Хан, Инайят

Хазрат Инайят Хан
Hazrat Inayat Khan
Хазрат Инайят Хан
Дата рождения:	5 июля 1882(1882-07-05)
Место рождения:	Барода, Индия
Дата смерти:	5 февраля 1927(1927-02-05) (44 года)
Место смерти:	Дели, Индия

Хазрат Инайят Хан (англ. Inayat Khan; 5 июля 1882 — 5 февраля 1927) — индийский музыкант и философ, суфий, проповедовавший суфизм в западных странах и России, известен своими многочисленными книгами о суфизме, переведёнными на многие языки.

Семья и образование

Инайят Хан был праправнуком Типпу Султана, знаменитого правителя Майсура XVIII в. Его дед, Маула Бакш, был известным придворным музыкантом, основателем музыкальной академии в городе Барода, в которой обучали индийской классической музыке. Отец Инайята Хана — Рахмат Хан, также был музыкантом, и понятно, что мальчик с раннего детства рос в атмосфере музыки, которая стала его жизнью. Но помимо музыки, занятия которой были фамильной обязанностью в семье придворных музыкантов, Инайят обучался и поэзии, в девять лет при дворе махараджи Гаэквада Бародского (Maharaja Sayajirao Gaekwad III), Инайят получил в награду драгоценное ожерелье и стипендию за исполнение религиозных гимнов.

Мальчик прилежно учился, обнаруживая при этом глубокое понимание мира, особенно его привлекали философия и религия. Так продолжалось до его восемнадцатилетия, когда он начал путешествовать по Индии с концертами. Во время этих путешествий к нему как к музыканту приходит головокружительная слава. При дворе Низама Хайдарабадского (Mahbub Ali Khan, Asaf Jah VI) он удостаивается титула «Новый Тансен», по имени великого индийского мистика и певца Тансена (1506—1589). На севере Индии Инайята назовут «Утренней звездой музыкального возрождения».

Но помимо музыки, он ищет в своём путешествии знакомства и бесед с мудрецами и философами, которых в Индии того времени вдоволь бродило по дорогам, это были люди разных религий: мусульмане, сикхи, индуисты, буддисты. Из тысяч религиозных направлений, существующих в Индии, более всего его привлекают суфии, ему нравится их кротость с одной стороны, и прямота — с другой. Если официальный ислам не очень жалует музыку, то суфии тонко используют её во время своих встреч и медитаций. Музыка у них является способом приведения себя в состояние божественного восторга, способом отказа от двойственности, приближения к Богу, прикосновения к нему, утраты «я». Состояние это называется Ваджад, или Халь.

Инайят Хан примыкает к суфийским кругам Хайдарабада. Известно, что высшей степени совершенства суфий может достичь, только имея наставника — муршида. С того времени Инайят Хан начинает искать посвящения, но по каким-то загадочным причинам местные учителя отказываются брать его к себе в ученики. Только потом станет ясно, что они уже тогда предвидели в этом юноше великого мистика. Инайят Хана принимает в свои мюриды Шейх Саид Мохамед Мадани, он происходил из семьи сеидов — потомков Пророка Мухаммада; этот человек и стал Муршидом, то есть учителем Инайята.

Впоследствии Инайят вспоминал, что тот путь, которым он пришёл к свету, не мог быть им осилен только с помощью своих собственных рассуждений, самостоятельно найденных аргументов и чтения книг, что только подключившись через посвящение к цепи, ведущей своё начало из глубины веков от одного мистика к другому, он получил импульс, давший ему единственно возможное правильное понимание мира.

