Индейские языки

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Индейские языки — языки аборигенов Америки, как правило, за исключением эскимосско-алеутских языков. Делятся на три территориально-культурных зоны, каждая из которых, в свою очередь, дробится на множество самостоятельных семей:

Разнообразие индейских языков очень велико, поэтому термин «индейские языки» весьма условен. Правда, известный американский лингвист Джозеф Гринберг предложил в 1987 году объединить все индейские языки, кроме языков семьи на-дене (которые сближают с сино-кавказской макросемьёй Старого Света), в единую макросемью — так называемую «америндскую» (англ. Amerindian languages). Позднее Меррит Рулен опубликовал свод фактических материалов в поддержку данной гипотезы: по мнению Рулена, особенно впечатляющим было сходство основ личных местоимений 1 и 2 лица. Прогрессивным шагом Гринберга и Рулена было то, что помимо собственно лингвистических данных, они использовали также антропологические и генетические данные. Однако большинство специалистов по индейским языкам отнеслось к этой гипотезе и стоящей за ней методологии «массового сравнения» языков скептически.

Фактически в английском языке термин «Amerindian» является сокращением от «American Indian» — эквивалента русского «индеец» или «индейские языки», так как английское прилагательное «Indian» относится и к Индии, и к индейцам. В русском же языке термин «америндские языки» сам по себе является избыточным и употребляется только, когда необходимо подчеркнуть предполагаемое генетическое единство индейских языков.





Индейские языки по числу носителей

Крупнейшие индейские языки находятся в Южной Америке, где они ещё в эпоху до европейской колонизации стали наднациональными:

От них сильно отстаёт аравакский язык — около 100 тыс. носителей. Прочие южноамериканские языки, напротив, крайне раздроблены и относятся к категории неблагополучных или исчезающих.

Индейские языки Месоамерики, где в доколумбову эпоху существовало множество крупных и развитых государств, занимают второе место по численности.

Взаимодействуя в течение длительного времени, данные языки образовали месоамериканский языковой союз.

Индейские языки Северной Америки наименее благополучны. Исключением является лишь язык навахо, число носителей которого, по состоянию на начало XXI в., 178 тыс. человек и продолжает медленно расти, хотя в процентном отношении к населению США, напротив, его доля сокращается. Примерно такой же была численность чинукского жаргона в начале XX века, однако он ни для кого не был родным языком, а лишь вспомогательным языком межнационального общения, и до конца XX века практически исчез. Многие языки находится на грани исчезновения.

  • Навахо — 178 тыс. (языки на-дене)
  • Кри — 117 тыс. (алгские языки)
  • Оджибва — 55 тыс. (алгские языки)

Известные исследователи индейских языков

См. также

Напишите отзыв о статье "Индейские языки"

Ссылки

  • [tapemark.narod.ru/les/176d.html Индейские языки // Лингвистический энциклопедический словарь, М., 1990.]
  • [www.philology.ru/linguistics4/sapir-93b.htm Сепир Э. Языки Центральной и Северной Америки] // Сепир Э. Избранные труды по языкознанию и культурологии. — М., 1993. — С. 409—421.

