Имяславие

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Имясла́вие (имябо́жничество, в синодальных документах — имябо́жие, также называемое ономатодоксия) — религиозное догматическое и мистическое движение, получившее распространение в начале XX века среди православных русских монахов на святой горе Афон. Главным богословским положением сторонников имяславия являлось учение «о незримом присутствии Бога в Божественных именах». В этом смысле сторонники имяславия употребляли фразу: «Имя Бога есть Сам Бог»[1] («но Бог не есть имя»[2]), которая и стала наиболее известным кратким выражением имяславия.[3] Признанным лидером движения был иеросхимонах Антоний (Булатович)[4]. В 1913 году учение имяславцев было осуждено как еретическое российским Святейшим Правительствующим Синодом, а смута, возникшая в русских монастырях на Афоне из-за споров вокруг этого учения, была подавлена с использованием вооружённой силы.[5] Богословская полемика, возникшая в связи с учением имяславцев, оживила в России интерес к наследию Григория Паламы и исихастов и оказала заметное влияние на развитие русской религиозно-философской мысли.





Возникновение

Начало движения связывается с полемикой, возникшей около 1909 года среди проживавших на Афоне русских монахов по поводу книги схимонаха Илариона (Домрачева) «На горах Кавказа».[6] Автор книги сам около 20 лет провёл на Афоне, а затем в 80-х годах XIX века удалился на Кавказ, где вёл жизнь монаха-отшельника. Посвящённая традиционной для православия аскетической практике «умного делания» и Иисусовой молитвы книга «На горах Кавказа» была издана в 1907 году по благословению игумена Варсонофия Оптинского, затем в 1910 году была переиздана на средства Великой Княгини Елизаветы Фёдоровны, и наконец, в 1912 году вышла в третий раз в Киево-Печерской Лавре огромным для того времени десятитысячным тиражом. Все три издания были одобрены духовной цензурой и вызвали многочисленные положительные и даже восторженные отклики со стороны монашествующих и верующей интеллигенции. Одно из центральных мест в книге занимала мысль о присутствии в призываемом подвижниками имени Иисуса Христа самого Христа и божественности его имени:[7]

Прежде всего нужно утвердить в себе ту непреложную истину, согласную как с Божественным откровением, так и с здравыми понятиями разума, что в имени Божием присутствует Сам Бог — всем Своим Существом и (всеми) Своими безконечными свойствами.
Для всякого верного работника Христова, любящего своего Владыку и Господа, усердно Ему молящегося и святое имя Его благоговейно и любезно в сердце, своем носящего, — имя Его всезиждительное, достопоклоняемое и всемогущее есть как бы Сам Он — Вседержавный Господь Бог и дражайший Искупитель наш Иисус Христос, прежде всех век от Отца рожденный, Ему единосущный и равный Ему по всему.
В вечности на небесах Единый Бог: Бог Отец, Бог Сын, Бог Дух Святый; и если там пребывало имя Иисус, то стало быть оно и есть Бог, потому что там ничто тварное быть не может.

Именно эти взгляды о. Илариона и стали предметом богословской полемики, разгоревшейся вскоре после издания книги. Начало этой полемике положил афонский инок Хрисанф, которым в 1909 году была написана крайне негативная рецензия на книгу отца Илариона. С одобрения монастырского начальства рецензия в рукописном виде стала распространяться среди монахов русских обителей на Афоне. Хрисанф обвинял автора книги в ереси, пантеизме и двоебожии. Относительно имени «Иисус» инок Хрисанф утверждал, что это простое человеческое имя, полученное Христом как человеком, и потому не следует «приписывать этому имени при совершении молитвы обоготворяющее значение, сливать оное с Божеством и давать ему значение равносильное Самому Богу». Рецензия инока Хрисанфа вызвала жаркие споры среди русских афонских монахов. После её появления русское монашество на Афоне фактически разделяется на две партии — противников и сторонников особого почитания имени Божия: первые получили от вторых кличку «имяборцев», вторые назывались первыми «имябожниками». Сами почитатели имени Божия называли себя «имяславцами». Споры постепенно стали приобретать все более ожесточённый характер, вовлекать новых участников и выходить за пределы Афона. Свою рецензию Хрисанф направил как самому отцу Илариону (Домрачеву), так и влиятельному члену Правительствующего Синода архиепископу Волынскому Антонию (Храповицкому). Отец Иларион написал на рецензию ответ, который в качестве приложения был включён во второе издание его книги. А в архиепископе Антонии противники имяславия нашли для себя сильного союзника. С его подачи в феврале 1912 года рецензия Хрисанфа была опубликована в журнале «Русский инок», издаваемом Почаевской Лаврой, а в газете «Колокол» была помещена корреспонденция с Афона, описывающая ход полемики в плане негативном для имяславцев. С этого момента полемика в значительной степени переносится в Россию на страницы как светских, так и церковных периодических изданий. И примерно с этого же момента в защиту имяславия начинает выступать иеромонах Антоний (Булатович), ставший в итоге одним из наиболее известных лидеров движения.

Ещё в 1908 году духовник русского Пантелеймонова монастыря на Афоне о. Агафодор отправил книгу «На горах Кавказа» игумену русского Афонского Андреевского скита о. Иерониму со словами: «Очень вредная книга, написанная в духе Фаррара», с просьбой найти «образованного инока» с целью «раскритиковать» книгу. Иероним, в свою очередь, приказал иеромонаху Антонию дать критический отзыв о книге. Булатович сначала критически отнёсся к имяславию. Но затем,
дойдя до утверждения о. Илариона, что сущность и действенность молитвы Иисусовой зиждется на силе призываемого Божественного Имени Господа Иисуса Христа, к которому молящийся должен относиться как к Самому Господу Иисусу и которое есть Сам Он Господь Иисус Христос, мне они [слова] показались неправильными. Но, читая дальше, я увидал …прекрасно изложенное святоотеческое учение о молитве Иисусовой. Так как игумен приказал мне письменно изложить мое суждение об этой книге, то я решился, во-первых, написать письмо о. Илариону, в котором протестовал против этого выражения: «Имя Господа Иисуса Христа есть Сам Господь Иисус Христос». Но когда я написал это письмо, то на меня навалилась какая-то особенная сердечная тягость, и какая-то бесконечная пустота, хладность и темнота овладели сердцем. Чувствовалось оставление благодатью Божией; молитва сделалась бездейственной…
,[8] после чего Антоний открыл том «Моя жизнь во Христе» своего духовного отца[8] Иоанна Кронштадтского, изданный в 1905 году, и нашёл в нём следующие подтверждения своим сомнениям:

«В этом имени [Пресвятой Троицы, или Господа Саваофа, или Господа Иисуса Христа] ты имеешь все существо Господа: в нём Его благость бесконечная, премудрость беспредельная, свет неприступный, всемогущество, неизменяемость…»,[9] «Имя Господа, или Богоматери, или Ангела и святаго, да будет тебе вместо Самого Господа, Богоматери, Ангела или святаго; близость слова к твоему сердцу да будет залогом и показанием близости к твоему сердцу Самого Господа, Пречистой Девы, Ангела или святаго. Имя Господа есть Сам Господь — Дух везде сый и все наполняющий; имя Богоматери есть Сама Богоматерь…»[10]. В результате иеромонах Антоний полностью переменил своё мнение и стал основным сторонником учения об имяславии, затем издав несколько книг по этой проблеме.

Учение было также поддержано влиятельным при Дворе «старцем» Григорием РаспутинымК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 4233 дня], также у него было сходство с учением о. Иоанна Кронштадтского[11].

Сущность имяславия

Центральное положение учения имяславцев заключается в том, что имя Божие неразрывно связано с самим Богом.

Иеросхимонах Антоний Булатович основывал учение о Божестве Имени Божия прежде всего на том, что Имя Божие, по учению Святых Отцов, есть Его энергия или действие (по-славянски «действо»; «действие» — это перевод греч. слова «энергия»), а энергия Божия есть Сам Бог. Он писал:

Ради чего создал Бог человека? — Ради того, чтобы осчастливить созданное существо приобщением ему Божества Своего. …чтобы соединить его с Собою союзом Божественной любви и сделать человека причастником Божественного Естества. …чтобы обожить его, обожение же человека заключается в том, что в человека вселяется Энергия Божества. Сущность Божества Божия неприобщима твари, но Деятельность — приобщима.

Таким образом, согласно имяславию, Имя Божие есть Его энергия и Сам Он.

Согласно епископу Феофану Полтавскому: «Бог — везде; и, конечно, Он находится и в Своём имени»[12]; согласно о. Павлу Флоренскому: «Имя Божие есть Бог; но Бог не есть имя. Существо Божие выше энергии Его, хотя эта энергия выражает существо Имени Бога.»[13]

Сторонники имяславия настаивают, что логика православного богослова о. Антония Булатовича целиком соответствует учению Отцов Церкви, в частности Григория Паламы о нетварности Божественной энергии. Православные противники имяславия указывают, что в своих сочинениях Григорий Палама нигде не называет энергию Бога «Богом» (Феос), а учит называть её «Божеством» (Феотис)[14].

Отец Даниил Сысоев считал, что имяславие вызвало интерес «в первую очередь насельников различных пустыней, в особенности же афонских отшельников», имевших мистический опыт, а противодействие — монахов «из тех, кто до принятия монашества получил богословское или светское образование» и иереев, принявших «пришедших из западных университетов схоластику, рационализм и психологизм», чуждых любого мистицизмаК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3148 дней], то есть спор между духовными мистиками и рациональными схоластиками[15].

Митрополит Иларион Алфеев считает, что спор между имяславцами и имяборцами — это спор между молитвенным благочестием и богословской учёностью, являющийся продолжением споров об обожении — между православными и евномианами в IV веке, между иконопочитателями и иконоборцами в VIII—IX веках, между Симеоном Новым Богословом и его противниками в XI веке, между Григорием Паламой (исихастами) и Варлаамом Калабрийским в XIV веке.[16] Иисусова молитва и учение об имени Божием были частью одной — монашеской молитвенной — традиции, не пересекавшейся с другой — традицией духовных академий, где о монашеской практике почти ничего не говорилось. Противники имяславия — архиепископ Антоний (Храповицкий), архиепископ Сергий (Страгородский), Сергей Троицкий принадлежали к традиции не монашеской, а богословских школ; имели о монашеской жизни весьма приблизительное представление; ни один из них никогда не состоял иноком в монастыре[16].

Первоначальная реакция церковной власти

Наиболее авторитетным противником нового учения в России стал архиепископ Волынский Антоний (Храповицкий), который рассматривал имяславие как ересь и разновидность хлыстовщины. В 1912 году решением Святейшего Синода книга «На горах Кавказа» была запрещена в России; при этом доклад архиеп. Антония в Синоде был «недопустимым, невозможным, бранчливым».[17] Книга же ходила в самиздате, но не переиздавалась до 1998 года.

Согласно мнению Владимира Эрна, причиной имяславского спора была не книга «На горах Кавказа», а отрицательная рецензия на неё афонского инока Хрисанфа (которую тот написал вместо отказавшегося Булатовича) и затем публикации не читавшего[18][19] эту книгу Антония (Храповицкого), в которых имел место «развязный, грубый и часто хульный язык»[20], по мнению митрополита Илариона (Алфеева), «несправедливых, жёстких и скандальных» публикаций.[21]

В сентябре 1912 года книга была осуждена в послании правящего архиерея Афона Вселенского Патриарха Иоакима III (хотя в 1907 году он эту книгу поддержал) настоятелю русского монастыря Святого Пантелеимона, который, как и все монастыри Афона, находился в прямой канонической юрисдикции Патриарха: послание называло новое учение «бессмысленным и богохульным» и увещевало его сторонников «отстать от душевредного заблуждения и перестать спорить и толковать о вещах, которых не знают».

В 1913 году учение было рассмотрено комиссией преподавателей Богословской школы Вселенского Патриархата на Халки во главе с митрополитом Селевкии Германом, находившейся в начале XX века под сильным влиянием немецкого протестантского рационализма, так как большинство её профессоров получили богословское образование в немецких университетах.[22] Комиссия, не читавшая обеих рассматривавшихся книг — схимонаха Илариона и иеросхимонаха Антония Булатовича[19] — признала учение неправославным; Священный Синод Константинопольской православной церкви осудил его как хульное и еретическое, а новый Патриарх Герман V отправил на Афон соответствующую грамоту от 5 апреля 1913 года, которая объявляла учение имяславия пантеизмом.

