Ингулов, Сергей Борисович

Сергей Борисович Ингулов
Род деятельности:	публицист Заведующий Отделом агитации и пропаганды ЦК КП(б) Украины; руководитель бюро прессы Агитационно-пропагандистского отдела ЦК РКП(б); член Коллегии Наркомата снабжения СССР; начальник Главлита; ответственный редактор «Литературной газеты», «Учительской газеты», журнала «Новый мир»
Дата рождения:	1893(1893)
Место рождения:	Херсонская губерния, Николаев (Николаевская область)
Гражданство:	СССР
Подданство:	Российская империя
Дата смерти:	3 сентября 1938(1938-09-03)
Место смерти:	Москва

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Серге́й Бори́сович Ингу́лов (настоящая фамилия Ре́йзер) — русский революционер-подпольщик, впоследствии популярный фельетонист, один из организаторов и руководителей советской печати и цензурного ведомства. Репрессирован.

Биография

1-е издание Большой советской энциклопедии сообщало, что Сергей Ингулов родился в 1893 году на Украине, в городе Николаеве, работал сначала наборщиком, а потом журналистом. С 1908 года примкнул к социал-демократическому движению. В январе 1918 года вступил в партию большевиков. В 1919 году находился на подпольной работе — возглавлял Николаевский, а затем Одесский подпольный губернский комитет большевиков. Подпольная кличка — «Ингулов» — была взята в честь реки Ингул в устье которой расположен город Николаев. Зимой 1919—1920 годов Ингулов был начальником подпольного Одесского военно-революционного повстанческого штаба, готовившего восстание в городе в канун занятия его Красной армией.

После победы советской власти в Новороссии в 1919—1920 гг. ответственный секретарь Одесского губкома КП(б) Украины и член коллегии Одесской ЧК. Тогда же проявился его талант публициста — его заметки, фельетоны, статьи печатались во многих одесских газетах. C 1920 года член редколлегии газеты «Одесский коммунист». В 1921—1923 гг. заведующий Отделом агитации и пропаганды ЦК КП(б) Украины в Харькове (в те годы столица Украины).

В 1923 году переведён с Украины в Москву, где возглавил Бюро прессы Агитационно-пропагандистского отдела ЦК РКП(б). Историк Ермаков характеризовал деятельность и положение Ингулова как «штатный литературный палач». Ингулов стал членом редакции журналов «Красная новь» и «На посту» издававшиеся издательством «Работник просвещения». Его статьи печатали газета «Правда» и журнал «Новый мир». В 1923 году его книга «В чём выход? (О сельском клубе, читальне, школе и библиотеке)» была издана 75-тысячным тиражом (для примера — тираж брошюры Крупской «Организация самообразования» в том же году был в 7,5 раза меньше).

С 1924 года ответственный редактор «Литературной газеты». В 1925 создал и был главным редактором «Учительской газеты» (в 1929 году переименованной в «За коммунистическое просвещение»). Постепенно Ингулов стал одним из ведущих творческих работников агитационно-пропагандистского отдела ЦК РКП(б) — ему было поручено написание программных брошюр — «РКП и учительство», «Партия и печать» и других. В 1929 году назначен ответственным редактором журнала «Новый мир». В своих статьях выступал с нападками на поэтов «за отрыв от революционной действительности и устремления в заоблачные миры», громил «правый уклон» романов Ильфа и Петрова, его статья «Бобчинский на Парнасе» закончила творческую карьеру русского юмориста Пантелеймона Романова. Ещё в 1928 году Ингулов писал: «Критика должна иметь последствия! Аресты, судебную расправу, суровые приговоры, физические и моральные расстрелы…».

В 1929—1930 гг. заместитель заведующего Агитационно-пропагандистским отделом ЦК ВКП(б). В 1931 году был корреспондентом газеты «За коммунистическое просвещение» в Лондоне. В 1931—1935 гг. член Коллегии Наркомата снабжения СССР. Ингулов был автором агитационных пособий и учебников по примитивному ленинизму — «Политграмота», «Политбеседы» и тому подобных.

