Иностранная военная интервенция на севере России

См. также: Иностранная военная интервенция в России

Интервенция союзников на севере России
Основной конфликт: Гражданская война в России
Английский танк «Марк 5», захваченный РККА в ходе военных действий. Архангельск.
Дата	Июнь 1918 — март 1920
Место	Север России
Причина	Октябрьская революция, Брест-Литовский мир
Итог	Победа большевиков
Противники
Северная армия Антанта, а именно: Британская империя Канада США Франция Италия Китай Финляндия РСФСР (Северный фронт РККА)
Командующие
капитан 2-го ранга Г. Е. Чаплин; генерал-майор В. В. Марушевский генерал-лейтенант Е. К. Миллер генерал-майор Фредерик Пуль; бригадир Эдмунд Айронсайд Карл Густав Эмиль Маннергейм Д. П. Парский, Д. Н. Надёжный, А. А. Самойло
Силы сторон
Северная армия: 3000 (авг.1918) 9500 (янв.1919) 25000 (Лето 1919) 54700 (февр.1920) Британская империя: Великобритания 6000; Канада: 1000 артиллеристов; Австралийские добровольцы Карельский легион (полк) до 4000; финский Мурманский легион до 1500; Славяно-Британский легион; Британско-сербские и британско-польские стрелки: 1000. Суда британского военно-морского флота, авиация и танки США: 6000 (или 8000); Франция: ок. 900- 1700 (колониальные войска и инженеры); Италия: 2000; Китай: 1 батальон Неизвестно
Потери
Британия: 526 убитыми США: 167 убитыми, 29 пропавшими без вести, 12 пленных Не меньше 2000 (по данным союзников)

Иностранная военная интервенция на севере России (известная также, как Северная «русская» кампания) была частью иностранной интервенции в Россию после Октябрьской революции. Интервенты выступили союзниками белого движения. Северная кампания интервентов началась в 1918 году, в последние месяцы Первой мировой войны и закончилась с полной эвакуацией войск интервентов в сентябре 1919 года. Белые, отказавшиеся эвакуироваться вместе с интервентами, продолжали борьбу на севере до начала 1920 года. По сравнению с другими фронтами гражданской войны, северный имел относительно малое значение из-за малого количества участвовавших войск (ок. 10 тыс. против 100—200 тыс. на Южном и Восточном фронтах). Союзное командование вело себя пассивно, только удерживая первоначально занятые районы, не собираясь вступать в борьбу с Красной армией и лишь «обороняясь» от неё. Присутствие иностранцев было использовано большевиками в пропагандистских целях: само присутствие на русской территории иностранных войск принесло Белому движению не столько пользы, сколько вреда, так как лишь дискредитировало антисоветские правительства среди народных масс и давало большевистским агитаторам возможность представлять белых как «ставленников мировой буржуазии», торгующих национальными интересами и природными богатствами, а собственную борьбу — «патриотической и справедливой».

Причины кампании

В марте 1917 года в ходе Первой мировой войны произошли некоторые изменения. После отречения Николая II и формирования Временного правительства президент США объявил войну Германской империи (а позже и Австро-Венгрии). Также США начали оказывать экономическую и техническую поддержку Временному правительству России.

Наступление русских 18 июня 1917 года было остановлено контрнаступлением немцев. В русской армии начались мятежи и дезертирство. Военное снаряжение, которое союзники продолжали доставлять через Архангельск и Мурманск, начало накапливаться на складах этих портов.

В октябре 1917 года к власти в России пришли большевики, а через пять месяцев они подписали сепаратный мирный договор с Германией. Это позволило Германии перебросить силы на Западный фронт. В апреле 1918 года Германия высадила десант в Финляндии и появилась угроза, что немцы захватят дорогу «Мурманск-Петроград» и стратегически важные порты Мурманск и Архангельск.

В таких сложных обстоятельствах английское и французское правительства решили провести интервенцию на север России. С помощью интервенции планировалось достичь следующих целей:

1. не дать большевикам или немцам захватить поставленное Антантой снаряжение в Архангельске;
2. поддержать Чехословацкий корпус, который был рассредоточен вдоль Транссибирской магистрали;
3. вновь открыть восточный фронт, свергнув большевиков с помощью чехословацкого корпуса и антибольшевистских сил.

