Прието, Индалесио

Индалесио Прието

Индалéсио Приéто Туэ́ро (исп. Indalecio Prieto Tuero; 30 апреля 1883, Овьедо — 11 февраля 1962, Мехико) — испанский политик, один из лидеров Испанской социалистической рабочей партии (ИСРП), журналист.

Социалист

Родился в небогатой семье. Когда ему было 6 лет, умер отец, а в 1891 году мать перевезла Индалесио в Бильбао. В детстве зарабатывал на жизнь, продавая на улицах газеты. Учился в религиозном протестантском центре, занимался самообразованием, получил работу стенографиста в ежедневной газете La Voz de Vizcaya. Затем работал редактором и журналистом в другой еженедневной газете El Liberal, со временем стал её директором. В 1899 вступил в ИСРП, был велущим деятелем социалистического движения в Стране Басков. Сторонник взаимодействия на выборах с республиканцами, в результате был избран местным депутатом в провинции Бискайя (1911) и членом муниципалитета Бильбао (1917).

В августе 1917 года был одним из организаторов революционной всеобщей забастовки, после её неудачи, не дожидаясь ареста, эмигрировал во Францию, откуда вернулся в апреле 1918, будучи избран депутатом кортесов (парламента) от ИСРП. Резко критиковал Рифскую войну, которую испанская монархия вела против марокканских племён. После военного поражения испанцев в Марокко в 1921 обвинил короля Альфонса XIII в ответственности за поспешные и неблагоразумные действия близкого к монарху генерала Фернандеса Сильвестре, которые стали причиной катастрофы его войск (эта версия является вполне вероятной, но исчерпывающих доказательств нет). После прихода к власти генерала Мигеля Примо де Риверы в 1923 был решительным противником его диктатуры, расходился по этому вопросу с другим социалистическим лидером, Франсиско Ларго Кабальеро. Являлся членом исполкома ИСРП, был противником вхождения партии в Коммунистический Интернационал (Коминтерн). В августе 1930 подписал Пакт Сан-Себастьяна, означавший создание широкой антимонархической коалиции (против этого решения выступал лидер правого крыла партии Хулиан Бестейро, но Прието смог заручиться поддержкой Ларго Кабальеро), тогда же был избран членом Революционного комитета.

В правительстве и оппозиции

После провозглашения Испании республикой был министром финансов (апрель — декабрь 1931) и министром общественных работ (декабрь 1931 — сентябрь 1933). Продолжил и расширил реализацию проектов в области гидроэнергетики, начатых при диктатуре Примо де Риверы. В бытность его министром был разработан амбициозный план усовершенствования инфраструктуры Мадрида, включавший в себя строительство тоннеля под городом. При этом Прието как социалист не пользовался доверием предпринимателей, а Банк Испании сопротивлялся усилению правительственного контроля.

После прихода к власти правоцентристского правительства в 1933 перешёл в оппозицию, однако, в отличие от Ларго Кабальеро был противником всеобщей забастовки и неудавшегося вооруженного восстания октября 1934. Несмотря на это, принял активное участие в выступлении, что позднее считал ошибкой. Уже в мексиканской эмиграции Прието говорил:

Я признаю себя виновным перед собой, перед Социалистической партией и перед всей Испанией за своё участие в этом революционном движении [октября 1934]. Я считаю это виной, грехом, а не славой. Я не был инициатором этого движения, но полностью участвовал в его подготовке и развитии.

При помощи майора авиации Игнасио Идальго де Сиснероса бежал во Францию в багажнике автомобиля, чтобы избежать возможного судебного преследования. Возглавлял центристскую фракцию «приетистов» в ИСРП, оппонировавшую как правым социалистам во главе с Бестейро, так и левым, лидером которых был Ларго Кабальеро. Вернувшись в Испанию, продолжал заниматься журналистикой.

Министр в годы гражданской войны

В начале гражданской войны 1936—1939 Прието был морским министром и министром авиации (сентябрь 1936 — май 1937) в правительстве Ларго Кабальеро, сформированном после ряда поражений республиканцев от наступавших на Мадрид войск националистов. Во время политического кризиса в мае 1937 его фракция вместе с коммунистами и левыми республиканцами (и при поддержке СССР) выступила за отставку премьер-министра. Новое правительство возглавил «приетист» Хуан Негрин, а сам Прието занял ключевой пост министра обороны. Однако Негрин, равно как и другой видный деятель ИСРП Альварес дель Вайо, и командующий авиацией республики Идальго де Сиснерос, оказавший помощь Прието в 1934, эволюционировали в сторону тесного союза с Коммунистической партией (Идальго де Сиснерос даже вступил в неё). Это было неприемлемо для Прието, который был противником активного взаимодействия с коммунистами и, к тому же, не верил в победу в гражданской войне, хотя и не объявлял об этом открыто.