Историк Артём Ермаков так писал об этих книгах Ингулова:

Сегодня немногие сохранившиеся экземпляры этого учебного пособия считаются библиографической редкостью, этаким «тоталитарным раритетом». Его нынешние читатели совершенно не в состоянии понять сакрального значения довольно-таки заурядной книги о большевиках и большевизме. Но в 30-е годы «не сдать Ингулова» — значило не закончить школу, не поступить в вуз, не выдержать кадровой проверки на службе. Относительно дешевый учебник невозможно было купить. Только достать. За ним охотились студенты и старшеклассники. Ингуловская книга стала «катехизисом коммунизма», символом гражданской лояльности и политической благонадежности советского человека. В одном только 1935 году вышло 650000 экземпляров на русском языке, 80000 — на украинском, 41000 — на узбекском, 25000 — на грузинском, 9000 — на корейском, 5000 — на татарском и так далее до китайского и наречия бухарских евреев. Общие тиражи «Политбесед» в 1932—1937 годах составили несколько миллионов книг. Прибавим к этому ещё миллион «Политграмот» для высшей школы…

С 1935 года Ингулов — начальник Главлита. Он был одним из создателей цензурного ведомства, руководил преследованием средств массовой информации и насаждением единообразия в советских и партийных печатных органах. Ингулов стал уполномоченным Совнаркома по охране военных и государственных тайн. Ни одно заграничное письмо в СССР, ни одна газета, ни одна книга не могли быть пропущены без его дозволения. При нём в практику Главлита вошла рассылка списков книг, подлежащих изъятию и уничтожению.

Был арестован 17 декабря 1937 года. 3 сентября 1938 года расстрелян по приговору Военной коллегией Верховного суда СССР за участие в контрреволюционной террористической организации, его работы признаны «вредительскими». Даже накануне смерти представлялся следователям и сокамерникам как «автор „Политграмоты“».

14 марта 1956 года реабилитирован.

В культуре

Сергей Ингулов подарил Валентину Катаеву сюжет в воспевающей работу чекистов повести «Трава забвения». Катаев упоминает Сергея Ингулова в романе «Алмазный мой венец» — Ингулов запретил Катаеву издавать юмористический журнал «Ревизор». Ингулов также упоминается в воспоминаниях об И. Ильфе и Э. Багрицком. Исааку Бабелю Ингулов сделал фальшивые документы на имя Кирилла Лютова для принятия Бабеля в Конную армию; когда будённовцы поняли, что «Лютов» — еврей, его едва не убили. Владимир Нарбут посвятил Ингулову цикл стихов «Плоть».

Ссылки

• к. и. н. Ермаков, Артём [www.opentextnn.ru/censorship/russia/sov/personalia/leader/ingulov/ Ножницы небытия. Сергей Борисович Ингулов (1893-1938)] (рус.) // Учительская газета : Газета. — 2003. — Т. 9976, № 51.