Суфийское послание

Успехи его в обучении были значительны, и в юные годы он уже имел посвящение в четыре Ордена, а именно: Чишти, Накшбанди, Кадири и Сухравардия, — что, надо сказать, является большой редкостью. Однажды, после нескольких лет обучения и дружбы, Шейх Мадани призвал его к себе и во время уединённой беседы произнёс такие слова: «Ступай, дитя мое, в мир, соедини Восток и Запад гармонией твоей музыки, распространяй мудрость суфизма, ибо ты одарен Богом Всемилостивейшим, Милосердным». Отныне, выполняя волю своего Муршида, Инайят Хан становится носителем «Суфийского Послания» — послания о свободе Духа. С 1910 года он путешествует, покинув Индию, с лекциями и концертами по Америке, Европе, посещает и Россию. В гастрольных поездках его сопровождают его родные братья: Махебуб Хан и Мушарафф Хан, а также дядя — Али Хан. В 1912 году он женится на американке Оре Рей Бекер, впоследствии взявшей имя Пирани Амина Бегум. У них рождаются четверо детей: Нур-ун-Ниса Инайят Хан, Вилайят Хан, Хидайят Инайят-Хан и Хайр-ун-Ниса Инайят-Хан.

В 1926 году он возвращается в Индию, а 6 февраля 1927 года в Дели покидает этот мир, оставив после себя наследие в тринадцати томах, со стихами, пьесами, изложениями религиозных, мистических и философских взглядов, в которых и теперь можно найти ответ на многие вопросы, волнующие людей.

В чём смысл «Суфийского Послания» и зачем оно, это послание, возникает в мире? Инайят Хан говорил, что когда закон нарушается и справедливость приходит в упадок, на землю является посланник, и этот посланник приносит Слово, и это Слово — как свет, наполняющий полумесяц(который вовсе не символ ислама). Инайят говорил это о великих посланниках: Моисее, Иисусе, Мухаммаде. То были посланники для целых эпох и народов, они и сейчас остаются таковыми.

Россия

Особая страница жизни Инайят Хана связана с Россией. В Москве у Хазрата рождается дочь Нур Инайят Хан, впоследствии трагически замученная в концлагере Дахау, поскольку она служила в английской разведке.

Хазрат достиг России в своём путешествии 3 октября 1913 года и прожил здесь целых семь месяцев. В Москву он прибыл из Парижа со своими тремя братьями-музыкантами. Целью его приезда была организация концертов и лекций-демонстраций индийской музыки. Первые концерты индийской классической музыки прошли в кабаре «Максим». Для привлечения публики владелец кабаре Ф. Ф. Томас приглашал музыкантов со всего света. Пригласил он и прославившегося в Париже Инайят Хана. Инайят Хан скоро устанавливает дружбу с композитором и музыкантом С. Л. Толстым (сыном Льва Толстого), с поэтом Вячеславом Ивановым, с педагогом Императорской консерватории певицей Е. А. Лавровской, с актрисой театра и кино Лидией Дмитриевной Рындиной. Они «открыли» Инайят Хана московским музыкальным кругам. Необычная музыка, прекрасное исполнение, обаяние человека красивого, образованного, обладающего к тому же «особым» знанием, — все это привлекло к нему многих тонко чувствующих людей, в том числе у него завязывается дружба с педагогами Императорской консерватории, с певицами Александрой Святловской и Ольгой Такке. Пианист и композитор Владимир Поль и музыковед С. Л. Толстой помогают ему издать нотный альбом с шестнадцатью индийскими мелодиями в переложении для фортепиано.

Ансамбль индийских братьев даёт концерты в Политехническом музее в рамках этнографических концертов, устраиваемых Этнографическим Отделом и Музыкально Этнографическою Комиссией И. О. Л. Е.,А. и Э. и в Московской Консерватории. Всего за семь месяцев состоялось около десяти концертов.

В поэтическом салоне Вячеслава Иванова в январе 1914 года Инайят Хан познакомился с А. Н. Скрябиным, который был в то время на вершине своей музыкальной славы. Потом они встречались ещё несколько раз. А. Н. Скрябин, побывав на лекции-концерте Инайят Хана, пригласил его к себе домой, в Николопесковский переулок. Было это уже весной. Инайят Хан писал о Скрябине: «Я нашёл в нём не только прекрасного артиста, но также мыслителя и мистика. Он показался мне неудовлетворённым западной музыкой, думающим, как внести нечто из восточной музыки в западную для того, чтобы обогатить последнюю. Я соглашался с ним, я думал, что если эта идея когда-либо исполнится, несмотря на сложности, возникающие вначале, то такая музыка могла бы стать музыкой всего мира. Что, в свою очередь, могло бы способствовать объединению человечества во вселенское братство. Музыка для этого лучше всего, ибо она любима как на Востоке, так и на Западе».