В мае 1913 года состоялось заседание российского Святейшего Синода под председательством митрополита Санкт-Петербургского Владимира (Богоявленского) в составе Сергия, архиепископа Финляндского, Антония, арх. Волынского, Никона, б. арх. Вологодского, Евсевия, арх. Владивостокского, Михаила, арх. Гродненского, Агапита, епископа Екатеринославского (всего семеро); в котором было заслушано три независимо подготовленных доклада: архиепископа Антония (Храповицкого), архиепископа Никона (Рождественского) и преподавателя семинарии канониста Сергея Троицкого. Все доклады признавали учение «имябожников» неправославным. По итогам заседания единогласно было принято синодальное постановление, осуждающее учение «имябожников»; было издано соответствующее Послание[23], составленное архиепископом Сергием (Страгородским).

В августе 1913 года, уже после высылки «имябожников» с Афона, Синод издал новое постановление, ещё более строгое, против сторонников нового учения и принял «Формулу обращения для возвращающихся к учению православной Церкви имябожников». По монастырям России была разослана бумага с осуждением «имябожия» с предложением подписать её (известен, например, такой документ, подписанный всеми старцами Оптиной Пустыни, находившимися на тот момент в обители). Согласно сообщениям в журнале «Русский инок», в июле 1913 года Постановление было активно поддержано на Валааме.

На Афоне имяславие распространилось только среди русских монахов и практически не затронуло монахов из других стран. Поскольку устав Святой Горы строго запрещает еретикам нахождение на ней, то кинот Афона мог «под видом еретиков… очистить и вообще Святую Гору от русских»[24], так как было выслано с Афона от тысячи до полутора тысяч русских монахов.[25] Русское монашество на Афоне до сего дня не восстановилось: количество насельников сейчас более чем на порядок меньше, чем в 1913 году.

Подавление «мятежа»

В соответствии с предписанием Святейшего Синода, 4 июня (в ряде источников — 5 июня) 1913 года русская канонерская лодка «Донец» доставила архиепископа Вологодского Никона Рождественского и профессора Троицкого на гору Афон с целью «усмирения монашеского бунта» (11 июня к ним на помощь подошёл пароход «Царь» с 5 офицерами и 118 солдатами)[26]. Перепись, проведённая архиепископом, показала, что среди 1700 российских монахов 661 записали себя противниками имяславия, 517 — имяславцами, 360 уклонились от переписи, а остальные записались нейтральными[27]. В течение июня архиепископ Никон вёл переговоры с имяславцами и пытался заставить их поменять свои убеждения добровольно, но потерпел неудачу.

3 июля 1913 года прибыл пароход «Херсон», направленный с целью выдворения монахов с Афона, и солдатам 6-й роты 50-го Белостокского полка российским консулом в Константинополе Шебуниным было дано приказание взять мятежников приступом, но без кровопролития[28]. Монахи оказывали активное сопротивление, ввиду чего некоторых из них поливали водой из двух пожарных шлангов[29] (согласно некоторым имяславским источникам, были раненые и даже убитые[27]); после взятия Пантелеймонова монастыря монахи из Андреевского скита сдались добровольно.

Пароход «Херсон» доставил 621 монаха с Афона в Россию[27] и 13 июля бросил якорь в Одессе. Сорок монахов, признанных неспособными пережить транспортировку, были оставлены в больнице на горе Афон. 17 июля пароход «Чихачев» доставил ещё 212 монахов с горы Афон[27]. Часть монахов добровольно покинули монастырь, некоторые уехали на Камчатку к миссионеру о. Нестору (Анисимову). Оставшаяся часть монахов подписала бумаги, что они отвергают имяславие.

После допроса в Одессе восемь задержанных монахов были возвращены на Афон, 40 отправлены в тюрьму, а остальные были лишены духовного сана и сосланы в различные области Российской империи в соответствии с их пропиской. Основного руководителя имяславцев на Афоне, Антония (Булатовича), сослали в его родовое имение в село Луцыковка Лебединского уезда Харьковской губернии.

Согласно еп. Илариону, русское монашество получило в 1913 году «первый мощный удар… — удар, нанесенный руками иерархов Святейшего Синода Российской Церкви. Вторым ударом стала революция и последовавшие за ней гонения на Церковь в России».[25] Синодальное управление Церковью, введённое Петром Первым, через пять лет перестало существовать.[30]

Книгу «На горах Кавказа» через 6 лет после её выхода Синод приказал по всем монастырям изымать и уничтожать. Её автор схимонах Иларион реагировал на это известие так: «Вот это дело! Вечным огнём, если не покаются, будут жегомы те, кто дерзнул на сие. Боже наш! Какое ослепление и бесстрашие! Ведь там прославлено имя Бога нашего Иисуса Христа… Там в книге всё Евангелие и всё Божественное Откровение, учение Отцов Церкви и подробное разъяснение об Иисусовой молитве… Ангели поют на небеси превеликое Имя Твое, Иисусе, а монахи, о ужас, сожгли яко вещь нестерпимую. Без содрогания нельзя сего вспомнить.»[31]

Официальная оценка по выдворении с Афона

В феврале 1914 года некоторые имяславцы были благосклонно приняты Императором Всероссийским Николаем II и Императрицей Александрой Фёдоровной. Добрый приём был воспринят ими как знак изменяющейся судьбы.[25]

7 мая 1914 года под председательством митрополита Московского Макария (Невского) Московская Синодальная Контора произвела суд над руководителями имяславия, о котором имеются противоречивые свидетельства. 10 мая это решение было частично признано Святейшим Синодом, который позволил имяславцам занимать посты в православной церкви без формального покаяния, но определил, что само учение нужно всё ещё считать ересью.[25] Митрополит Макарий, получив в августе 1914 года официальную телеграмму обер-прокурора Владимира Саблера, в которой ему предоставлялось допустить к священнослужению тех из оправданных иноков, которых он найдет достойными, снял канонические прещения немедленно с около 20 лиц и донёс о сем телеграммой обер-прокурору, а потом разрешил и других.

27 августа 1914 года глава движения о. Антоний Булатович попросил послать его как военного священника в действующую армию, и его просьба была одобрена Святейшим синодом.[25]

В марте 1915 года журнал «Ревнитель» опубликовал письмо схимонаха Илариона, полное апокалиптических предчувствий крушения существующего порядка:

«должен сказать и то, что я сильно обижен действиями в отношении меня духовной власти. Почему же она, когда она разбирала мою книгу и осудила её, не отнеслась ко мне ни единым словом или вопросом о всех тех местах в моей книге, кои были причиною возникшего недоумения? <…> Мнится нам, что эта ужасная „пря“ с Богом по преимуществу высших членов России Иерархов есть верное предзнаменование близости времен, в кои имеет прийти последний враг истины, всепагубный антихрист.»[32]

За старым и больным Иларионом следили; архиепископ Ставропольский Агафодор регулярно получал донесения о «деятельности» схимонаха Илариона и его послушников и послушниц.[33] Также его посещали епархиальные миссионеры, регулярно отбиравшие у него книги и выяснявшие у него детали «лжеучения».[33]

Иларион так отвечал на обвинения в ереси: «Считаю ли я, что имя Божие есть четвёртое Божество? Отвечаю — отнюдь нет. Никогда это богохульное учение не только теперь, но и во всю мою жизнь не находило места в моем внутреннем мире, даже и на одно мгновение.. Обожаю ли я звуки и буквы имени Божия и что я разумею под Именем Божиим? — Выражаясь „Имя Божие Сам Бог“, я разумел не звуки и буквы, а идею Божию, свойства и действа Божии, качества природы Божией… Это понятие для молитвенника весьма важно, именно: призывая имя Божие, чтобы он не думал, что призывает кого другого или бьёт словами напрасно по воздуху, но именно призывает Его Самого… А звуками мы только произносим, называем или призываем имя Божие… буквами же начертываем его, то есть изображаем, пишем; но это есть только внешняя сторона имени Божия, а внутренняя — свойства или действа, которые мы облекли в эту форму произношения или письма. Но и перед этой формой истинные последователи Христа Иисуса всегда благоговели и почитали её наравне со святым крестом и святыми иконами… [Имя Божие] само по себе всегда свято, славно и спасительно; до нас же производит действие, смотря по нашему отношению к нему.»[34]

1 июля 1915 года Святейший Синод получил письмо от основателя учения Илариона с вопросом, был ли он отлучён от Церкви (Иларион жил как отшельник на Кавказе и, возможно, не осознавал степень волнений, вызванных его книгой). Иларион умер от водянки 1-го[33] либо 2 июня 1916 года, так и не получив ответа.

После падения монархии

Открывшийся в августе 1917 года Всероссийский Поместный собор имел целью, в частности, решить проблему имяславия; на нём присутствовали как активные сторонники, так и противники учения. Подготовка материалов по делу имяславцев проходила в специальном Подотделе Отдела о внутренней и внешней миссии, в состав какового подотдела вошли, среди прочих, епископ Феофан (Быстров), Сергий Булгаков и В. И. Зеленцов (впоследствии епископ Василий)[35]. Собор, однако, не успел вынести какого-либо решения до своего закрытия в сентябре следующего года.

8 (21) октября 1918 года Патриарх Тихон (Беллавин) и Священный Синод Российской Церкви издали постановление, разъясняющее значение суда митрополита Макария:

<…>1) постановление Московской Синодальной Конторы от 7 мая 1914 г., почитаемое иеросхимонахом Антонием оправдательным для самого учения имябожников, в действительности является лишь постановлением о принятии в общение некоторых, поименованных в сем постановлении афонских иноков, причастных к имябожническому учению, привлеченных к суду Московской Синодальной Конторы и изъявивших подчинение Св. Церкви, по надлежащем испытании верования их, с прекращением о них судебного дела и разрешения священнослужения тем из них, кои находились в священном сане, — 2) что таковое именно постановление Московской Синодальной Конторы по указанному делу было утверждено Св. Синодом по определению от 10—24 мая 1914 г. за № 4136, с поручением при этом Синодальной Конторе и Преосвященному Модесту приводить увещеваемых иноков к сознанию, что учение имябожников, прописанное в сочинениях иеросхимонаха Антония (Булатовича) и его последователей, осуждено Святейшим Патриархом и Синодом Константинопольской Церкви и Св. Синодом Церкви Российской, и что, оказывая снисхождение к немощам заблуждающихся, Святейший Синод не изменяет прежнего суждения о самом заблуждении <…>

В январе 1919 года лидер имяславцев о. Антоний Булатович разорвал общение с Патриархом Тихоном[25] и вернулся в родовое имение в Луцыковке. Там он был убит грабителями 5 декабря того же года, во время наступления красных войск.

В начале 1920-х в Москве существовал философский имяславческий кружок, членами которого были: А. Ф. Лосев с женой В. М. Лосевой, С. Н. Булгаков, математики Д. Ф. Егоров и Н. М. Соловьёв, П. С. Попов, священник Ф. Андреев, артист М. Н. Хитрово-Крамской; близок им был священник Павел Флоренский.

В 1927 году, после того как руководство Патриаршей Церкви перешло к Заместителю Патриаршего Местоблюстителя митрополиту Сергию, многие имяславцы в СССР полностью порвали общение с Временным Патриаршим Священным Синодом при нём и вошли в состав Катакомбной Церкви, что в значительной мере было обусловлено неприятием имяславцами политики лояльности, провозглашённой митрополитом Сергием по отношению к атеистической власти в СССР. Кроме того, имяславцы не могли не помнить, что синодальное постановление, осуждающее учение «имябожников», было составлено Сергием.

В русской эмиграции учение имяславия в 1920 — 1930-х годах продолжал развивать священник Сергий Булгаков, фундаментальная книга которого «Философия имени» была издана в Париже в 1953 году, посмертно. Сергий Булгаков писал: «Имя Божие есть не только средство обозначения Божества или Его призывания, но есть и словесная икона, потому она свята. Итак, имена Божии суть словесные иконы Божества, воплощение Божественных энергий, феофании, они несут на себе печать Божественного откровения»[36].

