Ингарден, Роман

Роман Витольд Ингарден
Roman Witold Ingarden
Портрет профессора Ингардена (Виткаций, 1937)
Дата рождения:	5 февраля 1893(1893-02-05)
Место рождения:	Краков, Австро-Венгрия
Дата смерти:	14 июня 1970(1970-06-14) (77 лет)
Место смерти:	Краков, Польша
Страна:	Австро-Венгрия Австро-Венгрия, Польша Польша
Школа/традиция:	феноменология
Основные интересы:	эпистемология, онтология, эстетика, аксиология, философская антропология, философия языка
Оказавшие влияние:	Э. Гуссерль

Роман Витольд Ингарден (5 февраля 1893, Краков — 14 июня 1970, Краков) — польский философ, представитель феноменологии.

Биография

Изучал философию и математику во Львовском и Гёттингенском университетах. Защитил докторскую диссертацию в 1918 году у Эдмунда Гуссерля. В независимой Польше преподавал в гимназиях в Люблине, Варшаве и Торуни. Хабилитирован в 1924 году, после чего стал доцентом, а с 1933 года профессором Львовского университета, где и работал до гитлеровской оккупации Львова. В период оккупации (1941—1944) участвовал в тайном обучении и работал над своим главным произведением «Спор о существовании мира». В 1944 г. вернулся во Львовский университет, затем в 1945—1946 гг. профессор Университетa Николая Коперника (Торунь), позднее — Ягеллонского университета в Кракове (1946—1950 и 1956—1963).

Занимался главным образом эпистемологией, онтологией и эстетикой. Был также автором нескольких работ на тему аксиологии, философской антропологии и философии языка. Вначале писал преимущественно на немецком, во время Второй мировой войны перешёл на польский. Перевел на польский язык ряд философских трудов, в том числе «Критику чистого разума» Иммануила Канта.

Был членом Польской академии знаний (до 1951 года) и Польской академии наук.

Вёл переписку с Эдит Штайн, монахиней, позже причисленной к лику святых.

Онтология и метафизика

Значительная часть исследовательской деятельности философа была посвящена вопросам онтологии, которую он трактует как априорное исследование, предметом которого является не то, что фактически существует, а то, что возможно. Онтологию он противопоставляет метафизике, которая стремится ответить на вопросы о том, что существует фактически.

Ингарден отклоняет трансцендентальный идеализм Гуссерля, понимаемый как учение, в соответствии с которым существование так называемого 'реального мира' зависит от сознания. Согласно Ингардену, проблема идеализма — реализма является метафизической, но к ней можно подойти онтологически, путём исследования возможных отношений между сознанием и миром. В работе «Спор о существовании мира» Ингарден стремится описать возможные способы бытия и их возможные соотношения.

Он делит онтологию на формальную, материальную и экзистенциальную онтологии, в соответствии с тремя аспектами, которые можно выделить у любого объекта (формальная структура, качественные характеристики и способ бытия). Категории формальной онтологии связаны с известным онтологическим различением объектов, процессов и отношений. В дополнение к ним Ингарден вслед за Гуссерлем различает категории материальной онтологии; они включают реальные пространственно-временные объекты и объекты высокого уровня, например, произведения искусства. Наконец, философ различает категории экзистенциальной онтологии, характеризующие способы бытия: зависимое — независимое существование, существование во времени — вне времени, обусловленное существование — необходимое существование и т. д.

Четыре высших экзистенциально-онтологических категории у Ингардена — это: абсолютное, реальное, идеальное и чисто интенциональное существование. Абсолютный (сверхвременный) способ бытия может быть приписан только бытию, подобному бытию Бога, которое не зависит от того, существует или существовало ли когда-нибудь что-либо ещё. Идеальный способ бытия — это вневременное существование, такое как существование чисел в платонизме. Реальный способ бытия — способ существования случайных пространственно-временных объектов, к которым реалист отнёс бы, например, деревья и скалы. Чисто интенциональный способ бытия присущ, например, вымышленным персонажам и другим объектам, которые своей природой и своим существованием обязаны актам сознания. Таким образом спор между идеализмом и реализмом может быть переформулирован в спор о том, присущ ли так называемому 'реальному миру' реальный или чисто интенциональный способ бытия.