В период его руководства министерством республиканская армия не добилась существенных успехов, зато потерпела значительное поражение на севере Испании осенью 1937, после чего Прието подал в отставку, которая была отклонена. В этот период снабжение республиканской армии советским оружием было практически прервано из-за того, что морские коммуникации подвергались атакам со стороны итальянских подводных лодок, а граница с Францией была закрыта. В апреле 1938 новое поражение — на этот раз в Арагоне — и усиливающийся конфликт с коммунистами привели к его уходу с поста министра. Вскоре он выехал в Латинскую Америку — официально по поручению властей республики в качестве её представителя, но в реальности в своего рода ссылку.

Советский журналист Михаил Кольцов в своём «Испанском дневнике» дал такой портрет Прието:

Он сидит в кресле, огромная мясистая глыба с бледным ироническим лицом. Веки сонно приспущены, но из-под них глядят самые внимательные в Испании глаза. У него твердая, навсегда установившаяся репутация делового, очень хитрого и даже продувного политика. «Дон Инда!» — восклицают испанцы и многозначительно поднимают палец над головой. При этом дон Инда очень любит откровенность и даже щеголяет ею, иногда в грубоватых формах.

Будущий Адмирал Флота Советского Союза Николай Кузнецов, бывший советским военным советником в Испании, так писал о Прието:

Дон Индалесио, или, как его часто называли, Инда, производил впечатление неповоротливого и ленивого человека. Но стоило поговорить с ним несколько минут, и становилось ясно: первое впечатление было неверным. В этой глыбе сохранилось много энергии. Прието обладал острым умом, хотя и несколько циничным. Это был опытный политический деятель, более тридцати лет подвизавшийся на политической арене. Не раз он избирался в кортесы. Все знали: дон Инда — человек деловой и хитрый. О жизни Прието говорили разное. Было широко известно, что дон Инда весьма неравнодушен к женщинам, и на этой почве с ним происходили разные истории. Рассказывали, что на одном совещании в социалистической партии ему задали прямой вопрос по этому поводу. Прието будто бы встал из-за стола и картинно провел рукой по своей необъятной фигуре на уровне груди: — Все, что выше, — для партии, остальное — для себя.

Эмигрант

К 1939 переехал в Мексику, где создал Совет помощи испанским республиканцам (JARE), занимавшийся непосредственной помощью беженцам-республиканцам (снабжением их продуктами и предметами первой необходимости). С согласия президента Мексики Ласаро Карденаса под контроль Совета перешли ценности, эвакуированные из Европы правительством Негрина, что резко ослабило позиции последнего. В 1945 Прието был одним из инициаторов создания правительства Испанской республики в изгнании под руководством Хосе Хираля. В 1946 на конгрессе ИСРП в Тулузе добился осуждения социалистами политического курса Негрина, направленного на союз с коммунистами. До 1950 возглавлял ИСРП. Был сторонником соглашения с монархической оппозицией режиму Франсиско Франко на общедемократической платформе.

Жил в Мексике, где написал несколько книг, последняя из которых — «Письма скульптору: маленькие детали больших событий» (Cartas un escultor: pequедоs detalles de grandes sucesos) — была опубликована в 1962.

Ссылки

• [www.millionreferatov.ru/text/63/052.htm Биография]
• [archive.is/20121221125445/victory.mil.ru/lib/books/memo/kuznetsov-1/16.html Воспоминаня Н. Г. Кузнецова] (недоступная ссылка с 23-05-2013 (3990 дней))
• [militera.lib.ru/db/koltsov_me/01.html «Испанский дневник» Михаила Кольцова]

Отрывок, характеризующий Прието, Индалесио

– Вы меня извините, мой милый виконт, – сказал князь Василий французу, ласково притягивая его за рукав вниз к стулу, чтоб он не вставал. – Этот несчастный праздник у посланника лишает меня удовольствия и прерывает вас. Очень мне грустно покидать ваш восхитительный вечер, – сказал он Анне Павловне.
Дочь его, княжна Элен, слегка придерживая складки платья, пошла между стульев, и улыбка сияла еще светлее на ее прекрасном лице. Пьер смотрел почти испуганными, восторженными глазами на эту красавицу, когда она проходила мимо него.
– Очень хороша, – сказал князь Андрей.
– Очень, – сказал Пьер.
Проходя мимо, князь Василий схватил Пьера за руку и обратился к Анне Павловне.
– Образуйте мне этого медведя, – сказал он. – Вот он месяц живет у меня, и в первый раз я его вижу в свете. Ничто так не нужно молодому человеку, как общество умных женщин.


