Неправославные храмы Ленинградской области
Поделись знанием:
Князь Андрей знал Денисова по рассказам Наташи о ее первом женихе. Это воспоминанье и сладко и больно перенесло его теперь к тем болезненным ощущениям, о которых он последнее время давно уже не думал, но которые все таки были в его душе. В последнее время столько других и таких серьезных впечатлений, как оставление Смоленска, его приезд в Лысые Горы, недавнее известно о смерти отца, – столько ощущений было испытано им, что эти воспоминания уже давно не приходили ему и, когда пришли, далеко не подействовали на него с прежней силой. И для Денисова тот ряд воспоминаний, которые вызвало имя Болконского, было далекое, поэтическое прошедшее, когда он, после ужина и пения Наташи, сам не зная как, сделал предложение пятнадцатилетней девочке. Он улыбнулся воспоминаниям того времени и своей любви к Наташе и тотчас же перешел к тому, что страстно и исключительно теперь занимало его. Это был план кампании, который он придумал, служа во время отступления на аванпостах. Он представлял этот план Барклаю де Толли и теперь намерен был представить его Кутузову. План основывался на том, что операционная линия французов слишком растянута и что вместо того, или вместе с тем, чтобы действовать с фронта, загораживая дорогу французам, нужно было действовать на их сообщения. Он начал разъяснять свой план князю Андрею.
– Они не могут удержать всей этой линии. Это невозможно, я отвечаю, что пг'ог'ву их; дайте мне пятьсот человек, я г'азог'ву их, это вег'но! Одна система – паг'тизанская.
Денисов встал и, делая жесты, излагал свой план Болконскому. В средине его изложения крики армии, более нескладные, более распространенные и сливающиеся с музыкой и песнями, послышались на месте смотра. На деревне послышался топот и крики.
– Сам едет, – крикнул казак, стоявший у ворот, – едет! Болконский и Денисов подвинулись к воротам, у которых стояла кучка солдат (почетный караул), и увидали подвигавшегося по улице Кутузова, верхом на невысокой гнедой лошадке. Огромная свита генералов ехала за ним. Барклай ехал почти рядом; толпа офицеров бежала за ними и вокруг них и кричала «ура!».
Вперед его во двор проскакали адъютанты. Кутузов, нетерпеливо подталкивая свою лошадь, плывшую иноходью под его тяжестью, и беспрестанно кивая головой, прикладывал руку к бедой кавалергардской (с красным околышем и без козырька) фуражке, которая была на нем. Подъехав к почетному караулу молодцов гренадеров, большей частью кавалеров, отдававших ему честь, он с минуту молча, внимательно посмотрел на них начальническим упорным взглядом и обернулся к толпе генералов и офицеров, стоявших вокруг него. Лицо его вдруг приняло тонкое выражение; он вздернул плечами с жестом недоумения.
– И с такими молодцами всё отступать и отступать! – сказал он. – Ну, до свиданья, генерал, – прибавил он и тронул лошадь в ворота мимо князя Андрея и Денисова.
– Ура! ура! ура! – кричали сзади его.
С тех пор как не видал его князь Андрей, Кутузов еще потолстел, обрюзг и оплыл жиром. Но знакомые ему белый глаз, и рана, и выражение усталости в его лице и фигуре были те же. Он был одет в мундирный сюртук (плеть на тонком ремне висела через плечо) и в белой кавалергардской фуражке. Он, тяжело расплываясь и раскачиваясь, сидел на своей бодрой лошадке.
– Фю… фю… фю… – засвистал он чуть слышно, въезжая на двор. На лице его выражалась радость успокоения человека, намеревающегося отдохнуть после представительства. Он вынул левую ногу из стремени, повалившись всем телом и поморщившись от усилия, с трудом занес ее на седло, облокотился коленкой, крякнул и спустился на руки к казакам и адъютантам, поддерживавшим его.
Он оправился, оглянулся своими сощуренными глазами и, взглянув на князя Андрея, видимо, не узнав его, зашагал своей ныряющей походкой к крыльцу.
– Фю… фю… фю, – просвистал он и опять оглянулся на князя Андрея. Впечатление лица князя Андрея только после нескольких секунд (как это часто бывает у стариков) связалось с воспоминанием о его личности.
– А, здравствуй, князь, здравствуй, голубчик, пойдем… – устало проговорил он, оглядываясь, и тяжело вошел на скрипящее под его тяжестью крыльцо. Он расстегнулся и сел на лавочку, стоявшую на крыльце.
– Ну, что отец?
– Вчера получил известие о его кончине, – коротко сказал князь Андрей.
Кутузов испуганно открытыми глазами посмотрел на князя Андрея, потом снял фуражку и перекрестился: «Царство ему небесное! Да будет воля божия над всеми нами!Он тяжело, всей грудью вздохнул и помолчал. „Я его любил и уважал и сочувствую тебе всей душой“. Он обнял князя Андрея, прижал его к своей жирной груди и долго не отпускал от себя. Когда он отпустил его, князь Андрей увидал, что расплывшие губы Кутузова дрожали и на глазах были слезы. Он вздохнул и взялся обеими руками за лавку, чтобы встать.
– Пойдем, пойдем ко мне, поговорим, – сказал он; но в это время Денисов, так же мало робевший перед начальством, как и перед неприятелем, несмотря на то, что адъютанты у крыльца сердитым шепотом останавливали его, смело, стуча шпорами по ступенькам, вошел на крыльцо. Кутузов, оставив руки упертыми на лавку, недовольно смотрел на Денисова. Денисов, назвав себя, объявил, что имеет сообщить его светлости дело большой важности для блага отечества. Кутузов усталым взглядом стал смотреть на Денисова и досадливым жестом, приняв руки и сложив их на животе, повторил: «Для блага отечества? Ну что такое? Говори». Денисов покраснел, как девушка (так странно было видеть краску на этом усатом, старом и пьяном лице), и смело начал излагать свой план разрезания операционной линии неприятеля между Смоленском и Вязьмой. Денисов жил в этих краях и знал хорошо местность. План его казался несомненно хорошим, в особенности по той силе убеждения, которая была в его словах. Кутузов смотрел себе на ноги и изредка оглядывался на двор соседней избы, как будто он ждал чего то неприятного оттуда. Из избы, на которую он смотрел, действительно во время речи Денисова показался генерал с портфелем под мышкой.
– Что? – в середине изложения Денисова проговорил Кутузов. – Уже готовы?
– Готов, ваша светлость, – сказал генерал. Кутузов покачал головой, как бы говоря: «Как это все успеть одному человеку», и продолжал слушать Денисова.
– Даю честное благородное слово гусского офицег'а, – говорил Денисов, – что я г'азог'ву сообщения Наполеона.
– Тебе Кирилл Андреевич Денисов, обер интендант, как приходится? – перебил его Кутузов.
– Дядя г'одной, ваша светлость.
– О! приятели были, – весело сказал Кутузов. – Хорошо, хорошо, голубчик, оставайся тут при штабе, завтра поговорим. – Кивнув головой Денисову, он отвернулся и протянул руку к бумагам, которые принес ему Коновницын.
– Не угодно ли вашей светлости пожаловать в комнаты, – недовольным голосом сказал дежурный генерал, – необходимо рассмотреть планы и подписать некоторые бумаги. – Вышедший из двери адъютант доложил, что в квартире все было готово. Но Кутузову, видимо, хотелось войти в комнаты уже свободным. Он поморщился…
– Нет, вели подать, голубчик, сюда столик, я тут посмотрю, – сказал он. – Ты не уходи, – прибавил он, обращаясь к князю Андрею. Князь Андрей остался на крыльце, слушая дежурного генерала.
