Не следует путать с
энкруаябль — названием шейного платка.
Инкруая́бли и мервейёзы (фр. les Incroyables et Merveilleuses) — во Франции периода Директории (1795—1799) название модников и модниц из роялистски настроенной «золотой молодёжи», вызывающе эксцентричных в одежде и манере разговора[1].
Терминология
- Галлицизмы:
- инкруая́бли (фр. les Incroyables, буквально невероятные)[2].
- мервейёзы (фр. les Merveilleuses, буквально дивные, великолепные)[3].
Исторические рамки
Конец якобинского террора 27 июля 1794 года и последовавшая днём позже казнь Максимилиана Робеспьера ознаменовали начало термидорианской реакции. Уже на следующий день после смерти Робеспьера на эшафоте на улицах Парижа вновь появились кареты с господами и слугами.
Молодые аристократы выходили на улицы элегантно одетыми и подчёркнуто роялистскими: во фраках зелёного цвета графа д`Артуа, младшего брата короля, с чёрным воротом, знаком траура по казнённому королю, и семью перламутровыми пуговицами в честь малолетнего узника Тампля, надушенные ароматом мускуса (фр. musc, [мюск]), популярным при дворе до революции. Из-за этого запаха их прозвали мюскаденами. Они вооружались суковатой палкой и гнали прочь из своих кварталов санкюлотов. Их общие сборы проходили в Пале-Рояле.
Политическая ситуация в стране стабилизировалась, и столица возвращалась к привычной жизни социальной показухи и увеселительных сборищ. Стали организовываться особые танцевальные вечеринки, получившие название балов жертв, куда допускались только родственники дворян, казнённых в период революционной смены власти и диктатуры. Главной темой бала жертв была смертная казнь, могли танцевать в темноте или при свете луны, даже на кладбищах, одевались подобающе: у мужчин появилась короткая стрижка, женщины имитировали причёской приговорённую к гильотине и повязывали на голую шею алую ленту, выглядевшую как кровавый след.
Братья Гонкур в своей «Истории общества во времена Директории» дают картину спекуляционной эпохи «инкруаяблей и мервейёз», когда мужчины и женщины, дома и на улице, только и знали, что торговать образцами разных товаров — драгоценных камней, вина, хлеба, пороха, соли, сукна, полотна, железа, масла, кофе, меди, кружев, мыла, сала, деревянного масла, сахара, перца и угля, и когда каждый дом превратился в лавку и каждое жилище в базар[4].
Инкруаябли
Именно в такой среде у парижской «золотой» молодёжи директории появилась новая мода: юноши, элегантные денди, мюскадены и инкруаябли стали носить длинные косички до плеч или нарочито растрёпанную причёску с коротко стриженным затылком и длинными волосами по бокам, получившую название «собачьи уши» («oreilles de chien»). В ухо вдевали огромное кольцо, на носу носили большие очки или приставляли к глазам лорнет, держа его за длинную ручку, как если бы страдали близорукостью.
Стильными в это время стали очень короткие рединготы с большим воротником, с выпуклостью на спине как у горбатого, гигантский галстук, закрывавший подбородок и как будто скрывавший зоб или золотуху, обувь с острыми носами, как в средневековье. Обязательной была суковатая палка вместо трости.
Не довольствуясь появляться близорукими, убогими и болезненными, юноши той эпохи начали картавить, ведь на букву «р» начиналось слово «революция». Если слышали что-то их удивлявшее, восклицали, картавя: «Ма па’оль донё’![5] Сэт инк’уаябль![6]» Последнее слово повторялось так часто, что именно так их и прозвали в высшем обществе. Класс пониже предпочитал звать их мюскаденами.
Местами их парижских сборищ были салонные вечера у правившего Поля Барраса, у Терезы Тальен, в особняке Телюсон (Hôtel Thellusson), в театре «Одеон», именуемом в ту эпоху не Odéon, а на античный лад Odeum[7].