Труды

• Ingarden R. Intuition und Intellekt bei Henri Bergson. — Halle: Max Niemeyer, 1921.
• Ingarden R. Essentiale Fragen. Ein Beitrag zum Problem des Wesens. — Halle: Max Niemeyer, 1925.
• Ingarden R. Bemerkungen zum Problem Idealismus-Realismus // Jahrbuch für Philosophie und Phänomenologische Forschung. — Halle, 1929. — С. 159—190.
• Ingarden R. Das literarische Kunstwerk. Eine Untersuchung aus dem Grenzgebiet der Ontologie, Logik und Literaturwissenschaft. — Halle: Max Niemeyer, 1931.
• Ingarden R. O poznawaniu dzieła literackiego. — Lvóv, 1937.
• Ingarden R. O budowie obrazu. Szkic z teorii sztuki // Rozprawy Wydziału Filozoficznego PAU. — Kraków, 1946. — Т. LXVII, № 2.
• Ingarden R. O dziele architektury // Nauka i Sztuka. — 1946. — № 1, 2.
• Ingarden R. Spór o istnienie śwaita. — Kraków, 1947, 1948. — Т. I, II.
• Ingarden R. Szkice z filozofii literatury. — Łódź, 1947.
• Ingarden R. Elementy dzieła muzycznego // Sprawozdania Towarzystwa Naukowego w Toruniu. — Warszawa, 1955. — № 1—4.
• Ingarden R. Studia z estetyki. — Warszawa, 1957, 1958. — Т. I, II.
• Ingarden R. O dziele literackim. — Warszawa, 1960.
• Ingarden R. Untersuchungen zur Ontologie der Kunst: Musikwerk. Bild. Architektur. Film. — Tübingen: Max Niemeyer, 1962.
• Ingarden R. Der Streit um die Existenz der Welt. — Tübingen: Max Niemeyer, 1964. — Т. I, II/I, II/2.
• Ingarden R. Przeżycie — dzieło — wartość. — Kraków, 1966.
• Ingarden R. Vom Erkennen des literarischen Kunstwerks. — Tübingen: Max Niemeyer, 1968.
• Ingarden R. Erlebnis, Kunstwerk und Wert. Vorträge zur Ästhetik 1937–1967. — Tübingen: Max Niemeyer, 1969.
• Ingarden R. Über die Verantwortung. Ihre ontischen Fundamente. — Stuttgart: Reclam, 1970.
• Ingarden R. Studia z estetyki. — Warszawa, 1970. — Т. III.
• Ingarden R. U podstaw teorii poznania. — Warszawa, 1971.
• Ingarden R. Książeczka o człowieku. — Kraków: Wydawnictwo Literackie, 1972.
• Ingarden R. Über die kausale Struktur der realen Welt. Der Streit um die Existenz der Welt, Band III. — Tübingen: Max Niemeyer, 1974.

В переводе на русский язык

• Роман Ингарден. Исследования по эстетике. — Москва: Издательство иностранной литературы, 1962. — 572 с.
• Роман Ингарден. Очерки по философии литературы. — Благовещенск: Благовещенский гуманитарный колледж им. И. А. Бодуэна де Куртенэ, 1999. — 184 с. — (Корпус гуманитарных дисциплин). — ISBN 5-80157-158-2.
• Роман Ингарден. Введение в феноменологию Эдмунда Гуссерля / Пер. А. Денежкина, В. Куренного. — М.: Дом интеллектуальной книги, 1999. — ISBN 5-7333-0214-3.
• Роман Ингарден. Книжечка о человеке = Książeczka o człowieku / [Сост., пер. и вступ. ст. Е. С. Твердисловой]. — М.: Изд-во Московского университета (МГУ), 2010. — 205, [2] с. — (Книга мысли). — ISBN 978-5-211-05922-1.