Во время доклада за входной дверью князь Андрей слышал женское шептанье и хрустение женского шелкового платья. Несколько раз, взглянув по тому направлению, он замечал за дверью, в розовом платье и лиловом шелковом платке на голове, полную, румяную и красивую женщину с блюдом, которая, очевидно, ожидала входа влавввквмандующего. Адъютант Кутузова шепотом объяснил князю Андрею, что это была хозяйка дома, попадья, которая намеревалась подать хлеб соль его светлости. Муж ее встретил светлейшего с крестом в церкви, она дома… «Очень хорошенькая», – прибавил адъютант с улыбкой. Кутузов оглянулся на эти слова. Кутузов слушал доклад дежурного генерала (главным предметом которого была критика позиции при Цареве Займище) так же, как он слушал Денисова, так же, как он слушал семь лет тому назад прения Аустерлицкого военного совета. Он, очевидно, слушал только оттого, что у него были уши, которые, несмотря на то, что в одном из них был морской канат, не могли не слышать; но очевидно было, что ничто из того, что мог сказать ему дежурный генерал, не могло не только удивить или заинтересовать его, но что он знал вперед все, что ему скажут, и слушал все это только потому, что надо прослушать, как надо прослушать поющийся молебен. Все, что говорил Денисов, было дельно и умно. То, что говорил дежурный генерал, было еще дельнее и умнее, но очевидно было, что Кутузов презирал и знание и ум и знал что то другое, что должно было решить дело, – что то другое, независимое от ума и знания. Князь Андрей внимательно следил за выражением лица главнокомандующего, и единственное выражение, которое он мог заметить в нем, было выражение скуки, любопытства к тому, что такое означал женский шепот за дверью, и желание соблюсти приличие. Очевидно было, что Кутузов презирал ум, и знание, и даже патриотическое чувство, которое выказывал Денисов, но презирал не умом, не чувством, не знанием (потому что он и не старался выказывать их), а он презирал их чем то другим. Он презирал их своей старостью, своею опытностью жизни. Одно распоряжение, которое от себя в этот доклад сделал Кутузов, откосилось до мародерства русских войск. Дежурный редерал в конце доклада представил светлейшему к подписи бумагу о взысканий с армейских начальников по прошению помещика за скошенный зеленый овес.
Кутузов зачмокал губами и закачал головой, выслушав это дело.
– В печку… в огонь! И раз навсегда тебе говорю, голубчик, – сказал он, – все эти дела в огонь. Пуская косят хлеба и жгут дрова на здоровье. Я этого не приказываю и не позволяю, но и взыскивать не могу. Без этого нельзя. Дрова рубят – щепки летят. – Он взглянул еще раз на бумагу. – О, аккуратность немецкая! – проговорил он, качая головой.
– Ну, теперь все, – сказал Кутузов, подписывая последнюю бумагу, и, тяжело поднявшись и расправляя складки своей белой пухлой шеи, с повеселевшим лицом направился к двери.
Попадья, с бросившеюся кровью в лицо, схватилась за блюдо, которое, несмотря на то, что она так долго приготовлялась, она все таки не успела подать вовремя. И с низким поклоном она поднесла его Кутузову.
Глаза Кутузова прищурились; он улыбнулся, взял рукой ее за подбородок и сказал:
– И красавица какая! Спасибо, голубушка!
Он достал из кармана шаровар несколько золотых и положил ей на блюдо.
– Ну что, как живешь? – сказал Кутузов, направляясь к отведенной для него комнате. Попадья, улыбаясь ямочками на румяном лице, прошла за ним в горницу. Адъютант вышел к князю Андрею на крыльцо и приглашал его завтракать; через полчаса князя Андрея позвали опять к Кутузову. Кутузов лежал на кресле в том же расстегнутом сюртуке. Он держал в руке французскую книгу и при входе князя Андрея, заложив ее ножом, свернул. Это был «Les chevaliers du Cygne», сочинение madame de Genlis [«Рыцари Лебедя», мадам де Жанлис], как увидал князь Андрей по обертке.
– Ну садись, садись тут, поговорим, – сказал Кутузов. – Грустно, очень грустно. Но помни, дружок, что я тебе отец, другой отец… – Князь Андрей рассказал Кутузову все, что он знал о кончине своего отца, и о том, что он видел в Лысых Горах, проезжая через них.
– До чего… до чего довели! – проговорил вдруг Кутузов взволнованным голосом, очевидно, ясно представив себе, из рассказа князя Андрея, положение, в котором находилась Россия. – Дай срок, дай срок, – прибавил он с злобным выражением лица и, очевидно, не желая продолжать этого волновавшего его разговора, сказал: – Я тебя вызвал, чтоб оставить при себе.
– Благодарю вашу светлость, – отвечал князь Андрей, – но я боюсь, что не гожусь больше для штабов, – сказал он с улыбкой, которую Кутузов заметил. Кутузов вопросительно посмотрел на него. – А главное, – прибавил князь Андрей, – я привык к полку, полюбил офицеров, и люди меня, кажется, полюбили. Мне бы жалко было оставить полк. Ежели я отказываюсь от чести быть при вас, то поверьте…
Умное, доброе и вместе с тем тонко насмешливое выражение светилось на пухлом лице Кутузова. Он перебил Болконского:
– Жалею, ты бы мне нужен был; но ты прав, ты прав. Нам не сюда люди нужны. Советчиков всегда много, а людей нет. Не такие бы полки были, если бы все советчики служили там в полках, как ты. Я тебя с Аустерлица помню… Помню, помню, с знаменем помню, – сказал Кутузов, и радостная краска бросилась в лицо князя Андрея при этом воспоминании. Кутузов притянул его за руку, подставляя ему щеку, и опять князь Андрей на глазах старика увидал слезы. Хотя князь Андрей и знал, что Кутузов был слаб на слезы и что он теперь особенно ласкает его и жалеет вследствие желания выказать сочувствие к его потере, но князю Андрею и радостно и лестно было это воспоминание об Аустерлице.
– Иди с богом своей дорогой. Я знаю, твоя дорога – это дорога чести. – Он помолчал. – Я жалел о тебе в Букареште: мне послать надо было. – И, переменив разговор, Кутузов начал говорить о турецкой войне и заключенном мире. – Да, немало упрекали меня, – сказал Кутузов, – и за войну и за мир… а все пришло вовремя. Tout vient a point a celui qui sait attendre. [Все приходит вовремя для того, кто умеет ждать.] A и там советчиков не меньше было, чем здесь… – продолжал он, возвращаясь к советчикам, которые, видимо, занимали его. – Ох, советчики, советчики! – сказал он. Если бы всех слушать, мы бы там, в Турции, и мира не заключили, да и войны бы не кончили. Всё поскорее, а скорое на долгое выходит. Если бы Каменский не умер, он бы пропал. Он с тридцатью тысячами штурмовал крепости. Взять крепость не трудно, трудно кампанию выиграть. А для этого не нужно штурмовать и атаковать, а нужно терпение и время. Каменский на Рущук солдат послал, а я их одних (терпение и время) посылал и взял больше крепостей, чем Каменский, и лошадиное мясо турок есть заставил. – Он покачал головой. – И французы тоже будут! Верь моему слову, – воодушевляясь, проговорил Кутузов, ударяя себя в грудь, – будут у меня лошадиное мясо есть! – И опять глаза его залоснились слезами.
– Однако до лжно же будет принять сражение? – сказал князь Андрей.
– До лжно будет, если все этого захотят, нечего делать… А ведь, голубчик: нет сильнее тех двух воинов, терпение и время; те всё сделают, да советчики n'entendent pas de cette oreille, voila le mal. [этим ухом не слышат, – вот что плохо.] Одни хотят, другие не хотят. Что ж делать? – спросил он, видимо, ожидая ответа. – Да, что ты велишь делать? – повторил он, и глаза его блестели глубоким, умным выражением. – Я тебе скажу, что делать, – проговорил он, так как князь Андрей все таки не отвечал. – Я тебе скажу, что делать и что я делаю. Dans le doute, mon cher, – он помолчал, – abstiens toi, [В сомнении, мой милый, воздерживайся.] – выговорил он с расстановкой.
– Ну, прощай, дружок; помни, что я всей душой несу с тобой твою потерю и что я тебе не светлейший, не князь и не главнокомандующий, а я тебе отец. Ежели что нужно, прямо ко мне. Прощай, голубчик. – Он опять обнял и поцеловал его. И еще князь Андрей не успел выйти в дверь, как Кутузов успокоительно вздохнул и взялся опять за неконченный роман мадам Жанлис «Les chevaliers du Cygne».
Как и отчего это случилось, князь Андрей не мог бы никак объяснить; но после этого свидания с Кутузовым он вернулся к своему полку успокоенный насчет общего хода дела и насчет того, кому оно вверено было. Чем больше он видел отсутствие всего личного в этом старике, в котором оставались как будто одни привычки страстей и вместо ума (группирующего события и делающего выводы) одна способность спокойного созерцания хода событий, тем более он был спокоен за то, что все будет так, как должно быть. «У него не будет ничего своего. Он ничего не придумает, ничего не предпримет, – думал князь Андрей, – но он все выслушает, все запомнит, все поставит на свое место, ничему полезному не помешает и ничего вредного не позволит. Он понимает, что есть что то сильнее и значительнее его воли, – это неизбежный ход событий, и он умеет видеть их, умеет понимать их значение и, ввиду этого значения, умеет отрекаться от участия в этих событиях, от своей личной волн, направленной на другое. А главное, – думал князь Андрей, – почему веришь ему, – это то, что он русский, несмотря на роман Жанлис и французские поговорки; это то, что голос его задрожал, когда он сказал: „До чего довели!“, и что он захлипал, говоря о том, что он „заставит их есть лошадиное мясо“. На этом же чувстве, которое более или менее смутно испытывали все, и основано было то единомыслие и общее одобрение, которое сопутствовало народному, противному придворным соображениям, избранию Кутузова в главнокомандующие.
