё повторял он, видимо не зная, что сказать и повторял его до тех пор, пока к ним подошла Элен.
Элен вместе с Наташей опять вышла в гостиную. Не оставшись ужинать, Ростовы уехали.
Вернувшись домой, Наташа не спала всю ночь: ее мучил неразрешимый вопрос, кого она любила, Анатоля или князя Андрея. Князя Андрея она любила – она помнила ясно, как сильно она любила его. Но Анатоля она любила тоже, это было несомненно. «Иначе, разве бы всё это могло быть?» думала она. «Ежели я могла после этого, прощаясь с ним, улыбкой ответить на его улыбку, ежели я могла допустить до этого, то значит, что я с первой минуты полюбила его. Значит, он добр, благороден и прекрасен, и нельзя было не полюбить его. Что же мне делать, когда я люблю его и люблю другого?» говорила она себе, не находя ответов на эти страшные вопросы.


Пришло утро с его заботами и суетой. Все встали, задвигались, заговорили, опять пришли модистки, опять вышла Марья Дмитриевна и позвали к чаю. Наташа широко раскрытыми глазами, как будто она хотела перехватить всякий устремленный на нее взгляд, беспокойно оглядывалась на всех и старалась казаться такою же, какою она была всегда.
После завтрака Марья Дмитриевна (это было лучшее время ее), сев на свое кресло, подозвала к себе Наташу и старого графа.
– Ну с, друзья мои, теперь я всё дело обдумала и вот вам мой совет, – начала она. – Вчера, как вы знаете, была я у князя Николая; ну с и поговорила с ним…. Он кричать вздумал. Да меня не перекричишь! Я всё ему выпела!
– Да что же он? – спросил граф.
– Он то что? сумасброд… слышать не хочет; ну, да что говорить, и так мы бедную девочку измучили, – сказала Марья Дмитриевна. – А совет мой вам, чтобы дела покончить и ехать домой, в Отрадное… и там ждать…
– Ах, нет! – вскрикнула Наташа.
– Нет, ехать, – сказала Марья Дмитриевна. – И там ждать. – Если жених теперь сюда приедет – без ссоры не обойдется, а он тут один на один с стариком всё переговорит и потом к вам приедет.
Илья Андреич одобрил это предложение, тотчас поняв всю разумность его. Ежели старик смягчится, то тем лучше будет приехать к нему в Москву или Лысые Горы, уже после; если нет, то венчаться против его воли можно будет только в Отрадном.
– И истинная правда, – сказал он. – Я и жалею, что к нему ездил и ее возил, – сказал старый граф.
– Нет, чего ж жалеть? Бывши здесь, нельзя было не сделать почтения. Ну, а не хочет, его дело, – сказала Марья Дмитриевна, что то отыскивая в ридикюле. – Да и приданое готово, чего вам еще ждать; а что не готово, я вам перешлю. Хоть и жалко мне вас, а лучше с Богом поезжайте. – Найдя в ридикюле то, что она искала, она передала Наташе. Это было письмо от княжны Марьи. – Тебе пишет. Как мучается, бедняжка! Она боится, чтобы ты не подумала, что она тебя не любит.
– Да она и не любит меня, – сказала Наташа.
– Вздор, не говори, – крикнула Марья Дмитриевна.
– Никому не поверю; я знаю, что не любит, – смело сказала Наташа, взяв письмо, и в лице ее выразилась сухая и злобная решительность, заставившая Марью Дмитриевну пристальнее посмотреть на нее и нахмуриться.
– Ты, матушка, так не отвечай, – сказала она. – Что я говорю, то правда. Напиши ответ.
Наташа не отвечала и пошла в свою комнату читать письмо княжны Марьи.
Княжна Марья писала, что она была в отчаянии от происшедшего между ними недоразумения. Какие бы ни были чувства ее отца, писала княжна Марья, она просила Наташу верить, что она не могла не любить ее как ту, которую выбрал ее брат, для счастия которого она всем готова была пожертвовать.
«Впрочем, писала она, не думайте, чтобы отец мой был дурно расположен к вам. Он больной и старый человек, которого надо извинять; но он добр, великодушен и будет любить ту, которая сделает счастье его сына». Княжна Марья просила далее, чтобы Наташа назначила время, когда она может опять увидеться с ней.
Прочтя письмо, Наташа села к письменному столу, чтобы написать ответ: «Chere princesse», [Дорогая княжна,] быстро, механически написала она и остановилась. «Что ж дальше могла написать она после всего того, что было вчера? Да, да, всё это было, и теперь уж всё другое», думала она, сидя над начатым письмом. «Надо отказать ему? Неужели надо? Это ужасно!»… И чтоб не думать этих страшных мыслей, она пошла к Соне и с ней вместе стала разбирать узоры.