Помимо музыкальной деятельности: лекций, концертов, — Инайят Хан ведёт суфийскую работу. Вокруг него в Москве, а потом и в Петербурге собирается кружок тех, кого влекут духовные дисциплины. Ему удалось найти способ перевода суфийских идей и символов на язык, доступный европейцу. Именно тогда среди российской интеллигенции появляются первые суфии. Его уроки, наполненные мудрыми суфийскими притчами, объяснением символов и знаков в природе и жизни, рассказами о путях к вечно столь желанной в России Свободе, которая «есть естественное состояние души и её цель», привлекали к нему сердца. В России всегда было немало таких, кто, как и суфии, стремился к свободе и готов был пострадать за неё, открыто выражая своё мнение на площади перед «дворцом власти» или на «базаре жизни»… Однако, как всегда все мнения и даже интерес к другим мнениям были под надзором. И не все обладали достаточной смелостью и внутренней свободой. Кое-кто не мог позволить себе открыто посещать духовные занятия Инайят Хана и, желая встретиться с ним, делал это втайне.

Вскоре происходит ещё одно важное событие: здесь, в России, издаётся его первая книга — «Суфийское Послание о Свободе Духа». Из этой небольшой по объёму книжки можно почерпнуть совершенно бесценную и достоверную концентрированную информацию по истории и практике суфизма. К тому времени у Инайят Хана появляются близкие ученики, и он открывает филиал «Суфийского Ордена» в России, представителем музыкального отделения которого становится С. Л. Толстой.

С музыкой связана ещё одна интересная страница пребывания Инайят Хана в России. Именно в России должна была осуществиться одна очень важная мистическая идея Инайят Хана — постановка символической мистерии балета «Шакунтала» (Сакунтала) по драме индийского драматурга Калидасы. Этой идей увлекся режиссёр Александр Таиров, руководитель Камерного театра в Москве. Музыку, предложенную Инайят Ханом для спектакля, аранжировал Владимир Поль. Премьера состоялась в декабре 1914 года, в роли Шакунталы выступила Алиса Коонен.

В мае 1914 года Инайят Хан вместе с братьями покидает в конце мая Петербург и направляется в Париж на Международный Музыкальный Конгресс, где он должен был представлять индийскую музыку.

Связь со своими учениками в России Инайят Хан поддерживал вплоть до 1921 года, потом переписка обрывается, так как письма уже не проходят ни в одну, ни в другую сторону.

Наследие

Хазрат Инайят Хан вернулся в Индию в 1926 году и вскоре, в 1927 году, умер. Гробница его — в Дели, в квартале Хазрат Низамуддин. Каждое утро сюда приносят лепестки роз те, кому в душу запали слова Инайят Хана о постижении Всевышнего: «Я не осмеливаюсь помыслить поднять глаза, чтобы узреть Твой лучезарный образ. Я сижу спокойно у озера своего сердца, созерцая в нём Твое отражение».

Остались четырнадцать томов со стихами, пьесами и лекциями. Сохранились граммофонные записи 1909 и 1925 годов. Заслуга Инайят Хана состоит в том, что он принёс в западный мир ту философскую систему, которая прежде была доступна лишь индийским суфиям, он нашёл метод подачи суфийских идей приемлемый для западного человека. Перенос идей с одной культурной, этнической среды в другую сложен, и та работа, которую проделал Инайят Хан, перенося идеи суфизма с Востока на Запад, — значительна. Суфийское движение, которое пошло за идеями Инайят Хана, не ставит целью сделать весь мир состоящим из суфиев. Оно существует для того, чтобы объединить людей, которые хотят обучаться в суфизме тому, как созерцать Бога и как служить Ему, как познать себя и мир, в котором выпало жить человеку, как и где искать истину.

