Индоиранцы

Индоиранцы, или индо-иранские народы (устаревшее арии) — народы, разговаривающие на индо-иранских языках (индо-арийских, нуристанских и иранских) индоевропейской языковой семьи.

Название

Исторически для индоиранцев использовался термин «арии», по самоназванию в ряде языков. В настоящее время используются оба термины «индоиранцы» и «арии».

Происхождение

Изучение древних индоиранских языков и архаичных индоиранских культур (авестийской и ведийской) свидетельствуют, что древние индоиранцы изначально были единым народом. При этом разделение двух основных индоиранских ветвей (индоарийской и иранской) датируется началом II тыс. до н. э. Таким образом существование праиндоиранцев как предков всех индоарийских и иранских народов, с одной стороны и одной из ветвей, выделившейся из праиндоевропейской общности — с другой, можно определить в хронологических рамках III—II тыс. до н. э.

Определение индоиранской прародины, под которой обычно понимают область распада индоиранской общности на первичные ветви, предполагает соотнесение первых сведений об исторических индоиранцах с данными лингвистики и археологии. Отсутствие прямых свидетельств существования праиндоиранцев в тех или иных регионах и неоднозначность косвенных вынуждает исследователей строить противоречивые теории доисторических миграций индоиранцев и их этногенеза.

Общая картина появления индоиранцев на историческом горизонте: Митанни (~1600 г. до н. э.), Гандхара-Пенджаб (~1700-1500 гг. до н. э.), мидийцы и древние персы (~900 г. до н. э.), скифы и киммерийцы (~600 г. до н. э.), — указывает на среднеазиатский регион как исходный для индоиранских миграций. С ранними индоиранцами и их миграциями обычно связывают Андроновскую культуру, Бактриано-Маргианский археологический комплекс (БМАК) и Язскую культуру. Обширная Андроновская культура соотносится с преимущественно скотоводческими традициями индоиранцев, с коневодством и колесницами. Тем не менее проследить влияние степной культуры, затрагивающее оседлую культуру юга Средней Азии (БМАК), в Индии и Западном Иране не удаётся, в сроки, соотносимые с индоиранскими миграциями в эти регионы, здесь наблюдается наоборот влияние БМАКа. Для разрешения этого противоречия предлагается модель Kulturkugel (нем. «культурная пуля»). Предполагается проникновение протоиндоиранских племён с севера из ареала Андроновской культуры на территорию БМАКа, где покорённое ими доиндоиранское население было ассимилировано и в дальнейшем начало экспансию на юго-восток в Индию и юго-запад — в Митанни (индоарии и митаннийские арии). Вторая волна экспансии связана с распространением иранцев в Западный Иран, Северное Причерноморье и др.

Сохранявшиеся в южносреднеазиатском регионе иранские языки демонстрируют отсутствие специфического субстрата, в отличие от иранских языков Западного Ирана и индоарийских языков Индии. Вычленяемый во всех индоиранских языках общий субстрат предположительно соотносится именно с доарийской культурой БМАКа. Кроме того, наблюдается перенос некоторых географических названий из южносреднеазиатского региона в Индию (ср. авест. Harōiuua-, др.перс. Haraiva- «Арея» ~ др.инд. Saráyu-; авест. Haraxᵛaitī-, др.перс. Harauvati- «Арахозия» ~ др.инд. Sárasvatī-.

Язык

Языки старейшей из самхит Ригведы и древнейшей части Авесты Гат — древнейших из зафиксированных представителей соответственно индоарийской и иранской ветвей (2-я пол. II тыс. до н. э.) — демонстрируют значительную близость не только на уровне фонологии, морфологии и лексики, но и на уровне устойчивой поэтической фразеологии. Ср. например, ведийск. uttānáhastanámasā (РВ 6.16.46) и авест. nəmaŋhāustānazasta- (Y. 28.1) «с руками, протянутыми в поклонении» или hrdāˊ mánasā (РВ1.61.2) и авест. zərədāčā manaŋhāčā (Y. 31.12) «сердцем и умом». Данная близость указывает на существование единого арийского праязыка и общих для предков ариев поэтических традиций. При этом время разделения индийской и иранской ветви можно определить как начало II тыс. до н. э. (2000—1800 гг. до н. э.).

