Интервенция в Синьцзян

Интервенция в Синьцзян (1934)
Основной конфликт: Кумульское восстание
Дата	ноябрь 1933 — апрель 1934
Место	Восточный Туркестан / Синьцзян
Итог	Вывод советских войск из Синьцзяна
Противники
Китайская Республика СССР Белое движение Торгутские повстанцы
Командующие
Чан Кайши Ма Чжунъин Чжан Пэйюань† Ма Хушань Ма Шиньминь И. В. Сталин генерал Волгин генерал Н. И. Бектеев полковник Проскуров полковник Папенгут
Силы сторон
36-я дивизия НРА 10 000 «китайских мусульман» 3 000 солдат гарнизона города Кульджа 7 000 (в том числе «белых»), НКВД, РККА, самолеты, танки[нет в источнике]К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан) несколько тысяч белых русских несколько тысяч торгутов
Потери
убито несколько тысяч Несколько тысяч убито несколько бронеавтомобилей уничтожено

Интервенция в Синьцзян — кампания Алтайской добровольческой армии на северо-запад Синьцзяна в 1934 году.

Предыстория

В конце 20-х годов XX века положение народов Синьцзяна сильно ухудшилось. Разгорелась народно-освободительная война. Причинами восстания являлись рост налогообложения (за счет увеличения старых и введения новых податей), резкое ухудшение положения крестьян в связи с падением цен на продукты и повышением на импортные товары, политика ассимиляции коренного населения Хами путём переселения в Синьцзян демобилизованных солдат китайской армии.

Восстание началось в апреле 1931 года стихийным выступлением в Хамийском уезде. Выступление было поддержано населением Баркуля, Турфана и Гучена. Его возглавили князья, байи и купечество, выдвинувшие лозунг создания независимой Туркестанской исламской республики.

9 января 1933 года повстанческие отряды из Турфана двинулись к Урумчи. 10 января этого же года китайское командование бросило против них все силы, но они не имели успеха. В конце февраля 1933 повстанцы осадили Урумчи. 12 апреля 1933 ставленник Гоминьдана в Нанкине У Чжунсинь был свергнут, и власть в Урумчи перешла к Шэн Шицаю, который опирался на полк из бывших белогвардейцев под командованием полковника Папенгута. К 1934 году войска Ма Чжунъина были почти разгромлены Шэн Шицаем во время сражения при Урумчи. В январе 1934 Шэн Шицай добился поддержки СССР в войне.

Начало интервенции в Синьцзян

В ноябре 1933 года советские войска, одетые в царскую и белогвардейскую форму, начали интервенцию в Синьцзян. К этому времени войска Шэня Шицая были сильно потрепаны гарнизоном города Кульджа, 36-й дивизией НРА и «китайскими мусульманами» под командованием Чжана Пэйюаня и Ма Чжунъина. В январе 1934 войска Ма Чжунъина начали штурмовать Урумчи, но безуспешно.

Под давлением 36-й дивизии НРА была остановлена поставка военной техники армии Шэня. «Китайские мусульмане» задержали элитные войска противника на 30 дней.

Вскоре Чан Кайши собрал экспедиционные силы во главе с Хуаном Шаохуном, которые были отправлены на помощь войскам Ма Чжунъина.

Сражение при реке Тутунь

В 1934 году две бригады НКВД СССР, численностью 7000 человек, при поддержке бронетанковых войск, авиации и артиллерии напали на 36-ю дивизию НРА близ реки Тутунь. Солдаты 36-й дивизии НРА, одетые в полушубки, с шашками в руках ожесточенно контратаковали советских пулемётчиков и тем остановили своё окружение. Но все же 36-я дивизия была разгромлена. Тяжелые потери несли китайские и советские войска, однако войска Ма Чжунъина отступили

Битва за Даван Чэн

Ма Чжунъин преследовал белогвардейские, монгольские войска и китайских коллаборационистов, двигаясь на север по Даван Чэну. Вскоре он развернул свои силы обратно и наткнулся на советскую бронетанковую колонну, которую вскоре уничтожил. После сражения они скинули уничтоженные бронемашины с горы. Но когда белые подоспели к месту стычки, то войска Ма Чжунъина отступили.