Отрывок, характеризующий Индейские языки

Иногда он утешал себя мыслями, что это только так, покамест, он ведет эту жизнь; но потом его ужасала другая мысль, что так, покамест, уже сколько людей входили, как он, со всеми зубами и волосами в эту жизнь и в этот клуб и выходили оттуда без одного зуба и волоса.
В минуты гордости, когда он думал о своем положении, ему казалось, что он совсем другой, особенный от тех отставных камергеров, которых он презирал прежде, что те были пошлые и глупые, довольные и успокоенные своим положением, «а я и теперь всё недоволен, всё мне хочется сделать что то для человечества», – говорил он себе в минуты гордости. «А может быть и все те мои товарищи, точно так же, как и я, бились, искали какой то новой, своей дороги в жизни, и так же как и я силой обстановки, общества, породы, той стихийной силой, против которой не властен человек, были приведены туда же, куда и я», говорил он себе в минуты скромности, и поживши в Москве несколько времени, он не презирал уже, а начинал любить, уважать и жалеть, так же как и себя, своих по судьбе товарищей.
На Пьера не находили, как прежде, минуты отчаяния, хандры и отвращения к жизни; но та же болезнь, выражавшаяся прежде резкими припадками, была вогнана внутрь и ни на мгновенье не покидала его. «К чему? Зачем? Что такое творится на свете?» спрашивал он себя с недоумением по нескольку раз в день, невольно начиная вдумываться в смысл явлений жизни; но опытом зная, что на вопросы эти не было ответов, он поспешно старался отвернуться от них, брался за книгу, или спешил в клуб, или к Аполлону Николаевичу болтать о городских сплетнях.
«Елена Васильевна, никогда ничего не любившая кроме своего тела и одна из самых глупых женщин в мире, – думал Пьер – представляется людям верхом ума и утонченности, и перед ней преклоняются. Наполеон Бонапарт был презираем всеми до тех пор, пока он был велик, и с тех пор как он стал жалким комедиантом – император Франц добивается предложить ему свою дочь в незаконные супруги. Испанцы воссылают мольбы Богу через католическое духовенство в благодарность за то, что они победили 14 го июня французов, а французы воссылают мольбы через то же католическое духовенство о том, что они 14 го июня победили испанцев. Братья мои масоны клянутся кровью в том, что они всем готовы жертвовать для ближнего, а не платят по одному рублю на сборы бедных и интригуют Астрея против Ищущих манны, и хлопочут о настоящем Шотландском ковре и об акте, смысла которого не знает и тот, кто писал его, и которого никому не нужно. Все мы исповедуем христианский закон прощения обид и любви к ближнему – закон, вследствие которого мы воздвигли в Москве сорок сороков церквей, а вчера засекли кнутом бежавшего человека, и служитель того же самого закона любви и прощения, священник, давал целовать солдату крест перед казнью». Так думал Пьер, и эта вся, общая, всеми признаваемая ложь, как он ни привык к ней, как будто что то новое, всякий раз изумляла его. – «Я понимаю эту ложь и путаницу, думал он, – но как мне рассказать им всё, что я понимаю? Я пробовал и всегда находил, что и они в глубине души понимают то же, что и я, но стараются только не видеть ее . Стало быть так надо! Но мне то, мне куда деваться?» думал Пьер. Он испытывал несчастную способность многих, особенно русских людей, – способность видеть и верить в возможность добра и правды, и слишком ясно видеть зло и ложь жизни, для того чтобы быть в силах принимать в ней серьезное участие. Всякая область труда в глазах его соединялась со злом и обманом. Чем он ни пробовал быть, за что он ни брался – зло и ложь отталкивали его и загораживали ему все пути деятельности. А между тем надо было жить, надо было быть заняту. Слишком страшно было быть под гнетом этих неразрешимых вопросов жизни, и он отдавался первым увлечениям, чтобы только забыть их. Он ездил во всевозможные общества, много пил, покупал картины и строил, а главное читал.
Он читал и читал всё, что попадалось под руку, и читал так что, приехав домой, когда лакеи еще раздевали его, он, уже взяв книгу, читал – и от чтения переходил ко сну, и от сна к болтовне в гостиных и клубе, от болтовни к кутежу и женщинам, от кутежа опять к болтовне, чтению и вину. Пить вино для него становилось всё больше и больше физической и вместе нравственной потребностью. Несмотря на то, что доктора говорили ему, что с его корпуленцией, вино для него опасно, он очень много пил. Ему становилось вполне хорошо только тогда, когда он, сам не замечая как, опрокинув в свой большой рот несколько стаканов вина, испытывал приятную теплоту в теле, нежность ко всем своим ближним и готовность ума поверхностно отзываться на всякую мысль, не углубляясь в сущность ее. Только выпив бутылку и две вина, он смутно сознавал, что тот запутанный, страшный узел жизни, который ужасал его прежде, не так страшен, как ему казалось. С шумом в голове, болтая, слушая разговоры или читая после обеда и ужина, он беспрестанно видел этот узел, какой нибудь стороной его. Но только под влиянием вина он говорил себе: «Это ничего. Это я распутаю – вот у меня и готово объяснение. Но теперь некогда, – я после обдумаю всё это!» Но это после никогда не приходило.