Не имея возможности послать большую армию, Англия и Франция попросили о помощи президента США Вудро Вильсона. В июле 1918 года Вильсон, не прислушавшись к мнению Военного департамента, дал согласие на участие в интервенции ограниченного контингента США. Американские солдаты входили в состав Американского экспедиционного корпуса в Северной России (англ. American North Russia Expeditionary Force), известного также как «Экспедиция полярных медведей» (англ. Polar Bear Expedition).

Международный контингент

Все силы интервентов на севере находились под британским командованием, возглавляемым сначала генералом Пулем, а затем генералом Айронсайдом.

Британский Шестой Батальон морской пехоты был собран из разных частей Британской морской пехоты: роты артиллерии и трёх рот, расположившихся в портах у военных складов. Очень немногие из офицеров имели опыт сухопутной войны. Их первоначальная цель состояла лишь в том, чтобы остановиться во Фленсбурге и проконтролировать ход референдума о принадлежности Шлезвиг-Гольштейна. Многим морякам было меньше 19 лет. Другие были лишь недавно освобождены из германского плена. Однако, в нарушение британских законов, Шестой батальон был отправлен в Мурманск для оказания помощи уже находившимся там британским войскам.

Весь контингент включал:

• Британскую флотилию из двадцати кораблей, включая два авианосца.

• Около 5000 солдат армии США
• 14 батальонов стран Британского содружества (Канадская бригада и австралийская пехота)
• 2000 французов (колонисты и инженеры)
• 1000 британско-сербских и польских стрелков, которые должны были оказать помощь войскам адмирала Колчака и соединиться с союзниками в Сибири (Чехословацкий легион возле Котласа).
• Британская авиация, в том числе самолёты Fairey Campania, гидросамолёты Sopwith Baby и один истребитель Sopwith Camel.

Международному контингенту противостояли 6-я армия (до 11.09.1918 — войска Северо-Восточного участка отрядов завесы) и часть сил 7-й армии (на Карельском перешейке и в Междуозёрном районе), в сентябре 1918 — феврале 1919 входившие в состав Северного фронта.

Северный фронт

Ключевыми пунктами на севере России были незамерзающий порт Мурманск, основанный всего двумя годами раньше, и крупный портовый город Архангельск, в котором, по сведениям Антанты, хранилась основная часть поставленного вооружения. В дальнейшем предполагалось завербовать достаточное количество антибольшевистских сил, чтобы развить наступление на юг и соединиться там с чехословацким легионом.

Мурманск

1 марта 1918 года Мурманский совет (исполняющий обязанности председателя — Алексей Юрьев) информировал Совет народных комиссаров о полученном предложении британского контр-адмирала Томаса Кемпа (англ. Thomas Webster Kemp). Предложение сводилось к защите силами британских войск Мурманской железной дороги от германских и (или) бело-финских войск. Лев Троцкий, являвшийся народным комиссаром по иностранным делам, ответил, что такое предложение следует принять.

Юрьев заключил 2 марта 1918 г. «словесное соглашение» следующего содержания: «§ 1. Высшая власть в пределах Мурманского района принадлежит Мурманскому Совдепу. § 2. Высшее командование всеми вооруженными силами района принадлежит под верховенством совдепа Мурманскому военному совету из 3 лиц — одного по назначению Советской власти и по одному от англичан и французов. § 3. Англичане и французы не вмешиваются во внутреннее управление районом: о всех решениях совдепа, имеющих общее значение, они осведомляются совдепом в тех формах, какие по обстоятельствам дела будут признаны нужными. § 4. Союзники принимают на себя заботу о снабжении края необходимыми запасами» (Документы внешней политики СССР. Т. 1. М., 1957, с. 221).

6 марта 1918 в Мурманске два отряда английских морских пехотинцев в количестве 176 человек с двумя орудиями высадился с английского линейного корабля «Глори». Это стало началом интервенции. На следующий день на Мурманском рейде появился английский крейсер «Кокрен», 18 марта — французский крейсер «Адмирал Об», а 27 мая — американский крейсер «Олимпия». 15-16 марта 1918 в Лондоне состоялась военная конференция Антанты, на которой обсуждался вопрос об интервенции. В условиях начавшегося немецкого наступления на западном фронте было решено не отправлять в Россию крупных сил. В июне в Мурманске высадилось ещё 1,5 тысячи британских и 100 американских солдат.