Один из ведущих идеологов РПЦЗ Архиепископ Серафим (Соболев) дал детальную богословскую критику «имябожнического» учения в своей работе против софиологии Вл. Соловьева, о. Сергия Булгакова и о. Павла Флоренского[37]. В этой работе три главы (№ 18, 19, 20) посвящены опровержению учения «имяславцев» — ибо для о. Сергия и о. Павла «софиология» и «имяславие» находились в тесной связи друг с другом.

Сторонниками имяславия были крупные русские религиозные философы XX века Владимир Эрн, Михаил Новосёлов[38], Митрофан Муретов[39], о. Павел Флоренский, о. Сергий Булгаков[40], Николай Бердяев[41], Алексей Лосев.[42]

Сочувственно относились[уточнить отношение] к имяславию следующие православные иерархи и монахи: митрополит Московский Макарий (Невский)[33], митрополит Киевский Флавиан (Городецкий)[33], митрополит Алеутский Вениамин (Федченков), экзарх (c 22 марта 1933 года) Московской Патриархии в Северной Америке[43][44], митрополит Волоколамский Иларион (Алфеев)[42], архиепископ Полтавский Феофан (Быстров)[12][45], епископ Верейский Модест (Никитин)[33], епископ Волоколамский Феодор (Поздеевский)[33], епископ Дмитровский Трифон (Туркестанов)[33], бывший епископ Диомид (Дзюбан)[46], архимандрит Софроний (Сахаров)[33].

В одной из неканонических православных юрисдикций Российская православная автономная церковь (РПАЦ) ряд клириков и мирян (игумен Григорий (Лурье), игумен Феофан (Арескин) и другие) подверглись обвинению в пропаганде имяславия[47] и в результате вышли из подчинения Синоду РПАЦ.[48][49][50]

В настоящее время имяславия придерживается ряд старостильных и т. н. истинно-православных деноминаций: Архиерейское совещание РПАЦ (Григория (Лурье)), Российская православная церковь (Дамаскина (Балабанова)), Истинно-Православная церковь (Рафаила (Мотовилова)), Святая православная церковь Северной Америки (HOCNA, «Бостонский Синод»), Церковь Истинно Православных Христиан Греции и Заграницей (каллиникиты, «Ламийский Синод»), Украинская Автономная Истинно-Православная Церковь.

Святые сторонники и противники имяславия

К лику православных святых Русской Православной Церковью и РПЦЗ причислены как сторонники, так и противники имяславия. Как сторонники, так и противники имяславия утверждали и утверждают наличие у него древних истоков (сторонники связывают его с Отцами Церкви и исихазмом, в то время как противники связывают его с древними ересиархами).

В числе тех, кто сочувствовал имяславию, не разделяя его положения, называют святителя митрополита Московского Макария (Невского)[33][51], священномученика (канонизирован РПЦЗ) епископа Волоколамского Феодора Поздеевского[33], страстотерпцев (в РПЦЗ — мучеников) императора Всероссийского Николая Второго[33][52] и императрицу Александру Фёдоровну[51], мученицу великую княгиню Елизавету Фёдоровну[18][51], новомученика Михаила Новосёлова[51][53][54], преподобного Варсонофия Оптинского[33][55], преподобного Кукшу Одесского[51], праведного Иоанна Кронштадтского.[12][25]

Святые — противники имяславия: священномученик митрополит Киевский Владимир (Богоявленский), священномученик епископ Иларион (Троицкий)[56], святитель Патриарх Московский и Всея Руси Тихон (Беллавин)[25][57], святитель Серафим (Соболев)[58][59].

Также многие другие как защитники, так противники имяславия после Октябрьской революции закончили свою жизнь мученически — как неканонизированные[60] о. Павел (Флоренский)[51], о. Даниил (Сысоев)[61] ; многие причислены к Собору всех святых, в земле Российской просиявших либо конкретно — к Собору святых новомучеников и исповедников Российских.

Имяславие и математика

Борец с имяславием архиепископ Никон проводил аналогию между именами и математическими понятиями, подразумевая, что последние не существуют в реальном мире. В то же время сторонник имяславия математик и философ А. Н. Паршин говорит, что этот аргумент можно обратить в пользу имяславия, признав, что имена, как и математические понятия, существуют, но в «сверхчувственном, умопостигаемом» мире.[62]

Близкими друзьями о. Павла Флоренского и философа Алексея Лосева, имяславцами в богословии, были основатели Московской математической школы Дмитрий Егоров[63] и Николай Лузин. Ещё в университете Флоренский стал последователем Николая Бугаева, развивавшего так называемую аритмологию — математику разрывных функций. Впоследствии Флоренский утверждал существование параллелей между абстрактной математикой и религией.

Историк науки Лорен Грэм и французский математик Жан-Мишель Кантор утверждают, что работы русской математической школы до сих пор наполнены мистицизмом в противоположность французской математической школе, которая, по их мнению, основывается на рационализме.[64][65]

В литературе

В июне 1915 года Осип Мандельштам посвятил имябожию стихотворение:

И поныне на Афоне
Древо чудное растёт,
На крутом зелёном склоне
Имя Божие поёт.

В каждой радуются келье
Имябожцы-мужики:
Слово — чистое веселье,
Исцеленье от тоски!

Всенародно, громогласно
Чернецы осуждены;
Но от ереси прекрасной
Мы спасаться не должны.

Каждый раз, когда мы любим,
Мы в неё впадаем вновь.
Безымянную мы губим
Вместе с именем любовь.

Напишите отзыв о статье "Имяславие"