Отрывок, характеризующий Ингулов, Сергей Борисович

В третьем часу еще никто не заснул, как явился вахмистр с приказом выступать к местечку Островне.
Все с тем же говором и хохотом офицеры поспешно стали собираться; опять поставили самовар на грязной воде. Но Ростов, не дождавшись чаю, пошел к эскадрону. Уже светало; дождик перестал, тучи расходились. Было сыро и холодно, особенно в непросохшем платье. Выходя из корчмы, Ростов и Ильин оба в сумерках рассвета заглянули в глянцевитую от дождя кожаную докторскую кибиточку, из под фартука которой торчали ноги доктора и в середине которой виднелся на подушке чепчик докторши и слышалось сонное дыхание.
– Право, она очень мила! – сказал Ростов Ильину, выходившему с ним.
– Прелесть какая женщина! – с шестнадцатилетней серьезностью отвечал Ильин.
Через полчаса выстроенный эскадрон стоял на дороге. Послышалась команда: «Садись! – солдаты перекрестились и стали садиться. Ростов, выехав вперед, скомандовал: «Марш! – и, вытянувшись в четыре человека, гусары, звуча шлепаньем копыт по мокрой дороге, бренчаньем сабель и тихим говором, тронулись по большой, обсаженной березами дороге, вслед за шедшей впереди пехотой и батареей.
Разорванные сине лиловые тучи, краснея на восходе, быстро гнались ветром. Становилось все светлее и светлее. Ясно виднелась та курчавая травка, которая заседает всегда по проселочным дорогам, еще мокрая от вчерашнего дождя; висячие ветви берез, тоже мокрые, качались от ветра и роняли вбок от себя светлые капли. Яснее и яснее обозначались лица солдат. Ростов ехал с Ильиным, не отстававшим от него, стороной дороги, между двойным рядом берез.
Ростов в кампании позволял себе вольность ездить не на фронтовой лошади, а на казацкой. И знаток и охотник, он недавно достал себе лихую донскую, крупную и добрую игреневую лошадь, на которой никто не обскакивал его. Ехать на этой лошади было для Ростова наслаждение. Он думал о лошади, об утре, о докторше и ни разу не подумал о предстоящей опасности.
Прежде Ростов, идя в дело, боялся; теперь он не испытывал ни малейшего чувства страха. Не оттого он не боялся, что он привык к огню (к опасности нельзя привыкнуть), но оттого, что он выучился управлять своей душой перед опасностью. Он привык, идя в дело, думать обо всем, исключая того, что, казалось, было бы интереснее всего другого, – о предстоящей опасности. Сколько он ни старался, ни упрекал себя в трусости первое время своей службы, он не мог этого достигнуть; но с годами теперь это сделалось само собою. Он ехал теперь рядом с Ильиным между березами, изредка отрывая листья с веток, которые попадались под руку, иногда дотрогиваясь ногой до паха лошади, иногда отдавая, не поворачиваясь, докуренную трубку ехавшему сзади гусару, с таким спокойным и беззаботным видом, как будто он ехал кататься. Ему жалко было смотреть на взволнованное лицо Ильина, много и беспокойно говорившего; он по опыту знал то мучительное состояние ожидания страха и смерти, в котором находился корнет, и знал, что ничто, кроме времени, не поможет ему.
Только что солнце показалось на чистой полосе из под тучи, как ветер стих, как будто он не смел портить этого прелестного после грозы летнего утра; капли еще падали, но уже отвесно, – и все затихло. Солнце вышло совсем, показалось на горизонте и исчезло в узкой и длинной туче, стоявшей над ним. Через несколько минут солнце еще светлее показалось на верхнем крае тучи, разрывая ее края. Все засветилось и заблестело. И вместе с этим светом, как будто отвечая ему, раздались впереди выстрелы орудий.
Не успел еще Ростов обдумать и определить, как далеки эти выстрелы, как от Витебска прискакал адъютант графа Остермана Толстого с приказанием идти на рысях по дороге.
Эскадрон объехал пехоту и батарею, также торопившуюся идти скорее, спустился под гору и, пройдя через какую то пустую, без жителей, деревню, опять поднялся на гору. Лошади стали взмыливаться, люди раскраснелись.
– Стой, равняйся! – послышалась впереди команда дивизионера.
– Левое плечо вперед, шагом марш! – скомандовали впереди.
И гусары по линии войск прошли на левый фланг позиции и стали позади наших улан, стоявших в первой линии. Справа стояла наша пехота густой колонной – это были резервы; повыше ее на горе видны были на чистом чистом воздухе, в утреннем, косом и ярком, освещении, на самом горизонте, наши пушки. Впереди за лощиной видны были неприятельские колонны и пушки. В лощине слышна была наша цепь, уже вступившая в дело и весело перещелкивающаяся с неприятелем.
Ростову, как от звуков самой веселой музыки, стало весело на душе от этих звуков, давно уже не слышанных. Трап та та тап! – хлопали то вдруг, то быстро один за другим несколько выстрелов. Опять замолкло все, и опять как будто трескались хлопушки, по которым ходил кто то.
Гусары простояли около часу на одном месте. Началась и канонада. Граф Остерман с свитой проехал сзади эскадрона, остановившись, поговорил с командиром полка и отъехал к пушкам на гору.
Вслед за отъездом Остермана у улан послышалась команда:
– В колонну, к атаке стройся! – Пехота впереди их вздвоила взводы, чтобы пропустить кавалерию. Уланы тронулись, колеблясь флюгерами пик, и на рысях пошли под гору на французскую кавалерию, показавшуюся под горой влево.
Как только уланы сошли под гору, гусарам ведено было подвинуться в гору, в прикрытие к батарее. В то время как гусары становились на место улан, из цепи пролетели, визжа и свистя, далекие, непопадавшие пули.
Давно не слышанный этот звук еще радостнее и возбудительное подействовал на Ростова, чем прежние звуки стрельбы. Он, выпрямившись, разглядывал поле сражения, открывавшееся с горы, и всей душой участвовал в движении улан. Уланы близко налетели на французских драгун, что то спуталось там в дыму, и через пять минут уланы понеслись назад не к тому месту, где они стояли, но левее. Между оранжевыми уланами на рыжих лошадях и позади их, большой кучей, видны были синие французские драгуны на серых лошадях.