Мурманский порт и Мурманская железная дорога были построены в 1916 для поставок России военного снаряжения и материалов из стран Антанты, то есть из Британии и Франции. К моменту выхода России из войны с Германией в портах Мурманска и Архангельска скопились миллионы тонн военных грузов, и Антанта была обеспокоена возможностью их захвата германцами при помощи финнов. В это время в Финляндии, ставшей независимой, шла гражданская война между белыми и красными финнами, и на помощь белым финнам там высаживались немецкие войска.

И белые финны стали первой проверкой британского десанта. В середине марта 1918 к Мурманской железной дороге вышел отряд красных финнов, вытесненный белыми финнами из Финляндии. Командир краснофиннского отряда попросил помощи мурманских большевиков, а Мурманский Совет обратился за помощью к десанту Антанты. Тогда-то и был «оборудован блиндированный поезд», упомянутый в БСЭ. Он представлял собой несколько платформ с брустверами из мешков с песком, вооруженных четырьмя трехфунтовыми (47 мм) пушками, снятыми с британского корабля «Кокрейн». Расчеты пушек составили французские артиллеристы (они отнюдь не были высажены вместе с десантом, а наоборот возвращались во Францию, завершив миссию советников в Румынии, вышедшей из войны с Германией и Австро-Венгрией), на платформах «бронепоезда» разместилась также рота британских морских пехотинцев. Состав проехал до Кандалакши, но не встретил белых финнов, которые ушли обратно в Финляндию.

После этого рейда против белых финнов десант Антанты никаких действий не предпринимал, выполняя основную задачу — охрану военных грузов в Мурманском порту. А 2 мая 1918 «Кокрейн» получил приказ принять на борт 40 британских морпехов, 20 красногвардейцев и 20 красных матросов, и направиться в Печенгу. Дело в том, что Мурманский Совет получил информацию, что Печенгский залив может быть использован Германией как база для подводных лодок. При этом район Печенги был частью территории Финляндии, признанной большевиками независимой.

Тем не менее, 3 мая 1918 на финской территории высадились красногвардейцы, красные матросы и британские морпехи. Они вступили в бои против белых финнов. Финны упорно сопротивлялись, и британцы 6 мая прислали подкрепление — 35 морпехов с 5 пулеметами и одной 12-фунтовой (76 мм) пушкой. 12 мая 150 белых финнов попытались взять Печенгу штурмом, но были отбиты и покинули этот район. Таким образом, британские интервенты совместно с красногвардейцами и красными матросами успешно оккупировали часть территории независимой Финляндии, выполнив указание большевистского руководства.

Начиная с конца марта в Карелию также вторглись отряды финнов численностью около 2,5 тыс. человек, основными целями которых были города Кемь и Кандалакша. Местное население оказывало им активную поддержку. Красноармейцы в Карелии располагали лишь небольшими отрядами в 10-15 человек на станциях железной дороги и около 150 человек на станции Кемь. Оказать серьёзное сопротивление белофиннам они не могли, но при отступлении им удавалось сжигать мосты и мешать продвижению сухопутных сил противника. В целом военные действия носили партизанский характер.

Архангельск

Во время Северной кампании впервые были применены одновременно авиационная бомбардировка и бомбардировка с судов. Такая тактика была использована союзниками возле острова Мудьюг недалеко от Архангельска. В то время авиация Красной армии имела в распоряжении лишь несовершенные аэропланы.

2 августа 1918 с помощью эскадры из 17 военных кораблей произошла высадка 9-тысячного отряда Антанты в Архангельске, где к тому моменту советская власть уже была свергнута в ходе переворота, организованного кавторангом Чаплиным. Однако военных припасов войска Антанты там не нашли, большая их часть была заблаговременно вывезена вверх по Северной Двине. Первое время, пока силы РККА на севере были дезорганизованы и неукомплектованы, американские и английские войска активно продвигались вглубь Архангельской губернии. Однако транспортные возможности на севере России были крайне ограничены, фактически наступление могло идти только по крупным рекам, в первую очередь по Северной Двине, и по тесной дороге на Вологду. В итоге зоны контроля оказались исключительно вытянутыми, защищать фланги становилось всё сложнее.