После отъезда государя из Москвы московская жизнь потекла прежним, обычным порядком, и течение этой жизни было так обычно, что трудно было вспомнить о бывших днях патриотического восторга и увлечения, и трудно было верить, что действительно Россия в опасности и что члены Английского клуба суть вместе с тем и сыны отечества, готовые для него на всякую жертву. Одно, что напоминало о бывшем во время пребывания государя в Москве общем восторженно патриотическом настроении, было требование пожертвований людьми и деньгами, которые, как скоро они были сделаны, облеклись в законную, официальную форму и казались неизбежны.
С приближением неприятеля к Москве взгляд москвичей на свое положение не только не делался серьезнее, но, напротив, еще легкомысленнее, как это всегда бывает с людьми, которые видят приближающуюся большую опасность. При приближении опасности всегда два голоса одинаково сильно говорят в душе человека: один весьма разумно говорит о том, чтобы человек обдумал самое свойство опасности и средства для избавления от нее; другой еще разумнее говорит, что слишком тяжело и мучительно думать об опасности, тогда как предвидеть все и спастись от общего хода дела не во власти человека, и потому лучше отвернуться от тяжелого, до тех пор пока оно не наступило, и думать о приятном. В одиночестве человек большею частью отдается первому голосу, в обществе, напротив, – второму. Так было и теперь с жителями Москвы. Давно так не веселились в Москве, как этот год.
Растопчинские афишки с изображением вверху питейного дома, целовальника и московского мещанина Карпушки Чигирина, который, быв в ратниках и выпив лишний крючок на тычке, услыхал, будто Бонапарт хочет идти на Москву, рассердился, разругал скверными словами всех французов, вышел из питейного дома и заговорил под орлом собравшемуся народу, читались и обсуживались наравне с последним буриме Василия Львовича Пушкина.
В клубе, в угловой комнате, собирались читать эти афиши, и некоторым нравилось, как Карпушка подтрунивал над французами, говоря, что они от капусты раздуются, от каши перелопаются, от щей задохнутся, что они все карлики и что их троих одна баба вилами закинет. Некоторые не одобряли этого тона и говорила, что это пошло и глупо. Рассказывали о том, что французов и даже всех иностранцев Растопчин выслал из Москвы, что между ними шпионы и агенты Наполеона; но рассказывали это преимущественно для того, чтобы при этом случае передать остроумные слова, сказанные Растопчиным при их отправлении. Иностранцев отправляли на барке в Нижний, и Растопчин сказал им: «Rentrez en vous meme, entrez dans la barque et n'en faites pas une barque ne Charon». [войдите сами в себя и в эту лодку и постарайтесь, чтобы эта лодка не сделалась для вас лодкой Харона.] Рассказывали, что уже выслали из Москвы все присутственные места, и тут же прибавляли шутку Шиншина, что за это одно Москва должна быть благодарна Наполеону. Рассказывали, что Мамонову его полк будет стоить восемьсот тысяч, что Безухов еще больше затратил на своих ратников, но что лучше всего в поступке Безухова то, что он сам оденется в мундир и поедет верхом перед полком и ничего не будет брать за места с тех, которые будут смотреть на него.
– Вы никому не делаете милости, – сказала Жюли Друбецкая, собирая и прижимая кучку нащипанной корпии тонкими пальцами, покрытыми кольцами.
Жюли собиралась на другой день уезжать из Москвы и делала прощальный вечер.
– Безухов est ridicule [смешон], но он так добр, так мил. Что за удовольствие быть так caustique [злоязычным]?
– Штраф! – сказал молодой человек в ополченском мундире, которого Жюли называла «mon chevalier» [мой рыцарь] и который с нею вместе ехал в Нижний.
В обществе Жюли, как и во многих обществах Москвы, было положено говорить только по русски, и те, которые ошибались, говоря французские слова, платили штраф в пользу комитета пожертвований.
– Другой штраф за галлицизм, – сказал русский писатель, бывший в гостиной. – «Удовольствие быть не по русски.
– Вы никому не делаете милости, – продолжала Жюли к ополченцу, не обращая внимания на замечание сочинителя. – За caustique виновата, – сказала она, – и плачу, но за удовольствие сказать вам правду я готова еще заплатить; за галлицизмы не отвечаю, – обратилась она к сочинителю: – у меня нет ни денег, ни времени, как у князя Голицына, взять учителя и учиться по русски. А вот и он, – сказала Жюли. – Quand on… [Когда.] Нет, нет, – обратилась она к ополченцу, – не поймаете. Когда говорят про солнце – видят его лучи, – сказала хозяйка, любезно улыбаясь Пьеру. – Мы только говорили о вас, – с свойственной светским женщинам свободой лжи сказала Жюли. – Мы говорили, что ваш полк, верно, будет лучше мамоновского.
(перенаправлено с «Иноверческие храмы Ленинградской области»)
Считается, что территория, называющаяся Ленинградской областью, изначально была заселена финно-угорскими племенами (прибывшие сюда в I тысячелетии до н. э. с востока). Славяне же пришли на юг современной области не ранее VI века (севернее Невы — ещё позже), так как эти земли были малопригодны для земледелия. Земли, входящие в территорию современной Ленинградской области, исторической области Ингерманландия, располагаются на границе между западным миром и восточными замлями, поэтому они постоянно переходили, изначально, от славянских народов к другим народам (викинги, варяги — ?), а затем от Древнерусского, Русского государства к Шведскому, и, впоследствии, Финскому и обратно. Коренное население этого края (водь, ижора, ингерманландские финны и другие) было крещено изначально в православии, стало лютеранским после того, как данная территория по Столбовскому миру отошла Швеции. (По моему мнению, лютеранство лучше было воспринято местными жителями из-за его сходства с их ментальностью — религия, в которой всё зависит от самого человека, от его труда очень созвучна трудолюбивому финноязычному населению.) Это, в свою очередь, породило возникновение на этих землях изначально католических, а впоследствии лютеранских общин и церквей (после Реформации в Швеции). Католические же приходы, действующие сегодня, возникли сравнительно недавно-после основания Санкт-Петербурга и переселения сюда представителей разных европейских народов, исповедывающих католицизм.
По неподтверждённым данным, до репрессий, направленных на малочисленные народы Ленинградской области, ингерманландских финнов, корел, водян, ижорцев и вепсов насчитывалось около 140 тысяч человек (что составляло от четверти до половины населения всей области (см. Население Ленинградской области). Сегодня финно-угорское население области составляет в совокупности около 0,5 %. Большинство из них лютеране, хотя достаточно и православных. В свою очередь, приходы Церкви Ингрии посещают также не только представители финно-угорских народов, но и русские и представители других национальностей, населяющих область.
Содержание
Храмы, здания которых сохранны на сегодняшний день
Католические:
- Храм Святого Николая (Луга)
- Церковь Пресвятой Девы Марии Кармельской (Гатчина) (частично сохранилась, действующая)
- Костёл Святой Стефании в Дружноселье — располагается в пос. Дружноселье. Внешне здание похоже на снесённый костёл в Кронштадте. Здание сохранно, не используется.
- Костёл Гиацинта (Выборг) — построен в XVI веке, первоначально в нём размещалась школа Францисканского монастыря. В середине XVII века здание было перестроено под Рыцарский дом. С 1799 года здесь разместилась часовня св. Гиацинта, в 1856 году получившая статус приходской церкви. Окончательно костёл перестал действовать в 1944 году. В 1972 году здание, пострадавшее во время войны, было восстановлено как Рыцарский дом и передано под детскую художественную школу.
Лютеранские:
- Кирха в Токсово
- Кирха в Стеклянном Токсовского прихода (построена в 2000 г.)
- Кирха Святого Георгия в Колтушах
- Церковь Святого Николая (Гатчина)
- Лютеранская церковь Святого Петра (Гатчина) — в Колпанах
- Кирха Святого Иоанна Крестителя в Губаницах
- Кирха в Мельниково
- Кирха Святой Марии в Шпаньково — руинирована
- Кирха в Молосковицах — Каменная кирха на 400 мест была построена в 1632 году, самая старая в Западной Ингерманландии. Здание было построено из белого известняка, поэтому в народе она называлась «Белая кирха» (фин. Valkeakirkko). В 1902 году на средства и по чертежам пробста К. Паландера в храме был выполнен капитальный ремонт. В ходе ремонта были установлены печи, но общая высота крыши, включая готическое завершение, была понижена, вследствие чего кирха утратила свой привычный вид. На сегодняшний день руинирована, восстановление не планируется[1][2][3].