Не имеющие памятников древнейшей эпохи дардские языки традиционно рассматривались как особая подветвь индоарийских, однако современные исследования показывают, что выделение предка дардских происходило в эпоху, соотносимую с разделением праиндоарийским и праиранского, дардские по некоторым параметрам занимают промежуточное положением между индоарийскими и иранскими. Поэтому дардские языки скорее следует рассматривать как отдельную ветвь индоиранских.

С точки зрения относительной хронологии выделение предка нуристанских языков следует отнести к бо́льшей древности, чем распад собственно индоиранских языков (индоарийского, дардского и иранского). Таким образом выделение архаичных нуристанских языков может считаться наиболее ранней филиацией праарийского языка.

Культура и религия

Материальная и духовная культура древних ариев (индоиранцев) восстанавливается на основании свидетельств древнейших литературных памятников индоариев (Веды) и иранцев (Авеста), а также исторических свидетельств о древних индоиранских народах, археологических данных, данных поздних эпических сказаний (Махабхарата, Рамаяна, Шах-наме) и этнографических исследованиях современных архаичных индоиранских народов.

Духовная культура

Праиндоиранская религия реконструируется на основе сохранившихся данных ведийской религии (индоарии) и зороастризма (иранские народы), основными источниками для её реконструкции являются Ригведа и Авеста. Соответствие индийских Адитьев (веды) семи иранским верховным духам Амешаспентам (Амшаспандам), например главы Адитьев, Варуна иранскому Ахурамазду; спутника Варуны — Митры (др.-инд. Mitra-, авест. Miθra-) — иранскому солнечному богу Мифре; отвлеченные имена амешаспентов, олицетворяющих нравственно-религиозные понятия, представляют до некоторой степени параллель отвлеченным именам индийских Адитьев (Митра — дружественный, друг, Арьяман из Адитьев — лучший друг) — все эти признаки указывают на общий древний пласт индоарийских верований. В осетинском эпосе «Нарты» также сохранились сюжеты и образы, имеющие прямые соответствия в древней литературе Индии и Ирана. Шведский учёный С.Викандер доказал, что общие черты индийского эпоса Махабхарата и персидского Шахнаме восходят к единому индоиранскому эпическому наследию.. В конце XIX века существовала неподтвержденная гипотеза, что индоиранские представления о семи верховных богах сложились под влиянием вавилоно-ассирийского культа семи верховных божеств: солнца, луны и пяти планет.

Ведийское название богов дэва (др.-инд. deva-) и иранское название сверхъестественных существ дэвы авест. daēuua-) происходит от индоевропейского корня *di̯u- «блистать», «сиять». Другим божественным эпитетом было асура *asura-др.-инд. asura- в ведизме и ахура авест. ahura- «господин», «владыка» в иранской религии. В ведийским гимнах ко многим богам применяется как эпитет «дэва» так и «асура». В исторических индоиранских религиозных системах наблюдается размежевание разных богов по этим двум группам, при этом одна из этих групп (асуры в индийской и дэвы, соответственно, в иранской ветвях индоиранской мифологии) постепенно демонизируется.

В ведийской религии известен близнечный миф о прародителе людей Вивасванте (брате Варуны и боге солнца, жившем некоторое время на земле как простой смертный) и его детях — близнецах Яма и Има (или Ями) (др.-инд. Yama-, авест. Yima-, см. Яма и Джамшид). Этот вариант, имеющий и иранскую параллель, считают одним из древнейших в Ведах, он и отражает, видимо, индоиранский вариант близнечного мифа. Яма был первым умершим на земле, соответственно он первым открыл дверь загробного мира и стал богом смерти и теней усопших.