Примечания

  1. ↑ [www.pravoslav.de/imiaslavie/dok_mater/obrash_isp.htm Обращение исповедников Имени Господня к суду Священного Собора]
  2. ↑ о. Павлу Флоренскому: «Имя Божие есть Бог; но Бог не есть имя. Существо Божие выше энергии Его, хотя эта энергия выражает существо Имени Бога.» о. Павел Флоренский. «Об Имени Божием.»
  3. ↑ Епископ Иларион (Алфеев).[www.hesychasm.ru/library/Name/secr7.htm Священная тайна Церкви. Введение в историю и проблематику имяславских споров.] Заключение.
  4. ↑ [www.hesychasm.ru/library/Name/secr7.htm Еп. Иларион (Алфеев). Священная тайна Церкви. Введение в историю и проблематику имяславских споров.] Имяславцы
  5. ↑ Епископ Иларион (Алфеев). [www.hesychasm.ru/library/Name/secr7.htm Священная тайна Церкви. Введение в историю и проблематику имяславских споров.] Разгром имяславия.
  6. ↑ [www.omolenko.com/imyaslavie/polovinkin.htm Хроника Афонского дела]
  7. ↑ Схимонах Иларион.[www.omolenko.com/biblio/kavkaz.htm?p=all#toc10: На горах Кавказа]
  8. ↑ 1 2 Булатович Антоний, иеросхимонах. «Моя борьба с имяборцами на Святой Горе.» Петроград, 1917
  9. ↑ «Когда ты про себя в сердце говоришь или произносишь имя Божие, Господа, или Пресвятой Троицы, или Господа Саваофа, или Господа Иисуса Христа, то в этом имени ты имеешь все существо Господа: в нём Его благость бесконечная, премудрость беспредельная, свет неприступный, всемогущество, неизменяемость. Со страхом Божиим, с верою и любовию прикасайся мыслями и сердцем к этому всезиждущему, всесодержащему, всеуправляющему Имени. Вот почему строго запрещает заповедь Божия употреблять имя Божие всуе, потому, то есть, что имя Его есть Он Сам — единый Бог в трех Лицах, простое существо, в едином слове изображающееся и заключающееся, и в то же время не заключаемое, то есть не ограничиваемое им и ничем сущим.» И. Кронштадтский. Моя жизнь во Христе. Т. 2. — СПб, 1893. — С. 129.
  10. ↑ «Молящийся! Имя Господа, или Богоматери, или Ангела и святаго, да будет тебе вместо Самого Господа, Богоматери, Ангела или святаго; близость слова к твоему сердцу да будет залогом и показанием близости к твоему сердцу Самого Господа, Пречистой Девы, Ангела или святаго. Имя Господа есть Сам Господь — Дух везде сый и все наполняющий; имя Богоматери есть Сама Богоматерь, имя Ангела — Ангел, святаго — святый» И. Кронштадтский. Моя жизнь во Христе. Т. 2. — СПб, 1893. — С. 237—238.
  11. ↑ Учение Иоанна Кронштадтского осуждено не было и имябожие в его сочинениях не усматривалось до возникновения этого течения. Полная цитата, на которую ссылаются имяславцы, утверждая, что Иоанн Кронштадтский разделял их учение выглядит так: «Имя Господа, Богоматери, Ангела или святого да будет тебе вместо Самого Господа Бога, Богоматери, Ангела или святого». Одновременно, между учениями Иоанна Кронштадтского и имяславцев есть существенные отличия (Православный взгляд на почитание имени Божия. События на Афоне 1913 года. По благословению высокопреосвященного Сергия, Архиепископа Тернопольского и Кременецкого. — Львов: Издательство миссионерского отдела Львовской епархии УПЦ, 2003. — С. 102.
  12. ↑ 1 2 3 «Он [архиеп. Феофан Быстров] однажды высказывался по поводу этого спора об „имебожии“ так (привожу, ручаясь за подлинность). Его спрашивали специально об этой книге „На горах Кавказа“: можно ли её читать? Он ответил: „Книга интересна и назидательна!“ А потом, когда уже запретили эту книгу, тоже спросили: как смотреть на неё? Тут-то он и сказал: „Они не богословы: не сумели формулировать. Бог — везде; и, конечно, Он находится и в Своем имени“. Тут он и осудил всех стоящих против этой книги. В другой раз, читая Дневник о. Иоанна [Кронштадтского], он дошёл до его слов, что „имя Бог есть Бог“. Он позвал архимандрита Р. (академиста) и в восхищении сказал: „Вот что сказал Батюшка о. Иоанн“. И в этот раз он и добавил: „Его творения мало того, чтобы только читать; их нужно изучать, как и творения Св. Отцов“». Вениамин (Федченков), митрополит. [www.hesychasm.ru/library/Name/imyaslav.htm Имяславие]. -Начала № 1-4, 1998. Стр. 10
  13. ↑ о. Павел Флоренский. «Об Имени Божием.»
  14. ↑ Православный взгляд на почитание имени Божия. События на Афоне 1913 года. — Львов: Издательство миссионерского отдела Львовской епархии УПЦ, 2003. — С. 118.
  15. ↑ «…в интеллигентском и бурсацком рационализме, проложившем в наше церковное общество широкий путь протестантскому субъективизму и лжедуховности, а в конечном счете — неверию и богоотступничеству. Афонский спор о святыне Имени Божия ясно вскрыл эту язву нашего религиозного самосознания, прикрывавшего её ризою Православия». М. А. Новоселов. Письма к друзьям. М.: ПСТБИ. — 1994 г. С. 64
  16. ↑ 1 2 Епископ Иларион (Алфеев). [web.archive.org/web/20020528014432/st-jhouse.narod.ru/biblio/Name/secr_concl.htm#v1 Священная тайна Церкви. Введение в историю и проблематику имяславских споров.] Выводы богословские
  17. ↑ Митрополит Вениамин (Федченков). Имяславие Батюшки о. Иоанна Кронштадтского. (1954)
  18. ↑ 1 2 «Известный митрополит Антоний (Храповицкий), бывший самым ярым противником афонских „имябожников“, оказалось, сам не читал нашумевшей книги, в коей высказывалось это выражение об имени Бог, „На горах Кавказа“<…> Однажды с ним на обеде начала разговор Елизавета Фёдоровна: почему он так сильно восстал против этой книги; а она была издана на её средства и после одобрения сведущими лицами. Митрополит Антоний, к великому удивлению и тяжкому смущению Елизаветы Федоровны, ответил ей, что он сам-то не читал этой книги, а ему докладывал миссионер!» Вениамин (Федченков), митрополит. «Имяславие.» — Начала № 1-4, 1998. С. 121
  19. ↑ 1 2 «Подлинные произведения имяславцев часто вообще не читались их критиками. Так например, халкинские богословы, давшие свой отзыв на книгу схимонаха Илариона „На горах Кавказа“ и на „Апологию“ Булатовича, не читали эти книги; архиепископ Антоний (Храповицкий) также не читал книгу „На горах Кавказа“. Кроме того, произведения схимонаха Илариона и иеросхимонаха Антония (Булатовича), как правило, рассматривали вкупе, тогда как они принадлежали двум разным авторам и существенно отличались по богословскому содержанию.» Епископ Иларион (Алфеев). [web.archive.org/web/20030204204725/st-jhouse.narod.ru/biblio/Name/secr00.htm Священная тайна Церкви. Введение в историю и проблематику имяславских споров. Выводы богословские]
  20. ↑ Владимир Эрн. «Спор об Имени Божием.» Стр. 102
  21. ↑ «Если говорить конкретно о сочинениях противников имяславия, то наиболее несправедливыми, жесткими и скандальными представляются нам публикации на эту тему архиепископа Антония (Храповицкого). В сочинениях архиепископа Никона (Рождественского), менее агрессивных по тону, тоже немало слабых мест, на которые мы указали в своё время. Наиболее сбалансированной, во многих пунктах близкой к имяславию, мы считаем позицию С. В. Троицкого, выраженную им в докладе Святейшему Синоду. В последующих своих публикациях, однако, Троицкий допускал гораздо более резкие и менее взвешенные высказывания, что значительно снижает его значение как критика имяславской позиции.» Епископ Иларион (Алфеев). [web.archive.org/web/20030204204725/st-jhouse.narod.ru/biblio/Name/secr00.htm Священная тайна Церкви. Введение в историю и проблематику имяславских споров. Выводы богословские]
  22. ↑ Епископ Иларион (Алфеев). [web.archive.org/web/20030204204725/st-jhouse.narod.ru/biblio/Name/secr00.htm Священная тайна Церкви. Введение в историю и проблематику имяславских споров.] Выводы богословские
  23. ↑ [www.krotov.info/acts/20/1910_16/19130518.html Послание Святейшего Синода 1913 г.]
  24. ↑ Архиепископ Никон (Рождественский) «Мои дневники» // Православный взгляд на почитание имени Божия. События на Афоне 1913 года. — Львов: Издательство миссионерского отдела Львовской епархии УПЦ. — 2003. — С. 9.
  25. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 Епископ Иларион (Алфеев). [web.archive.org/web/20030204204725/st-jhouse.narod.ru/biblio/Name/secr00.htm Священная тайна Церкви. Введение в историю и проблематику имяславских споров]
  26. ↑ [www.omolenko.com/books/imyaslavie/content.php?p=8#book10 Имяславие. Гл. 8]. — Санкт-Петербургское общество исповедников Имени Божия, 2006.
  27. ↑ 1 2 3 4 Епископ Иларион (Алфеев). Священная тайна Церкви. Введение в историю и проблематику имяславских споров. [www.hesychasm.ru/library/Name/secr9.htm Гл. IX: Разгром имяславия]
  28. ↑ [www.moskvam.ru/blessed_fire/05_2000/true.htm Правда о событиях, происшедших в первое полугодие 1913 года в Пантелеимоновом монастыре]
  29. ↑ «Поступлено было с ними как со злостными еретиками. Дело дошло даже до использования водонапорной кишки… Началось „гонение“ на них! Конечно, и они вели себя недостойно: не смиренно, не мирно, не бескорыстно. Они думали, что этим проявляют „ревность“ по Боге.» Митрополит Вениамин (Федченков). Имяславие Батюшки о. Иоанна Кронштадтского. (1954)
  30. ↑ «Революция уничтожит не только синодальный строй, но и всю систему церковно-государственных отношений, формировавшуюся на протяжении столетий в Российской империи, вместе с самой империей. После 1917 года в истории Русской Церкви наступит новая эпоха — мученичества и исповедничества. И только десятилетия спустя станет ясно, что бездейственность и безынициативность церковной иерархии в предреволюционное время, отсутствие у неё реального авторитета, неспособность её решать насущные проблемы духовной жизни — всё это в значительной степени способствовало наступлению революции и последовавших за ней жесточайших гонений против Церкви.» Епископ Иларион (Алфеев). Священная тайна Церкви. Введение в историю и проблематику имяславских споров. [www.hesychasm.ru/library/Name/secr9.htm Гл. IX: Разгром имяславия]
  31. ↑ Забытые страницы русского имяславия. Стр. 238—239. НИОР РГБ. Ф. 765. К. 4. Д. 31
  32. ↑ Кунцевич Л.3. Переписка с отшельником Иларионом, автором книги «На горах Кавказа». — Журнал «Ревнитель» № 3. Воронеж, 1915. Стр. 31-33
  33. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 Епископ Иларион (Алфеев). [web.archive.org/web/20020830041217/st-jhouse.narod.ru/biblio/Name/secr10.htm#gl10_4 Священная тайна Церкви. Введение в историю и проблематику имяславских споров.] Глава X: Перелом в деле имяславцев
  34. ↑ Кунцевич Л.3. Переписка с отшельником Иларионом, автором книги «На горах Кавказа».- Ревнитель № 3, 1915. Цит. по: Начала № 1-4, 1998, стр. 185
  35. ↑ Еп. Иларион (Алфеев). Поместный собор 1917—1918 годов и имяславие // Церковь и время. — 2004. — № 1. — С. 121.
  36. ↑ Протоиререй Сергий Булгаков. Философия Имени. — Париж: YMCA-Press, 1953. — Стр. 186
  37. ↑ Архиепископ Серафим (Соболев). Новое учение о Софии Премудрости Божией. — София, 1935.
  38. ↑ «…в интеллигентском и бурсацком рационализме, проложившем в наше церковное общество широкий путь протестантскому субъективизму и лжедуховности, а в конечном счете — неверию и богоотступничеству. Афонский спор о святыне Имени Божия ясно вскрыл эту язву нашего религиозного самосознания, прикрывавшего её ризою Православия». М. А. Новоселов. Письма к друзьям. М.: ПСТБИ. — 1994 г. С. 64
  39. ↑ А. В. Журавский. [co6op.narod.ru/kiril/htm/k04.html Во имя правды и достоинства Церкви. Жизнеописание и труды священномученика Кирилла Казанского.] М, Изд. Сретенского монастыря, 2004
  40. ↑ Протоиререй Сергий Булгаков. Философия Имени. — Париж: YMCA-Press, 1953. — Стр. 186.
  41. ↑ Николай Бердяев. [www.gumer.info/bogoslov_Buks/ortodox/Berd_GasitDuch.php Гасители духа]
  42. ↑ 1 2 Епископ Иларион (Алфеев). [web.archive.org/web/20020528014432/st-jhouse.narod.ru/biblio/Name/secr_concl.htm Священная тайна Церкви.] Заключение
  43. ↑ Митрополит Вениамин (Федченков). [www.hesychasm.ru/library/Name/imyaslav.htm Имяславие]
  44. ↑ [www.krotov.info/acts/20/1930/1937f_3.html Переписка между митрополитом Сергием и митрополитом Вениамином]
  45. ↑ Святитель Феофан Полтавский, Новый Затворник. Творения. СПб., 1997. Стр. 683—725,742-759
  46. ↑ Указ епископа Анадырского и Чукотского Диомида об осуждении ереси имяборчества. 2008
  47. ↑ [www.krotov.info/lib_sec/12_l/lur/ye_v_var.htm Протокол заседания Синода РПАЦ № 52 от 05 сентября 2005 г.]
  48. ↑ [www.pravoslav.de/imiaslavie/dialogue/dialogue.htm Диалог об имяславии между иеромонахом Григорием (Лурье) и Владимиром Моссом]
  49. ↑ [www.pravoslav.de/imiaslavie/sovr/sovr.htm Продолжение спора об Имени Божием в наше время]
  50. ↑ Лурье В. М.. [st-elizabet.narod.ru/raznoe/grr/ips_wo.htm Истинно-Православная Церковь и World Orthodoxy: история и причины разделения]
  51. ↑ 1 2 3 4 5 6 Ошибка в сносках?: Неверный тег <ref>; для сносок autogenerated3 не указан текст
  52. ↑ Епископ Иларион (Алфеев). [st-jhouse.narod.ru/biblio/Name/secr10.htm#gl10_4 Священная тайна Церкви. Введение в историю и проблематику имяславских споров.] Глава X: Перелом в деле имяславцев. Раздел «Участие Государя в судьбе имяславцев. Суд Московской Синодальной конторы»
  53. ↑ «Не эта ли хула [постановление Синода от 18-го марта 1913 года] является причиной того бессилия, того как бы параличного состояния, в котором находятся наши правящие иерархи?…кормчие Церкви, словно богаделенские старички, только поглядывают из окон своей богадельни на словесных овец, которым вместо единой, строгой, вековечной, живой и животворящей Истины Православия предлагаются многообразные суррогаты гуманистической морали, мелодраматической проповеди, богослужебной лжеэстетики… Этот вопрос несоизмеримо важнее всех, поднятых на Всерос. Церк. Соборе и поднимаемых на теперешнем Высшем Церковном Управлении. В правильном решении его сокрыто наше религиозное будущее.» Новомученик Михаил Новосёлов. [rusbrat.org/imyslavie/66-novoselov-ob-imeny Слова об имяславии]
  54. ↑ «Говорю Вам, как другу и брату о Господе: вникните в этот великий спор о Имени Божием, который Вы до сих пор обходили, словно боясь обжечься… О себе скажу Вам вот что. Сознание исключительной важности вопроса о боголепном почитании Имени Божия, от чего зависит наше настоящее и будущее, простирающееся в вечность, и признание имяборчества, этого плода и причины религиозного безверия и бесстрашия, опаснейшим врагом Православия, поражающим основной нерв нашей веры, побуждают меня отдать все свои силы на обличение этого душепагубного заблуждения и на уяснение противоположеной истины — имяславия.» Михаил Новосёлов. [rusbrat.org/imyslavie/62-imyslavie-imyaborchestvo Имяславие и имяборчество]
  55. ↑ [www.optina.ru/history/optina/3 Благословенная Оптина. Оптина Пустынь и выдающиеся деятели Русской Православной Церкви]
  56. ↑ «Борется против имени Божия, а сам (нужно думать) молитвы Иисусовой не творил!».Вениамин (Федченков), митрополит. Имяславие. — Начала № 1-4, 1998. Стр. 123
  57. ↑ Владимир Мосс. [www.orthodoxchristianbooks.com/articles/203/russian/ Открытое обращение к Синоду РАПЦ.] 2001
  58. ↑ [www.pravmir.ru/pyat-bogoslovskih-idey-svyatitelya-serafima-soboleva/ Пять богословских идей святителя Серафима (Соболева)]
  59. ↑ Епископ Иларион (Алфеев). [st-jhouse.narod.ru/biblio/Name/secr12.htm Священная тайна Церкви. Введение в историю и проблематику имяславских споров. Глава 12: Имяславие после имяславских споров]
  60. ↑ Преподобный Афанасий Паросский. [daniilsysoev.livejournal.com/1967.html О почитании мучеников прежде их прославления]
  61. ↑ Священник Виктор Кузнецов. «Мученики нашего времени. Свящ. Даниил Сысоев.» Свет Православия, 2011, ISBN 978-5-89101-261-7 (ошибоч.)
  62. ↑ А. Н. Паршин. Путь. — М., 2002. — С. 222.
  63. ↑ Демидов С. С. Профессор Московского Университета Д. Ф. Егоров и имеславие в России в первой трети XX столетия. — Историко-математические исследования. Вып. 4 (39). М, 1999. Стр. 123—145
  64. ↑ Грэхэм Л., Кантор Ж.-М. Имена бесконечности: правдивая история о религиозном мистицизме и математическом творчестве. — СПб: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2011. — 230 с. — ISBN 978-5-94380-114-3.
  65. ↑ Loren Graham and Jean-Michel Kantor [www.amacad.org/publications/bulletin/spring2005/graham.pdf Russian Religious Mistiques and French Rationalists: Mathematics, 1900—1930]