- Кирха в Севастьяново (Приозерский район) (фин. Kaukolan kirkko)- располагается в пос. Севастьяново (фин. Каукола) построена в 1933 году по проекту Пааво Бьёрка, действующая.
- Кирха Святой Екатерины в Петрово
- Кирха Святых Апостолов Петра и Павла в Малых Горках (близ Ропши) — руинирована.
- Лютеранская церковь Святого Андрея Первозванного в Большом Кузёмкино
- Собор Святых Петра и Павла (Выборг)
- Выборгский собор доминиканского монастыря
- Кирха Святой Марии Магдалины (Приморск)
- Кирха в Приозерске
- Кирха в Каннельярви (фин. fi:Kanneljärven kirkko) — расположена в пос. Победа, построена по проекту Уно Ульберга в 1935 году. Хорошо сохранилась колокольня, само здание — без крыши. В пристройке действует воскресная школа[4].
- Кирха в Энсо — расположена в г. Светогорск. Храм в г. Энсо начали строить в 1939 году. Возможно храм не успели достроить из-за начавшейся войны, но другие источники это не подтверждают. Практически полностью сохранилась колокольня, в настоящее время на ней установлена антенна[5].
- Кирха в Полянах (фин. fi:Uusikirkko — Новая церковь) — расположена в пос. Поляны. Первую христианскую церковь в этой местности в 1445 году основали ещё шведские католики. Последняя церковь, возведенная по классической крестообразной в плане схеме по проекту зодчего Матти Салонена, предстала перед паствой в 1800 году. 21 июля 1807 года храм был освящен в честь святого Йоханнеса. К сегодняшнему дню сохранилась только каменная часть колокольни[6]
- Кирха в пос. Озёрское Озёрское (фин. Вуоксенранта). Храм возвели в 1934—1935 годах по проекту архитектора Вяйнё Кейнянена в стиле конструктивизм. Здание сохранилось[7].
- Кирха в пос. Ромашки (фин. fi:Vuokselan kirkko)- расположена в пос. Ромашки (Вуоксела). Кирха Вуоксела построена на мысу Ламмасниеми (Овечий) в 1928-29 годах по проекту архитектора Илмари Лауниса[8].
Несохранившиеся храмы на территории Ленинградской области
Католические: На территории гатчинского прихода:
- Абрамова пустошь (несуществующий в данное время нас. пункт вблизи урочища Абрамово Гатчинского района). Часовня построена в 1911, закрыта в 1930-х г.г.
- Дивенская (совр. ст. Дивенская). Часовня упоминается в 1920-х г.г.
- Сиверская (совр. ст. Сиверская), бывш. Береговой пр., 28/30, совр. адрес: ул. Саши Никифорова, 14-16. Часовня св. Петра. Богослужения при станции с 1910 года. Отдельного здания для часовни построено не было, богослужения совершались в доме Б. Огризко (дом сохранился) и прекратились в июле 1932 года.
- Тайцы (совр. пос. Тайцы). Домовая часовня 1916-1918 (?) г.г.
- В Луге также существовала часовня имения Владиславовка (угол Ярославской ул. и Рижского пер., 1). Деревянная часовня отделения санкт-петербургского приюта о. Антония Малецкого открыта в конце мая 1906 года, закрыта в 1918 (1924?) г.
Кроме приходской церкви св. Гиацинта, в Выборге в разное время действовали также:
- Собор Пресвятой Богородицы и святых Ангелов (ул. Южный вал, бывш. ул. Луостаринкату). Деревянная церковь доминиканского монастыря, основанного в 1392 году (впервые упоминается в 1403 г.), сгорела в 1477 г., новая каменная церковь воздвигнута в 1481-1494 годах, пустовала после Реформации, впоследствии стала церковью финского лютеранского прихода, сохранилась в руинах.
- Церковь св. Франциска (?). Церковь францисканского монастыря впервые упоминается в 1403 году (возможно, была основана ранее; существует версия, согласно которой "старый монастырь", т. е. обитель францисканцев, возник в Выборге прежде домениканской общины), построена в камне, вероятно, в 1440-х г.г., пустовала после Реформации, не сохранилась.
- Часовня св. Марии Магдалины при городском лепрозории. Устроена в 1475 г., закрыта в период Реформации, не сохранилась.
- Часовня детского приюта прихода св. Гиацинта (бывш. район Нейтсютниеми, ул. Нейтсюткату, совр. Петровский посёлок в черте г. Выборга, Петровская ул. (?)). Приют был открыт в деревянном одноэтажном доме в 1927 г., в котором в том же году была устроена также часовня. Воспитанники и сотрудники эвакуированы вглубь Финляндии в 1939 г. ввиду начала военных действий между СССР и Финляндией. Здание приюта, вероятно, не сохранилось.
- Часовня Пресвятой Богородицы в открытых св. Урсулой Ледуховской в 1908 г. школе и приюте в дер. Сордвала (Сортавала Уусикирккского прихода, в наст. время—несохранившееся поселение между пос. Озерки и Зелёная роща Выборгского р-на). Не принадлежала ни к одному из приходов. В 1926 г. здание, к тому времени пустовавшее, было продано.
- Церковь св. Иоанна Непомуцкого в Ямбурге (совр. г. Кингисепп, бывш. ул. Бол. Петербургская, совр. К. Маркса, 5), открыта в 1816 году в почтовом доме, действовала до 1 сентября 1939 г. Здание сохранилось.
- К приходу принадлежала также кладбищенская часовня колонии Луцк (Ней-Луцк, совр. дер. Малый Луцк Кингисеппского района). Деревянная часовня построена в 1894 г., не сохранилась.
На территории области действовали также часовни, принадлежавшие другим приходам. Кронштадтскому:
- форт Ино (Николаевский), совр. пос. Приветнинское Выборгского района, часовня св. Викентия Поля. Действовала с 1911 г. (в случайных помещениях). Постоянная часовня открыта в 1915 г. в пустовавшей походной православной церкви, помещавшейся в бывшей солдатской столовой форта (освящена 28окт. 1915 г.), закрыта в 1917 г., не сохранилась.
- форт Красная Горка (Алексеевский), совр. пос. Красная Горка Ломоносовского района, 12-я батарея, рядом с домом коменданта форта, где уже в 1911 г. регулярно совершались богослужения; постоянная часовня устроена в 1916 г., закрыта в 1917 г., не сохранилась.
Санкт-петербургскому приходу св.Екатерины:
- Филиальная церковь Воздвижения Святого Креста в г. Шлиссельбурге на бывш. ул. Бишлотской, 25-26, совр. ул. 1-го Мая. Была построена в 1909-1910 г., освящена 14 сентября 1910 г. Закрыта, вероятно, в 1931 г., взорвана в 1978.
- Часовня при ст. Званка (Волховстрой). Была открыта во временно арендованном помещении в 1916-1917 г.г., закрыта, вероятно, в 1918 г. Не сохранилась.
Царскосельскому:
- Домовая часовня св. Иосифа, ст. Вырица-Посёлок, бывш. Урбанский пр., вблизи платформы № 2. Была открыта во временном помещении в 1915, перенесена в особый дом в 1916, возможно, с 1919 г. имела статус филиальной. Закрыта в 1932 г., не сохранилась.
Колпинскому:
- Часовня у ст. Поповка, совр. пос. Красный Бор Тосненского района, бывш. 4-я ул., угол совр. Стахановской и Ижорской улиц (на берегу Марковского озера). Открыта в 1909 г. (освящена 22 июля 1909 г.), закрыта в 1929 г., не сохранилась.
- Домовая церковь на ст. Саблино, совр. пос. Ульяновка Тосненского района, бывш. Графский, совр. Советский пр., дом И. Курчевского. Открыта в 1910 г., закрыта в 1922 г., не сохранилась.
Новгородскому:
- Часовня в пос. Любань Тосненского района, бывш. Земское шоссе, совр. Загородное шоссе, дом М. М. Меницкого. Первая часовня, открытая в 1910 г., развалилась в 1919, взамен была устроена новая, закрытая в 1922 г., и, вероятно, не сохранившаяся.
- Временная чаосвня для беженцев в г. Тихвин действовала в 1916-1918 г.г.
- Часовня в г. Тосно, бывш. район Балашовка, совр. Октябрьский пр. Устроена в 1916 г., закрыта в 1922 г., вероятно, не сохранилась.
В разное время, в основном в XIX-XX веках, богослужения совершались также в бараке при ст. Калище, на стекольном заводе в пос. Иоханнес (совр. г. Советский Выборгского района), и, возможно, в г. Ораниенбаум. Однако, отдельных храмовых зданий в этих населённых пунктах, по всей видимости, всё же никогда не было[9].
