Импроперий

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Импропе́рий (лат. improperium, часто мн.ч. лат. improperia; нем. Improperien, англ. reproaches) — раздел католической мессы на Страстную пятницу, в центре которого — «укоряющая» речь Спасителя на Кресте, обращённая к народу иудейскому. По традиции, восходящей к эпохе Средних веков, тексты импроперия распеваются одноголосно (см. Григорианское пение); существуют многоголосные обработки традиционных текстов, выполненные профессиональными композиторами.





Термин

Термин впервые появляется в римском миссале 1474 г. как особенная часть литургии, которая изначально не относилась к проприю мессы (от лат. improperius — несвойственный, т.е. не присущий проприю). По другой версии, improperium происходит от лат. probrum (упрёк, укор) и связывается с тематикой импроперия.

Характеристика

Импроперии подразделяются на большие (первая часть) и малые (вторая часть). Большой импроперий состоит из 3 строф, каждая из которых строится как диалог Спасителя (начальный возглас: Popule meus, quid feci tibi?, Мих. 6:3[1]), которого персонифицирует священник или регент, и народа (рефрен — троекратный «Hagios», сначала по-гречески[2], затем в латинском переводе), от лица которого поёт хор.

Малый импроперий состоит из 9 строф одинаковой структуры. Каждая строфа состоит из двух сольных стихов (с чередующейся анафорой ego / tu; инципит: Ego propter te flagellavi Aegyptum[3]), исполняемых двумя разными певчими, и короткого хорового рефрена (на текст из первой части: Popule meus, quid feci tibi?). Распев Христовых «упрёков» (большого импроперия) невматический (с некоторым количеством мелизмов) и напоминает обычные антифоны. Стихи малого импроперия распеваются речитационно (как псалмы), но по своей собственной модели — с тенором e и финалисом c. В целом, при повторе стихов (или их фрагментов) мелодия также повторяется.

Исторический очерк

Латинские тексты импропериев гимнографические (никаких «упрёков Иисуса народу» Евангелие не содержит). Древнейшая рукопись со стихами большого импроперия (включая двуязычный Hagios/Sanctus) — ненотированный Градуал из Санлиса конца IX в.[4]; первый нотированный градуал (т.наз. Градуал из Лана[5]) — X века. Древнейшие источники со стихами малого импроперия относятся к началу XI века.

В беневентанских литургических книгах XI века обнаруживается песнопение «O quando in Cruce», текст которого (тематически явно «импропериальный») не похож ни на один канонический «римский» текст. Песнопение подтекстовано (с ошибками) также по-гречески ("Otin to stauron")[6]. По всей вероятности, не только текст, но и мелодия (также негригорианская, нестандартная) были заимствованы итальянскими католиками непосредственно из византийского обихода[7]. Сам обряд Поклонения Кресту (в рамках которого и находятся импроперии) в беневентанских рукописях расписан в такой степени подробности, что литургические заметки напоминают сценические ремарки.

Рецепция

Многоголосные импроперии (на канонический текст «Popule meus») писали многие композиторы эпохи Ренессанса, в том числе Палестрина, Виктория, Лассо, Анерио; в XX в. — Пендерецкий (Пассакалия из «Страстей по Луке»). Многоголосные импроперии, которые считаются композиционно-технической разновидностью итальянского фобурдона (итал. falsobordone), выдержаны в моноритмической («старогомофонной») фактуре, с минимумом мелодического распева. Примеры такого рода — два восьмиголосных мотета Палестрины и четырёхголосный мотет Виктории[8]. В XXI веке начальными словами импроперия «Popule meus» (2009) озаглавлена инструментальная пьеса (для виолончели и струнных) Дж. Тавенера.

Напишите отзыв о статье "Импроперий"

Примечания

  1. Народ мой, что Я тебе сделал?
  2. Ср. Трисвятое в православной традиции.
  3. Ради тебя Я бичевал Египет.
  4. Paris, Bibl. Sainte-Geneviève, 111. Тексты сборника опубликовал Р. Эсбер в Antiphonale missarum sextuplex.
  5. Paléographie Musicale IX, pp.99-100.
  6. Правильно: др.-греч. Ὅταν τῷ σταυρῷ.
  7. Византийский тропарь (в церковнославянском переводе: «Егда на Кресте пригвоздиша беззаконнии Господа славы, вопияше к ним: Чим вас оскорбих? Или о чем прогневах?» и т.д.), который лёг в основу беневентанского импроперия, имеет древнее происхождение. Однако, столь же древняя мелодия, на которую распевался тропарь, в византийских источниках не сохранилась.
  8. Написанный в имитационно-полифонической технике офферторий Палестрины «Improperium expectavit cor meum et miseriam» (Сердце моё было готово к поруганию и унижению) не имеет отношения к жанру (форме) импроперия.

Литература

  • Werner E. Zur Textgeschichte der Improperia // Festschrift Bruno Stäblein, hrsg. v. M. Ruhnke (Kassel, 1967), S.274–86.
  • Schütz W. “Was habe ich dir getan, mein Volk?”: die Wurzeln der Karfreitagsimproperien in der alten Kirche // Jahrbuch für Liturgik und Hymnologie, XIII (1968), S.1–38.
  • Drumbl J. Die Improperien der lateinischen Liturgie // Archiv für Liturgiewissenschaft, XV (1973), S.68–100.
  • Steiner R., Falconer K. Reproaches // The New Grove Dictionary of Music and Musicians. New York; London, 2001.