Библиография

• Инайят-Хан. «Суфийское послание о свободе духа». Авторизованный пер. с англ. Андрея Балакина с порт. автора. М. 1914 г. Типография М. О. Аттая и К. 89 стр. [www.archive.org/download/SufiMessageOfSpiritualLiberty1914russian/1914_Inayat_Khan_Sufi_Message_of_Spiritual_Liberty.pdf PDF]
• «Русская мысль». Том 35. Выпуски 7-9 июль 1914. (Сообщение о публикации книги «Суфийское послание о Свободе Духа») стр. 278
• Извѣстія книжных магазинов т-ва М. О. Вольф по литературѣ, наукам и библіографіи, Том 17. М. О. Вольф, 1914 (информация в разделе «Богословие. История церкви и сект») стр. 431
• «Бюллетени литературы и жизни», Выпуск 21. 1915. (о книге Инайят Хана «Суфийское послание…»)
• «Индусскіе песни и танцы Записанныя проф. Инаятъ-Ханомъ», в переложении Сергея Толстого и Владимира Поля, М. 1915 — 31 стр. (нотный альбом для фортепиано) [archive.org/download/InayatKhanHindustaniSongsScores1914/Inayat-Khan-Hindustani-Songs-scores-1914.pdf PDF].

• Инайят Хан Любовь // Оккультизм и Iога. — София, 1937. — № 9. — С. 168.

• Инайят-Хан. Суфийское послание о свободе духа. Авториз. пер. с англ. А. Балакина с порт. СПБ. 1991 г. 48 стр.
• «Мистицизм звука». Сборник. — М.: «Сфера», 1997. — 336 с ISBN 5-85000-003-8
• «Учение суфиев». Сборник. — М.: «Сфера», 1998. — 343 с ISBN 5-85000-036-4, 2002 — ISBN 5-93975-0077-X (ошибоч.)
• «Очищение ума». Пер с англ. Сборник. — М.: «Сфера», 1999. — 410 с ISBN 5-85000-056-9
• «Путь озарения». Пер с англ. Сборник. — М.: «Сфера», 2000. — 390 с. Прил. Словарь терминов используемых Инайят Ханом. ISBN 5-93975-005-2
• «Гайян». Сборник афоризмов. — М.: «Сфера», 2002. — 158 с — Серия «Суфийское Послание» ISBN 5-93975-086-9
• «Чаша Саки». Мысли для ежедневной медитации: Ежедневник (пер. с англ. Брыкиной И.) {Фонд духовной культуры мира} М: изд-во Духовной Литературы /Сфера Сборник. — М.: «Сфера», 2003. 272 стр. ISBN 5-93975-047-8
• «Метафизика. Опыт души на разных уровнях существования». Издательство: Сфера, 2007 г. 304 стр. ISBN 978-5-91269-009-9
• «Целительство». Издательство: Сфера, 2008 г. 272 стр. ISBN 978-5-91269-013-6
• «Единство Идеалов». М.: «Сфера» 2011. Серия: Фонд духовной культуры мира. 320 стр. ISBN 978-5-91269-014-3
• «Введение в суфизм. Суфийское послание о свободе духа» Издательство: Амрита. 2012. ISBN 978-5-413-00771-6
• «Философия, психология, мистицизм». Сборник. М.: Сфера, 2012. 320 стр. Серия: Суфийское Послание. ISBN 978-5-91269-015-0