Литература

  • Схимонах Иларион. [www.omolenko.com/biblio/kavkaz.htm#Nav На горах Кавказа] (1907)
  • Иеромонах Антоний (Булатович). [www.hesychasm.ru/library/Name/moya_misl.htm#gl25 Моя мысль во Христе. Глава V: О Имени Господнем, о неотделимости от Господа глаголов Его и Имени Его]
  • Философ Владимир Эрн. [www.omolenko.com/imyaslavie/imjasinod.htm Разбор Послания Святейшего Синода об Имени Божием.] М: издание «Религиозно-философской библиотеки», 1917
  • Имяславие. Антология / Ред. Полищук Е. С. — М.: Факториал Пресс, 2002. — 544 с. — ISBN 5-88688-061-5.
  • Забытые страницы русского имяславия. Сборник документов и публикаций по афонским событиям 1910—1913 гг. и движению имяславия в 1910—1918 гг. — М.: Паломник, 2001. — 525 c. — ISBN 5-87464-101-9.
  • Протоиерей Константин Борщ. [www.idrp.ru/buy/show_book.php?cat=2880 Имяславие]. М: «Паломник», 3184 стр., вес 3,25 кг, 2009, тираж 3000 экз.
  • протоиерей Сергий Булгаков. [krotov.info/library/02_b/ul/gakov_001.htm Философия имени]. — М., 1997.
  • Математик Алексей Паршин. Путь. Математика и другие миры. — М.: «Добросвет», 2002. — 240 с. — ISBN 5-7913-0053-0.
  • «Православный взгляд на почитание имени Божия. События на Афоне 1913 года.» По благословению высокопреосвященного Сергия, Архиепископа Тернопольского и Кременецкого. — Львов: Издательство миссионерского отдела Львовской епархии УПЦ, 2003. — 132 с.
  • Сенина Т. А. (монахиня Кассия). Последний византиец. Религиозно‐философская мысль иеросхимонаха Антония (Булатовича) и её византийский контекст. — СПб.: Дмитрий Буланин, 2013. — 448 с., илл. — ISBN 978-5-86007-731-7.
  • [relig-library.pstu.ru/catalog/1768/book-1768.djvu Материалы к спору о почитании Имени Божия] / Изд. 2-е, доп.. — М.: Печатня А.И.Снегиревой, 1913. — 104 с.
  • П. Малков [pstgu.ru/download/1237467249.malkov.pdf Сотериологический аспект православного учения об Имени Божием] // Вестник ПСТГУ. Богословский сборник № 11 cтр. 39 — 53

Ссылки

Портал «Православие»
Имяславие в Викицитатнике?
Проект «Философия»
  • Игумен Петр (Пиголь) [www.blagogon.ru/biblio/211/ Афонская трагедия. Гордость и сатанинские замыслы]. 2005
  • [www.omolenko.com/imyaslavie/polovinkin.htm Хроника Афонского дела] (составлена С. М. Половинкиным)
  • [www.pravoslav.de/imiaslavie/index.htm Богословский спор об Имени Божием: история и современность]
  • Святогорский монах Климент. [kiprian-sh.narod.ru/texts/afon.htm Имябожнический бунт, или плоды учения книги «На горах Кавказа». Краткий исторический очерк афонской смуты]
  • Митрополит Вениамин (Федченков). [www.hesychasm.ru/library/Name/imyaslav.htm Имяславие]. «Начала» № 1-4, вып.2, М, 1998, стр. 119—140. [www.omolenko.com/publicistic/imyaslavie.htm Доклад об имяславии]
  • Епископ Василий (Зеленцов). Общая картина отношений русской высшей церковной власти к имя-божникам в связи с вероучением об имени Божием. — Богословские труды № 33. М, 1997. Стр. 165—203
  • Епископ Иларион (Алфеев). [www.hesychasm.ru/library/Name/secr00.htm Священная тайна Церкви. Введение в историю и проблематику имяславских споров]
  • Священник Пётр Андриевский. [www.moskvam.ru/blessed_fire/05_2000/andr.htm Ересь имябожничества в прошлом и настоящем]
  • Священник Даниил Сысоев [sysoev2.narod.ru/news/diplom2.html Краткие поводы и причины имяславских споров]
  • Протоиерей Димитрий Лескин. [www.saminfo.ru/~samds/Text/Vertical/Library/K_ubil/5.htm Материалы по истории споров об имени Божием 1912—1917 гг.]
  • Иеромонах Симеон (Гагатик). [www.pravoslav.de/imiaslavie/sovr/sovr3gagatik1.htm Проблема истинности философского дискурса и спор о почитании Имени Божиего]. Вестник Харьковского университета № 474, 2000
  • Лурье В. М.. [imiaslav.narod.ru/dialogue/d2b.htm Диалог об имяславии][неавторитетный источник? 3684 дня]
  • Священник Павел Флоренский. [www.geocities.com/plt_2000plt_us/flor/ Имеславие как философская предпосылка], [www.omolenko.com/imyaslavie/ilarion.htm Краткий очерк жизни старца Илариона и истории имяславия в России]
  • Лосев А. Ф.. [www.omolenko.com/biblio/losev.htm#Nav Имяславие], [predanie.ru/lib/book/72541/ Вещь и имя]
  • Новосёлов Михаил. [rusbrat.org/imyslavie/66-novoselov-ob-imeny Слова об имяславии], [rusbrat.org/imyslavie/62-imyslavie-imyaborchestvo Имяславие и имяборчество]
  • Троицкий С. В. [kiprian-sh.narod.ru/texts/Imya.htm Имяславие или имябожничество? Краткий очерк идей, определивший существо афонского спора] // Учение св. Григория Нисского об именах Божиих и имябожники. Краснодар, 2002. С. 260—301.
  • Хоружий С. С. [kievrfo.org.ua/index.php/2011-12-21-23-44-19/2012-01-11-14-29-11/308-2012-03-28-12-44-22 Имяславие и культура Серебряного Века]
  • Сенина Т. А. [www.pravoslav.de/imiaslavie/sovr/senina_imiaslavie.htm Афонское имяславие: степень изученности вопроса и перспективы исследований], [www.hesychasm.ru/library/Name/senina.htm Имяславцы или имябожники? Спор о природе Имени Божия и афонское движение имяславцев], [www.spbu.ru/files/upload/disser/phylos/2011/avtoref-Senina.pdf Философско-антропологические воззрения А. К. Булатовича в контексте византийской культуры]
  • Смирнов Игорь. [magazines.russ.ru/zvezda/2004/3/smir16.html Самозванство и философия имени] // Звезда. — 2004. — № 3.
  • Loren Graham and Jean-Michel Kantor. [epiphanius.livejournal.com/259.html Russian Religious Mistiques and French Rationalists: Mathematics, 1900—1930]
  • [drevo-info.ru/articles/393.html Имяславие]


Отрывок, характеризующий Имяславие

– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.
«Ах, да, ведь это я во сне, – качнувшись наперед, сказал себе Петя. – Это у меня в ушах. А может быть, это моя музыка. Ну, опять. Валяй моя музыка! Ну!..»
Он закрыл глаза. И с разных сторон, как будто издалека, затрепетали звуки, стали слаживаться, разбегаться, сливаться, и опять все соединилось в тот же сладкий и торжественный гимн. «Ах, это прелесть что такое! Сколько хочу и как хочу», – сказал себе Петя. Он попробовал руководить этим огромным хором инструментов.
«Ну, тише, тише, замирайте теперь. – И звуки слушались его. – Ну, теперь полнее, веселее. Еще, еще радостнее. – И из неизвестной глубины поднимались усиливающиеся, торжественные звуки. – Ну, голоса, приставайте!» – приказал Петя. И сначала издалека послышались голоса мужские, потом женские. Голоса росли, росли в равномерном торжественном усилии. Пете страшно и радостно было внимать их необычайной красоте.
С торжественным победным маршем сливалась песня, и капли капали, и вжиг, жиг, жиг… свистела сабля, и опять подрались и заржали лошади, не нарушая хора, а входя в него.
Петя не знал, как долго это продолжалось: он наслаждался, все время удивлялся своему наслаждению и жалел, что некому сообщить его. Его разбудил ласковый голос Лихачева.
– Готово, ваше благородие, надвое хранцуза распластаете.
Петя очнулся.
– Уж светает, право, светает! – вскрикнул он.
Невидные прежде лошади стали видны до хвостов, и сквозь оголенные ветки виднелся водянистый свет. Петя встряхнулся, вскочил, достал из кармана целковый и дал Лихачеву, махнув, попробовал шашку и положил ее в ножны. Казаки отвязывали лошадей и подтягивали подпруги.
– Вот и командир, – сказал Лихачев. Из караулки вышел Денисов и, окликнув Петю, приказал собираться.


Быстро в полутьме разобрали лошадей, подтянули подпруги и разобрались по командам. Денисов стоял у караулки, отдавая последние приказания. Пехота партии, шлепая сотней ног, прошла вперед по дороге и быстро скрылась между деревьев в предрассветном тумане. Эсаул что то приказывал казакам. Петя держал свою лошадь в поводу, с нетерпением ожидая приказания садиться. Обмытое холодной водой, лицо его, в особенности глаза горели огнем, озноб пробегал по спине, и во всем теле что то быстро и равномерно дрожало.
– Ну, готово у вас все? – сказал Денисов. – Давай лошадей.
Лошадей подали. Денисов рассердился на казака за то, что подпруги были слабы, и, разбранив его, сел. Петя взялся за стремя. Лошадь, по привычке, хотела куснуть его за ногу, но Петя, не чувствуя своей тяжести, быстро вскочил в седло и, оглядываясь на тронувшихся сзади в темноте гусар, подъехал к Денисову.
– Василий Федорович, вы мне поручите что нибудь? Пожалуйста… ради бога… – сказал он. Денисов, казалось, забыл про существование Пети. Он оглянулся на него.
– Об одном тебя пг'ошу, – сказал он строго, – слушаться меня и никуда не соваться.
Во все время переезда Денисов ни слова не говорил больше с Петей и ехал молча. Когда подъехали к опушке леса, в поле заметно уже стало светлеть. Денисов поговорил что то шепотом с эсаулом, и казаки стали проезжать мимо Пети и Денисова. Когда они все проехали, Денисов тронул свою лошадь и поехал под гору. Садясь на зады и скользя, лошади спускались с своими седоками в лощину. Петя ехал рядом с Денисовым. Дрожь во всем его теле все усиливалась. Становилось все светлее и светлее, только туман скрывал отдаленные предметы. Съехав вниз и оглянувшись назад, Денисов кивнул головой казаку, стоявшему подле него.
– Сигнал! – проговорил он.
Казак поднял руку, раздался выстрел. И в то же мгновение послышался топот впереди поскакавших лошадей, крики с разных сторон и еще выстрелы.
В то же мгновение, как раздались первые звуки топота и крика, Петя, ударив свою лошадь и выпустив поводья, не слушая Денисова, кричавшего на него, поскакал вперед. Пете показалось, что вдруг совершенно, как середь дня, ярко рассвело в ту минуту, как послышался выстрел. Он подскакал к мосту. Впереди по дороге скакали казаки. На мосту он столкнулся с отставшим казаком и поскакал дальше. Впереди какие то люди, – должно быть, это были французы, – бежали с правой стороны дороги на левую. Один упал в грязь под ногами Петиной лошади.
У одной избы столпились казаки, что то делая. Из середины толпы послышался страшный крик. Петя подскакал к этой толпе, и первое, что он увидал, было бледное, с трясущейся нижней челюстью лицо француза, державшегося за древко направленной на него пики.
– Ура!.. Ребята… наши… – прокричал Петя и, дав поводья разгорячившейся лошади, поскакал вперед по улице.
Впереди слышны были выстрелы. Казаки, гусары и русские оборванные пленные, бежавшие с обеих сторон дороги, все громко и нескладно кричали что то. Молодцеватый, без шапки, с красным нахмуренным лицом, француз в синей шинели отбивался штыком от гусаров. Когда Петя подскакал, француз уже упал. Опять опоздал, мелькнуло в голове Пети, и он поскакал туда, откуда слышались частые выстрелы. Выстрелы раздавались на дворе того барского дома, на котором он был вчера ночью с Долоховым. Французы засели там за плетнем в густом, заросшем кустами саду и стреляли по казакам, столпившимся у ворот. Подъезжая к воротам, Петя в пороховом дыму увидал Долохова с бледным, зеленоватым лицом, кричавшего что то людям. «В объезд! Пехоту подождать!» – кричал он, в то время как Петя подъехал к нему.
– Подождать?.. Ураааа!.. – закричал Петя и, не медля ни одной минуты, поскакал к тому месту, откуда слышались выстрелы и где гуще был пороховой дым. Послышался залп, провизжали пустые и во что то шлепнувшие пули. Казаки и Долохов вскакали вслед за Петей в ворота дома. Французы в колеблющемся густом дыме одни бросали оружие и выбегали из кустов навстречу казакам, другие бежали под гору к пруду. Петя скакал на своей лошади вдоль по барскому двору и, вместо того чтобы держать поводья, странно и быстро махал обеими руками и все дальше и дальше сбивался с седла на одну сторону. Лошадь, набежав на тлевший в утреннем свето костер, уперлась, и Петя тяжело упал на мокрую землю. Казаки видели, как быстро задергались его руки и ноги, несмотря на то, что голова его не шевелилась. Пуля пробила ему голову.
Переговоривши с старшим французским офицером, который вышел к нему из за дома с платком на шпаге и объявил, что они сдаются, Долохов слез с лошади и подошел к неподвижно, с раскинутыми руками, лежавшему Пете.
– Готов, – сказал он, нахмурившись, и пошел в ворота навстречу ехавшему к нему Денисову.
– Убит?! – вскрикнул Денисов, увидав еще издалека то знакомое ему, несомненно безжизненное положение, в котором лежало тело Пети.
– Готов, – повторил Долохов, как будто выговаривание этого слова доставляло ему удовольствие, и быстро пошел к пленным, которых окружили спешившиеся казаки. – Брать не будем! – крикнул он Денисову.
Денисов не отвечал; он подъехал к Пете, слез с лошади и дрожащими руками повернул к себе запачканное кровью и грязью, уже побледневшее лицо Пети.
«Я привык что нибудь сладкое. Отличный изюм, берите весь», – вспомнилось ему. И казаки с удивлением оглянулись на звуки, похожие на собачий лай, с которыми Денисов быстро отвернулся, подошел к плетню и схватился за него.
В числе отбитых Денисовым и Долоховым русских пленных был Пьер Безухов.