Анна Павловна улыбнулась и обещалась заняться Пьером, который, она знала, приходился родня по отцу князю Василью. Пожилая дама, сидевшая прежде с ma tante, торопливо встала и догнала князя Василья в передней. С лица ее исчезла вся прежняя притворность интереса. Доброе, исплаканное лицо ее выражало только беспокойство и страх.
– Что же вы мне скажете, князь, о моем Борисе? – сказала она, догоняя его в передней. (Она выговаривала имя Борис с особенным ударением на о ). – Я не могу оставаться дольше в Петербурге. Скажите, какие известия я могу привезти моему бедному мальчику?
Несмотря на то, что князь Василий неохотно и почти неучтиво слушал пожилую даму и даже выказывал нетерпение, она ласково и трогательно улыбалась ему и, чтоб он не ушел, взяла его за руку.
– Что вам стоит сказать слово государю, и он прямо будет переведен в гвардию, – просила она.
– Поверьте, что я сделаю всё, что могу, княгиня, – отвечал князь Василий, – но мне трудно просить государя; я бы советовал вам обратиться к Румянцеву, через князя Голицына: это было бы умнее.
Пожилая дама носила имя княгини Друбецкой, одной из лучших фамилий России, но она была бедна, давно вышла из света и утратила прежние связи. Она приехала теперь, чтобы выхлопотать определение в гвардию своему единственному сыну. Только затем, чтоб увидеть князя Василия, она назвалась и приехала на вечер к Анне Павловне, только затем она слушала историю виконта. Она испугалась слов князя Василия; когда то красивое лицо ее выразило озлобление, но это продолжалось только минуту. Она опять улыбнулась и крепче схватила за руку князя Василия.
– Послушайте, князь, – сказала она, – я никогда не просила вас, никогда не буду просить, никогда не напоминала вам о дружбе моего отца к вам. Но теперь, я Богом заклинаю вас, сделайте это для моего сына, и я буду считать вас благодетелем, – торопливо прибавила она. – Нет, вы не сердитесь, а вы обещайте мне. Я просила Голицына, он отказал. Soyez le bon enfant que vous аvez ete, [Будьте добрым малым, как вы были,] – говорила она, стараясь улыбаться, тогда как в ее глазах были слезы.
– Папа, мы опоздаем, – сказала, повернув свою красивую голову на античных плечах, княжна Элен, ожидавшая у двери.
Но влияние в свете есть капитал, который надо беречь, чтоб он не исчез. Князь Василий знал это, и, раз сообразив, что ежели бы он стал просить за всех, кто его просит, то вскоре ему нельзя было бы просить за себя, он редко употреблял свое влияние. В деле княгини Друбецкой он почувствовал, однако, после ее нового призыва, что то вроде укора совести. Она напомнила ему правду: первыми шагами своими в службе он был обязан ее отцу. Кроме того, он видел по ее приемам, что она – одна из тех женщин, особенно матерей, которые, однажды взяв себе что нибудь в голову, не отстанут до тех пор, пока не исполнят их желания, а в противном случае готовы на ежедневные, ежеминутные приставания и даже на сцены. Это последнее соображение поколебало его.
– Chere Анна Михайловна, – сказал он с своею всегдашнею фамильярностью и скукой в голосе, – для меня почти невозможно сделать то, что вы хотите; но чтобы доказать вам, как я люблю вас и чту память покойного отца вашего, я сделаю невозможное: сын ваш будет переведен в гвардию, вот вам моя рука. Довольны вы?
– Милый мой, вы благодетель! Я иного и не ждала от вас; я знала, как вы добры.
Он хотел уйти.
– Постойте, два слова. Une fois passe aux gardes… [Раз он перейдет в гвардию…] – Она замялась: – Вы хороши с Михаилом Иларионовичем Кутузовым, рекомендуйте ему Бориса в адъютанты. Тогда бы я была покойна, и тогда бы уж…
Князь Василий улыбнулся.
– Этого не обещаю. Вы не знаете, как осаждают Кутузова с тех пор, как он назначен главнокомандующим. Он мне сам говорил, что все московские барыни сговорились отдать ему всех своих детей в адъютанты.