Ссылки

• [www.sufimovement.org Sufi Movement International]
• [www.youtube.com/watch?time_continue=9&v=6EG8NwX5G98 "Лекция о Хазрат Инайят Хане". Загородникова Татьяна Николаевна, канд. ист. наук, вед. н. с. Центра индийских исследований ИВ РАН (Видео)]
• [www.sufimovement.ru Русская версия сайта Международного Суфийского движения]
• [www.futura.ru/hazrat Архив произведений Хазрат Инайят Хана]
• [community.livejournal.com/inayat_khan/ Сообщество посвящённое жизни и творчеству Хазрат Инайят Хана]
• [video.google.com/videoplay?docid=-4479198145269932129 Балетный этюд — Шакунтала (видео)]
• [www.pritchi.net/modules/arms/view.php?w=sec&idx=49 Притчи]
• [www.sufimovement.ru/music/Yaman_Kalyan_Khyal.mp3 Yaman Kalyan Khyal]
• [www.youtube.com/watch?v=t6JPmGd9uUU «Индусскiе песни и танцы Записанныя проф. Инаятъ-Ханомъ» 16 мелодий для фортепиано. Исполняет Филипп Сир (Philip Sear)]

Отрывок, характеризующий Хан, Инайят

Историческая наука в движении своем постоянно принимает все меньшие и меньшие единицы для рассмотрения и этим путем стремится приблизиться к истине. Но как ни мелки единицы, которые принимает история, мы чувствуем, что допущение единицы, отделенной от другой, допущение начала какого нибудь явления и допущение того, что произволы всех людей выражаются в действиях одного исторического лица, ложны сами в себе.
Всякий вывод истории, без малейшего усилия со стороны критики, распадается, как прах, ничего не оставляя за собой, только вследствие того, что критика избирает за предмет наблюдения большую или меньшую прерывную единицу; на что она всегда имеет право, так как взятая историческая единица всегда произвольна.
Только допустив бесконечно малую единицу для наблюдения – дифференциал истории, то есть однородные влечения людей, и достигнув искусства интегрировать (брать суммы этих бесконечно малых), мы можем надеяться на постигновение законов истории.
Первые пятнадцать лет XIX столетия в Европе представляют необыкновенное движение миллионов людей. Люди оставляют свои обычные занятия, стремятся с одной стороны Европы в другую, грабят, убивают один другого, торжествуют и отчаиваются, и весь ход жизни на несколько лет изменяется и представляет усиленное движение, которое сначала идет возрастая, потом ослабевая. Какая причина этого движения или по каким законам происходило оно? – спрашивает ум человеческий.
Историки, отвечая на этот вопрос, излагают нам деяния и речи нескольких десятков людей в одном из зданий города Парижа, называя эти деяния и речи словом революция; потом дают подробную биографию Наполеона и некоторых сочувственных и враждебных ему лиц, рассказывают о влиянии одних из этих лиц на другие и говорят: вот отчего произошло это движение, и вот законы его.
Но ум человеческий не только отказывается верить в это объяснение, но прямо говорит, что прием объяснения не верен, потому что при этом объяснении слабейшее явление принимается за причину сильнейшего. Сумма людских произволов сделала и революцию и Наполеона, и только сумма этих произволов терпела их и уничтожила.
«Но всякий раз, когда были завоевания, были завоеватели; всякий раз, когда делались перевороты в государстве, были великие люди», – говорит история. Действительно, всякий раз, когда являлись завоеватели, были и войны, отвечает ум человеческий, но это не доказывает, чтобы завоеватели были причинами войн и чтобы возможно было найти законы войны в личной деятельности одного человека. Всякий раз, когда я, глядя на свои часы, вижу, что стрелка подошла к десяти, я слышу, что в соседней церкви начинается благовест, но из того, что всякий раз, что стрелка приходит на десять часов тогда, как начинается благовест, я не имею права заключить, что положение стрелки есть причина движения колоколов.
Всякий раз, как я вижу движение паровоза, я слышу звук свиста, вижу открытие клапана и движение колес; но из этого я не имею права заключить, что свист и движение колес суть причины движения паровоза.
Крестьяне говорят, что поздней весной дует холодный ветер, потому что почка дуба развертывается, и действительно, всякую весну дует холодный ветер, когда развертывается дуб. Но хотя причина дующего при развертыванье дуба холодного ветра мне неизвестна, я не могу согласиться с крестьянами в том, что причина холодного ветра есть раэвертыванье почки дуба, потому только, что сила ветра находится вне влияний почки. Я вижу только совпадение тех условий, которые бывают во всяком жизненном явлении, и вижу, что, сколько бы и как бы подробно я ни наблюдал стрелку часов, клапан и колеса паровоза и почку дуба, я не узнаю причину благовеста, движения паровоза и весеннего ветра. Для этого я должен изменить совершенно свою точку наблюдения и изучать законы движения пара, колокола и ветра. То же должна сделать история. И попытки этого уже были сделаны.
Для изучения законов истории мы должны изменить совершенно предмет наблюдения, оставить в покое царей, министров и генералов, а изучать однородные, бесконечно малые элементы, которые руководят массами. Никто не может сказать, насколько дано человеку достигнуть этим путем понимания законов истории; но очевидно, что на этом пути только лежит возможность уловления исторических законов и что на этом пути не положено еще умом человеческим одной миллионной доли тех усилий, которые положены историками на описание деяний различных царей, полководцев и министров и на изложение своих соображений по случаю этих деяний.