Во время битвы за Даван Чэн Ма Чжунъин попытался последний раз вернуть инициативу в свои руки. Его солдаты выкопали окопы в узком горном перевале и ожесточенным сопротивлением остановили продвижение советских войск на несколько недель. Но бомбардировки ипритом, нанесшим вред около 20 % китайских войск, заставили его войска в конце февраля 1934 года отступить в Турфан.

Конец интервенции

Советско-белогвардейские войска начали отступление из Синьцзяна, двигаясь в Корлу через Карашар. Советско-белогвардейские войска и торгуты находились в Корле уже 16 марта 1934 года.

Один из белогвардейцев вспоминал: «Мы ехали сюда из Кара-Шахри целый день, войска двигались за войсками. Две тысячи русских — половина белые, половина красные. Здесь тысячи торгутов; и эти две тысячи военных прошли маршем к Куче атаковать войска Ма Чжунъина, остановившись в Корне. Большинство из них завтра атакует противника на западе. Когда мы начали марш от Урумчей нас было пять тысяч».

Вскоре Ма Чжунъин послал вперед передовой отряд из восьмисот человек под командованием Ма Фуяня, чтобы сразиться с просоветскими уйгурами Хои Нияза и для помощи в уничтожении Восточно-Туркестанской Исламской республики, где сражались войска Ма Чжунцана. Томсон-Гловер заявил, что СССР поставил Хое Ниязу «около 2000 винтовок с боеприпасами, несколько сотен бомб и три пулемета.»

Просоветские уйгуры потерпели поражение от восьмисот «китайских мусульман» под Аксу, и 13 января 1934 года бежали в Кашгар с полуторатысячным войском. Во время битвы за Кашгар они не смогли разгромить «китайских мусульман». 800 «китайских мусульман» вместе с 1200 призывниками разгромили Восточно-Туркестанскую армию, численностью 10000 человек.

Войска Ма Чжунъина преследовали силы белых, монголов и Шэн Шицая. Ма Чжунъин передал британскому консульству, которое находилось в Кашгаре, что немедленно требуются дополнительные войска, и он намерен защищать Синьцзян до последней капли крови. Войска Ма укрепились в Маралбаши и Пайзивате. Были созданы оборонительные сооружения для защиты от врага. Антипровинциальными силами руководил Ма Хушань, командир 36-й дивизии НРА. В июне продолжалась бомбардировка Маралбаши, Ма Чжунъин приказал отойти из Кашгара в Хотан. Но по неизвестным причинам он пересек советско-китайскую границу и пропал без вести.

Советские войска вышли из Синьцзяна в конце апреля 1934 года.

Итоги

После выхода советских войск, в Синьцзяне остался кавалерийский полк численностью около 1000 человек с танками и артиллерией и несколько десятков военных советников. В событиях, развернувшихся в Синьцзяне бывшие белогвардейцы сыграли одну из важнейших ролей. Их помощь повлияла на ход восстания и его результаты. Во многих сражениях белоказачьи части участвовали совместно с советскими подразделениями. В ноябре 1934 года из четырех полков и конного артиллерийского дивизиона был создан один полк.

См. также

• Кумульское восстание
• Амурская военная флотилия
• Конфликт на Китайско-Восточной железной дороге

Ссылки

• [new.hist.asu.ru/biblio/zalk/178-186.pdf Роль белогвардейских военных подразделений в подавлении мусульманского восстания в Синьцзяне в первой половине 30-х гг. XX в.]