Войска Красной армии также оказались гораздо более организованными чем предполагалось, к примеру, когда 28 августа 1919 года британский шестой батальон военно-морского флота получил приказ выбить большевиков из посёлка Койкари, они понесли потери в 3 человека убитыми и 18 ранеными (включая командира батальона) из-за небрежно спланированной атаки. Неделей позже поражением закончилась очередная атака. Русский проводник завёл отряд в крайне неудобное для обороны место, где на них напали отряды красноармейцев, в итоге погибло два ротных и батальонный офицер. Узнав о том, что на следующий день вновь назначена атака на деревню, одна рота отказалась подчиняться приказам и отступила в союзное поселение. В итоге 93 человека попали под военный трибунал, из них 13 были приговорены к смерти, остальные к значительным срокам тяжёлых работ. В 1919 году правительство под давлением некоторых парламентариев отменило смертные приговоры и снизило сроки наказания.

Продвижение по Северной Двине

После взятия Архангельска был сформирован флот для действий на судоходных реках Северная Двина и Вага, состоящий из 11 мониторов, а также захваченных в городе тральщиков и канонерских лодок. Он являлся основной силой интервентов, неоднократно помогая наземным войскам огнём своих пушек и отдельными десантами в тыл позициям красноармейцев. Однако спешно сформированный флот Красной армии, не имевший крупных судов, противодействовал интервентам, постепенно выводя из строя один корабль за другим. Войска интервентов также имели значительное преимущество в вооружении и артиллерии; пулемёты Льюиса были исключительно эффективны против красноармейцев, вооружённых в основном винтовками Мосина.

Эти преимущества так и не смогли преодолеть всё усиливающуюся оборону Красной армии. В итоге к осени 1918 года интервенты остановились, продвинувшись максимально до города Шенкурск на реке Вага и до устья Нижней Тоймы на Северной Двине и начали готовиться к наступающей зиме.

Зима 1918 — лето 1919

Неожиданно для интервентов с наступлением морозов началась крупная атака большевиков. За несколько недель войска союзников были отброшены вниз по реке Ваге и Северной Двине. 11 ноября 1918 года, в день окончания Первой мировой войны, наступление завершилось кровавой битвой за деревню Тулгас.

С окончанием Первой мировой войны остро стал вопрос о необходимости военного присутствия в России. Задачи открытия восточного фронта были уже не актуальны, а воевать и погибать за белое движение были готовы далеко не все. Мораль в войсках интервентов упала, в течение зимы нередки были случаи дезертирства, диверсий. Увеличивалось количество тюрем и лагерей, всё чаще военные трибуналы приговаривали своих же соотечественников к смерти. Не оправдались также надежды на вербовку среди местного населения: воевать оно шло неохотно, в любой момент было готово перейти на сторону большевиков.

Тем не менее к весне 1919 года войска интервентов предприняли очередную крупную атаку на юг и юго-восток, имея в виду теоретическую возможность соединиться с армиями Юденича и Колчака, также начавших наступление. Используя новые подкрепления от белофиннов интервенты смогли значительно продвинуться в сторону Петрозаводска, захватив Кяппесельгу, Лижму и, к началу августа — Кивач. Но на этом успехи интервентов закончились, успешная контратака при поддержке Онежской флотилии отбросила интервентов назад. На Котласском направлении особых успехов достичь не удалось, несмотря на подкрепление из мониторов, отличных по тому времени кораблей, и активное использование авиации.

Окончание иностранной военной интервенции на севере России

Из-за возрастающего недовольства в своих войсках, поражений на фронте и волнений среди рабочих в странах-интервентах (массовые забастовки в Англии проходили под лозунгами «Руки прочь от России!») войска Антанты приняли решение о срочной эвакуации. В спешном порядке в течение сентября английские войска снимались с передовых позиций и уже к 27 сентября последний английский корабль покинул Архангельск. Получив сведения о готовящемся отступлении, части Красной армии перешли в атаку 4 сентября 1919 года. При поддержке артиллерии речного флота оборона была прорвана, организованное отступление превращалось в бегство. Интервенты бросали тяжёлую технику, 17 сентября англичане были вынуждены взорвать два своих монитора. Однако успешное минирование Северной Двины новым типом морских мин и сопротивление белогвардейцев под предводительством генерала Миллера задержали красные части и не позволили разгромить отступающих интервентов. К началу зимы, из-за ледостава, красная армия вынуждена была прекратить наступление.

