Инзов, Иван Никитич

Иван Никитич Инзов
Портрет Ивана Никитича Инзова мастерской Джорджа Доу. Военная галерея Зимнего Дворца, Государственный Эрмитаж (Санкт-Петербург)
Дата рождения	1768(1768)
Дата смерти	27 мая 1845(1845-05-27)
Место смерти	Одесса
Принадлежность	Российская империя Российская империя
Звание	генерал от инфантерии
Сражения/войны	Бой под Кобрином, Сражение под Городечно, Сражение при Бауцене, Сражение при Дрездене, Битва народов

Иван Никитич Инзов (1768—1845) — русский генерал от инфантерии (пехотный генерал).

Биография

Точное происхождение генерала историкам до сих пор установить не удалось. Известно лишь, что в 1772 году к князю Ю. Н. Трубецкому, жившему в своём имении в Пензенской губернии, приехал его старый друг — граф Я. А. Брюс и привёз с собой маленького мальчика.

Датой рождения мальчика Брюс назвал 23 декабря 1768 года, но никакими архивными данными эта дата не подтверждается и потому на сегодняшний день признана условной.

Граф горячо и настойчиво просил князя оставить ребёнка у себя и дать ему самое лучшее образование и воспитание, не беспокоясь о затратах. Дальнейшая участь мальчика князя не должна была волновать, так как она «заранее обеспечена». Я. А. Брюс не рассказал, кто этот ребёнок, объяснив, что сможет раскрыть тайну только перед смертью. Но в 1791 году граф скоропостижно скончался, и князь Трубецкой так и не узнал ничего о происхождении ребёнка, которого, выполняя просьбу старого друга, он воспитывал вместе со своими детьми, не делая каких-либо различий.

Учился в Московском университетском благородном пансионе. Когда Инзову исполнилось 17 лет, Екатерина II дала распоряжение о выделении юноше большой суммы денег и принятии его на службу в Сумской легкоконный полк. Службу начал кадетом в 1785 году, участвовал в Турецком, Польском и Итальянском походах; в 1805 году был дежурным генералом армии Кутузова.

В Отечественной войне 1812 года командир 9-й пехотной дивизии в составе 3-й Обсервационной армии Тормасова, участвовал в сражениях под Кобрином, Городечной, Борисовом, на р. Березина и в преследовании отступавшего неприятеля вплоть до Вильно. В 1813 году за отличие при осаде и взятии крепости Торна награждён орденом Св. Георгия 3-го кл. Участвовал в сражениях у Кёнигсварта и при Бауцене (Будишине). Позднее стал дежурным генералом Польской армии Бенигсена, участвовал с ней в сражениях под Дрезденом и Лейпцигом, а также при осадах Магдебурга и Гамбурга.

Генерал Инзов проявлял человеколюбие к французским солдатам и офицерам, попадавшим в плен к войскам, которыми командовал. За это король Людовик XVIII наградил его орденом Почетного Легиона.

В 1818 году Инзов был назначен главным попечителем и председателем Попечительного Комитета о иностранных колонистах Южной России, а с 1820 года был и полномочным наместником Бессарабской области. В качестве попечителя над колонистами в 1819 году. Инзов курировал исполнение «Указа об устройстве задунайских поселенцев». Особое внимание Инзов уделил болгарским и гагаузским беженцам, хлынувшим в российские пределы на левый берег Нижнего Дуная в надежде защиты от турок. Он добился для них статуса колонистов наравне с немецкими переселенцами. В 1821 г. он основал для болгарских беженцев город Болград. За годы своей службы Инзов проявил себя справедливым, хотя и строгим до суровости начальником и безукоризненно честным человеком.

Под начальством Инзова состоял А. С. Пушкин во время своей ссылки на Юг России. По словам Я. К. Грота, Инзов понял свою задачу сохранить России вверенный его попечению драгоценный талант: к юношеским увлечениям Пушкина он относился снисходительно; он же отпустил Пушкина в путешествие с Раевскими на Кавказ и Крым, которое было столь благотворно для поэта.

Ложа Овидий

Из исторических архивов известно, что Инзов состоял в Кишинёвской масонской ложе «Овидий» и что он сделал предложение Александру Сергеевичу Пушкину вступить в эту же ложу, которое Пушкин охотно принял.