Финские лютеранские:
- Кирха Святых Апостолов Петра и Павла в Белоострове — на территории современного садоводства Старый Белоостров.
- Новый кафедральный собор (Выборг)
- Старый кафедральный собор (Выборг)
- Кирха Святого Лазаря в Кингисеппе
- Кирха в Сосново (фин. Рауту) (фин. fi:Raudun kirkko). В 1925 — 26 годах на месте прежней кирхи Рауту, сгоревшей во время гражданской войны в 1918 году, по проекту архитектора Бертилла Мохелла, возведён третий храм. В начале зимней войны храм взорвали. Ещё долгое время кирпич с устоявших стен разбирали на разные нужды. Фундамент использован при строительстве нового дома культуры. Справа в еловом лесу находилась старейшая часть кладбища. Теперь на этом месте построен особняк хозяина магазина на площади[10].
- Кирха в пос. Мичуринское (Валкъярви) (фин. fi:Valkjärven kirkko)- в пос. Мичуринское. Сгорел в 1960 году[11].
- Кирха в Заозерье
- Кирха в Лемболове
- Кирха Святого Михаила в Никулясах
- Лютеранская кирха во имя Святой Регины
- Кирха Святой Екатерины в Кобрине
- Кирха Святого Иоанна в Вуолах
- Кирха в Юкках
- Кирха Святого Михаила в Жеребятках
- Кирха Святого Иакова в Шапках
- Кирха Святого Иоанна в Кайболово
- Кирха Святых Апостолов Петра и Павла в Малых Горках
- Кирха Святой Троицы на горе Кирхгоф
- Кирха в Калливере
- Кирха Святых Апостолов Петра и Павла в Яльгелеве
- Кирха в Новосёлках прихода Каприо
- Лютеранская церковь Святого Андрея Первозванного в Войскорово
- Кирха Святого Иоанна Крестителя в Марково
- Кирха Святого Иоанна в Котлах
- Кирха в Кивеннапе — расположена в поc. Первомайское. В 1812 году была возведена шестая по счету деревянная кирха, которую 1 декабря 1939 года, при отступлении подожгли финские войска. Таков был приказ военного командования[12].
- Кирха в Лесогорском — расположена в пос. Лесогорский (фин. Яяски). Построена в 1844 году, архитектор А. Гранстед[13].
- Кирха в Барышево (фин. fi:Äyräpään kirkko) — расположена в пос. Барышево (фин. Эюряпяя-назв. волости). Строительные работы начались весной 1933 года. Проектные чертежи и расчеты составил архитектор Ойво Каллио. Посадочные места в зале были рассчитаны на 876 человек[14].
- Кирха в Правдино (фин. fi:Muolaan kirkko). 18 декабря 1939 г. здание взорвал вместе с собой сапёр — разведчик по фамилии Никитин. Однако три угла кирхи уцелели и были разобраны уже в советское время[15].
- Кирха в Ихантала располагалась в пос. Ихантала (Петровка). Приход Ихантала образован в 1926 г. из селений северной части Выборгского сельского прихода. Деятельность прихода началась 1.1.1927 г. Численность прихода в 1939 г. была 3 081 человек[16].
- Кирха в пос. Плодовое (Pyhäjärvi) — расположена в пос. Плодовое (Пюхяярви).
- Кирха в Громово расположена в пос. Громово (фин. Саккола)
- Кирха в Яшино (фин. fi:Vahvialan kirkko) — располагалась в пос. Яшино(фин. Вахвиала
- Кирха в Кондратьево (фин. fi:Säkkijärven kirkko)- располагалась в пос. Кондратьево (Сяккиярви). Первая часовня была построена в 1541 г., перестроена в приходскую церковь в 1571 г. Решение построить четвёртую кирху было принято в 1829 году по проекту архитектора Карла Людвига Энгеля 26 февраля 1940 г. в ходе советских бомбардировок церковь сгорела. Остались одни стены и колонны. Большая часть церковной утвари была эвакуирована и сейчас используется в церквях общин Котки и Суомуссалми. Во время «Войны продолжения» 1941—1944 гг. была выстроена временная деревянная церковь, которую уничтожили уже после войны. В 1977 г. стоящий остов церкви и кладбище были разрушены[17].
- Кирха в Советском (фин. Йоханнес) — располагалась в пос. Советский.
- Кирха в Каменногорске (фин. Антреа) — располагалась в пос. Каменногорск. Последняя кирха, была построена в 1893-94 годах по проекту архитектора Ф. Миерица[18].
- Кирха в Вещево располагалась в пос. Вещево (фин. Хейнйоки)
- Церковь методистов в пос. Озёрское Озёрское (фин. Вуоксенранта) (в деревне Нойнмяки (Noinmäki)). На землях прихода также находилась деревянная кирха методистов. В точности неизвестно даже место её расположения[7].
- Кирха в Куолемаярви (фин. fi:Kuolemajärven kirkko) — располагалась в пос. Куолемаярви (Пионерское). Новая каменная кирха в Куолемаярви, заменившая старую деревянную, была построена по проекту Йозефа Стенбека, постройка завершена в 1902 г. Об архитектурных особенностях проекта можно прочитать в переводе статьи Сикстен Рингбом «Йозеф Стенбек и национальный романтизм в камне», глава 3[19].
- Кирха в пос. Свободное — располагалась в пос. Свободное (Кирву). Третья кирха Кирву построена из дерева в 1816 году по проекту архитектора Матти Салонен. Обе войны не затронули храма, пропало лишь всё внутреннее убранство — было уничтожено в советский период 1940-41 годов, там было зернохранилище. Говорят, что сгорела она лишь в 1978 году[20].
- Кирха в Запорожском располагалась в пос. Запорожское (Метсяпиртти). Новую, крестообразную в плане, кирху возвели на прежнем месте, где до этого существовало два капелланских храма Метсяпиртти. Годы постройки 1791-92. В 1841 году проведён капитальный ремонт кирхи. Новую колокольню поставили в 1876 году. Старый храм основательно перестроили в 1914 году по проекту архитектора Я. Аренберга и П. Бъёрка. При этом увеличили высоту стен кирхи на 1 метр. Также пристроили центральную, утерянную ранее, башенку над крестообразной крышей[21].
- Кирха на о. Мощный (фин. fi:Lavansaaren kirkko) — располагалась на о. Мощный (фин. Лавансаари).
- Кирха на о. Сескар — располагалась на о. Сескар. Последняя белая церковь Сейскари была построена под руководством ингерманландского крестьянина Яякко Колесава в 1878 г. Церковь отремонтировали в 1906 г. по чертежам архитектора Хъярда Сегерштадта и тогда же построили ризницу и колокольню. В церкви не было ни обогревательных приборов, ни органа[22].
- Кирха на о. Большой Тютерс — располагалась на о. Большой Тютерс (фин. Тютярсаари). Кирха была цела ещё в 2005-06 гг. А потом сгорела, то ли от молнии, то ли от людей. Использовали её, как говорят местные жители с Гогланда, под сарай, в нём держали сено[23].
- Кирха на о. Гогланд — располагалась на о. Гогланд (фин. Суурсаари). Первая кирха на о. Суурсаари была построена в 1768 году. В 1892 г. к ней была пристроена новая трёхэтажная колокольня. В 1897 г. крыша кирхи была покрыта жестью. Разрушена[24].
См. также
Неправославные храмы Санкт-Петербурга
Напишите отзыв о статье "Неправославные храмы Ленинградской области"
Примечания
- ↑ Е. Л. Александрова, М. М. Браудзе, В. А. Высоцкая, Е. А. Петрова «История финской Евангелическо-Лютеранской Церкви Ингерманландии», СПб, 2012, стр. 261—265, ISBN 978-5-904790-08-0
- ↑ [www.inkeri.ru/virt/p.php?id=20 Moloskovitsa — все приходы Ингерманландии на Инкери. Ру]
- ↑ Georg Luther, Herdaminne för Ingermanland II, De finska och svenska församlingarna och deras prästerskap 1704—1940. ISBN 951-583-052-4, Svenska litteratursällskapet i Finland, Helsingfors 2000
- ↑ [terijoki.spb.ru/kirkko/kannel.php «Бывшие церкви в бывшей Финляндии»:: Каннельярви]
- ↑ [terijoki.spb.ru/kirkko/enso.php «Бывшие церкви в бывшей Финляндии»:: Светогорск]
- ↑ [terijoki.spb.ru/kirkko/uusikirkko.php «Бывшие церкви в бывшей Финляндии»:: Поляны]
- ↑ 1 2 [terijoki.spb.ru/kirkko/vuoksenranta.php «Бывшие церкви в бывшей Финляндии»:: Озерское]
- ↑ [terijoki.spb.ru/kirkko/vuoksela.php «Бывшие церкви в бывшей Финляндии»:: Ромашки]
- ↑ Козлов-Струтинский С. Г. Католическая Церковь в Санкт-Петербурге и Ленинградской области. Краткие исторические очерки.. — Гатчина: Религиозная организация Римско-католической Церкви Приход Божьей Матери Кармельской в г. Гатчине Ленинградской области, 2009. — 35 с.