Дискография

  • Adorate Deum (Nova Schola Gregoriana / Alberto Turco)

Ссылки

Отрывок, характеризующий Импроперий

– А вы что ж? тоже позавтракать? Порядочно кормят, – продолжал Телянин. – Давайте же.
Он протянул руку и взялся за кошелек. Ростов выпустил его. Телянин взял кошелек и стал опускать его в карман рейтуз, и брови его небрежно поднялись, а рот слегка раскрылся, как будто он говорил: «да, да, кладу в карман свой кошелек, и это очень просто, и никому до этого дела нет».
– Ну, что, юноша? – сказал он, вздохнув и из под приподнятых бровей взглянув в глаза Ростова. Какой то свет глаз с быстротою электрической искры перебежал из глаз Телянина в глаза Ростова и обратно, обратно и обратно, всё в одно мгновение.
– Подите сюда, – проговорил Ростов, хватая Телянина за руку. Он почти притащил его к окну. – Это деньги Денисова, вы их взяли… – прошептал он ему над ухом.
– Что?… Что?… Как вы смеете? Что?… – проговорил Телянин.
Но эти слова звучали жалобным, отчаянным криком и мольбой о прощении. Как только Ростов услыхал этот звук голоса, с души его свалился огромный камень сомнения. Он почувствовал радость и в то же мгновение ему стало жалко несчастного, стоявшего перед ним человека; но надо было до конца довести начатое дело.
– Здесь люди Бог знает что могут подумать, – бормотал Телянин, схватывая фуражку и направляясь в небольшую пустую комнату, – надо объясниться…
– Я это знаю, и я это докажу, – сказал Ростов.
– Я…
Испуганное, бледное лицо Телянина начало дрожать всеми мускулами; глаза всё так же бегали, но где то внизу, не поднимаясь до лица Ростова, и послышались всхлипыванья.
– Граф!… не губите молодого человека… вот эти несчастные деньги, возьмите их… – Он бросил их на стол. – У меня отец старик, мать!…
Ростов взял деньги, избегая взгляда Телянина, и, не говоря ни слова, пошел из комнаты. Но у двери он остановился и вернулся назад. – Боже мой, – сказал он со слезами на глазах, – как вы могли это сделать?
– Граф, – сказал Телянин, приближаясь к юнкеру.
– Не трогайте меня, – проговорил Ростов, отстраняясь. – Ежели вам нужда, возьмите эти деньги. – Он швырнул ему кошелек и выбежал из трактира.


Вечером того же дня на квартире Денисова шел оживленный разговор офицеров эскадрона.
– А я говорю вам, Ростов, что вам надо извиниться перед полковым командиром, – говорил, обращаясь к пунцово красному, взволнованному Ростову, высокий штаб ротмистр, с седеющими волосами, огромными усами и крупными чертами морщинистого лица.
Штаб ротмистр Кирстен был два раза разжалован в солдаты зa дела чести и два раза выслуживался.
– Я никому не позволю себе говорить, что я лгу! – вскрикнул Ростов. – Он сказал мне, что я лгу, а я сказал ему, что он лжет. Так с тем и останется. На дежурство может меня назначать хоть каждый день и под арест сажать, а извиняться меня никто не заставит, потому что ежели он, как полковой командир, считает недостойным себя дать мне удовлетворение, так…
– Да вы постойте, батюшка; вы послушайте меня, – перебил штаб ротмистр своим басистым голосом, спокойно разглаживая свои длинные усы. – Вы при других офицерах говорите полковому командиру, что офицер украл…
– Я не виноват, что разговор зашел при других офицерах. Может быть, не надо было говорить при них, да я не дипломат. Я затем в гусары и пошел, думал, что здесь не нужно тонкостей, а он мне говорит, что я лгу… так пусть даст мне удовлетворение…
– Это всё хорошо, никто не думает, что вы трус, да не в том дело. Спросите у Денисова, похоже это на что нибудь, чтобы юнкер требовал удовлетворения у полкового командира?
Денисов, закусив ус, с мрачным видом слушал разговор, видимо не желая вступаться в него. На вопрос штаб ротмистра он отрицательно покачал головой.
– Вы при офицерах говорите полковому командиру про эту пакость, – продолжал штаб ротмистр. – Богданыч (Богданычем называли полкового командира) вас осадил.
– Не осадил, а сказал, что я неправду говорю.
– Ну да, и вы наговорили ему глупостей, и надо извиниться.
– Ни за что! – крикнул Ростов.
– Не думал я этого от вас, – серьезно и строго сказал штаб ротмистр. – Вы не хотите извиниться, а вы, батюшка, не только перед ним, а перед всем полком, перед всеми нами, вы кругом виноваты. А вот как: кабы вы подумали да посоветовались, как обойтись с этим делом, а то вы прямо, да при офицерах, и бухнули. Что теперь делать полковому командиру? Надо отдать под суд офицера и замарать весь полк? Из за одного негодяя весь полк осрамить? Так, что ли, по вашему? А по нашему, не так. И Богданыч молодец, он вам сказал, что вы неправду говорите. Неприятно, да что делать, батюшка, сами наскочили. А теперь, как дело хотят замять, так вы из за фанаберии какой то не хотите извиниться, а хотите всё рассказать. Вам обидно, что вы подежурите, да что вам извиниться перед старым и честным офицером! Какой бы там ни был Богданыч, а всё честный и храбрый, старый полковник, так вам обидно; а замарать полк вам ничего? – Голос штаб ротмистра начинал дрожать. – Вы, батюшка, в полку без году неделя; нынче здесь, завтра перешли куда в адъютантики; вам наплевать, что говорить будут: «между павлоградскими офицерами воры!» А нам не всё равно. Так, что ли, Денисов? Не всё равно?
Денисов всё молчал и не шевелился, изредка взглядывая своими блестящими, черными глазами на Ростова.