Силы двунадесяти языков Европы ворвались в Россию. Русское войско и население отступают, избегая столкновения, до Смоленска и от Смоленска до Бородина. Французское войско с постоянно увеличивающеюся силой стремительности несется к Москве, к цели своего движения. Сила стремительности его, приближаясь к цели, увеличивается подобно увеличению быстроты падающего тела по мере приближения его к земле. Назади тысяча верст голодной, враждебной страны; впереди десятки верст, отделяющие от цели. Это чувствует всякий солдат наполеоновской армии, и нашествие надвигается само собой, по одной силе стремительности.
В русском войске по мере отступления все более и более разгорается дух озлобления против врага: отступая назад, оно сосредоточивается и нарастает. Под Бородиным происходит столкновение. Ни то, ни другое войско не распадаются, но русское войско непосредственно после столкновения отступает так же необходимо, как необходимо откатывается шар, столкнувшись с другим, с большей стремительностью несущимся на него шаром; и так же необходимо (хотя и потерявший всю свою силу в столкновении) стремительно разбежавшийся шар нашествия прокатывается еще некоторое пространство.
Русские отступают за сто двадцать верст – за Москву, французы доходят до Москвы и там останавливаются. В продолжение пяти недель после этого нет ни одного сражения. Французы не двигаются. Подобно смертельно раненному зверю, который, истекая кровью, зализывает свои раны, они пять недель остаются в Москве, ничего не предпринимая, и вдруг, без всякой новой причины, бегут назад: бросаются на Калужскую дорогу (и после победы, так как опять поле сражения осталось за ними под Малоярославцем), не вступая ни в одно серьезное сражение, бегут еще быстрее назад в Смоленск, за Смоленск, за Вильну, за Березину и далее.
В вечер 26 го августа и Кутузов, и вся русская армия были уверены, что Бородинское сражение выиграно. Кутузов так и писал государю. Кутузов приказал готовиться на новый бой, чтобы добить неприятеля не потому, чтобы он хотел кого нибудь обманывать, но потому, что он знал, что враг побежден, так же как знал это каждый из участников сражения.
Но в тот же вечер и на другой день стали, одно за другим, приходить известия о потерях неслыханных, о потере половины армии, и новое сражение оказалось физически невозможным.
Нельзя было давать сражения, когда еще не собраны были сведения, не убраны раненые, не пополнены снаряды, не сочтены убитые, не назначены новые начальники на места убитых, не наелись и не выспались люди.
А вместе с тем сейчас же после сражения, на другое утро, французское войско (по той стремительной силе движения, увеличенного теперь как бы в обратном отношении квадратов расстояний) уже надвигалось само собой на русское войско. Кутузов хотел атаковать на другой день, и вся армия хотела этого. Но для того чтобы атаковать, недостаточно желания сделать это; нужно, чтоб была возможность это сделать, а возможности этой не было. Нельзя было не отступить на один переход, потом точно так же нельзя было не отступить на другой и на третий переход, и наконец 1 го сентября, – когда армия подошла к Москве, – несмотря на всю силу поднявшегося чувства в рядах войск, сила вещей требовала того, чтобы войска эти шли за Москву. И войска отступили ещо на один, на последний переход и отдали Москву неприятелю.