После обеда Наташа ушла в свою комнату, и опять взяла письмо княжны Марьи. – «Неужели всё уже кончено? подумала она. Неужели так скоро всё это случилось и уничтожило всё прежнее»! Она во всей прежней силе вспоминала свою любовь к князю Андрею и вместе с тем чувствовала, что любила Курагина. Она живо представляла себя женою князя Андрея, представляла себе столько раз повторенную ее воображением картину счастия с ним и вместе с тем, разгораясь от волнения, представляла себе все подробности своего вчерашнего свидания с Анатолем.
«Отчего же бы это не могло быть вместе? иногда, в совершенном затмении, думала она. Тогда только я бы была совсем счастлива, а теперь я должна выбрать и ни без одного из обоих я не могу быть счастлива. Одно, думала она, сказать то, что было князю Андрею или скрыть – одинаково невозможно. А с этим ничего не испорчено. Но неужели расстаться навсегда с этим счастьем любви князя Андрея, которым я жила так долго?»
– Барышня, – шопотом с таинственным видом сказала девушка, входя в комнату. – Мне один человек велел передать. Девушка подала письмо. – Только ради Христа, – говорила еще девушка, когда Наташа, не думая, механическим движением сломала печать и читала любовное письмо Анатоля, из которого она, не понимая ни слова, понимала только одно – что это письмо было от него, от того человека, которого она любит. «Да она любит, иначе разве могло бы случиться то, что случилось? Разве могло бы быть в ее руке любовное письмо от него?»
Трясущимися руками Наташа держала это страстное, любовное письмо, сочиненное для Анатоля Долоховым, и, читая его, находила в нем отголоски всего того, что ей казалось, она сама чувствовала.
«Со вчерашнего вечера участь моя решена: быть любимым вами или умереть. Мне нет другого выхода», – начиналось письмо. Потом он писал, что знает про то, что родные ее не отдадут ее ему, Анатолю, что на это есть тайные причины, которые он ей одной может открыть, но что ежели она его любит, то ей стоит сказать это слово да , и никакие силы людские не помешают их блаженству. Любовь победит всё. Он похитит и увезет ее на край света.
«Да, да, я люблю его!» думала Наташа, перечитывая в двадцатый раз письмо и отыскивая какой то особенный глубокий смысл в каждом его слове.
В этот вечер Марья Дмитриевна ехала к Архаровым и предложила барышням ехать с нею. Наташа под предлогом головной боли осталась дома.


Вернувшись поздно вечером, Соня вошла в комнату Наташи и, к удивлению своему, нашла ее не раздетою, спящею на диване. На столе подле нее лежало открытое письмо Анатоля. Соня взяла письмо и стала читать его.
Она читала и взглядывала на спящую Наташу, на лице ее отыскивая объяснения того, что она читала, и не находила его. Лицо было тихое, кроткое и счастливое. Схватившись за грудь, чтобы не задохнуться, Соня, бледная и дрожащая от страха и волнения, села на кресло и залилась слезами.
«Как я не видала ничего? Как могло это зайти так далеко? Неужели она разлюбила князя Андрея? И как могла она допустить до этого Курагина? Он обманщик и злодей, это ясно. Что будет с Nicolas, с милым, благородным Nicolas, когда он узнает про это? Так вот что значило ее взволнованное, решительное и неестественное лицо третьего дня, и вчера, и нынче, думала Соня; но не может быть, чтобы она любила его! Вероятно, не зная от кого, она распечатала это письмо. Вероятно, она оскорблена. Она не может этого сделать!»
Соня утерла слезы и подошла к Наташе, опять вглядываясь в ее лицо.
– Наташа! – сказала она чуть слышно.
Наташа проснулась и увидала Соню.
– А, вернулась?
И с решительностью и нежностью, которая бывает в минуты пробуждения, она обняла подругу, но заметив смущение на лице Сони, лицо Наташи выразило смущение и подозрительность.
– Соня, ты прочла письмо? – сказала она.
– Да, – тихо сказала Соня.
Наташа восторженно улыбнулась.
– Нет, Соня, я не могу больше! – сказала она. – Я не могу больше скрывать от тебя. Ты знаешь, мы любим друг друга!… Соня, голубчик, он пишет… Соня…
Соня, как бы не веря своим ушам, смотрела во все глаза на Наташу.
– А Болконский? – сказала она.
– Ах, Соня, ах коли бы ты могла знать, как я счастлива! – сказала Наташа. – Ты не знаешь, что такое любовь…
– Но, Наташа, неужели то всё кончено?
Наташа большими, открытыми глазами смотрела на Соню, как будто не понимая ее вопроса.
– Что ж, ты отказываешь князю Андрею? – сказала Соня.