Но уже в начале февраля 1920 года наступательные действия возобновились, к армейским частям присоединились моряки, сформировавшие бpонепоезд «Красный моряк». Войска Русской армии не выдерживали натиска, тем более что в тылу, в самом Архангельске, вспыхнуло восстание. Восставшие, при поддержке освобождённых из тюрем заключённых, не дали белым увести часть остававшихся в Архангельске кораблей, включая линкор «Чесма», 2 миноносца, подводную лодку «Св. Георгий», 2 посыльных судна, 6 тральщиков, ледокол «Святогор». 19 февраля 1920 года генерал Миллер отбыл из России на ледоколе «Минин», 20 февраля красные войска заняли Архангельск.

Узнав о взятии Архангельска, с вооружённым восстанием выступила также подпольная группа в Мурманске. 21 февраля город перешёл в руки большевиков. Таким образом, оставшиеся белогвардейские части оказались отрезаны от линий снабжения и от возможности морской эвакуации. 23 февраля части Красной Армии из-под Петрозаводска перешли в стремительное наступление вдоль Мурманской железной дороги, 25 февраля советские части освободили Медвежью Гору. 2 марта была занята станция Сорока, а 9 марта — Кандалакша. 13 марта дивизия вступила в Мурманск. На этом организованное сопротивление на севере окончилось.

См. также

• Интервенция союзников на Юге России
• Военное присутствие Антанты на Украине

Литература

• Мымрин Г. Е. Англо-американская военная интервенция на севере и её разгром. Архангельск, 1953.

Мемуары

• Черчиль, В. [militera.lib.ru/memo/english/churchill2/index.html Мировой кризис] = The World Crisis 1918—1925. — 1-е. — Москва: Госвоениздат, 1932. — 328 p. — 5000 экз.

Ссылки

• [www.archive.org/details/armyevacuationof00greauoft The evacuation of north Russia, 1919] — официальный сборник документов об интервенции, изданный военным министерством Великобритании.
• [polarbears.si.umich.edu Polar Bear Expedition Digital Collections] Интерактивный сайт с большим количеством фотографий, карт, дневников и прочей информации по Северной русской кампании. Охватывает американскую часть контингента.
• [www.worldwar1.com/dbc/p_bears.htm American Polar Bears, the American Expeditionary Force, North Russia]
• [pages.prodigy.net/mvgrobbel/photos/polarbear.htm Polar Bear Memorial Association]
• [www.naval-history.net/WW1z05NorthRussia.htm Bolshevik, North Russian, Royal Navy, Expeditionary Force , Archangel]
• [myweb.tiscali.co.uk/bardenweb An account of a Royal Navy trip to North Russia on a hospital ship, June — October 1919]
• [www.dtic.mil/doctrine/jel/research_pubs/p176.pdf Foreign Command of US Forces 1900—1993]
• [www.naval-history.net/WW1AreaBaltic1919.htm Russian Bolshevik Navy 1919_files]
• [www.naval-history.net/WW1z05NorthRussia.htm North Russian Expeditionary Force 1919, The Journal and Photographs of Yeoman of Signals George Smith, Royal Navy]

Отрывок, характеризующий Иностранная военная интервенция на севере России

Княжна Марья тяжело вздохнула и этим вздохом признала справедливость слов Наташи; но словами она не согласилась с ней.
– Разве можно забыть? – сказала она.
– Мне так хорошо было нынче рассказать все; и тяжело, и больно, и хорошо. Очень хорошо, – сказала Наташа, – я уверена, что он точно любил его. От этого я рассказала ему… ничего, что я рассказала ему? – вдруг покраснев, спросила она.
– Пьеру? О нет! Какой он прекрасный, – сказала княжна Марья.
– Знаешь, Мари, – вдруг сказала Наташа с шаловливой улыбкой, которой давно не видала княжна Марья на ее лице. – Он сделался какой то чистый, гладкий, свежий; точно из бани, ты понимаешь? – морально из бани. Правда?
– Да, – сказала княжна Марья, – он много выиграл.
– И сюртучок коротенький, и стриженые волосы; точно, ну точно из бани… папа, бывало…
– Я понимаю, что он (князь Андрей) никого так не любил, как его, – сказала княжна Марья.
– Да, и он особенный от него. Говорят, что дружны мужчины, когда совсем особенные. Должно быть, это правда. Правда, он совсем на него не похож ничем?
– Да, и чудесный.
– Ну, прощай, – отвечала Наташа. И та же шаловливая улыбка, как бы забывшись, долго оставалась на ее лице.