Ростов своим зорким охотничьим глазом один из первых увидал этих синих французских драгун, преследующих наших улан. Ближе, ближе подвигались расстроенными толпами уланы, и французские драгуны, преследующие их. Уже можно было видеть, как эти, казавшиеся под горой маленькими, люди сталкивались, нагоняли друг друга и махали руками или саблями.
Ростов, как на травлю, смотрел на то, что делалось перед ним. Он чутьем чувствовал, что ежели ударить теперь с гусарами на французских драгун, они не устоят; но ежели ударить, то надо было сейчас, сию минуту, иначе будет уже поздно. Он оглянулся вокруг себя. Ротмистр, стоя подле него, точно так же не спускал глаз с кавалерии внизу.
– Андрей Севастьяныч, – сказал Ростов, – ведь мы их сомнем…
– Лихая бы штука, – сказал ротмистр, – а в самом деле…
Ростов, не дослушав его, толкнул лошадь, выскакал вперед эскадрона, и не успел он еще скомандовать движение, как весь эскадрон, испытывавший то же, что и он, тронулся за ним. Ростов сам не знал, как и почему он это сделал. Все это он сделал, как он делал на охоте, не думая, не соображая. Он видел, что драгуны близко, что они скачут, расстроены; он знал, что они не выдержат, он знал, что была только одна минута, которая не воротится, ежели он упустит ее. Пули так возбудительно визжали и свистели вокруг него, лошадь так горячо просилась вперед, что он не мог выдержать. Он тронул лошадь, скомандовал и в то же мгновение, услыхав за собой звук топота своего развернутого эскадрона, на полных рысях, стал спускаться к драгунам под гору. Едва они сошли под гору, как невольно их аллюр рыси перешел в галоп, становившийся все быстрее и быстрее по мере того, как они приближались к своим уланам и скакавшим за ними французским драгунам. Драгуны были близко. Передние, увидав гусар, стали поворачивать назад, задние приостанавливаться. С чувством, с которым он несся наперерез волку, Ростов, выпустив во весь мах своего донца, скакал наперерез расстроенным рядам французских драгун. Один улан остановился, один пеший припал к земле, чтобы его не раздавили, одна лошадь без седока замешалась с гусарами. Почти все французские драгуны скакали назад. Ростов, выбрав себе одного из них на серой лошади, пустился за ним. По дороге он налетел на куст; добрая лошадь перенесла его через него, и, едва справясь на седле, Николай увидал, что он через несколько мгновений догонит того неприятеля, которого он выбрал своей целью. Француз этот, вероятно, офицер – по его мундиру, согнувшись, скакал на своей серой лошади, саблей подгоняя ее. Через мгновенье лошадь Ростова ударила грудью в зад лошади офицера, чуть не сбила ее с ног, и в то же мгновенье Ростов, сам не зная зачем, поднял саблю и ударил ею по французу.