Ингевоны

Ингевоны (Ingävonen, Ingväonen, древнегерм. Ingwiaiwen) — согласно Плинию и Тациту одна из больших групп германских племён.

Уже в IV веке до н. э. греческий путешественник Пифей рассказывал об ингевонах как о жителях побережья Северного моря.

Племена

В состав этой группы входили фризы, саксы, англы и, возможно, юты, которых по мнению ряда историков следует все же относить к восточным германцам: племенам готской группы, бургундам и вандалам и находившихся в более близком родстве с германскими племенами, населявшими Скандинавию. Если фризы так и живут по сию пору во Фрисландии, то англы, и, частично, саксы и юты, переправились на Британские острова, где превратились в костяк нынешней англоговорящей части британской нации.

Происхождение названия

Одним из первых имя «ингевоны» употребляет Тацит в одной из своих малых работ («О происхождении германцев и местоположении Германии»). Согласно ему, германцы возводили начало своего рода к божественному предку по имени Туистон. Туистон имел сына по имени Манн (ср. с индийским именем Ману, в сказании о потопе; вероятно, имя это восходит к индоевропейскому корню). У Манна в свою очередь было три сына — Инге, Иске и Эрмине, чьи потомки называют себя по имени прародителей.

В древних песнопениях, — а германцам известен только один этот вид повествования о былом и только такие анналы, — они славят порожденного землей бога Туистона. Его сын Манн — прародитель и праотец их народа; Манну они приписывают трех сыновей, по именам которых обитающие близ Океана прозываются ингевонами, посередине — гермионами, все прочие — истевонами. Но поскольку старина всегда доставляет простор для всяческих домыслов, некоторые утверждают, что у бога было большее число сыновей, откуда и большее число наименований народов, каковы марсы, гамбривии, свебы, вандилии, и что эти имена подлинные и древние.

Отрывочные упоминания об ингевонах есть также в «Естественной истории» Плиния Старшего.

Инге, божественный предок

Наши сведения об Инге коротки и отрывочны. В «Беовульфе» упоминается, что он жил вначале с восточными данами, затем ушёл на восток, через море в сопровождении своей волшебной колесницы. Как отмечает Я. Гримм, колесница — практический неизменный атрибут германских богов.

Как часто бывает в мифах, мы сталкиваемся с несколькими противоречивыми версиями, по одной из которых Инге — дед Фрейра, тогда генеалогия выстраивается так: Твиско, Манн, Инге, Ньёрд, Фрейр.

Ей противоречит другой миф, прямо отождествляющий Инге и Фрейра. Гримм предполагает, что Инге не имя, но прозвище, и возводит его к древнегерманскому ýnglîngr — «юный». Это имя он получает и затем носит среди хердингов, — чье название Гримм расшифровывает как «герои», или возможно просто «некие люди», «некий народ». Вероятно, из тех же хердингов родом «Хартунг, конунг русов», чье имя ещё в XIX веке жило в немецких легендах. Хартунг был другом и советчиком Инге в его путешествиях, вторым советчиком легенды называют турецкого «конунга» Игинви.

Ингевоны в лингвистике

Под именем ингевонов в лингвистических исследованиях обычно определяются носители части западногерманских языков, таких как англский, сакский и фризский, для которых характерны некоторые особенности языкового строя и отличающие их от других диалектных групп старогерманского: восточных и центральных, а также северных. Для данной подгруппы характерно т. н. ингевонское падение носовых.

Литература

Grimm, Jacob. Deutsche Mythologie. — 1835. [books.google.de/books?id=xGIAAAAAMAAJ&dq=jacob+Grimm+Deutsche+Mythologie+isbn&printsec=frontcover&source=bl&ots=fZ7f7CiD9x&sig=-K-0ms6VcBmpAWs0LhRWUld8_2I&hl=de&ei=c-WPSYLfHdKX_gafu6zBDA&sa=X&oi=book_result&resnum=2&ct=result#PPA1044,M1 Deutsche Mythologie]  (нем.)