Пьер долго не мог заснуть в этот день; он взад и вперед ходил по комнате, то нахмурившись, вдумываясь во что то трудное, вдруг пожимая плечами и вздрагивая, то счастливо улыбаясь.
Он думал о князе Андрее, о Наташе, об их любви, и то ревновал ее к прошедшему, то упрекал, то прощал себя за это. Было уже шесть часов утра, а он все ходил по комнате.
«Ну что ж делать. Уж если нельзя без этого! Что ж делать! Значит, так надо», – сказал он себе и, поспешно раздевшись, лег в постель, счастливый и взволнованный, но без сомнений и нерешительностей.
«Надо, как ни странно, как ни невозможно это счастье, – надо сделать все для того, чтобы быть с ней мужем и женой», – сказал он себе.
Пьер еще за несколько дней перед этим назначил в пятницу день своего отъезда в Петербург. Когда он проснулся, в четверг, Савельич пришел к нему за приказаниями об укладке вещей в дорогу.
«Как в Петербург? Что такое Петербург? Кто в Петербурге? – невольно, хотя и про себя, спросил он. – Да, что то такое давно, давно, еще прежде, чем это случилось, я зачем то собирался ехать в Петербург, – вспомнил он. – Отчего же? я и поеду, может быть. Какой он добрый, внимательный, как все помнит! – подумал он, глядя на старое лицо Савельича. – И какая улыбка приятная!» – подумал он.
– Что ж, все не хочешь на волю, Савельич? – спросил Пьер.
– Зачем мне, ваше сиятельство, воля? При покойном графе, царство небесное, жили и при вас обиды не видим.
– Ну, а дети?
– И дети проживут, ваше сиятельство: за такими господами жить можно.
– Ну, а наследники мои? – сказал Пьер. – Вдруг я женюсь… Ведь может случиться, – прибавил он с невольной улыбкой.
– И осмеливаюсь доложить: хорошее дело, ваше сиятельство.
«Как он думает это легко, – подумал Пьер. – Он не знает, как это страшно, как опасно. Слишком рано или слишком поздно… Страшно!»
– Как же изволите приказать? Завтра изволите ехать? – спросил Савельич.
– Нет; я немножко отложу. Я тогда скажу. Ты меня извини за хлопоты, – сказал Пьер и, глядя на улыбку Савельича, подумал: «Как странно, однако, что он не знает, что теперь нет никакого Петербурга и что прежде всего надо, чтоб решилось то. Впрочем, он, верно, знает, но только притворяется. Поговорить с ним? Как он думает? – подумал Пьер. – Нет, после когда нибудь».
За завтраком Пьер сообщил княжне, что он был вчера у княжны Марьи и застал там, – можете себе представить кого? – Натали Ростову.
Княжна сделала вид, что она в этом известии не видит ничего более необыкновенного, как в том, что Пьер видел Анну Семеновну.
– Вы ее знаете? – спросил Пьер.
– Я видела княжну, – отвечала она. – Я слышала, что ее сватали за молодого Ростова. Это было бы очень хорошо для Ростовых; говорят, они совсем разорились.
– Нет, Ростову вы знаете?
– Слышала тогда только про эту историю. Очень жалко.
«Нет, она не понимает или притворяется, – подумал Пьер. – Лучше тоже не говорить ей».
Княжна также приготавливала провизию на дорогу Пьеру.
«Как они добры все, – думал Пьер, – что они теперь, когда уж наверное им это не может быть более интересно, занимаются всем этим. И все для меня; вот что удивительно».
В этот же день к Пьеру приехал полицеймейстер с предложением прислать доверенного в Грановитую палату для приема вещей, раздаваемых нынче владельцам.
«Вот и этот тоже, – думал Пьер, глядя в лицо полицеймейстера, – какой славный, красивый офицер и как добр! Теперь занимается такими пустяками. А еще говорят, что он не честен и пользуется. Какой вздор! А впрочем, отчего же ему и не пользоваться? Он так и воспитан. И все так делают. А такое приятное, доброе лицо, и улыбается, глядя на меня».
Пьер поехал обедать к княжне Марье.
Проезжая по улицам между пожарищами домов, он удивлялся красоте этих развалин. Печные трубы домов, отвалившиеся стены, живописно напоминая Рейн и Колизей, тянулись, скрывая друг друга, по обгорелым кварталам. Встречавшиеся извозчики и ездоки, плотники, рубившие срубы, торговки и лавочники, все с веселыми, сияющими лицами, взглядывали на Пьера и говорили как будто: «А, вот он! Посмотрим, что выйдет из этого».