Библиография

• Roman Stanisław Ingarden. Roman Witold Ingarden. — Toruń: Wydawnictwo UMK, 2000.
• М. Фарбер. Субъективизм и проблема объективного мира (Памяти Романа Ингардена).— «Философские науки», 1974, № 6.

Ссылки

• [www.poland.gov.pl/%D0%A0%D0%BE%D0%BC%D0%B0%D0%BD,%D0%98%D0%BD%D0%B3%D0%B0%D1%80%D0%B4%D0%B5%D0%BD,2335.html Роман Ингарден]
• [iph.ras.ru/page50020502.htm Р. Ингарден. Философия Эдмунда Гуссерля (энциклопедический очерк)]

Отрывок, характеризующий Ингарден, Роман

В то время как у Ростовых танцовали в зале шестой англез под звуки от усталости фальшививших музыкантов, и усталые официанты и повара готовили ужин, с графом Безухим сделался шестой удар. Доктора объявили, что надежды к выздоровлению нет; больному дана была глухая исповедь и причастие; делали приготовления для соборования, и в доме была суетня и тревога ожидания, обыкновенные в такие минуты. Вне дома, за воротами толпились, скрываясь от подъезжавших экипажей, гробовщики, ожидая богатого заказа на похороны графа. Главнокомандующий Москвы, который беспрестанно присылал адъютантов узнавать о положении графа, в этот вечер сам приезжал проститься с знаменитым Екатерининским вельможей, графом Безухим.
Великолепная приемная комната была полна. Все почтительно встали, когда главнокомандующий, пробыв около получаса наедине с больным, вышел оттуда, слегка отвечая на поклоны и стараясь как можно скорее пройти мимо устремленных на него взглядов докторов, духовных лиц и родственников. Князь Василий, похудевший и побледневший за эти дни, провожал главнокомандующего и что то несколько раз тихо повторил ему.
Проводив главнокомандующего, князь Василий сел в зале один на стул, закинув высоко ногу на ногу, на коленку упирая локоть и рукою закрыв глаза. Посидев так несколько времени, он встал и непривычно поспешными шагами, оглядываясь кругом испуганными глазами, пошел чрез длинный коридор на заднюю половину дома, к старшей княжне.
Находившиеся в слабо освещенной комнате неровным шопотом говорили между собой и замолкали каждый раз и полными вопроса и ожидания глазами оглядывались на дверь, которая вела в покои умирающего и издавала слабый звук, когда кто нибудь выходил из нее или входил в нее.
– Предел человеческий, – говорил старичок, духовное лицо, даме, подсевшей к нему и наивно слушавшей его, – предел положен, его же не прейдеши.
– Я думаю, не поздно ли соборовать? – прибавляя духовный титул, спрашивала дама, как будто не имея на этот счет никакого своего мнения.
– Таинство, матушка, великое, – отвечало духовное лицо, проводя рукою по лысине, по которой пролегало несколько прядей зачесанных полуседых волос.
– Это кто же? сам главнокомандующий был? – спрашивали в другом конце комнаты. – Какой моложавый!…
– А седьмой десяток! Что, говорят, граф то не узнает уж? Хотели соборовать?
– Я одного знал: семь раз соборовался.
Вторая княжна только вышла из комнаты больного с заплаканными глазами и села подле доктора Лоррена, который в грациозной позе сидел под портретом Екатерины, облокотившись на стол.
– Tres beau, – говорил доктор, отвечая на вопрос о погоде, – tres beau, princesse, et puis, a Moscou on se croit a la campagne. [прекрасная погода, княжна, и потом Москва так похожа на деревню.]
– N'est ce pas? [Не правда ли?] – сказала княжна, вздыхая. – Так можно ему пить?
Лоррен задумался.
– Он принял лекарство?
– Да.
Доктор посмотрел на брегет.
– Возьмите стакан отварной воды и положите une pincee (он своими тонкими пальцами показал, что значит une pincee) de cremortartari… [щепотку кремортартара…]
– Не пило слушай , – говорил немец доктор адъютанту, – чтопи с третий удар шивь оставался .
– А какой свежий был мужчина! – говорил адъютант. – И кому пойдет это богатство? – прибавил он шопотом.
– Окотник найдутся , – улыбаясь, отвечал немец.
Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец доктор подошел к Лоррену.
– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.

Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него…
– Я об одном не перестаю молить Бога, mon cousin, – отвечала она, – чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душе спокойно покинуть эту…
– Да, это так, – нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, – но, наконец…наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он всё имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру.
– Мало ли он писал завещаний! – спокойно сказала княжна. – Но Пьеру он не мог завещать. Пьер незаконный.
– Ma chere, – сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, – но что, ежели письмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его просьба будет уважена…
Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которые думают что знают дело больше, чем те, с кем разговаривают.
– Я тебе скажу больше, – продолжал князь Василий, хватая ее за руку, – письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится , – князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится , – и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
– А наша часть? – спросила княжна, иронически улыбаясь так, как будто всё, но только не это, могло случиться.
– Mais, ma pauvre Catiche, c'est clair, comme le jour. [Но, моя дорогая Катишь, это ясно, как день.] Он один тогда законный наследник всего, а вы не получите ни вот этого. Ты должна знать, моя милая, были ли написаны завещание и письмо, и уничтожены ли они. И ежели почему нибудь они забыты, то ты должна знать, где они, и найти их, потому что…
– Этого только недоставало! – перебила его княжна, сардонически улыбаясь и не изменяя выражения глаз. – Я женщина; по вашему мы все глупы; но я настолько знаю, что незаконный сын не может наследовать… Un batard, [Незаконный,] – прибавила она, полагая этим переводом окончательно показать князю его неосновательность.
– Как ты не понимаешь, наконец, Катишь! Ты так умна: как ты не понимаешь, – ежели граф написал письмо государю, в котором просит его признать сына законным, стало быть, Пьер уж будет не Пьер, а граф Безухой, и тогда он по завещанию получит всё? И ежели завещание с письмом не уничтожены, то тебе, кроме утешения, что ты была добродетельна et tout ce qui s'en suit, [и всего, что отсюда вытекает,] ничего не останется. Это верно.
– Я знаю, что завещание написано; но знаю тоже, что оно недействительно, и вы меня, кажется, считаете за совершенную дуру, mon cousin, – сказала княжна с тем выражением, с которым говорят женщины, полагающие, что они сказали нечто остроумное и оскорбительное.
– Милая ты моя княжна Катерина Семеновна, – нетерпеливо заговорил князь Василий. – Я пришел к тебе не за тем, чтобы пикироваться с тобой, а за тем, чтобы как с родной, хорошею, доброю, истинною родной, поговорить о твоих же интересах. Я тебе говорю десятый раз, что ежели письмо к государю и завещание в пользу Пьера есть в бумагах графа, то ты, моя голубушка, и с сестрами, не наследница. Ежели ты мне не веришь, то поверь людям знающим: я сейчас говорил с Дмитрием Онуфриичем (это был адвокат дома), он то же сказал.
Видимо, что то вдруг изменилось в мыслях княжны; тонкие губы побледнели (глаза остались те же), и голос, в то время как она заговорила, прорывался такими раскатами, каких она, видимо, сама не ожидала.
– Это было бы хорошо, – сказала она. – Я ничего не хотела и не хочу.
Она сбросила свою собачку с колен и оправила складки платья.
– Вот благодарность, вот признательность людям, которые всем пожертвовали для него, – сказала она. – Прекрасно! Очень хорошо! Мне ничего не нужно, князь.
– Да, но ты не одна, у тебя сестры, – ответил князь Василий.
Но княжна не слушала его.
– Да, я это давно знала, но забыла, что, кроме низости, обмана, зависти, интриг, кроме неблагодарности, самой черной неблагодарности, я ничего не могла ожидать в этом доме…
– Знаешь ли ты или не знаешь, где это завещание? – спрашивал князь Василий еще с большим, чем прежде, подергиванием щек.
– Да, я была глупа, я еще верила в людей и любила их и жертвовала собой. А успевают только те, которые подлы и гадки. Я знаю, чьи это интриги.