- ↑ [terijoki.spb.ru/kirkko/rautu.php «Бывшие церкви в бывшей Финляндии»:: Сосново]
- ↑ [terijoki.spb.ru/kirkko/valkjarvi.php «Бывшие церкви в бывшей Финляндии»:: Мичуринское]
- ↑ [terijoki.spb.ru/kirkko/kivennapa.php «Бывшие церкви в бывшей Финляндии»:: Первомайское]
- ↑ [terijoki.spb.ru/kirkko/jaaski.php «Бывшие церкви в бывшей Финляндии»:: Лесогорский]
- ↑ [terijoki.spb.ru/kirkko/ayrapaa.php «Бывшие церкви в бывшей Финляндии»:: Барышево]
- ↑ [terijoki.spb.ru/kirkko/muolaa.php «Бывшие церкви в бывшей Финляндии»:: Правдино]
- ↑ [terijoki.spb.ru/kirkko/ihantala.php «Бывшие церкви в бывшей Финляндии»:: Ихантала]
- ↑ [terijoki.spb.ru/kirkko/sakkijarvi.php «Бывшие церкви в бывшей Финляндии»:: Кондратьево]
- ↑ [terijoki.spb.ru/kirkko/antrea.php «Бывшие церкви в бывшей Финляндии»:: Каменногорск]
- ↑ [terijoki.spb.ru/kirkko/kuolemajarvi.php «Бывшие церкви в бывшей Финляндии»:: Красная Долина]
- ↑ [terijoki.spb.ru/kirkko/kirvu.php «Бывшие церкви в бывшей Финляндии»:: Свободное]
- ↑ [terijoki.spb.ru/kirkko/metsapirtti.php «Бывшие церкви в бывшей Финляндии»:: Запорожское]
- ↑ [terijoki.spb.ru/kirkko/seiskari.php «Бывшие церкви в бывшей Финляндии»:: о. Сейскари]
- ↑ [terijoki.spb.ru/kirkko/tytarsaari.php «Бывшие церкви в бывшей Финляндии»:: о. Тютарсаари]
- ↑ [terijoki.spb.ru/kirkko/suursaari.php «Бывшие церкви в бывшей Финляндии»:: о. Суурсаари]
Литература
- Козлов-Струтинский С. Г. Католическая Церковь в Санкт-Петербурге и Ленинградской области. Краткие исторические очерки.. — Гатчина: Религиозная организация Римско-католической Церкви Приход Божьей Матери Кармельской в г. Гатчине Ленинградской области, 2009. — 35 с.
Ссылки
- [terijoki.spb.ru/kirkko/ Бывшие церкви в бывшей Финляндии]
- [www.inkeri.ru/virt/ Все приходы Ингерманландии на Инкери. Ру]
Отрывок, характеризующий Неправославные храмы Ленинградской области
– А?.. Вы князь Болконский? Очень г'ад познакомиться: подполковник Денисов, более известный под именем Васьки, – сказал Денисов, пожимая руку князя Андрея и с особенно добрым вниманием вглядываясь в лицо Болконского. – Да, я слышал, – сказал он с сочувствием и, помолчав немного, продолжал: – Вот и скифская война. Это все хог'ошо, только не для тех, кто своими боками отдувается. А вы – князь Андг'ей Болконский? – Он покачал головой. – Очень г'ад, князь, очень г'ад познакомиться, – прибавил он опять с грустной улыбкой, пожимая ему руку.Князь Андрей знал Денисова по рассказам Наташи о ее первом женихе. Это воспоминанье и сладко и больно перенесло его теперь к тем болезненным ощущениям, о которых он последнее время давно уже не думал, но которые все таки были в его душе. В последнее время столько других и таких серьезных впечатлений, как оставление Смоленска, его приезд в Лысые Горы, недавнее известно о смерти отца, – столько ощущений было испытано им, что эти воспоминания уже давно не приходили ему и, когда пришли, далеко не подействовали на него с прежней силой. И для Денисова тот ряд воспоминаний, которые вызвало имя Болконского, было далекое, поэтическое прошедшее, когда он, после ужина и пения Наташи, сам не зная как, сделал предложение пятнадцатилетней девочке. Он улыбнулся воспоминаниям того времени и своей любви к Наташе и тотчас же перешел к тому, что страстно и исключительно теперь занимало его. Это был план кампании, который он придумал, служа во время отступления на аванпостах. Он представлял этот план Барклаю де Толли и теперь намерен был представить его Кутузову. План основывался на том, что операционная линия французов слишком растянута и что вместо того, или вместе с тем, чтобы действовать с фронта, загораживая дорогу французам, нужно было действовать на их сообщения. Он начал разъяснять свой план князю Андрею.
– Они не могут удержать всей этой линии. Это невозможно, я отвечаю, что пг'ог'ву их; дайте мне пятьсот человек, я г'азог'ву их, это вег'но! Одна система – паг'тизанская.
Денисов встал и, делая жесты, излагал свой план Болконскому. В средине его изложения крики армии, более нескладные, более распространенные и сливающиеся с музыкой и песнями, послышались на месте смотра. На деревне послышался топот и крики.
– Сам едет, – крикнул казак, стоявший у ворот, – едет! Болконский и Денисов подвинулись к воротам, у которых стояла кучка солдат (почетный караул), и увидали подвигавшегося по улице Кутузова, верхом на невысокой гнедой лошадке. Огромная свита генералов ехала за ним. Барклай ехал почти рядом; толпа офицеров бежала за ними и вокруг них и кричала «ура!».
Вперед его во двор проскакали адъютанты. Кутузов, нетерпеливо подталкивая свою лошадь, плывшую иноходью под его тяжестью, и беспрестанно кивая головой, прикладывал руку к бедой кавалергардской (с красным околышем и без козырька) фуражке, которая была на нем. Подъехав к почетному караулу молодцов гренадеров, большей частью кавалеров, отдававших ему честь, он с минуту молча, внимательно посмотрел на них начальническим упорным взглядом и обернулся к толпе генералов и офицеров, стоявших вокруг него. Лицо его вдруг приняло тонкое выражение; он вздернул плечами с жестом недоумения.
– И с такими молодцами всё отступать и отступать! – сказал он. – Ну, до свиданья, генерал, – прибавил он и тронул лошадь в ворота мимо князя Андрея и Денисова.
– Ура! ура! ура! – кричали сзади его.
С тех пор как не видал его князь Андрей, Кутузов еще потолстел, обрюзг и оплыл жиром. Но знакомые ему белый глаз, и рана, и выражение усталости в его лице и фигуре были те же. Он был одет в мундирный сюртук (плеть на тонком ремне висела через плечо) и в белой кавалергардской фуражке. Он, тяжело расплываясь и раскачиваясь, сидел на своей бодрой лошадке.
– Фю… фю… фю… – засвистал он чуть слышно, въезжая на двор. На лице его выражалась радость успокоения человека, намеревающегося отдохнуть после представительства. Он вынул левую ногу из стремени, повалившись всем телом и поморщившись от усилия, с трудом занес ее на седло, облокотился коленкой, крякнул и спустился на руки к казакам и адъютантам, поддерживавшим его.
Он оправился, оглянулся своими сощуренными глазами и, взглянув на князя Андрея, видимо, не узнав его, зашагал своей ныряющей походкой к крыльцу.
– Фю… фю… фю, – просвистал он и опять оглянулся на князя Андрея. Впечатление лица князя Андрея только после нескольких секунд (как это часто бывает у стариков) связалось с воспоминанием о его личности.
– А, здравствуй, князь, здравствуй, голубчик, пойдем… – устало проговорил он, оглядываясь, и тяжело вошел на скрипящее под его тяжестью крыльцо. Он расстегнулся и сел на лавочку, стоявшую на крыльце.
– Ну, что отец?
– Вчера получил известие о его кончине, – коротко сказал князь Андрей.
Кутузов испуганно открытыми глазами посмотрел на князя Андрея, потом снял фуражку и перекрестился: «Царство ему небесное! Да будет воля божия над всеми нами!Он тяжело, всей грудью вздохнул и помолчал. „Я его любил и уважал и сочувствую тебе всей душой“. Он обнял князя Андрея, прижал его к своей жирной груди и долго не отпускал от себя. Когда он отпустил его, князь Андрей увидал, что расплывшие губы Кутузова дрожали и на глазах были слезы. Он вздохнул и взялся обеими руками за лавку, чтобы встать.