Мервейёзы
В 1797 году подружки инкруаяблей были под стать своим причудливо одевавшимся кавалерам: девушки-мервейёзы заимствовали моду античности, одеваясь в похожие на греческие туники (хитоны) платья из легчайших, даже полупрозрачных тканей. Платья были слишком облегающими, чтобы иметь карманы, поэтому носовые платки придумали носить в сумочках, называвшихся греческим словом balantine или латинским словом réticule, от которого и произошло название сумочки «ридикюль». На ноги одевали сандалии-котурны. На голове носили либо светлый парик и поверх огромную шляпу, либо волосы были короткими и вьющимися, как на римских бюстах.
Королевой мервейёз была держательница парижского салона Тереза Тальен, прозванная «божьей матерью Термидора» (фр. Notre-Dame de Thermidor). Другими известными «причудницами» были Фортюне Гамелен (Fortunée Hamelin), мадемуазель Ланж, Жюли Рекамье, Жермен де Сталь и Жозефина Богарне.
См. также
Напишите отзыв о статье "Инкруаябли и мервейёзы"
Примечания
- ↑ «До крайних пределов странности и чудачества доведены костюмы так называемых Incroyables и Merveilleuses времен директории.» Костюм // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
- ↑ ИНКРОЯБЛЬ я, м. incroyable. Инкруаябль. Исторический словарь галлицизмов русского языка. Епишкин Н. И.. 2010.
- ↑ МЕРВЕЙЕЗЫ мн., ж. merveilleuses pl., f. дивные, великолепные. Исторический словарь галлицизмов русского языка. Епишкин Н. И. 2010.
- ↑ Спекуляция, в торговле // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
- ↑ Ma parole d’honneur ! — Честное слово!
- ↑ C’est incroyable ! — Невероятно!
- ↑ [books.google.fr/books?id=I1v3w7SZhsMC «C'était au théâtre de l'Odéon, appelé Odeum, que se retrouvaient souvent incroyables et merveilleuses.» Catherine Hermary-Vieille: Merveilleuses. Albin Michel, 2011 - 432 с.]
Литература
- Инкроябль // Исторический словарь галлицизмов русского языка. Епишкин Н. И. 2010.
- Мервейезы // Исторический словарь галлицизмов русского языка. Епишкин Н. И. 2010.
- Ольга Б. Вайнштейн. Денди: мода, литература, стиль жизни. Глава «Модники эпохи Великой Французской революции».
- Германов, В. Г. Танцевальный словарь. Танцы балов и дискотек. Изд-во: Уфа: АСТА, 2009.
|
---|
| 1789 год | | |
---|
| 1790 год | |
---|
| 1791 год | |
---|
| 1792 год | </div> | <tr style="height:2px"><td colspan="2"></td></tr><tr><th scope="row" class="navbox-group">1793 год</th><td class="navbox-list navbox-odd" style="text-align:left;border-left-width:2px;border-left-style:solid;width:100%;padding:0px;style="margin-top:-1ex;margin-bottom:-1ex;padding:0""></td></tr><tr style="height:2px"><td colspan="2"></td></tr><tr><th scope="row" class="navbox-group">1794 год</th><td class="navbox-list navbox-even" style="text-align:left;border-left-width:2px;border-left-style:solid;width:100%;padding:0px;style="margin-top:-1ex;margin-bottom:-1ex;padding:0";background:#f0f0f0"></td></tr><tr style="height:2px"><td colspan="2"></td></tr><tr><th scope="row" class="navbox-group">1795 год</th><td class="navbox-list navbox-odd" style="text-align:left;border-left-width:2px;border-left-style:solid;width:100%;padding:0px;style="margin-top:-1ex;margin-bottom:-1ex;padding:0""></td></tr><tr style="height:2px"><td colspan="2"></td></tr><tr><th scope="row" class="navbox-group">1796 год</th><td class="navbox-list navbox-even" style="text-align:left;border-left-width:2px;border-left-style:solid;width:100%;padding:0px;style="margin-top:-1ex;margin-bottom:-1ex;padding:0";background:#f0f0f0"></td></tr><tr