– Нет, обещайте, я не пущу вас, милый, благодетель мой…
– Папа! – опять тем же тоном повторила красавица, – мы опоздаем.
– Ну, au revoir, [до свиданья,] прощайте. Видите?
– Так завтра вы доложите государю?
– Непременно, а Кутузову не обещаю.
– Нет, обещайте, обещайте, Basile, [Василий,] – сказала вслед ему Анна Михайловна, с улыбкой молодой кокетки, которая когда то, должно быть, была ей свойственна, а теперь так не шла к ее истощенному лицу.
Она, видимо, забыла свои годы и пускала в ход, по привычке, все старинные женские средства. Но как только он вышел, лицо ее опять приняло то же холодное, притворное выражение, которое было на нем прежде. Она вернулась к кружку, в котором виконт продолжал рассказывать, и опять сделала вид, что слушает, дожидаясь времени уехать, так как дело ее было сделано.
– Но как вы находите всю эту последнюю комедию du sacre de Milan? [миланского помазания?] – сказала Анна Павловна. Et la nouvelle comedie des peuples de Genes et de Lucques, qui viennent presenter leurs voeux a M. Buonaparte assis sur un trone, et exaucant les voeux des nations! Adorable! Non, mais c'est a en devenir folle! On dirait, que le monde entier a perdu la tete. [И вот новая комедия: народы Генуи и Лукки изъявляют свои желания господину Бонапарте. И господин Бонапарте сидит на троне и исполняет желания народов. 0! это восхитительно! Нет, от этого можно с ума сойти. Подумаешь, что весь свет потерял голову.]
Князь Андрей усмехнулся, прямо глядя в лицо Анны Павловны.
– «Dieu me la donne, gare a qui la touche», – сказал он (слова Бонапарте, сказанные при возложении короны). – On dit qu'il a ete tres beau en prononcant ces paroles, [Бог мне дал корону. Беда тому, кто ее тронет. – Говорят, он был очень хорош, произнося эти слова,] – прибавил он и еще раз повторил эти слова по итальянски: «Dio mi la dona, guai a chi la tocca».
– J'espere enfin, – продолжала Анна Павловна, – que ca a ete la goutte d'eau qui fera deborder le verre. Les souverains ne peuvent plus supporter cet homme, qui menace tout. [Надеюсь, что это была, наконец, та капля, которая переполнит стакан. Государи не могут более терпеть этого человека, который угрожает всему.]
– Les souverains? Je ne parle pas de la Russie, – сказал виконт учтиво и безнадежно: – Les souverains, madame! Qu'ont ils fait pour Louis XVII, pour la reine, pour madame Elisabeth? Rien, – продолжал он одушевляясь. – Et croyez moi, ils subissent la punition pour leur trahison de la cause des Bourbons. Les souverains? Ils envoient des ambassadeurs complimenter l'usurpateur. [Государи! Я не говорю о России. Государи! Но что они сделали для Людовика XVII, для королевы, для Елизаветы? Ничего. И, поверьте мне, они несут наказание за свою измену делу Бурбонов. Государи! Они шлют послов приветствовать похитителя престола.]
И он, презрительно вздохнув, опять переменил положение. Князь Ипполит, долго смотревший в лорнет на виконта, вдруг при этих словах повернулся всем телом к маленькой княгине и, попросив у нее иголку, стал показывать ей, рисуя иголкой на столе, герб Конде. Он растолковывал ей этот герб с таким значительным видом, как будто княгиня просила его об этом.
– Baton de gueules, engrele de gueules d'azur – maison Conde, [Фраза, не переводимая буквально, так как состоит из условных геральдических терминов, не вполне точно употребленных. Общий смысл такой : Герб Конде представляет щит с красными и синими узкими зазубренными полосами,] – говорил он.
Княгиня, улыбаясь, слушала.
– Ежели еще год Бонапарте останется на престоле Франции, – продолжал виконт начатый разговор, с видом человека не слушающего других, но в деле, лучше всех ему известном, следящего только за ходом своих мыслей, – то дела пойдут слишком далеко. Интригой, насилием, изгнаниями, казнями общество, я разумею хорошее общество, французское, навсегда будет уничтожено, и тогда…