О той партии пленных, в которой был Пьер, во время всего своего движения от Москвы, не было от французского начальства никакого нового распоряжения. Партия эта 22 го октября находилась уже не с теми войсками и обозами, с которыми она вышла из Москвы. Половина обоза с сухарями, который шел за ними первые переходы, была отбита казаками, другая половина уехала вперед; пеших кавалеристов, которые шли впереди, не было ни одного больше; они все исчезли. Артиллерия, которая первые переходы виднелась впереди, заменилась теперь огромным обозом маршала Жюно, конвоируемого вестфальцами. Сзади пленных ехал обоз кавалерийских вещей.
От Вязьмы французские войска, прежде шедшие тремя колоннами, шли теперь одной кучей. Те признаки беспорядка, которые заметил Пьер на первом привале из Москвы, теперь дошли до последней степени.
Дорога, по которой они шли, с обеих сторон была уложена мертвыми лошадьми; оборванные люди, отсталые от разных команд, беспрестанно переменяясь, то присоединялись, то опять отставали от шедшей колонны.
Несколько раз во время похода бывали фальшивые тревоги, и солдаты конвоя поднимали ружья, стреляли и бежали стремглав, давя друг друга, но потом опять собирались и бранили друг друга за напрасный страх.
Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.


22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.
Дождик шел с утра, и казалось, что вот вот он пройдет и на небе расчистит, как вслед за непродолжительной остановкой припускал дождик еще сильнее. Напитанная дождем дорога уже не принимала в себя воды, и ручьи текли по колеям.
Пьер шел, оглядываясь по сторонам, считая шаги по три, и загибал на пальцах. Обращаясь к дождю, он внутренне приговаривал: ну ка, ну ка, еще, еще наддай.
Ему казалось, что он ни о чем не думает; но далеко и глубоко где то что то важное и утешительное думала его душа. Это что то было тончайшее духовное извлечение из вчерашнего его разговора с Каратаевым.
Вчера, на ночном привале, озябнув у потухшего огня, Пьер встал и перешел к ближайшему, лучше горящему костру. У костра, к которому он подошел, сидел Платон, укрывшись, как ризой, с головой шинелью, и рассказывал солдатам своим спорым, приятным, но слабым, болезненным голосом знакомую Пьеру историю. Было уже за полночь. Это было то время, в которое Каратаев обыкновенно оживал от лихорадочного припадка и бывал особенно оживлен. Подойдя к костру и услыхав слабый, болезненный голос Платона и увидав его ярко освещенное огнем жалкое лицо, Пьера что то неприятно кольнуло в сердце. Он испугался своей жалости к этому человеку и хотел уйти, но другого костра не было, и Пьер, стараясь не глядеть на Платона, подсел к костру.
– Что, как твое здоровье? – спросил он.
– Что здоровье? На болезнь плакаться – бог смерти не даст, – сказал Каратаев и тотчас же возвратился к начатому рассказу.
– …И вот, братец ты мой, – продолжал Платон с улыбкой на худом, бледном лице и с особенным, радостным блеском в глазах, – вот, братец ты мой…
Пьер знал эту историю давно, Каратаев раз шесть ему одному рассказывал эту историю, и всегда с особенным, радостным чувством. Но как ни хорошо знал Пьер эту историю, он теперь прислушался к ней, как к чему то новому, и тот тихий восторг, который, рассказывая, видимо, испытывал Каратаев, сообщился и Пьеру. История эта была о старом купце, благообразно и богобоязненно жившем с семьей и поехавшем однажды с товарищем, богатым купцом, к Макарью.
Остановившись на постоялом дворе, оба купца заснули, и на другой день товарищ купца был найден зарезанным и ограбленным. Окровавленный нож найден был под подушкой старого купца. Купца судили, наказали кнутом и, выдернув ноздри, – как следует по порядку, говорил Каратаев, – сослали в каторгу.
– И вот, братец ты мой (на этом месте Пьер застал рассказ Каратаева), проходит тому делу годов десять или больше того. Живет старичок на каторге. Как следовает, покоряется, худого не делает. Только у бога смерти просит. – Хорошо. И соберись они, ночным делом, каторжные то, так же вот как мы с тобой, и старичок с ними. И зашел разговор, кто за что страдает, в чем богу виноват. Стали сказывать, тот душу загубил, тот две, тот поджег, тот беглый, так ни за что. Стали старичка спрашивать: ты за что, мол, дедушка, страдаешь? Я, братцы мои миленькие, говорит, за свои да за людские грехи страдаю. А я ни душ не губил, ни чужого не брал, акромя что нищую братию оделял. Я, братцы мои миленькие, купец; и богатство большое имел. Так и так, говорит. И рассказал им, значит, как все дело было, по порядку. Я, говорит, о себе не тужу. Меня, значит, бог сыскал. Одно, говорит, мне свою старуху и деток жаль. И так то заплакал старичок. Случись в их компании тот самый человек, значит, что купца убил. Где, говорит, дедушка, было? Когда, в каком месяце? все расспросил. Заболело у него сердце. Подходит таким манером к старичку – хлоп в ноги. За меня ты, говорит, старичок, пропадаешь. Правда истинная; безвинно напрасно, говорит, ребятушки, человек этот мучится. Я, говорит, то самое дело сделал и нож тебе под голова сонному подложил. Прости, говорит, дедушка, меня ты ради Христа.
Каратаев замолчал, радостно улыбаясь, глядя на огонь, и поправил поленья.
– Старичок и говорит: бог, мол, тебя простит, а мы все, говорит, богу грешны, я за свои грехи страдаю. Сам заплакал горючьми слезьми. Что же думаешь, соколик, – все светлее и светлее сияя восторженной улыбкой, говорил Каратаев, как будто в том, что он имел теперь рассказать, заключалась главная прелесть и все значение рассказа, – что же думаешь, соколик, объявился этот убийца самый по начальству. Я, говорит, шесть душ загубил (большой злодей был), но всего мне жальче старичка этого. Пускай же он на меня не плачется. Объявился: списали, послали бумагу, как следовает. Место дальнее, пока суд да дело, пока все бумаги списали как должно, по начальствам, значит. До царя доходило. Пока что, пришел царский указ: выпустить купца, дать ему награждения, сколько там присудили. Пришла бумага, стали старичка разыскивать. Где такой старичок безвинно напрасно страдал? От царя бумага вышла. Стали искать. – Нижняя челюсть Каратаева дрогнула. – А его уж бог простил – помер. Так то, соколик, – закончил Каратаев и долго, молча улыбаясь, смотрел перед собой.
Не самый рассказ этот, но таинственный смысл его, та восторженная радость, которая сияла в лице Каратаева при этом рассказе, таинственное значение этой радости, это то смутно и радостно наполняло теперь душу Пьера.


– A vos places! [По местам!] – вдруг закричал голос.
Между пленными и конвойными произошло радостное смятение и ожидание чего то счастливого и торжественного. Со всех сторон послышались крики команды, и с левой стороны, рысью объезжая пленных, показались кавалеристы, хорошо одетые, на хороших лошадях. На всех лицах было выражение напряженности, которая бывает у людей при близости высших властей. Пленные сбились в кучу, их столкнули с дороги; конвойные построились.
– L'Empereur! L'Empereur! Le marechal! Le duc! [Император! Император! Маршал! Герцог!] – и только что проехали сытые конвойные, как прогремела карета цугом, на серых лошадях. Пьер мельком увидал спокойное, красивое, толстое и белое лицо человека в треугольной шляпе. Это был один из маршалов. Взгляд маршала обратился на крупную, заметную фигуру Пьера, и в том выражении, с которым маршал этот нахмурился и отвернул лицо, Пьеру показалось сострадание и желание скрыть его.
Генерал, который вел депо, с красным испуганным лицом, погоняя свою худую лошадь, скакал за каретой. Несколько офицеров сошлось вместе, солдаты окружили их. У всех были взволнованно напряженные лица.
– Qu'est ce qu'il a dit? Qu'est ce qu'il a dit?.. [Что он сказал? Что? Что?..] – слышал Пьер.
Во время проезда маршала пленные сбились в кучу, и Пьер увидал Каратаева, которого он не видал еще в нынешнее утро. Каратаев в своей шинельке сидел, прислонившись к березе. В лице его, кроме выражения вчерашнего радостного умиления при рассказе о безвинном страдании купца, светилось еще выражение тихой торжественности.
Каратаев смотрел на Пьера своими добрыми, круглыми глазами, подернутыми теперь слезою, и, видимо, подзывал его к себе, хотел сказать что то. Но Пьеру слишком страшно было за себя. Он сделал так, как будто не видал его взгляда, и поспешно отошел.
Когда пленные опять тронулись, Пьер оглянулся назад. Каратаев сидел на краю дороги, у березы; и два француза что то говорили над ним. Пьер не оглядывался больше. Он шел, прихрамывая, в гору.
Сзади, с того места, где сидел Каратаев, послышался выстрел. Пьер слышал явственно этот выстрел, но в то же мгновение, как он услыхал его, Пьер вспомнил, что он не кончил еще начатое перед проездом маршала вычисление о том, сколько переходов оставалось до Смоленска. И он стал считать. Два французские солдата, из которых один держал в руке снятое, дымящееся ружье, пробежали мимо Пьера. Они оба были бледны, и в выражении их лиц – один из них робко взглянул на Пьера – было что то похожее на то, что он видел в молодом солдате на казни. Пьер посмотрел на солдата и вспомнил о том, как этот солдат третьего дня сжег, высушивая на костре, свою рубаху и как смеялись над ним.
Собака завыла сзади, с того места, где сидел Каратаев. «Экая дура, о чем она воет?» – подумал Пьер.
Солдаты товарищи, шедшие рядом с Пьером, не оглядывались, так же как и он, на то место, с которого послышался выстрел и потом вой собаки; но строгое выражение лежало на всех лицах.