style="height:2px"><td colspan="2"></td></tr><tr><th scope="row" class="navbox-group">1797 год</th><td class="navbox-list navbox-odd" style="text-align:left;border-left-width:2px;border-left-style:solid;width:100%;padding:0px;style="margin-top:-1ex;margin-bottom:-1ex;padding:0""></td></tr><tr style="height:2px"><td colspan="2"></td></tr><tr><th scope="row" class="navbox-group">1799 год</th><td class="navbox-list navbox-even" style="text-align:left;border-left-width:2px;border-left-style:solid;width:100%;padding:0px;style="margin-top:-1ex;margin-bottom:-1ex;padding:0";background:#f0f0f0"></td></tr><tr style="height:2px"><td colspan="2"></td></tr><tr><td class="navbox-abovebelow" colspan="3" style="background:#ccccff; text-align: center"></div></td></tr></table></td></tr></table>
Отрывок, характеризующий Инкруаябли и мервейёзыОн привстал, желая обойти, но тетушка подала табакерку прямо через Элен, позади ее. Элен нагнулась вперед, чтобы дать место, и, улыбаясь, оглянулась. Она была, как и всегда на вечерах, в весьма открытом по тогдашней моде спереди и сзади платье. Ее бюст, казавшийся всегда мраморным Пьеру, находился в таком близком расстоянии от его глаз, что он своими близорукими глазами невольно различал живую прелесть ее плеч и шеи, и так близко от его губ, что ему стоило немного нагнуться, чтобы прикоснуться до нее. Он слышал тепло ее тела, запах духов и скрып ее корсета при движении. Он видел не ее мраморную красоту, составлявшую одно целое с ее платьем, он видел и чувствовал всю прелесть ее тела, которое было закрыто только одеждой. И, раз увидав это, он не мог видеть иначе, как мы не можем возвратиться к раз объясненному обману.
«Так вы до сих пор не замечали, как я прекрасна? – как будто сказала Элен. – Вы не замечали, что я женщина? Да, я женщина, которая может принадлежать всякому и вам тоже», сказал ее взгляд. И в ту же минуту Пьер почувствовал, что Элен не только могла, но должна была быть его женою, что это не может быть иначе.
Он знал это в эту минуту так же верно, как бы он знал это, стоя под венцом с нею. Как это будет? и когда? он не знал; не знал даже, хорошо ли это будет (ему даже чувствовалось, что это нехорошо почему то), но он знал, что это будет.
Пьер опустил глаза, опять поднял их и снова хотел увидеть ее такою дальнею, чужою для себя красавицею, какою он видал ее каждый день прежде; но он не мог уже этого сделать. Не мог, как не может человек, прежде смотревший в тумане на былинку бурьяна и видевший в ней дерево, увидав былинку, снова увидеть в ней дерево. Она была страшно близка ему. Она имела уже власть над ним. И между ним и ею не было уже никаких преград, кроме преград его собственной воли.
– Bon, je vous laisse dans votre petit coin. Je vois, que vous y etes tres bien, [Хорошо, я вас оставлю в вашем уголке. Я вижу, вам там хорошо,] – сказал голос Анны Павловны.
И Пьер, со страхом вспоминая, не сделал ли он чего нибудь предосудительного, краснея, оглянулся вокруг себя. Ему казалось, что все знают, так же как и он, про то, что с ним случилось.
Через несколько времени, когда он подошел к большому кружку, Анна Павловна сказала ему:
– On dit que vous embellissez votre maison de Petersbourg. [Говорят, вы отделываете свой петербургский дом.]
(Это была правда: архитектор сказал, что это нужно ему, и Пьер, сам не зная, зачем, отделывал свой огромный дом в Петербурге.)