К древним индоиранским представлениям во многом восходит осетинская религиозная и эпическая традиция о пути души в загробный мир, на котором она преодолевает многие препятствия и о царстве мертвых. Подобные мифы видимо нашли отражение в изображениях схватки людей с грифами на скифских саркофагах.

В религии индоиранцев периода индоиранского единства и в ближайшую за ним эпоху очевидно имелись элементы шаманизма, причем ряд особенностей шаманских верований совпадает с таковыми у народов Сибири. Преданием эпохи индоиранской общности является миф о птице Гаруда(Саена, Симург).

Сохранившимися до нашего времени религиями, возникшими в том числе на индоиранской почве, являются индуизм, джайнизм, буддизм, религия калашей и кафиров Гиндукуша и зороастризм.

См. также

• Ведийская цивилизация
• Авеста
• Индоарийские языки
• Иранские языки

Ссылки

• Бонгард-Левин Г. М., Грантовский Э. А. [www.biblio.nhat-nam.ru/Sk-Ind.pdf От Скифии до Индии. Древние арии: мифы и история.] — М.: Мысль, 1974. — 206 с.

Отрывок, характеризующий Индоиранцы

Первая партия была: Пфуль и его последователи, теоретики войны, верящие в то, что есть наука войны и что в этой науке есть свои неизменные законы, законы облического движения, обхода и т. п. Пфуль и последователи его требовали отступления в глубь страны, отступления по точным законам, предписанным мнимой теорией войны, и во всяком отступлении от этой теории видели только варварство, необразованность или злонамеренность. К этой партии принадлежали немецкие принцы, Вольцоген, Винцингероде и другие, преимущественно немцы.
Вторая партия была противуположная первой. Как и всегда бывает, при одной крайности были представители другой крайности. Люди этой партии были те, которые еще с Вильны требовали наступления в Польшу и свободы от всяких вперед составленных планов. Кроме того, что представители этой партии были представители смелых действий, они вместе с тем и были представителями национальности, вследствие чего становились еще одностороннее в споре. Эти были русские: Багратион, начинавший возвышаться Ермолов и другие. В это время была распространена известная шутка Ермолова, будто бы просившего государя об одной милости – производства его в немцы. Люди этой партии говорили, вспоминая Суворова, что надо не думать, не накалывать иголками карту, а драться, бить неприятеля, не впускать его в Россию и не давать унывать войску.
К третьей партии, к которой более всего имел доверия государь, принадлежали придворные делатели сделок между обоими направлениями. Люди этой партии, большей частью не военные и к которой принадлежал Аракчеев, думали и говорили, что говорят обыкновенно люди, не имеющие убеждений, но желающие казаться за таковых. Они говорили, что, без сомнения, война, особенно с таким гением, как Бонапарте (его опять называли Бонапарте), требует глубокомысленнейших соображений, глубокого знания науки, и в этом деле Пфуль гениален; но вместе с тем нельзя не признать того, что теоретики часто односторонни, и потому не надо вполне доверять им, надо прислушиваться и к тому, что говорят противники Пфуля, и к тому, что говорят люди практические, опытные в военном деле, и изо всего взять среднее. Люди этой партии настояли на том, чтобы, удержав Дрисский лагерь по плану Пфуля, изменить движения других армий. Хотя этим образом действий не достигалась ни та, ни другая цель, но людям этой партии казалось так лучше.
Четвертое направление было направление, которого самым видным представителем был великий князь, наследник цесаревич, не могший забыть своего аустерлицкого разочарования, где он, как на смотр, выехал перед гвардиею в каске и колете, рассчитывая молодецки раздавить французов, и, попав неожиданно в первую линию, насилу ушел в общем смятении. Люди этой партии имели в своих суждениях и качество и недостаток искренности. Они боялись Наполеона, видели в нем силу, в себе слабость и прямо высказывали это. Они говорили: «Ничего, кроме горя, срама и погибели, из всего этого не выйдет! Вот мы оставили Вильну, оставили Витебск, оставим и Дриссу. Одно, что нам остается умного сделать, это заключить мир, и как можно скорее, пока не выгнали нас из Петербурга!»