Депо, и пленные, и обоз маршала остановились в деревне Шамшеве. Все сбилось в кучу у костров. Пьер подошел к костру, поел жареного лошадиного мяса, лег спиной к огню и тотчас же заснул. Он спал опять тем же сном, каким он спал в Можайске после Бородина.
Опять события действительности соединялись с сновидениями, и опять кто то, сам ли он или кто другой, говорил ему мысли, и даже те же мысли, которые ему говорились в Можайске.
«Жизнь есть всё. Жизнь есть бог. Все перемещается и движется, и это движение есть бог. И пока есть жизнь, есть наслаждение самосознания божества. Любить жизнь, любить бога. Труднее и блаженнее всего любить эту жизнь в своих страданиях, в безвинности страданий».
«Каратаев» – вспомнилось Пьеру.
И вдруг Пьеру представился, как живой, давно забытый, кроткий старичок учитель, который в Швейцарии преподавал Пьеру географию. «Постой», – сказал старичок. И он показал Пьеру глобус. Глобус этот был живой, колеблющийся шар, не имеющий размеров. Вся поверхность шара состояла из капель, плотно сжатых между собой. И капли эти все двигались, перемещались и то сливались из нескольких в одну, то из одной разделялись на многие. Каждая капля стремилась разлиться, захватить наибольшее пространство, но другие, стремясь к тому же, сжимали ее, иногда уничтожали, иногда сливались с нею.
– Вот жизнь, – сказал старичок учитель.
«Как это просто и ясно, – подумал Пьер. – Как я мог не знать этого прежде».
– В середине бог, и каждая капля стремится расшириться, чтобы в наибольших размерах отражать его. И растет, сливается, и сжимается, и уничтожается на поверхности, уходит в глубину и опять всплывает. Вот он, Каратаев, вот разлился и исчез. – Vous avez compris, mon enfant, [Понимаешь ты.] – сказал учитель.
– Vous avez compris, sacre nom, [Понимаешь ты, черт тебя дери.] – закричал голос, и Пьер проснулся.
Он приподнялся и сел. У костра, присев на корточках, сидел француз, только что оттолкнувший русского солдата, и жарил надетое на шомпол мясо. Жилистые, засученные, обросшие волосами, красные руки с короткими пальцами ловко поворачивали шомпол. Коричневое мрачное лицо с насупленными бровями ясно виднелось в свете угольев.
– Ca lui est bien egal, – проворчал он, быстро обращаясь к солдату, стоявшему за ним. – …brigand. Va! [Ему все равно… разбойник, право!]
И солдат, вертя шомпол, мрачно взглянул на Пьера. Пьер отвернулся, вглядываясь в тени. Один русский солдат пленный, тот, которого оттолкнул француз, сидел у костра и трепал по чем то рукой. Вглядевшись ближе, Пьер узнал лиловую собачонку, которая, виляя хвостом, сидела подле солдата.
– А, пришла? – сказал Пьер. – А, Пла… – начал он и не договорил. В его воображении вдруг, одновременно, связываясь между собой, возникло воспоминание о взгляде, которым смотрел на него Платон, сидя под деревом, о выстреле, слышанном на том месте, о вое собаки, о преступных лицах двух французов, пробежавших мимо его, о снятом дымящемся ружье, об отсутствии Каратаева на этом привале, и он готов уже был понять, что Каратаев убит, но в то же самое мгновенье в его душе, взявшись бог знает откуда, возникло воспоминание о вечере, проведенном им с красавицей полькой, летом, на балконе своего киевского дома. И все таки не связав воспоминаний нынешнего дня и не сделав о них вывода, Пьер закрыл глаза, и картина летней природы смешалась с воспоминанием о купанье, о жидком колеблющемся шаре, и он опустился куда то в воду, так что вода сошлась над его головой.
Перед восходом солнца его разбудили громкие частые выстрелы и крики. Мимо Пьера пробежали французы.
– Les cosaques! [Казаки!] – прокричал один из них, и через минуту толпа русских лиц окружила Пьера.
Долго не мог понять Пьер того, что с ним было. Со всех сторон он слышал вопли радости товарищей.
– Братцы! Родимые мои, голубчики! – плача, кричали старые солдаты, обнимая казаков и гусар. Гусары и казаки окружали пленных и торопливо предлагали кто платья, кто сапоги, кто хлеба. Пьер рыдал, сидя посреди их, и не мог выговорить ни слова; он обнял первого подошедшего к нему солдата и, плача, целовал его.
Долохов стоял у ворот разваленного дома, пропуская мимо себя толпу обезоруженных французов. Французы, взволнованные всем происшедшим, громко говорили между собой; но когда они проходили мимо Долохова, который слегка хлестал себя по сапогам нагайкой и глядел на них своим холодным, стеклянным, ничего доброго не обещающим взглядом, говор их замолкал. С другой стороны стоял казак Долохова и считал пленных, отмечая сотни чертой мела на воротах.
– Сколько? – спросил Долохов у казака, считавшего пленных.
– На вторую сотню, – отвечал казак.
– Filez, filez, [Проходи, проходи.] – приговаривал Долохов, выучившись этому выражению у французов, и, встречаясь глазами с проходившими пленными, взгляд его вспыхивал жестоким блеском.
Денисов, с мрачным лицом, сняв папаху, шел позади казаков, несших к вырытой в саду яме тело Пети Ростова.


С 28 го октября, когда начались морозы, бегство французов получило только более трагический характер замерзающих и изжаривающихся насмерть у костров людей и продолжающих в шубах и колясках ехать с награбленным добром императора, королей и герцогов; но в сущности своей процесс бегства и разложения французской армии со времени выступления из Москвы нисколько не изменился.
От Москвы до Вязьмы из семидесятитрехтысячной французской армии, не считая гвардии (которая во всю войну ничего не делала, кроме грабежа), из семидесяти трех тысяч осталось тридцать шесть тысяч (из этого числа не более пяти тысяч выбыло в сражениях). Вот первый член прогрессии, которым математически верно определяются последующие.
Французская армия в той же пропорции таяла и уничтожалась от Москвы до Вязьмы, от Вязьмы до Смоленска, от Смоленска до Березины, от Березины до Вильны, независимо от большей или меньшей степени холода, преследования, заграждения пути и всех других условий, взятых отдельно. После Вязьмы войска французские вместо трех колонн сбились в одну кучу и так шли до конца. Бертье писал своему государю (известно, как отдаленно от истины позволяют себе начальники описывать положение армии). Он писал:
«Je crois devoir faire connaitre a Votre Majeste l'etat de ses troupes dans les differents corps d'annee que j'ai ete a meme d'observer depuis deux ou trois jours dans differents passages. Elles sont presque debandees. Le nombre des soldats qui suivent les drapeaux est en proportion du quart au plus dans presque tous les regiments, les autres marchent isolement dans differentes directions et pour leur compte, dans l'esperance de trouver des subsistances et pour se debarrasser de la discipline. En general ils regardent Smolensk comme le point ou ils doivent se refaire. Ces derniers jours on a remarque que beaucoup de soldats jettent leurs cartouches et leurs armes. Dans cet etat de choses, l'interet du service de Votre Majeste exige, quelles que soient ses vues ulterieures qu'on rallie l'armee a Smolensk en commencant a la debarrasser des non combattans, tels que hommes demontes et des bagages inutiles et du materiel de l'artillerie qui n'est plus en proportion avec les forces actuelles. En outre les jours de repos, des subsistances sont necessaires aux soldats qui sont extenues par la faim et la fatigue; beaucoup sont morts ces derniers jours sur la route et dans les bivacs. Cet etat de choses va toujours en augmentant et donne lieu de craindre que si l'on n'y prete un prompt remede, on ne soit plus maitre des troupes dans un combat. Le 9 November, a 30 verstes de Smolensk».
[Долгом поставляю донести вашему величеству о состоянии корпусов, осмотренных мною на марше в последние три дня. Они почти в совершенном разброде. Только четвертая часть солдат остается при знаменах, прочие идут сами по себе разными направлениями, стараясь сыскать пропитание и избавиться от службы. Все думают только о Смоленске, где надеются отдохнуть. В последние дни много солдат побросали патроны и ружья. Какие бы ни были ваши дальнейшие намерения, но польза службы вашего величества требует собрать корпуса в Смоленске и отделить от них спешенных кавалеристов, безоружных, лишние обозы и часть артиллерии, ибо она теперь не в соразмерности с числом войск. Необходимо продовольствие и несколько дней покоя; солдаты изнурены голодом и усталостью; в последние дни многие умерли на дороге и на биваках. Такое бедственное положение беспрестанно усиливается и заставляет опасаться, что, если не будут приняты быстрые меры для предотвращения зла, мы скоро не будем иметь войска в своей власти в случае сражения. 9 ноября, в 30 верстах от Смоленка.]
Ввалившись в Смоленск, представлявшийся им обетованной землей, французы убивали друг друга за провиант, ограбили свои же магазины и, когда все было разграблено, побежали дальше.
Все шли, сами не зная, куда и зачем они идут. Еще менее других знал это гений Наполеона, так как никто ему не приказывал. Но все таки он и его окружающие соблюдали свои давнишние привычки: писались приказы, письма, рапорты, ordre du jour [распорядок дня]; называли друг друга:
«Sire, Mon Cousin, Prince d'Ekmuhl, roi de Naples» [Ваше величество, брат мой, принц Экмюльский, король Неаполитанский.] и т.д. Но приказы и рапорты были только на бумаге, ничто по ним не исполнялось, потому что не могло исполняться, и, несмотря на именование друг друга величествами, высочествами и двоюродными братьями, все они чувствовали, что они жалкие и гадкие люди, наделавшие много зла, за которое теперь приходилось расплачиваться. И, несмотря на то, что они притворялись, будто заботятся об армии, они думали только каждый о себе и о том, как бы поскорее уйти и спастись.


Действия русского и французского войск во время обратной кампании от Москвы и до Немана подобны игре в жмурки, когда двум играющим завязывают глаза и один изредка звонит колокольчиком, чтобы уведомить о себе ловящего. Сначала тот, кого ловят, звонит, не боясь неприятеля, но когда ему приходится плохо, он, стараясь неслышно идти, убегает от своего врага и часто, думая убежать, идет прямо к нему в руки.
Сначала наполеоновские войска еще давали о себе знать – это было в первый период движения по Калужской дороге, но потом, выбравшись на Смоленскую дорогу, они побежали, прижимая рукой язычок колокольчика, и часто, думая, что они уходят, набегали прямо на русских.
При быстроте бега французов и за ними русских и вследствие того изнурения лошадей, главное средство приблизительного узнавания положения, в котором находится неприятель, – разъезды кавалерии, – не существовало. Кроме того, вследствие частых и быстрых перемен положений обеих армий, сведения, какие и были, не могли поспевать вовремя. Если второго числа приходило известие о том, что армия неприятеля была там то первого числа, то третьего числа, когда можно было предпринять что нибудь, уже армия эта сделала два перехода и находилась совсем в другом положении.
Одна армия бежала, другая догоняла. От Смоленска французам предстояло много различных дорог; и, казалось бы, тут, простояв четыре дня, французы могли бы узнать, где неприятель, сообразить что нибудь выгодное и предпринять что нибудь новое. Но после четырехдневной остановки толпы их опять побежали не вправо, не влево, но, без всяких маневров и соображений, по старой, худшей дороге, на Красное и Оршу – по пробитому следу.
Ожидая врага сзади, а не спереди, французы бежали, растянувшись и разделившись друг от друга на двадцать четыре часа расстояния. Впереди всех бежал император, потом короли, потом герцоги. Русская армия, думая, что Наполеон возьмет вправо за Днепр, что было одно разумно, подалась тоже вправо и вышла на большую дорогу к Красному. И тут, как в игре в жмурки, французы наткнулись на наш авангард. Неожиданно увидав врага, французы смешались, приостановились от неожиданности испуга, но потом опять побежали, бросая своих сзади следовавших товарищей. Тут, как сквозь строй русских войск, проходили три дня, одна за одной, отдельные части французов, сначала вице короля, потом Даву, потом Нея. Все они побросали друг друга, побросали все свои тяжести, артиллерию, половину народа и убегали, только по ночам справа полукругами обходя русских.
Ней, шедший последним (потому что, несмотря на несчастное их положение или именно вследствие его, им хотелось побить тот пол, который ушиб их, он занялся нзрыванием никому не мешавших стен Смоленска), – шедший последним, Ней, с своим десятитысячным корпусом, прибежал в Оршу к Наполеону только с тысячью человеками, побросав и всех людей, и все пушки и ночью, украдучись, пробравшись лесом через Днепр.
От Орши побежали дальше по дороге к Вильно, точно так же играя в жмурки с преследующей армией. На Березине опять замешались, многие потонули, многие сдались, но те, которые перебрались через реку, побежали дальше. Главный начальник их надел шубу и, сев в сани, поскакал один, оставив своих товарищей. Кто мог – уехал тоже, кто не мог – сдался или умер.


