Инграмма (Дианетика)

В саентологии и дианетике инграмма (от лат. engram) — это умственный образ-картинка прошлого опыта, который производит отрицательное эмоциональное воздействие в личной жизни.

История создания

Термин «энграмма» был введён в оборот немецким зоологом и биологом Ричардом Симоном в начале XX века, который определил её как «впечатление от стимула», которое может порождать повторение «энергетического возбуждения, сопутствующего возникновению энграммы». Концепция Сэмона была повторно использована Л. Роном Хаббардом, когда он опубликовал в 1950 году дианетику. Он определил инграмму как форму «следа в памяти», пафосно подав её читателю как своё личное открытие, хотя эта идея уже давно существовала в медицине. По словам доктора Джозефа Винтера, врача, который консультировал Хаббарда во время написания им Дианетики, Хаббард использовал термин «инграмма» из Медицинского словаря Дорлана 1936 года издания, где она была определена как «стойкая отметка или след… В психологии это прочный след, оставленный в психике; скрытая картинка памяти». Хаббард первоначально использовал термины «Норн», «comanome» и «препятствие», прежде чем наткнуться на «инграмму», которую предложил ему Винтер. Концепция Хаббарда об инграммах с течением времени значительно видоизменилась. В книге «Дианетика: Современная наука душевного здоровья» он определил «инграмму» как «след, оставленный раздражителем на протоплазме ткани», что довольно близко к определению словаря Дорлана. Позднее Хаббард отказался от идеи, что инграмма является физической клеточной памятью, определив её как «мысленную картину образа момента боли и бессознательности».

Критика

Псевдонаучность гипотезы об инграммах

В 1959 году было проведено исследование, призванное экспериментальным путём установить достоверность гипотезы Хаббарда об инграммах. Группой исследователей под руководством доктора Элвина Дэйвиса в присутствии Хаббарда был проведён эксперимент, в условиях которого, по утверждениям Хаббарда, сделанным в „Дианетике“, якобы должна сформироваться инграмма. Однако ничего подобного так и не произошло.

Экспериментаторы в присутствии Хаббарда и его доверенных лиц произвели эксперимент с участием добровольца. Человеку ввели 0,75 грамм пентотала натрия, после чего тот потерял сознание; когда группа убедилась, что испытуемый без сознания, все вышли из помещения. В помещение вошёл доктор Лейбовит и стал вслух зачитывать 35 слов из заранее выбранного отрывка из физики, при этом производя болевое воздействие на испытуемого, сдавливая ему кожу между пальцами ног. Эксперимент записывался на видео- и аудиоплёнку.

Через два дня после имплантации инграммы объект исследования и два одитора вновь прибыли в университет. Испытуемого одитировали в присутствии двух экспериментаторов. В течение двух часов одитинга так ничего добиться и не удалось. До того одиторы утверждали, что на извлечение этой инграммы уйдёт совсем немного времени. После этой неудачи было решено продолжить опыты вне стен университета: по задумке, после того как одиторы смогут добиться какого-то результата, они должны будут произвести запись результатов опыта на плёнку, чтобы затем сравнить с записью во время эксперимента».

Примерно через два месяца был получен первый доклад, содержащий 31 час одитинга. После сравнения с экспериментальной записью выяснилось, что ни одна из приведенных фраз из доклада не имеет даже близкого отношения не только к фразам, но и даже к теме, содержащейся в экспериментальной записи.

После получения первого промежуточного результата к ноябрю 1959 года учёные решили продолжить исследование, и впоследствии получили множество дополнительных отчётов с сессиями одитинга, ни одна из которых так и не увенчалась успехом.

Итог: гипотеза о существовании инграмм так и не нашла экспериментального подтверждения.

Одитинг (очищение от инграмм)

Главнейшей целью, поставленной Хаббардом перед последователями дианетики и саентологии, является очищение от всех инграмм, в результате чего те якобы обзаведутся сверхспособностями, достигнув т. н. уровня «клир». Однако научные исследования свидетельствуют об обратном: в Нью-Йоркском университете (School of Education, New York University) экспериментальным путём было доказано, что «дианетический одитинг», который, по словам Хаббарда, избавляет адептов от «инграмм» и тем самым якобы наделяет тех сверхспособностями в виде повышения интеллекта, математических способностей и т.п., в действительности не приносит никакого результата в отношении заявленных целей. При этом другой вид «одитинга», так называемый «саентологический одитинг», и вовсе может оказаться потенциально опасным для психики и здоровья человека, что, отражено в медицинской экспертизе группы Андерсона, а также комплексной социально-психологической экспертизе Е. Н. Волкова, и в заключении комплексной медицинской экспертизы ГНЦ социальной и судебной психиатрии имени В. П. Сербского

См. также

• Энграмма

Отрывок, характеризующий Инграмма (Дианетика)

– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.
– Уж вы меня вызвольте, батюшка Федор Иваныч или ваше сиятельство, – говорил он. – Обезлошадничал вовсе, на ярманку ехать уж ссудите, что можете.
И Анатоль и Долохов, когда бывали в деньгах, давали ему по тысяче и по две рублей.
Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной, толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на шелковой подкладке, надетом на полушубке.
Он перекрестился на передний угол и подошел к Долохову, протягивая черную, небольшую руку.
– Федору Ивановичу! – сказал он, кланяясь.
– Здорово, брат. – Ну вот и он.
– Здравствуй, ваше сиятельство, – сказал он входившему Анатолю и тоже протянул руку.
– Я тебе говорю, Балага, – сказал Анатоль, кладя ему руки на плечи, – любишь ты меня или нет? А? Теперь службу сослужи… На каких приехал? А?
– Как посол приказал, на ваших на зверьях, – сказал Балага.
– Ну, слышишь, Балага! Зарежь всю тройку, а чтобы в три часа приехать. А?
– Как зарежешь, на чем поедем? – сказал Балага, подмигивая.
– Ну, я тебе морду разобью, ты не шути! – вдруг, выкатив глаза, крикнул Анатоль.
– Что ж шутить, – посмеиваясь сказал ямщик. – Разве я для своих господ пожалею? Что мочи скакать будет лошадям, то и ехать будем.
– А! – сказал Анатоль. – Ну садись.
– Что ж, садись! – сказал Долохов.
– Постою, Федор Иванович.
– Садись, врешь, пей, – сказал Анатоль и налил ему большой стакан мадеры. Глаза ямщика засветились на вино. Отказываясь для приличия, он выпил и отерся шелковым красным платком, который лежал у него в шапке.
– Что ж, когда ехать то, ваше сиятельство?
– Да вот… (Анатоль посмотрел на часы) сейчас и ехать. Смотри же, Балага. А? Поспеешь?
– Да как выезд – счастлив ли будет, а то отчего же не поспеть? – сказал Балага. – Доставляли же в Тверь, в семь часов поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.
– Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, – сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все глаза умиленно смотрел на Курагина. – Ты веришь ли, Макарка, что дух захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?
– Уж лошади ж были! – продолжал рассказ Балага. – Я тогда молодых пристяжных к каурому запрег, – обратился он к Долохову, – так веришь ли, Федор Иваныч, 60 верст звери летели; держать нельзя, руки закоченели, мороз был. Бросил вожжи, держи, мол, ваше сиятельство, сам, так в сани и повалился. Так ведь не то что погонять, до места держать нельзя. В три часа донесли черти. Издохла левая только.