Литература

• Andrew D. W. Forbes. [books.google.ru/books?id=IAs9AAAAIAAJ&dq=warlords+and+muslims&q=&redir_esc=y Warlords and Muslims in Chinese Central Asia: a political history of Republican Sinkiang 1911-1949]. — Cambridge, England: CUP Archive, 1986. — ISBN 0-521-25514-7.

Отрывок, характеризующий Интервенция в Синьцзян

Наташа, направляясь к ужину, прошла мимо его.
Мрачное, несчастное лицо Пьера поразило ее. Она остановилась против него. Ей хотелось помочь ему, передать ему излишек своего счастия.
– Как весело, граф, – сказала она, – не правда ли?
Пьер рассеянно улыбнулся, очевидно не понимая того, что ему говорили.
– Да, я очень рад, – сказал он.
«Как могут они быть недовольны чем то, думала Наташа. Особенно такой хороший, как этот Безухов?» На глаза Наташи все бывшие на бале были одинаково добрые, милые, прекрасные люди, любящие друг друга: никто не мог обидеть друг друга, и потому все должны были быть счастливы.


На другой день князь Андрей вспомнил вчерашний бал, но не на долго остановился на нем мыслями. «Да, очень блестящий был бал. И еще… да, Ростова очень мила. Что то в ней есть свежее, особенное, не петербургское, отличающее ее». Вот всё, что он думал о вчерашнем бале, и напившись чаю, сел за работу.
Но от усталости или бессонницы (день был нехороший для занятий, и князь Андрей ничего не мог делать) он всё критиковал сам свою работу, как это часто с ним бывало, и рад был, когда услыхал, что кто то приехал.
Приехавший был Бицкий, служивший в различных комиссиях, бывавший во всех обществах Петербурга, страстный поклонник новых идей и Сперанского и озабоченный вестовщик Петербурга, один из тех людей, которые выбирают направление как платье – по моде, но которые по этому то кажутся самыми горячими партизанами направлений. Он озабоченно, едва успев снять шляпу, вбежал к князю Андрею и тотчас же начал говорить. Он только что узнал подробности заседания государственного совета нынешнего утра, открытого государем, и с восторгом рассказывал о том. Речь государя была необычайна. Это была одна из тех речей, которые произносятся только конституционными монархами. «Государь прямо сказал, что совет и сенат суть государственные сословия ; он сказал, что правление должно иметь основанием не произвол, а твердые начала . Государь сказал, что финансы должны быть преобразованы и отчеты быть публичны», рассказывал Бицкий, ударяя на известные слова и значительно раскрывая глаза.
– Да, нынешнее событие есть эра, величайшая эра в нашей истории, – заключил он.
Князь Андрей слушал рассказ об открытии государственного совета, которого он ожидал с таким нетерпением и которому приписывал такую важность, и удивлялся, что событие это теперь, когда оно совершилось, не только не трогало его, но представлялось ему более чем ничтожным. Он с тихой насмешкой слушал восторженный рассказ Бицкого. Самая простая мысль приходила ему в голову: «Какое дело мне и Бицкому, какое дело нам до того, что государю угодно было сказать в совете! Разве всё это может сделать меня счастливее и лучше?»
И это простое рассуждение вдруг уничтожило для князя Андрея весь прежний интерес совершаемых преобразований. В этот же день князь Андрей должен был обедать у Сперанского «en petit comite«, [в маленьком собрании,] как ему сказал хозяин, приглашая его. Обед этот в семейном и дружеском кругу человека, которым он так восхищался, прежде очень интересовал князя Андрея, тем более что до сих пор он не видал Сперанского в его домашнем быту; но теперь ему не хотелось ехать.