– Ах, ты ничего не понимаешь, ты не говори глупости, ты слушай, – с мгновенной досадой сказала Наташа.
– Нет, я не могу этому верить, – повторила Соня. – Я не понимаю. Как же ты год целый любила одного человека и вдруг… Ведь ты только три раза видела его. Наташа, я тебе не верю, ты шалишь. В три дня забыть всё и так…
– Три дня, – сказала Наташа. – Мне кажется, я сто лет люблю его. Мне кажется, что я никого никогда не любила прежде его. Ты этого не можешь понять. Соня, постой, садись тут. – Наташа обняла и поцеловала ее.
– Мне говорили, что это бывает и ты верно слышала, но я теперь только испытала эту любовь. Это не то, что прежде. Как только я увидала его, я почувствовала, что он мой властелин, и я раба его, и что я не могу не любить его. Да, раба! Что он мне велит, то я и сделаю. Ты не понимаешь этого. Что ж мне делать? Что ж мне делать, Соня? – говорила Наташа с счастливым и испуганным лицом.
– Но ты подумай, что ты делаешь, – говорила Соня, – я не могу этого так оставить. Эти тайные письма… Как ты могла его допустить до этого? – говорила она с ужасом и с отвращением, которое она с трудом скрывала.
– Я тебе говорила, – отвечала Наташа, – что у меня нет воли, как ты не понимаешь этого: я его люблю!
– Так я не допущу до этого, я расскажу, – с прорвавшимися слезами вскрикнула Соня.
– Что ты, ради Бога… Ежели ты расскажешь, ты мой враг, – заговорила Наташа. – Ты хочешь моего несчастия, ты хочешь, чтоб нас разлучили…
Увидав этот страх Наташи, Соня заплакала слезами стыда и жалости за свою подругу.
– Но что было между вами? – спросила она. – Что он говорил тебе? Зачем он не ездит в дом?
Наташа не отвечала на ее вопрос.
– Ради Бога, Соня, никому не говори, не мучай меня, – упрашивала Наташа. – Ты помни, что нельзя вмешиваться в такие дела. Я тебе открыла…
– Но зачем эти тайны! Отчего же он не ездит в дом? – спрашивала Соня. – Отчего он прямо не ищет твоей руки? Ведь князь Андрей дал тебе полную свободу, ежели уж так; но я не верю этому. Наташа, ты подумала, какие могут быть тайные причины ?
Наташа удивленными глазами смотрела на Соню. Видно, ей самой в первый раз представлялся этот вопрос и она не знала, что отвечать на него.
– Какие причины, не знаю. Но стало быть есть причины!
Соня вздохнула и недоверчиво покачала головой.
– Ежели бы были причины… – начала она. Но Наташа угадывая ее сомнение, испуганно перебила ее.
– Соня, нельзя сомневаться в нем, нельзя, нельзя, ты понимаешь ли? – прокричала она.
– Любит ли он тебя?
– Любит ли? – повторила Наташа с улыбкой сожаления о непонятливости своей подруги. – Ведь ты прочла письмо, ты видела его?
– Но если он неблагородный человек?
– Он!… неблагородный человек? Коли бы ты знала! – говорила Наташа.
– Если он благородный человек, то он или должен объявить свое намерение, или перестать видеться с тобой; и ежели ты не хочешь этого сделать, то я сделаю это, я напишу ему, я скажу папа, – решительно сказала Соня.
– Да я жить не могу без него! – закричала Наташа.
– Наташа, я не понимаю тебя. И что ты говоришь! Вспомни об отце, о Nicolas.
– Мне никого не нужно, я никого не люблю, кроме его. Как ты смеешь говорить, что он неблагороден? Ты разве не знаешь, что я его люблю? – кричала Наташа. – Соня, уйди, я не хочу с тобой ссориться, уйди, ради Бога уйди: ты видишь, как я мучаюсь, – злобно кричала Наташа сдержанно раздраженным и отчаянным голосом. Соня разрыдалась и выбежала из комнаты.
Наташа подошла к столу и, не думав ни минуты, написала тот ответ княжне Марье, который она не могла написать целое утро. В письме этом она коротко писала княжне Марье, что все недоразуменья их кончены, что, пользуясь великодушием князя Андрея, который уезжая дал ей свободу, она просит ее забыть всё и простить ее ежели она перед нею виновата, но что она не может быть его женой. Всё это ей казалось так легко, просто и ясно в эту минуту.

В пятницу Ростовы должны были ехать в деревню, а граф в среду поехал с покупщиком в свою подмосковную.