– C'est bien, mais ne demenagez pas de chez le prince Ваsile. Il est bon d'avoir un ami comme le prince, – сказала она, улыбаясь князю Василию. – J'en sais quelque chose. N'est ce pas? [Это хорошо, но не переезжайте от князя Василия. Хорошо иметь такого друга. Я кое что об этом знаю. Не правда ли?] А вы еще так молоды. Вам нужны советы. Вы не сердитесь на меня, что я пользуюсь правами старух. – Она замолчала, как молчат всегда женщины, чего то ожидая после того, как скажут про свои года. – Если вы женитесь, то другое дело. – И она соединила их в один взгляд. Пьер не смотрел на Элен, и она на него. Но она была всё так же страшно близка ему. Он промычал что то и покраснел.
Вернувшись домой, Пьер долго не мог заснуть, думая о том, что с ним случилось. Что же случилось с ним? Ничего. Он только понял, что женщина, которую он знал ребенком, про которую он рассеянно говорил: «да, хороша», когда ему говорили, что Элен красавица, он понял, что эта женщина может принадлежать ему.
«Но она глупа, я сам говорил, что она глупа, – думал он. – Что то гадкое есть в том чувстве, которое она возбудила во мне, что то запрещенное. Мне говорили, что ее брат Анатоль был влюблен в нее, и она влюблена в него, что была целая история, и что от этого услали Анатоля. Брат ее – Ипполит… Отец ее – князь Василий… Это нехорошо», думал он; и в то же время как он рассуждал так (еще рассуждения эти оставались неоконченными), он заставал себя улыбающимся и сознавал, что другой ряд рассуждений всплывал из за первых, что он в одно и то же время думал о ее ничтожестве и мечтал о том, как она будет его женой, как она может полюбить его, как она может быть совсем другою, и как всё то, что он об ней думал и слышал, может быть неправдою. И он опять видел ее не какою то дочерью князя Василья, а видел всё ее тело, только прикрытое серым платьем. «Но нет, отчего же прежде не приходила мне в голову эта мысль?» И опять он говорил себе, что это невозможно; что что то гадкое, противоестественное, как ему казалось, нечестное было бы в этом браке. Он вспоминал ее прежние слова, взгляды, и слова и взгляды тех, кто их видал вместе. Он вспомнил слова и взгляды Анны Павловны, когда она говорила ему о доме, вспомнил тысячи таких намеков со стороны князя Василья и других, и на него нашел ужас, не связал ли он уж себя чем нибудь в исполнении такого дела, которое, очевидно, нехорошо и которое он не должен делать. Но в то же время, как он сам себе выражал это решение, с другой стороны души всплывал ее образ со всею своею женственной красотою.
В ноябре месяце 1805 года князь Василий должен был ехать на ревизию в четыре губернии. Он устроил для себя это назначение с тем, чтобы побывать заодно в своих расстроенных имениях, и захватив с собой (в месте расположения его полка) сына Анатоля, с ним вместе заехать к князю Николаю Андреевичу Болконскому с тем, чтоб женить сына на дочери этого богатого старика. Но прежде отъезда и этих новых дел, князю Василью нужно было решить дела с Пьером, который, правда, последнее время проводил целые дни дома, т. е. у князя Василья, у которого он жил, был смешон, взволнован и глуп (как должен быть влюбленный) в присутствии Элен, но всё еще не делал предложения.
«Tout ca est bel et bon, mais il faut que ca finisse», [Всё это хорошо, но надо это кончить,] – сказал себе раз утром князь Василий со вздохом грусти, сознавая, что Пьер, стольким обязанный ему (ну, да Христос с ним!), не совсем хорошо поступает в этом деле. «Молодость… легкомыслие… ну, да Бог с ним, – подумал князь Василий, с удовольствием чувствуя свою доброту: – mais il faut, que ca finisse. После завтра Лёлины именины, я позову кое кого, и ежели он не поймет, что он должен сделать, то уже это будет мое дело. Да, мое дело. Я – отец!»
|