Для тех людей, которые привыкли думать, что планы войн и сражений составляются полководцами таким же образом, как каждый из нас, сидя в своем кабинете над картой, делает соображения о том, как и как бы он распорядился в таком то и таком то сражении, представляются вопросы, почему Кутузов при отступлении не поступил так то и так то, почему он не занял позиции прежде Филей, почему он не отступил сразу на Калужскую дорогу, оставил Москву, и т. д. Люди, привыкшие так думать, забывают или не знают тех неизбежных условий, в которых всегда происходит деятельность всякого главнокомандующего. Деятельность полководца не имеет ни малейшего подобия с тою деятельностью, которую мы воображаем себе, сидя свободно в кабинете, разбирая какую нибудь кампанию на карте с известным количеством войска, с той и с другой стороны, и в известной местности, и начиная наши соображения с какого нибудь известного момента. Главнокомандующий никогда не бывает в тех условиях начала какого нибудь события, в которых мы всегда рассматриваем событие. Главнокомандующий всегда находится в средине движущегося ряда событий, и так, что никогда, ни в какую минуту, он не бывает в состоянии обдумать все значение совершающегося события. Событие незаметно, мгновение за мгновением, вырезается в свое значение, и в каждый момент этого последовательного, непрерывного вырезывания события главнокомандующий находится в центре сложнейшей игры, интриг, забот, зависимости, власти, проектов, советов, угроз, обманов, находится постоянно в необходимости отвечать на бесчисленное количество предлагаемых ему, всегда противоречащих один другому, вопросов.
Нам пресерьезно говорят ученые военные, что Кутузов еще гораздо прежде Филей должен был двинуть войска на Калужскую дорогу, что даже кто то предлагал таковой проект. Но перед главнокомандующим, особенно в трудную минуту, бывает не один проект, а всегда десятки одновременно. И каждый из этих проектов, основанных на стратегии и тактике, противоречит один другому. Дело главнокомандующего, казалось бы, состоит только в том, чтобы выбрать один из этих проектов. Но и этого он не может сделать. События и время не ждут. Ему предлагают, положим, 28 го числа перейти на Калужскую дорогу, но в это время прискакивает адъютант от Милорадовича и спрашивает, завязывать ли сейчас дело с французами или отступить. Ему надо сейчас, сию минуту, отдать приказанье. А приказанье отступить сбивает нас с поворота на Калужскую дорогу. И вслед за адъютантом интендант спрашивает, куда везти провиант, а начальник госпиталей – куда везти раненых; а курьер из Петербурга привозит письмо государя, не допускающее возможности оставить Москву, а соперник главнокомандующего, тот, кто подкапывается под него (такие всегда есть, и не один, а несколько), предлагает новый проект, диаметрально противоположный плану выхода на Калужскую дорогу; а силы самого главнокомандующего требуют сна и подкрепления; а обойденный наградой почтенный генерал приходит жаловаться, а жители умоляют о защите; посланный офицер для осмотра местности приезжает и доносит совершенно противоположное тому, что говорил перед ним посланный офицер; а лазутчик, пленный и делавший рекогносцировку генерал – все описывают различно положение неприятельской армии. Люди, привыкшие не понимать или забывать эти необходимые условия деятельности всякого главнокомандующего, представляют нам, например, положение войск в Филях и при этом предполагают, что главнокомандующий мог 1 го сентября совершенно свободно разрешать вопрос об оставлении или защите Москвы, тогда как при положении русской армии в пяти верстах от Москвы вопроса этого не могло быть. Когда же решился этот вопрос? И под Дриссой, и под Смоленском, и ощутительнее всего 24 го под Шевардиным, и 26 го под Бородиным, и в каждый день, и час, и минуту отступления от Бородина до Филей.