Казалось бы, в этой то кампании бегства французов, когда они делали все то, что только можно было, чтобы погубить себя; когда ни в одном движении этой толпы, начиная от поворота на Калужскую дорогу и до бегства начальника от армии, не было ни малейшего смысла, – казалось бы, в этот период кампании невозможно уже историкам, приписывающим действия масс воле одного человека, описывать это отступление в их смысле. Но нет. Горы книг написаны историками об этой кампании, и везде описаны распоряжения Наполеона и глубокомысленные его планы – маневры, руководившие войском, и гениальные распоряжения его маршалов.
Отступление от Малоярославца тогда, когда ему дают дорогу в обильный край и когда ему открыта та параллельная дорога, по которой потом преследовал его Кутузов, ненужное отступление по разоренной дороге объясняется нам по разным глубокомысленным соображениям. По таким же глубокомысленным соображениям описывается его отступление от Смоленска на Оршу. Потом описывается его геройство при Красном, где он будто бы готовится принять сражение и сам командовать, и ходит с березовой палкой и говорит:
– J'ai assez fait l'Empereur, il est temps de faire le general, [Довольно уже я представлял императора, теперь время быть генералом.] – и, несмотря на то, тотчас же после этого бежит дальше, оставляя на произвол судьбы разрозненные части армии, находящиеся сзади.
Потом описывают нам величие души маршалов, в особенности Нея, величие души, состоящее в том, что он ночью пробрался лесом в обход через Днепр и без знамен и артиллерии и без девяти десятых войска прибежал в Оршу.
И, наконец, последний отъезд великого императора от геройской армии представляется нам историками как что то великое и гениальное. Даже этот последний поступок бегства, на языке человеческом называемый последней степенью подлости, которой учится стыдиться каждый ребенок, и этот поступок на языке историков получает оправдание.
Тогда, когда уже невозможно дальше растянуть столь эластичные нити исторических рассуждений, когда действие уже явно противно тому, что все человечество называет добром и даже справедливостью, является у историков спасительное понятие о величии. Величие как будто исключает возможность меры хорошего и дурного. Для великого – нет дурного. Нет ужаса, который бы мог быть поставлен в вину тому, кто велик.
– «C'est grand!» [Это величественно!] – говорят историки, и тогда уже нет ни хорошего, ни дурного, а есть «grand» и «не grand». Grand – хорошо, не grand – дурно. Grand есть свойство, по их понятиям, каких то особенных животных, называемых ими героями. И Наполеон, убираясь в теплой шубе домой от гибнущих не только товарищей, но (по его мнению) людей, им приведенных сюда, чувствует que c'est grand, и душа его покойна.
«Du sublime (он что то sublime видит в себе) au ridicule il n'y a qu'un pas», – говорит он. И весь мир пятьдесят лет повторяет: «Sublime! Grand! Napoleon le grand! Du sublime au ridicule il n'y a qu'un pas». [величественное… От величественного до смешного только один шаг… Величественное! Великое! Наполеон великий! От величественного до смешного только шаг.]
И никому в голову не придет, что признание величия, неизмеримого мерой хорошего и дурного, есть только признание своей ничтожности и неизмеримой малости.
Для нас, с данной нам Христом мерой хорошего и дурного, нет неизмеримого. И нет величия там, где нет простоты, добра и правды.


Кто из русских людей, читая описания последнего периода кампании 1812 года, не испытывал тяжелого чувства досады, неудовлетворенности и неясности. Кто не задавал себе вопросов: как не забрали, не уничтожили всех французов, когда все три армии окружали их в превосходящем числе, когда расстроенные французы, голодая и замерзая, сдавались толпами и когда (как нам рассказывает история) цель русских состояла именно в том, чтобы остановить, отрезать и забрать в плен всех французов.
Каким образом то русское войско, которое, слабее числом французов, дало Бородинское сражение, каким образом это войско, с трех сторон окружавшее французов и имевшее целью их забрать, не достигло своей цели? Неужели такое громадное преимущество перед нами имеют французы, что мы, с превосходными силами окружив, не могли побить их? Каким образом это могло случиться?
История (та, которая называется этим словом), отвечая на эти вопросы, говорит, что это случилось оттого, что Кутузов, и Тормасов, и Чичагов, и тот то, и тот то не сделали таких то и таких то маневров.
Но отчего они не сделали всех этих маневров? Отчего, ежели они были виноваты в том, что не достигнута была предназначавшаяся цель, – отчего их не судили и не казнили? Но, даже ежели и допустить, что виною неудачи русских были Кутузов и Чичагов и т. п., нельзя понять все таки, почему и в тех условиях, в которых находились русские войска под Красным и под Березиной (в обоих случаях русские были в превосходных силах), почему не взято в плен французское войско с маршалами, королями и императорами, когда в этом состояла цель русских?
Объяснение этого странного явления тем (как то делают русские военные историки), что Кутузов помешал нападению, неосновательно потому, что мы знаем, что воля Кутузова не могла удержать войска от нападения под Вязьмой и под Тарутиным.
Почему то русское войско, которое с слабейшими силами одержало победу под Бородиным над неприятелем во всей его силе, под Красным и под Березиной в превосходных силах было побеждено расстроенными толпами французов?
Если цель русских состояла в том, чтобы отрезать и взять в плен Наполеона и маршалов, и цель эта не только не была достигнута, и все попытки к достижению этой цели всякий раз были разрушены самым постыдным образом, то последний период кампании совершенно справедливо представляется французами рядом побед и совершенно несправедливо представляется русскими историками победоносным.
Русские военные историки, настолько, насколько для них обязательна логика, невольно приходят к этому заключению и, несмотря на лирические воззвания о мужестве и преданности и т. д., должны невольно признаться, что отступление французов из Москвы есть ряд побед Наполеона и поражений Кутузова.
Но, оставив совершенно в стороне народное самолюбие, чувствуется, что заключение это само в себе заключает противуречие, так как ряд побед французов привел их к совершенному уничтожению, а ряд поражений русских привел их к полному уничтожению врага и очищению своего отечества.
Источник этого противуречия лежит в том, что историками, изучающими события по письмам государей и генералов, по реляциям, рапортам, планам и т. п., предположена ложная, никогда не существовавшая цель последнего периода войны 1812 года, – цель, будто бы состоявшая в том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с маршалами и армией.
Цели этой никогда не было и не могло быть, потому что она не имела смысла, и достижение ее было совершенно невозможно.
Цель эта не имела никакого смысла, во первых, потому, что расстроенная армия Наполеона со всей возможной быстротой бежала из России, то есть исполняла то самое, что мог желать всякий русский. Для чего же было делать различные операции над французами, которые бежали так быстро, как только они могли?
Во вторых, бессмысленно было становиться на дороге людей, всю свою энергию направивших на бегство.
В третьих, бессмысленно было терять свои войска для уничтожения французских армий, уничтожавшихся без внешних причин в такой прогрессии, что без всякого загораживания пути они не могли перевести через границу больше того, что они перевели в декабре месяце, то есть одну сотую всего войска.
В четвертых, бессмысленно было желание взять в плен императора, королей, герцогов – людей, плен которых в высшей степени затруднил бы действия русских, как то признавали самые искусные дипломаты того времени (J. Maistre и другие). Еще бессмысленнее было желание взять корпуса французов, когда свои войска растаяли наполовину до Красного, а к корпусам пленных надо было отделять дивизии конвоя, и когда свои солдаты не всегда получали полный провиант и забранные уже пленные мерли с голода.
Весь глубокомысленный план о том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с армией, был подобен тому плану огородника, который, выгоняя из огорода потоптавшую его гряды скотину, забежал бы к воротам и стал бы по голове бить эту скотину. Одно, что можно бы было сказать в оправдание огородника, было бы то, что он очень рассердился. Но это нельзя было даже сказать про составителей проекта, потому что не они пострадали от потоптанных гряд.
Но, кроме того, что отрезывание Наполеона с армией было бессмысленно, оно было невозможно.
Невозможно это было, во первых, потому что, так как из опыта видно, что движение колонн на пяти верстах в одном сражении никогда не совпадает с планами, то вероятность того, чтобы Чичагов, Кутузов и Витгенштейн сошлись вовремя в назначенное место, была столь ничтожна, что она равнялась невозможности, как то и думал Кутузов, еще при получении плана сказавший, что диверсии на большие расстояния не приносят желаемых результатов.
Во вторых, невозможно было потому, что, для того чтобы парализировать ту силу инерции, с которой двигалось назад войско Наполеона, надо было без сравнения большие войска, чем те, которые имели русские.
В третьих, невозможно это было потому, что военное слово отрезать не имеет никакого смысла. Отрезать можно кусок хлеба, но не армию. Отрезать армию – перегородить ей дорогу – никак нельзя, ибо места кругом всегда много, где можно обойти, и есть ночь, во время которой ничего не видно, в чем могли бы убедиться военные ученые хоть из примеров Красного и Березины. Взять же в плен никак нельзя без того, чтобы тот, кого берут в плен, на это не согласился, как нельзя поймать ласточку, хотя и можно взять ее, когда она сядет на руку. Взять в плен можно того, кто сдается, как немцы, по правилам стратегии и тактики. Но французские войска совершенно справедливо не находили этого удобным, так как одинаковая голодная и холодная смерть ожидала их на бегстве и в плену.
В четвертых же, и главное, это было невозможно потому, что никогда, с тех пор как существует мир, не было войны при тех страшных условиях, при которых она происходила в 1812 году, и русские войска в преследовании французов напрягли все свои силы и не могли сделать большего, не уничтожившись сами.
В движении русской армии от Тарутина до Красного выбыло пятьдесят тысяч больными и отсталыми, то есть число, равное населению большого губернского города. Половина людей выбыла из армии без сражений.
И об этом то периоде кампании, когда войска без сапог и шуб, с неполным провиантом, без водки, по месяцам ночуют в снегу и при пятнадцати градусах мороза; когда дня только семь и восемь часов, а остальное ночь, во время которой не может быть влияния дисциплины; когда, не так как в сраженье, на несколько часов только люди вводятся в область смерти, где уже нет дисциплины, а когда люди по месяцам живут, всякую минуту борясь с смертью от голода и холода; когда в месяц погибает половина армии, – об этом то периоде кампании нам рассказывают историки, как Милорадович должен был сделать фланговый марш туда то, а Тормасов туда то и как Чичагов должен был передвинуться туда то (передвинуться выше колена в снегу), и как тот опрокинул и отрезал, и т. д., и т. д.
Русские, умиравшие наполовину, сделали все, что можно сделать и должно было сделать для достижения достойной народа цели, и не виноваты в том, что другие русские люди, сидевшие в теплых комнатах, предполагали сделать то, что было невозможно.
Все это странное, непонятное теперь противоречие факта с описанием истории происходит только оттого, что историки, писавшие об этом событии, писали историю прекрасных чувств и слов разных генералов, а не историю событий.
Для них кажутся очень занимательны слова Милорадовича, награды, которые получил тот и этот генерал, и их предположения; а вопрос о тех пятидесяти тысячах, которые остались по госпиталям и могилам, даже не интересует их, потому что не подлежит их изучению.
А между тем стоит только отвернуться от изучения рапортов и генеральных планов, а вникнуть в движение тех сотен тысяч людей, принимавших прямое, непосредственное участие в событии, и все, казавшиеся прежде неразрешимыми, вопросы вдруг с необыкновенной легкостью и простотой получают несомненное разрешение.
Цель отрезывания Наполеона с армией никогда не существовала, кроме как в воображении десятка людей. Она не могла существовать, потому что она была бессмысленна, и достижение ее было невозможно.
Цель народа была одна: очистить свою землю от нашествия. Цель эта достигалась, во первых, сама собою, так как французы бежали, и потому следовало только не останавливать это движение. Во вторых, цель эта достигалась действиями народной войны, уничтожавшей французов, и, в третьих, тем, что большая русская армия шла следом за французами, готовая употребить силу в случае остановки движения французов.
Русская армия должна была действовать, как кнут на бегущее животное. И опытный погонщик знал, что самое выгодное держать кнут поднятым, угрожая им, а не по голове стегать бегущее животное.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Имяславие&oldid=81606160»