– Пойдем, пойдем ко мне, поговорим, – сказал он; но в это время Денисов, так же мало робевший перед начальством, как и перед неприятелем, несмотря на то, что адъютанты у крыльца сердитым шепотом останавливали его, смело, стуча шпорами по ступенькам, вошел на крыльцо. Кутузов, оставив руки упертыми на лавку, недовольно смотрел на Денисова. Денисов, назвав себя, объявил, что имеет сообщить его светлости дело большой важности для блага отечества. Кутузов усталым взглядом стал смотреть на Денисова и досадливым жестом, приняв руки и сложив их на животе, повторил: «Для блага отечества? Ну что такое? Говори». Денисов покраснел, как девушка (так странно было видеть краску на этом усатом, старом и пьяном лице), и смело начал излагать свой план разрезания операционной линии неприятеля между Смоленском и Вязьмой. Денисов жил в этих краях и знал хорошо местность. План его казался несомненно хорошим, в особенности по той силе убеждения, которая была в его словах. Кутузов смотрел себе на ноги и изредка оглядывался на двор соседней избы, как будто он ждал чего то неприятного оттуда. Из избы, на которую он смотрел, действительно во время речи Денисова показался генерал с портфелем под мышкой.
– Что? – в середине изложения Денисова проговорил Кутузов. – Уже готовы?
– Готов, ваша светлость, – сказал генерал. Кутузов покачал головой, как бы говоря: «Как это все успеть одному человеку», и продолжал слушать Денисова.
– Даю честное благородное слово гусского офицег'а, – говорил Денисов, – что я г'азог'ву сообщения Наполеона.
– Тебе Кирилл Андреевич Денисов, обер интендант, как приходится? – перебил его Кутузов.
– Дядя г'одной, ваша светлость.
– О! приятели были, – весело сказал Кутузов. – Хорошо, хорошо, голубчик, оставайся тут при штабе, завтра поговорим. – Кивнув головой Денисову, он отвернулся и протянул руку к бумагам, которые принес ему Коновницын.
– Не угодно ли вашей светлости пожаловать в комнаты, – недовольным голосом сказал дежурный генерал, – необходимо рассмотреть планы и подписать некоторые бумаги. – Вышедший из двери адъютант доложил, что в квартире все было готово. Но Кутузову, видимо, хотелось войти в комнаты уже свободным. Он поморщился…
– Нет, вели подать, голубчик, сюда столик, я тут посмотрю, – сказал он. – Ты не уходи, – прибавил он, обращаясь к князю Андрею. Князь Андрей остался на крыльце, слушая дежурного генерала.
Во время доклада за входной дверью князь Андрей слышал женское шептанье и хрустение женского шелкового платья. Несколько раз, взглянув по тому направлению, он замечал за дверью, в розовом платье и лиловом шелковом платке на голове, полную, румяную и красивую женщину с блюдом, которая, очевидно, ожидала входа влавввквмандующего. Адъютант Кутузова шепотом объяснил князю Андрею, что это была хозяйка дома, попадья, которая намеревалась подать хлеб соль его светлости. Муж ее встретил светлейшего с крестом в церкви, она дома… «Очень хорошенькая», – прибавил адъютант с улыбкой. Кутузов оглянулся на эти слова. Кутузов слушал доклад дежурного генерала (главным предметом которого была критика позиции при Цареве Займище) так же, как он слушал Денисова, так же, как он слушал семь лет тому назад прения Аустерлицкого военного совета. Он, очевидно, слушал только оттого, что у него были уши, которые, несмотря на то, что в одном из них был морской канат, не могли не слышать; но очевидно было, что ничто из того, что мог сказать ему дежурный генерал, не могло не только удивить или заинтересовать его, но что он знал вперед все, что ему скажут, и слушал все это только потому, что надо прослушать, как надо прослушать поющийся молебен. Все, что говорил Денисов, было дельно и умно. То, что говорил дежурный генерал, было еще дельнее и умнее, но очевидно было, что Кутузов презирал и знание и ум и знал что то другое, что должно было решить дело, – что то другое, независимое от ума и знания. Князь Андрей внимательно следил за выражением лица главнокомандующего, и единственное выражение, которое он мог заметить в нем, было выражение скуки, любопытства к тому, что такое означал женский шепот за дверью, и желание соблюсти приличие. Очевидно было, что Кутузов презирал ум, и знание, и даже патриотическое чувство, которое выказывал Денисов, но презирал не умом, не чувством, не знанием (потому что он и не старался выказывать их), а он презирал их чем то другим. Он презирал их своей старостью, своею опытностью жизни. Одно распоряжение, которое от себя в этот доклад сделал Кутузов, откосилось до мародерства русских войск. Дежурный редерал в конце доклада представил светлейшему к подписи бумагу о взысканий с армейских начальников по прошению помещика за скошенный зеленый овес.
Кутузов зачмокал губами и закачал головой, выслушав это дело.
– В печку… в огонь! И раз навсегда тебе говорю, голубчик, – сказал он, – все эти дела в огонь. Пуская косят хлеба и жгут дрова на здоровье. Я этого не приказываю и не позволяю, но и взыскивать не могу. Без этого нельзя. Дрова рубят – щепки летят. – Он взглянул еще раз на бумагу. – О, аккуратность немецкая! – проговорил он, качая головой.
– Ну, теперь все, – сказал Кутузов, подписывая последнюю бумагу, и, тяжело поднявшись и расправляя складки своей белой пухлой шеи, с повеселевшим лицом направился к двери.
Попадья, с бросившеюся кровью в лицо, схватилась за блюдо, которое, несмотря на то, что она так долго приготовлялась, она все таки не успела подать вовремя. И с низким поклоном она поднесла его Кутузову.
Глаза Кутузова прищурились; он улыбнулся, взял рукой ее за подбородок и сказал:
– И красавица какая! Спасибо, голубушка!
Он достал из кармана шаровар несколько золотых и положил ей на блюдо.
– Ну что, как живешь? – сказал Кутузов, направляясь к отведенной для него комнате. Попадья, улыбаясь ямочками на румяном лице, прошла за ним в горницу. Адъютант вышел к князю Андрею на крыльцо и приглашал его завтракать; через полчаса князя Андрея позвали опять к Кутузову. Кутузов лежал на кресле в том же расстегнутом сюртуке. Он держал в руке французскую книгу и при входе князя Андрея, заложив ее ножом, свернул. Это был «Les chevaliers du Cygne», сочинение madame de Genlis [«Рыцари Лебедя», мадам де Жанлис], как увидал князь Андрей по обертке.
– Ну садись, садись тут, поговорим, – сказал Кутузов. – Грустно, очень грустно. Но помни, дружок, что я тебе отец, другой отец… – Князь Андрей рассказал Кутузову все, что он знал о кончине своего отца, и о том, что он видел в Лысых Горах, проезжая через них.
– До чего… до чего довели! – проговорил вдруг Кутузов взволнованным голосом, очевидно, ясно представив себе, из рассказа князя Андрея, положение, в котором находилась Россия. – Дай срок, дай срок, – прибавил он с злобным выражением лица и, очевидно, не желая продолжать этого волновавшего его разговора, сказал: – Я тебя вызвал, чтоб оставить при себе.
– Благодарю вашу светлость, – отвечал князь Андрей, – но я боюсь, что не гожусь больше для штабов, – сказал он с улыбкой, которую Кутузов заметил. Кутузов вопросительно посмотрел на него. – А главное, – прибавил князь Андрей, – я привык к полку, полюбил офицеров, и люди меня, кажется, полюбили. Мне бы жалко было оставить полк. Ежели я отказываюсь от чести быть при вас, то поверьте…
Умное, доброе и вместе с тем тонко насмешливое выражение светилось на пухлом лице Кутузова. Он перебил Болконского:
– Жалею, ты бы мне нужен был; но ты прав, ты прав. Нам не сюда люди нужны. Советчиков всегда много, а людей нет. Не такие бы полки были, если бы все советчики служили там в полках, как ты. Я тебя с Аустерлица помню… Помню, помню, с знаменем помню, – сказал Кутузов, и радостная краска бросилась в лицо князя Андрея при этом воспоминании. Кутузов притянул его за руку, подставляя ему щеку, и опять князь Андрей на глазах старика увидал слезы. Хотя князь Андрей и знал, что Кутузов был слаб на слезы и что он теперь особенно ласкает его и жалеет вследствие желания выказать сочувствие к его потере, но князю Андрею и радостно и лестно было это воспоминание об Аустерлице.