Воззрение это, сильно распространенное в высших сферах армии, находило себе поддержку и в Петербурге, и в канцлере Румянцеве, по другим государственным причинам стоявшем тоже за мир.
Пятые были приверженцы Барклая де Толли, не столько как человека, сколько как военного министра и главнокомандующего. Они говорили: «Какой он ни есть (всегда так начинали), но он честный, дельный человек, и лучше его нет. Дайте ему настоящую власть, потому что война не может идти успешно без единства начальствования, и он покажет то, что он может сделать, как он показал себя в Финляндии. Ежели армия наша устроена и сильна и отступила до Дриссы, не понесши никаких поражений, то мы обязаны этим только Барклаю. Ежели теперь заменят Барклая Бенигсеном, то все погибнет, потому что Бенигсен уже показал свою неспособность в 1807 году», – говорили люди этой партии.
Шестые, бенигсенисты, говорили, напротив, что все таки не было никого дельнее и опытнее Бенигсена, и, как ни вертись, все таки придешь к нему. И люди этой партии доказывали, что все наше отступление до Дриссы было постыднейшее поражение и беспрерывный ряд ошибок. «Чем больше наделают ошибок, – говорили они, – тем лучше: по крайней мере, скорее поймут, что так не может идти. А нужен не какой нибудь Барклай, а человек, как Бенигсен, который показал уже себя в 1807 м году, которому отдал справедливость сам Наполеон, и такой человек, за которым бы охотно признавали власть, – и таковой есть только один Бенигсен».
Седьмые – были лица, которые всегда есть, в особенности при молодых государях, и которых особенно много было при императоре Александре, – лица генералов и флигель адъютантов, страстно преданные государю не как императору, но как человека обожающие его искренно и бескорыстно, как его обожал Ростов в 1805 м году, и видящие в нем не только все добродетели, но и все качества человеческие. Эти лица хотя и восхищались скромностью государя, отказывавшегося от командования войсками, но осуждали эту излишнюю скромность и желали только одного и настаивали на том, чтобы обожаемый государь, оставив излишнее недоверие к себе, объявил открыто, что он становится во главе войска, составил бы при себе штаб квартиру главнокомандующего и, советуясь, где нужно, с опытными теоретиками и практиками, сам бы вел свои войска, которых одно это довело бы до высшего состояния воодушевления.
Восьмая, самая большая группа людей, которая по своему огромному количеству относилась к другим, как 99 к 1 му, состояла из людей, не желавших ни мира, ни войны, ни наступательных движений, ни оборонительного лагеря ни при Дриссе, ни где бы то ни было, ни Барклая, ни государя, ни Пфуля, ни Бенигсена, но желающих только одного, и самого существенного: наибольших для себя выгод и удовольствий. В той мутной воде перекрещивающихся и перепутывающихся интриг, которые кишели при главной квартире государя, в весьма многом можно было успеть в таком, что немыслимо бы было в другое время. Один, не желая только потерять своего выгодного положения, нынче соглашался с Пфулем, завтра с противником его, послезавтра утверждал, что не имеет никакого мнения об известном предмете, только для того, чтобы избежать ответственности и угодить государю. Другой, желающий приобрести выгоды, обращал на себя внимание государя, громко крича то самое, на что намекнул государь накануне, спорил и кричал в совете, ударяя себя в грудь и вызывая несоглашающихся на дуэль и тем показывая, что он готов быть жертвою общей пользы. Третий просто выпрашивал себе, между двух советов и в отсутствие врагов, единовременное пособие за свою верную службу, зная, что теперь некогда будет отказать ему. Четвертый нечаянно все попадался на глаза государю, отягченный работой. Пятый, для того чтобы достигнуть давно желанной цели – обеда у государя, ожесточенно доказывал правоту или неправоту вновь выступившего мнения и для этого приводил более или менее сильные и справедливые доказательства.