Смерть и похороны

Всю дорогу от Одессы до Болграда, около двухсот километров, гроб с телом И. Н. Инзова люди не везли на катафалке, а несли на своих плечах, сменяя друг друга на ходу. Массивный катафалк, который тащила четвёрка лошадей, задействован был только в минуты отдыха, после чего процессия продолжала свой путь. От ворот кладбищенской ограды до самой усыпальницы нёсшие гроб последние метры передвигались на коленях.

…И гроб в пыли белёсой
к Болграду на руках
несли аж из Одессы!
Все триста вёрст.
Вот так.
 

Феликс Чуев.

Мавзолей и благодарная память

Генерал И. Н. Инзов покоится в специальном храме-усыпальнице на окраине основанного им города Болград — столицы болгарских поселений в Бессарабии. Место захоронения отмечено мраморной плитой. На ней высечена любопытная эпитафия:

«Здесь покоится раб божий Иоанн Никитич Инзов. Генерал от инфантерии, главный попечитель и председатель попечительного комитета об иностранных поселенцах южного края России. Генерал Инзов родился 23 декабря 1768 года. Скончался в Одессе 27 мая 1845 года. Он дал поселенцам новую жизнь в новом их отечестве. Благодарные болгарские колонисты пожелали перенести в недра своего поселения прах виновника их благоденствия для сохранения имени его в памяти народной. По высочайшему соизволению усердием болгарских колонистов бренные останки генерала И. Н. Инзова перевезены из Одессы и преданы земле в церкви во имя святителя Митрофания в колонии Болград в ноябре месяце 1846 года».

—

Мавзолей Инзова изображен на гербе Болграда. В 1861 г. группа бессарабских болгар, переселившихся в Северную Таврию, назвала в его честь село Инзовка. В самой Болгарии в его же честь село Ак-Бунар (Ямбольского округа) было в 1938 году переименовано в Генерал-Инзово.

Литература

• [www.museum.ru/museum/1812/Persons/slovar/sl_i15.html Словарь русских генералов, участников боевых действий против армии Наполеона Бонапарта в 1812—1815 гг.] // Российский архив : Сб. — М., студия «ТРИТЭ» Н. Михалкова, 1996. — Т. VII. — С. 410—411.
• Глинка В.М., Помарнацкий А.В. Инзов, Иван Никитич // [www.museum.ru/museum/1812/Persons/RUSS/t_i15.html Военная галерея Зимнего дворца]. — 3-е изд. — Л.: Искусство, 1981.
• Агбунов М. В. Генерал-попечитель: Жизнь и деятельность И. Н. Инзова / М. В. Агбунов. — Арциз: Арцизська міська типографія, 2009. — 200 с.
• Инзов, Иван Никитич // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Инзов, Иван Никитич

Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.
Слегка покачиваясь на мягких рессорах экипажа и не слыша более страшных звуков толпы, Растопчин физически успокоился, и, как это всегда бывает, одновременно с физическим успокоением ум подделал для него и причины нравственного успокоения. Мысль, успокоившая Растопчина, была не новая. С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокоивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть le bien publique [общественное благо], предполагаемое благо других людей.
Для человека, не одержимого страстью, благо это никогда не известно; но человек, совершающий преступление, всегда верно знает, в чем состоит это благо. И Растопчин теперь знал это.
Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.
«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
Приехав в свой загородный дом и занявшись домашними распоряжениями, граф совершенно успокоился.
Через полчаса граф ехал на быстрых лошадях через Сокольничье поле, уже не вспоминая о том, что было, и думая и соображая только о том, что будет. Он ехал теперь к Яузскому мосту, где, ему сказали, был Кутузов. Граф Растопчин готовил в своем воображении те гневные в колкие упреки, которые он выскажет Кутузову за его обман. Он даст почувствовать этой старой придворной лисице, что ответственность за все несчастия, имеющие произойти от оставления столицы, от погибели России (как думал Растопчин), ляжет на одну его выжившую из ума старую голову. Обдумывая вперед то, что он скажет ему, Растопчин гневно поворачивался в коляске и сердито оглядывался по сторонам.
Сокольничье поле было пустынно. Только в конце его, у богадельни и желтого дома, виднелась кучки людей в белых одеждах и несколько одиноких, таких же людей, которые шли по полю, что то крича и размахивая руками.
Один вз них бежал наперерез коляске графа Растопчина. И сам граф Растопчин, и его кучер, и драгуны, все смотрели с смутным чувством ужаса и любопытства на этих выпущенных сумасшедших и в особенности на того, который подбегал к вим.
Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.
– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.
У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по французски говорить ему что то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше и есть одна армия.