В назначенный час обеда, однако, князь Андрей уже входил в собственный, небольшой дом Сперанского у Таврического сада. В паркетной столовой небольшого домика, отличавшегося необыкновенной чистотой (напоминающей монашескую чистоту) князь Андрей, несколько опоздавший, уже нашел в пять часов собравшееся всё общество этого petit comite, интимных знакомых Сперанского. Дам не было никого кроме маленькой дочери Сперанского (с длинным лицом, похожим на отца) и ее гувернантки. Гости были Жерве, Магницкий и Столыпин. Еще из передней князь Андрей услыхал громкие голоса и звонкий, отчетливый хохот – хохот, похожий на тот, каким смеются на сцене. Кто то голосом, похожим на голос Сперанского, отчетливо отбивал: ха… ха… ха… Князь Андрей никогда не слыхал смеха Сперанского, и этот звонкий, тонкий смех государственного человека странно поразил его.
Князь Андрей вошел в столовую. Всё общество стояло между двух окон у небольшого стола с закуской. Сперанский в сером фраке с звездой, очевидно в том еще белом жилете и высоком белом галстухе, в которых он был в знаменитом заседании государственного совета, с веселым лицом стоял у стола. Гости окружали его. Магницкий, обращаясь к Михайлу Михайловичу, рассказывал анекдот. Сперанский слушал, вперед смеясь тому, что скажет Магницкий. В то время как князь Андрей вошел в комнату, слова Магницкого опять заглушились смехом. Громко басил Столыпин, пережевывая кусок хлеба с сыром; тихим смехом шипел Жерве, и тонко, отчетливо смеялся Сперанский.
Сперанский, всё еще смеясь, подал князю Андрею свою белую, нежную руку.
– Очень рад вас видеть, князь, – сказал он. – Минутку… обратился он к Магницкому, прерывая его рассказ. – У нас нынче уговор: обед удовольствия, и ни слова про дела. – И он опять обратился к рассказчику, и опять засмеялся.
Князь Андрей с удивлением и грустью разочарования слушал его смех и смотрел на смеющегося Сперанского. Это был не Сперанский, а другой человек, казалось князю Андрею. Всё, что прежде таинственно и привлекательно представлялось князю Андрею в Сперанском, вдруг стало ему ясно и непривлекательно.
За столом разговор ни на мгновение не умолкал и состоял как будто бы из собрания смешных анекдотов. Еще Магницкий не успел докончить своего рассказа, как уж кто то другой заявил свою готовность рассказать что то, что было еще смешнее. Анекдоты большею частью касались ежели не самого служебного мира, то лиц служебных. Казалось, что в этом обществе так окончательно было решено ничтожество этих лиц, что единственное отношение к ним могло быть только добродушно комическое. Сперанский рассказал, как на совете сегодняшнего утра на вопрос у глухого сановника о его мнении, сановник этот отвечал, что он того же мнения. Жерве рассказал целое дело о ревизии, замечательное по бессмыслице всех действующих лиц. Столыпин заикаясь вмешался в разговор и с горячностью начал говорить о злоупотреблениях прежнего порядка вещей, угрожая придать разговору серьезный характер. Магницкий стал трунить над горячностью Столыпина, Жерве вставил шутку и разговор принял опять прежнее, веселое направление.
Очевидно, Сперанский после трудов любил отдохнуть и повеселиться в приятельском кружке, и все его гости, понимая его желание, старались веселить его и сами веселиться. Но веселье это казалось князю Андрею тяжелым и невеселым. Тонкий звук голоса Сперанского неприятно поражал его, и неумолкавший смех своей фальшивой нотой почему то оскорблял чувство князя Андрея. Князь Андрей не смеялся и боялся, что он будет тяжел для этого общества. Но никто не замечал его несоответственности общему настроению. Всем было, казалось, очень весело.
Он несколько раз желал вступить в разговор, но всякий раз его слово выбрасывалось вон, как пробка из воды; и он не мог шутить с ними вместе.
Ничего не было дурного или неуместного в том, что они говорили, всё было остроумно и могло бы быть смешно; но чего то, того самого, что составляет соль веселья, не только не было, но они и не знали, что оно бывает.
После обеда дочь Сперанского с своей гувернанткой встали. Сперанский приласкал дочь своей белой рукой, и поцеловал ее. И этот жест показался неестественным князю Андрею.