Все люди этой партии ловили рубли, кресты, чины и в этом ловлении следили только за направлением флюгера царской милости, и только что замечали, что флюгер обратился в одну сторону, как все это трутневое население армии начинало дуть в ту же сторону, так что государю тем труднее было повернуть его в другую. Среди неопределенности положения, при угрожающей, серьезной опасности, придававшей всему особенно тревожный характер, среди этого вихря интриг, самолюбий, столкновений различных воззрений и чувств, при разноплеменности всех этих лиц, эта восьмая, самая большая партия людей, нанятых личными интересами, придавала большую запутанность и смутность общему делу. Какой бы ни поднимался вопрос, а уж рой этих трутней, не оттрубив еще над прежней темой, перелетал на новую и своим жужжанием заглушал и затемнял искренние, спорящие голоса.
Из всех этих партий, в то самое время, как князь Андрей приехал к армии, собралась еще одна, девятая партия, начинавшая поднимать свой голос. Это была партия людей старых, разумных, государственно опытных и умевших, не разделяя ни одного из противоречащих мнений, отвлеченно посмотреть на все, что делалось при штабе главной квартиры, и обдумать средства к выходу из этой неопределенности, нерешительности, запутанности и слабости.
Люди этой партии говорили и думали, что все дурное происходит преимущественно от присутствия государя с военным двором при армии; что в армию перенесена та неопределенная, условная и колеблющаяся шаткость отношений, которая удобна при дворе, но вредна в армии; что государю нужно царствовать, а не управлять войском; что единственный выход из этого положения есть отъезд государя с его двором из армии; что одно присутствие государя парализует пятьдесят тысяч войска, нужных для обеспечения его личной безопасности; что самый плохой, но независимый главнокомандующий будет лучше самого лучшего, но связанного присутствием и властью государя.
В то самое время как князь Андрей жил без дела при Дриссе, Шишков, государственный секретарь, бывший одним из главных представителей этой партии, написал государю письмо, которое согласились подписать Балашев и Аракчеев. В письме этом, пользуясь данным ему от государя позволением рассуждать об общем ходе дел, он почтительно и под предлогом необходимости для государя воодушевить к войне народ в столице, предлагал государю оставить войско.
Одушевление государем народа и воззвание к нему для защиты отечества – то самое (насколько оно произведено было личным присутствием государя в Москве) одушевление народа, которое было главной причиной торжества России, было представлено государю и принято им как предлог для оставления армии.

Х
Письмо это еще не было подано государю, когда Барклай за обедом передал Болконскому, что государю лично угодно видеть князя Андрея, для того чтобы расспросить его о Турции, и что князь Андрей имеет явиться в квартиру Бенигсена в шесть часов вечера.
В этот же день в квартире государя было получено известие о новом движении Наполеона, могущем быть опасным для армии, – известие, впоследствии оказавшееся несправедливым. И в это же утро полковник Мишо, объезжая с государем дрисские укрепления, доказывал государю, что укрепленный лагерь этот, устроенный Пфулем и считавшийся до сих пор chef d'?uvr'ом тактики, долженствующим погубить Наполеона, – что лагерь этот есть бессмыслица и погибель русской армии.
Князь Андрей приехал в квартиру генерала Бенигсена, занимавшего небольшой помещичий дом на самом берегу реки. Ни Бенигсена, ни государя не было там, но Чернышев, флигель адъютант государя, принял Болконского и объявил ему, что государь поехал с генералом Бенигсеном и с маркизом Паулучи другой раз в нынешний день для объезда укреплений Дрисского лагеря, в удобности которого начинали сильно сомневаться.