– Иди с богом своей дорогой. Я знаю, твоя дорога – это дорога чести. – Он помолчал. – Я жалел о тебе в Букареште: мне послать надо было. – И, переменив разговор, Кутузов начал говорить о турецкой войне и заключенном мире. – Да, немало упрекали меня, – сказал Кутузов, – и за войну и за мир… а все пришло вовремя. Tout vient a point a celui qui sait attendre. [Все приходит вовремя для того, кто умеет ждать.] A и там советчиков не меньше было, чем здесь… – продолжал он, возвращаясь к советчикам, которые, видимо, занимали его. – Ох, советчики, советчики! – сказал он. Если бы всех слушать, мы бы там, в Турции, и мира не заключили, да и войны бы не кончили. Всё поскорее, а скорое на долгое выходит. Если бы Каменский не умер, он бы пропал. Он с тридцатью тысячами штурмовал крепости. Взять крепость не трудно, трудно кампанию выиграть. А для этого не нужно штурмовать и атаковать, а нужно терпение и время. Каменский на Рущук солдат послал, а я их одних (терпение и время) посылал и взял больше крепостей, чем Каменский, и лошадиное мясо турок есть заставил. – Он покачал головой. – И французы тоже будут! Верь моему слову, – воодушевляясь, проговорил Кутузов, ударяя себя в грудь, – будут у меня лошадиное мясо есть! – И опять глаза его залоснились слезами.
– Однако до лжно же будет принять сражение? – сказал князь Андрей.
– До лжно будет, если все этого захотят, нечего делать… А ведь, голубчик: нет сильнее тех двух воинов, терпение и время; те всё сделают, да советчики n'entendent pas de cette oreille, voila le mal. [этим ухом не слышат, – вот что плохо.] Одни хотят, другие не хотят. Что ж делать? – спросил он, видимо, ожидая ответа. – Да, что ты велишь делать? – повторил он, и глаза его блестели глубоким, умным выражением. – Я тебе скажу, что делать, – проговорил он, так как князь Андрей все таки не отвечал. – Я тебе скажу, что делать и что я делаю. Dans le doute, mon cher, – он помолчал, – abstiens toi, [В сомнении, мой милый, воздерживайся.] – выговорил он с расстановкой.
– Ну, прощай, дружок; помни, что я всей душой несу с тобой твою потерю и что я тебе не светлейший, не князь и не главнокомандующий, а я тебе отец. Ежели что нужно, прямо ко мне. Прощай, голубчик. – Он опять обнял и поцеловал его. И еще князь Андрей не успел выйти в дверь, как Кутузов успокоительно вздохнул и взялся опять за неконченный роман мадам Жанлис «Les chevaliers du Cygne».
Как и отчего это случилось, князь Андрей не мог бы никак объяснить; но после этого свидания с Кутузовым он вернулся к своему полку успокоенный насчет общего хода дела и насчет того, кому оно вверено было. Чем больше он видел отсутствие всего личного в этом старике, в котором оставались как будто одни привычки страстей и вместо ума (группирующего события и делающего выводы) одна способность спокойного созерцания хода событий, тем более он был спокоен за то, что все будет так, как должно быть. «У него не будет ничего своего. Он ничего не придумает, ничего не предпримет, – думал князь Андрей, – но он все выслушает, все запомнит, все поставит на свое место, ничему полезному не помешает и ничего вредного не позволит. Он понимает, что есть что то сильнее и значительнее его воли, – это неизбежный ход событий, и он умеет видеть их, умеет понимать их значение и, ввиду этого значения, умеет отрекаться от участия в этих событиях, от своей личной волн, направленной на другое. А главное, – думал князь Андрей, – почему веришь ему, – это то, что он русский, несмотря на роман Жанлис и французские поговорки; это то, что голос его задрожал, когда он сказал: „До чего довели!“, и что он захлипал, говоря о том, что он „заставит их есть лошадиное мясо“. На этом же чувстве, которое более или менее смутно испытывали все, и основано было то единомыслие и общее одобрение, которое сопутствовало народному, противному придворным соображениям, избранию Кутузова в главнокомандующие.
После отъезда государя из Москвы московская жизнь потекла прежним, обычным порядком, и течение этой жизни было так обычно, что трудно было вспомнить о бывших днях патриотического восторга и увлечения, и трудно было верить, что действительно Россия в опасности и что члены Английского клуба суть вместе с тем и сыны отечества, готовые для него на всякую жертву. Одно, что напоминало о бывшем во время пребывания государя в Москве общем восторженно патриотическом настроении, было требование пожертвований людьми и деньгами, которые, как скоро они были сделаны, облеклись в законную, официальную форму и казались неизбежны.
С приближением неприятеля к Москве взгляд москвичей на свое положение не только не делался серьезнее, но, напротив, еще легкомысленнее, как это всегда бывает с людьми, которые видят приближающуюся большую опасность. При приближении опасности всегда два голоса одинаково сильно говорят в душе человека: один весьма разумно говорит о том, чтобы человек обдумал самое свойство опасности и средства для избавления от нее; другой еще разумнее говорит, что слишком тяжело и мучительно думать об опасности, тогда как предвидеть все и спастись от общего хода дела не во власти человека, и потому лучше отвернуться от тяжелого, до тех пор пока оно не наступило, и думать о приятном. В одиночестве человек большею частью отдается первому голосу, в обществе, напротив, – второму. Так было и теперь с жителями Москвы. Давно так не веселились в Москве, как этот год.
Растопчинские афишки с изображением вверху питейного дома, целовальника и московского мещанина Карпушки Чигирина, который, быв в ратниках и выпив лишний крючок на тычке, услыхал, будто Бонапарт хочет идти на Москву, рассердился, разругал скверными словами всех французов, вышел из питейного дома и заговорил под орлом собравшемуся народу, читались и обсуживались наравне с последним буриме Василия Львовича Пушкина.
В клубе, в угловой комнате, собирались читать эти афиши, и некоторым нравилось, как Карпушка подтрунивал над французами, говоря, что они от капусты раздуются, от каши перелопаются, от щей задохнутся, что они все карлики и что их троих одна баба вилами закинет. Некоторые не одобряли этого тона и говорила, что это пошло и глупо. Рассказывали о том, что французов и даже всех иностранцев Растопчин выслал из Москвы, что между ними шпионы и агенты Наполеона; но рассказывали это преимущественно для того, чтобы при этом случае передать остроумные слова, сказанные Растопчиным при их отправлении. Иностранцев отправляли на барке в Нижний, и Растопчин сказал им: «Rentrez en vous meme, entrez dans la barque et n'en faites pas une barque ne Charon». [войдите сами в себя и в эту лодку и постарайтесь, чтобы эта лодка не сделалась для вас лодкой Харона.] Рассказывали, что уже выслали из Москвы все присутственные места, и тут же прибавляли шутку Шиншина, что за это одно Москва должна быть благодарна Наполеону. Рассказывали, что Мамонову его полк будет стоить восемьсот тысяч, что Безухов еще больше затратил на своих ратников, но что лучше всего в поступке Безухова то, что он сам оденется в мундир и поедет верхом перед полком и ничего не будет брать за места с тех, которые будут смотреть на него.
– Вы никому не делаете милости, – сказала Жюли Друбецкая, собирая и прижимая кучку нащипанной корпии тонкими пальцами, покрытыми кольцами.
Жюли собиралась на другой день уезжать из Москвы и делала прощальный вечер.
– Безухов est ridicule [смешон], но он так добр, так мил. Что за удовольствие быть так caustique [злоязычным]?
– Штраф! – сказал молодой человек в ополченском мундире, которого Жюли называла «mon chevalier» [мой рыцарь] и который с нею вместе ехал в Нижний.
В обществе Жюли, как и во многих обществах Москвы, было положено говорить только по русски, и те, которые ошибались, говоря французские слова, платили штраф в пользу комитета пожертвований.
– Другой штраф за галлицизм, – сказал русский писатель, бывший в гостиной. – «Удовольствие быть не по русски.
– Вы никому не делаете милости, – продолжала Жюли к ополченцу, не обращая внимания на замечание сочинителя. – За caustique виновата, – сказала она, – и плачу, но за удовольствие сказать вам правду я готова еще заплатить; за галлицизмы не отвечаю, – обратилась она к сочинителю: – у меня нет ни денег, ни времени, как у князя Голицына, взять учителя и учиться по русски. А вот и он, – сказала Жюли. – Quand on… [Когда.] Нет, нет, – обратилась она к ополченцу, – не поймаете. Когда говорят про солнце – видят его лучи, – сказала хозяйка, любезно улыбаясь Пьеру. – Мы только говорили о вас, – с свойственной светским женщинам свободой лжи сказала Жюли. – Мы говорили, что ваш полк, верно, будет лучше мамоновского.