В день отъезда графа, Соня с Наташей были званы на большой обед к Карагиным, и Марья Дмитриевна повезла их. На обеде этом Наташа опять встретилась с Анатолем, и Соня заметила, что Наташа говорила с ним что то, желая не быть услышанной, и всё время обеда была еще более взволнована, чем прежде. Когда они вернулись домой, Наташа начала первая с Соней то объяснение, которого ждала ее подруга.
– Вот ты, Соня, говорила разные глупости про него, – начала Наташа кротким голосом, тем голосом, которым говорят дети, когда хотят, чтобы их похвалили. – Мы объяснились с ним нынче.
– Ну, что же, что? Ну что ж он сказал? Наташа, как я рада, что ты не сердишься на меня. Говори мне всё, всю правду. Что же он сказал?
Наташа задумалась.
– Ах Соня, если бы ты знала его так, как я! Он сказал… Он спрашивал меня о том, как я обещала Болконскому. Он обрадовался, что от меня зависит отказать ему.
Соня грустно вздохнула.
– Но ведь ты не отказала Болконскому, – сказала она.
– А может быть я и отказала! Может быть с Болконским всё кончено. Почему ты думаешь про меня так дурно?
– Я ничего не думаю, я только не понимаю этого…
– Подожди, Соня, ты всё поймешь. Увидишь, какой он человек. Ты не думай дурное ни про меня, ни про него.
– Я ни про кого не думаю дурное: я всех люблю и всех жалею. Но что же мне делать?
Соня не сдавалась на нежный тон, с которым к ней обращалась Наташа. Чем размягченнее и искательнее было выражение лица Наташи, тем серьезнее и строже было лицо Сони.
– Наташа, – сказала она, – ты просила меня не говорить с тобой, я и не говорила, теперь ты сама начала. Наташа, я не верю ему. Зачем эта тайна?
– Опять, опять! – перебила Наташа.
– Наташа, я боюсь за тебя.
– Чего бояться?
– Я боюсь, что ты погубишь себя, – решительно сказала Соня, сама испугавшись того что она сказала.
Лицо Наташи опять выразило злобу.
– И погублю, погублю, как можно скорее погублю себя. Не ваше дело. Не вам, а мне дурно будет. Оставь, оставь меня. Я ненавижу тебя.
– Наташа! – испуганно взывала Соня.
– Ненавижу, ненавижу! И ты мой враг навсегда!
Наташа выбежала из комнаты.
Наташа не говорила больше с Соней и избегала ее. С тем же выражением взволнованного удивления и преступности она ходила по комнатам, принимаясь то за то, то за другое занятие и тотчас же бросая их.
Как это ни тяжело было для Сони, но она, не спуская глаз, следила за своей подругой.
Накануне того дня, в который должен был вернуться граф, Соня заметила, что Наташа сидела всё утро у окна гостиной, как будто ожидая чего то и что она сделала какой то знак проехавшему военному, которого Соня приняла за Анатоля.
Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и заметила, что Наташа была всё время обеда и вечер в странном и неестественном состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей вопросы, начинала и не доканчивала фразы, всему смеялась).
После чая Соня увидала робеющую горничную девушку, выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала, что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой нибудь страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.
«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в лице ее было что то особенно жалкое и решительное. Она заплакала, прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, – но что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи было какое то страшное намерение. «Графа нет. Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?… Но может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.


Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за границу.
У Анатоля были и паспорт, и подорожная, и десять тысяч денег, взятые у сестры, и десять тысяч, занятые через посредство Долохова.
Два свидетеля – Хвостиков, бывший приказный, которого употреблял для игры Долохов и Макарин, отставной гусар, добродушный и слабый человек, питавший беспредельную любовь к Курагину – сидели в первой комнате за чаем.
В большом кабинете Долохова, убранном от стен до потолка персидскими коврами, медвежьими шкурами и оружием, сидел Долохов в дорожном бешмете и сапогах перед раскрытым бюро, на котором лежали счеты и пачки денег. Анатоль в расстегнутом мундире ходил из той комнаты, где сидели свидетели, через кабинет в заднюю комнату, где его лакей француз с другими укладывал последние вещи. Долохов считал деньги и записывал.
– Ну, – сказал он, – Хвостикову надо дать две тысячи.
– Ну и дай, – сказал Анатоль.
– Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, – сказал Долохов, показывая ему записку. – Так?
– Да, разумеется, так, – сказал Анатоль, видимо не слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед себя.
Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой улыбкой.
– А знаешь что – брось всё это: еще время есть! – сказал он.
– Дурак! – сказал Анатоль. – Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал… Это чорт знает, что такое!
– Право брось, – сказал Долохов. – Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
– Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?… – сморщившись сказал Анатоль. – Право не до твоих дурацких шуток. – И он ушел из комнаты.
Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
– Ты постой, – сказал он вслед Анатолю, – я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.
Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
– Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.