Мужчины, по английски, остались за столом и за портвейном. В середине начавшегося разговора об испанских делах Наполеона, одобряя которые, все были одного и того же мнения, князь Андрей стал противоречить им. Сперанский улыбнулся и, очевидно желая отклонить разговор от принятого направления, рассказал анекдот, не имеющий отношения к разговору. На несколько мгновений все замолкли.
Посидев за столом, Сперанский закупорил бутылку с вином и сказав: «нынче хорошее винцо в сапожках ходит», отдал слуге и встал. Все встали и также шумно разговаривая пошли в гостиную. Сперанскому подали два конверта, привезенные курьером. Он взял их и прошел в кабинет. Как только он вышел, общее веселье замолкло и гости рассудительно и тихо стали переговариваться друг с другом.
– Ну, теперь декламация! – сказал Сперанский, выходя из кабинета. – Удивительный талант! – обратился он к князю Андрею. Магницкий тотчас же стал в позу и начал говорить французские шутливые стихи, сочиненные им на некоторых известных лиц Петербурга, и несколько раз был прерываем аплодисментами. Князь Андрей, по окончании стихов, подошел к Сперанскому, прощаясь с ним.
– Куда вы так рано? – сказал Сперанский.
– Я обещал на вечер…
Они помолчали. Князь Андрей смотрел близко в эти зеркальные, непропускающие к себе глаза и ему стало смешно, как он мог ждать чего нибудь от Сперанского и от всей своей деятельности, связанной с ним, и как мог он приписывать важность тому, что делал Сперанский. Этот аккуратный, невеселый смех долго не переставал звучать в ушах князя Андрея после того, как он уехал от Сперанского.
Вернувшись домой, князь Андрей стал вспоминать свою петербургскую жизнь за эти четыре месяца, как будто что то новое. Он вспоминал свои хлопоты, искательства, историю своего проекта военного устава, который был принят к сведению и о котором старались умолчать единственно потому, что другая работа, очень дурная, была уже сделана и представлена государю; вспомнил о заседаниях комитета, членом которого был Берг; вспомнил, как в этих заседаниях старательно и продолжительно обсуживалось всё касающееся формы и процесса заседаний комитета, и как старательно и кратко обходилось всё что касалось сущности дела. Он вспомнил о своей законодательной работе, о том, как он озабоченно переводил на русский язык статьи римского и французского свода, и ему стало совестно за себя. Потом он живо представил себе Богучарово, свои занятия в деревне, свою поездку в Рязань, вспомнил мужиков, Дрона старосту, и приложив к ним права лиц, которые он распределял по параграфам, ему стало удивительно, как он мог так долго заниматься такой праздной работой.


На другой день князь Андрей поехал с визитами в некоторые дома, где он еще не был, и в том числе к Ростовым, с которыми он возобновил знакомство на последнем бале. Кроме законов учтивости, по которым ему нужно было быть у Ростовых, князю Андрею хотелось видеть дома эту особенную, оживленную девушку, которая оставила ему приятное воспоминание.
Наташа одна из первых встретила его. Она была в домашнем синем платье, в котором она показалась князю Андрею еще лучше, чем в бальном. Она и всё семейство Ростовых приняли князя Андрея, как старого друга, просто и радушно. Всё семейство, которое строго судил прежде князь Андрей, теперь показалось ему составленным из прекрасных, простых и добрых людей. Гостеприимство и добродушие старого графа, особенно мило поразительное в Петербурге, было таково, что князь Андрей не мог отказаться от обеда. «Да, это добрые, славные люди, думал Болконский, разумеется, не понимающие ни на волос того сокровища, которое они имеют в Наташе; но добрые люди, которые составляют наилучший фон для того, чтобы на нем отделялась эта особенно поэтическая, переполненная жизни, прелестная девушка!»