• Тацит в переводе А.Бобовича («О происхождении германцев и местоположении Германии»)[www.hist.msu.ru/ER/Etext/tacit.htm]
• Введение в германскую филологию. Учебник для филологический факультетов вузов Арсеньева М. Г., Балашова С. П., Берков В. П. и др. Издательство: ГиСб 2003, ISBN 5-8330-0102-1

Отрывок, характеризующий Ингевоны

– Как занята? Вена занята?
– Не только занята, но Бонапарте в Шенбрунне, а граф, наш милый граф Врбна отправляется к нему за приказаниями.
Болконский после усталости и впечатлений путешествия, приема и в особенности после обеда чувствовал, что он не понимает всего значения слов, которые он слышал.
– Нынче утром был здесь граф Лихтенфельс, – продолжал Билибин, – и показывал мне письмо, в котором подробно описан парад французов в Вене. Le prince Murat et tout le tremblement… [Принц Мюрат и все такое…] Вы видите, что ваша победа не очень то радостна, и что вы не можете быть приняты как спаситель…
– Право, для меня всё равно, совершенно всё равно! – сказал князь Андрей, начиная понимать,что известие его о сражении под Кремсом действительно имело мало важности ввиду таких событий, как занятие столицы Австрии. – Как же Вена взята? А мост и знаменитый tete de pont, [мостовое укрепление,] и князь Ауэрсперг? У нас были слухи, что князь Ауэрсперг защищает Вену, – сказал он.
– Князь Ауэрсперг стоит на этой, на нашей, стороне и защищает нас; я думаю, очень плохо защищает, но всё таки защищает. А Вена на той стороне. Нет, мост еще не взят и, надеюсь, не будет взят, потому что он минирован, и его велено взорвать. В противном случае мы были бы давно в горах Богемии, и вы с вашею армией провели бы дурную четверть часа между двух огней.
– Но это всё таки не значит, чтобы кампания была кончена, – сказал князь Андрей.
– А я думаю, что кончена. И так думают большие колпаки здесь, но не смеют сказать этого. Будет то, что я говорил в начале кампании, что не ваша echauffouree de Durenstein, [дюренштейнская стычка,] вообще не порох решит дело, а те, кто его выдумали, – сказал Билибин, повторяя одно из своих mots [словечек], распуская кожу на лбу и приостанавливаясь. – Вопрос только в том, что скажет берлинское свидание императора Александра с прусским королем. Ежели Пруссия вступит в союз, on forcera la main a l'Autriche, [принудят Австрию,] и будет война. Ежели же нет, то дело только в том, чтоб условиться, где составлять первоначальные статьи нового Саmро Formio. [Кампо Формио.]
– Но что за необычайная гениальность! – вдруг вскрикнул князь Андрей, сжимая свою маленькую руку и ударяя ею по столу. – И что за счастие этому человеку!
– Buonaparte? [Буонапарте?] – вопросительно сказал Билибин, морща лоб и этим давая чувствовать, что сейчас будет un mot [словечко]. – Bu onaparte? – сказал он, ударяя особенно на u . – Я думаю, однако, что теперь, когда он предписывает законы Австрии из Шенбрунна, il faut lui faire grace de l'u . [надо его избавить от и.] Я решительно делаю нововведение и называю его Bonaparte tout court [просто Бонапарт].
– Нет, без шуток, – сказал князь Андрей, – неужели вы думаете,что кампания кончена?
– Я вот что думаю. Австрия осталась в дурах, а она к этому не привыкла. И она отплатит. А в дурах она осталась оттого, что, во первых, провинции разорены (on dit, le православное est terrible pour le pillage), [говорят, что православное ужасно по части грабежей,] армия разбита, столица взята, и всё это pour les beaux yeux du [ради прекрасных глаз,] Сардинское величество. И потому – entre nous, mon cher [между нами, мой милый] – я чутьем слышу, что нас обманывают, я чутьем слышу сношения с Францией и проекты мира, тайного мира, отдельно заключенного.
– Это не может быть! – сказал князь Андрей, – это было бы слишком гадко.
– Qui vivra verra, [Поживем, увидим,] – сказал Билибин, распуская опять кожу в знак окончания разговора.
Когда князь Андрей пришел в приготовленную для него комнату и в чистом белье лег на пуховики и душистые гретые подушки, – он почувствовал, что то сражение, о котором он привез известие, было далеко, далеко от него. Прусский союз, измена Австрии, новое торжество Бонапарта, выход и парад, и прием императора Франца на завтра занимали его.
Он закрыл глаза, но в то же мгновение в ушах его затрещала канонада, пальба, стук колес экипажа, и вот опять спускаются с горы растянутые ниткой мушкатеры, и французы стреляют, и он чувствует, как содрогается его сердце, и он выезжает вперед рядом с Шмитом, и пули весело свистят вокруг него, и он испытывает то чувство удесятеренной радости жизни, какого он не испытывал с самого детства.