Русские войска, отступив от Бородина, стояли у Филей. Ермолов, ездивший для осмотра позиции, подъехал к фельдмаршалу.
– Драться на этой позиции нет возможности, – сказал он. Кутузов удивленно посмотрел на него и заставил его повторить сказанные слова. Когда он проговорил, Кутузов протянул ему руку.
– Дай ка руку, – сказал он, и, повернув ее так, чтобы ощупать его пульс, он сказал: – Ты нездоров, голубчик. Подумай, что ты говоришь.
Кутузов на Поклонной горе, в шести верстах от Дорогомиловской заставы, вышел из экипажа и сел на лавку на краю дороги. Огромная толпа генералов собралась вокруг него. Граф Растопчин, приехав из Москвы, присоединился к ним. Все это блестящее общество, разбившись на несколько кружков, говорило между собой о выгодах и невыгодах позиции, о положении войск, о предполагаемых планах, о состоянии Москвы, вообще о вопросах военных. Все чувствовали, что хотя и не были призваны на то, что хотя это не было так названо, но что это был военный совет. Разговоры все держались в области общих вопросов. Ежели кто и сообщал или узнавал личные новости, то про это говорилось шепотом, и тотчас переходили опять к общим вопросам: ни шуток, ни смеха, ни улыбок даже не было заметно между всеми этими людьми. Все, очевидно, с усилием, старались держаться на высота положения. И все группы, разговаривая между собой, старались держаться в близости главнокомандующего (лавка которого составляла центр в этих кружках) и говорили так, чтобы он мог их слышать. Главнокомандующий слушал и иногда переспрашивал то, что говорили вокруг него, но сам не вступал в разговор и не выражал никакого мнения. Большей частью, послушав разговор какого нибудь кружка, он с видом разочарования, – как будто совсем не о том они говорили, что он желал знать, – отворачивался. Одни говорили о выбранной позиции, критикуя не столько самую позицию, сколько умственные способности тех, которые ее выбрали; другие доказывали, что ошибка была сделана прежде, что надо было принять сраженье еще третьего дня; третьи говорили о битве при Саламанке, про которую рассказывал только что приехавший француз Кросар в испанском мундире. (Француз этот вместе с одним из немецких принцев, служивших в русской армии, разбирал осаду Сарагоссы, предвидя возможность так же защищать Москву.) В четвертом кружке граф Растопчин говорил о том, что он с московской дружиной готов погибнуть под стенами столицы, но что все таки он не может не сожалеть о той неизвестности, в которой он был оставлен, и что, ежели бы он это знал прежде, было бы другое… Пятые, выказывая глубину своих стратегических соображений, говорили о том направлении, которое должны будут принять войска. Шестые говорили совершенную бессмыслицу. Лицо Кутузова становилось все озабоченнее и печальнее. Из всех разговоров этих Кутузов видел одно: защищать Москву не было никакой физической возможности в полном значении этих слов, то есть до такой степени не было возможности, что ежели бы какой нибудь безумный главнокомандующий отдал приказ о даче сражения, то произошла бы путаница и сражения все таки бы не было; не было бы потому, что все высшие начальники не только признавали эту позицию невозможной, но в разговорах своих обсуждали только то, что произойдет после несомненного оставления этой позиции. Как же могли начальники вести свои войска на поле сражения, которое они считали невозможным? Низшие начальники, даже солдаты (которые тоже рассуждают), также признавали позицию невозможной и потому не могли идти драться с уверенностью поражения. Ежели Бенигсен настаивал на защите этой позиции и другие еще обсуждали ее, то вопрос этот уже не имел значения сам по себе, а имел значение только как предлог для спора и интриги. Это понимал Кутузов.