При входе в дом княжны Марьи на Пьера нашло сомнение в справедливости того, что он был здесь вчера, виделся с Наташей и говорил с ней. «Может быть, это я выдумал. Может быть, я войду и никого не увижу». Но не успел он вступить в комнату, как уже во всем существе своем, по мгновенному лишению своей свободы, он почувствовал ее присутствие. Она была в том же черном платье с мягкими складками и так же причесана, как и вчера, но она была совсем другая. Если б она была такою вчера, когда он вошел в комнату, он бы не мог ни на мгновение не узнать ее.
Она была такою же, какою он знал ее почти ребенком и потом невестой князя Андрея. Веселый вопросительный блеск светился в ее глазах; на лице было ласковое и странно шаловливое выражение.
Пьер обедал и просидел бы весь вечер; но княжна Марья ехала ко всенощной, и Пьер уехал с ними вместе.
На другой день Пьер приехал рано, обедал и просидел весь вечер. Несмотря на то, что княжна Марья и Наташа были очевидно рады гостю; несмотря на то, что весь интерес жизни Пьера сосредоточивался теперь в этом доме, к вечеру они всё переговорили, и разговор переходил беспрестанно с одного ничтожного предмета на другой и часто прерывался. Пьер засиделся в этот вечер так поздно, что княжна Марья и Наташа переглядывались между собою, очевидно ожидая, скоро ли он уйдет. Пьер видел это и не мог уйти. Ему становилось тяжело, неловко, но он все сидел, потому что не мог подняться и уйти.
Княжна Марья, не предвидя этому конца, первая встала и, жалуясь на мигрень, стала прощаться.
– Так вы завтра едете в Петербург? – сказала ока.
– Нет, я не еду, – с удивлением и как будто обидясь, поспешно сказал Пьер. – Да нет, в Петербург? Завтра; только я не прощаюсь. Я заеду за комиссиями, – сказал он, стоя перед княжной Марьей, краснея и не уходя.
Наташа подала ему руку и вышла. Княжна Марья, напротив, вместо того чтобы уйти, опустилась в кресло и своим лучистым, глубоким взглядом строго и внимательно посмотрела на Пьера. Усталость, которую она очевидно выказывала перед этим, теперь совсем прошла. Она тяжело и продолжительно вздохнула, как будто приготавливаясь к длинному разговору.
Все смущение и неловкость Пьера, при удалении Наташи, мгновенно исчезли и заменились взволнованным оживлением. Он быстро придвинул кресло совсем близко к княжне Марье.
– Да, я и хотел сказать вам, – сказал он, отвечая, как на слова, на ее взгляд. – Княжна, помогите мне. Что мне делать? Могу я надеяться? Княжна, друг мой, выслушайте меня. Я все знаю. Я знаю, что я не стою ее; я знаю, что теперь невозможно говорить об этом. Но я хочу быть братом ей. Нет, я не хочу.. я не могу…
Он остановился и потер себе лицо и глаза руками.
– Ну, вот, – продолжал он, видимо сделав усилие над собой, чтобы говорить связно. – Я не знаю, с каких пор я люблю ее. Но я одну только ее, одну любил во всю мою жизнь и люблю так, что без нее не могу себе представить жизни. Просить руки ее теперь я не решаюсь; но мысль о том, что, может быть, она могла бы быть моею и что я упущу эту возможность… возможность… ужасна. Скажите, могу я надеяться? Скажите, что мне делать? Милая княжна, – сказал он, помолчав немного и тронув ее за руку, так как она не отвечала.
– Я думаю о том, что вы мне сказали, – отвечала княжна Марья. – Вот что я скажу вам. Вы правы, что теперь говорить ей об любви… – Княжна остановилась. Она хотела сказать: говорить ей о любви теперь невозможно; но она остановилась, потому что она третий день видела по вдруг переменившейся Наташе, что не только Наташа не оскорбилась бы, если б ей Пьер высказал свою любовь, но что она одного только этого и желала.
– Говорить ей теперь… нельзя, – все таки сказала княжна Марья.
– Но что же мне делать?
– Поручите это мне, – сказала княжна Марья. – Я знаю…
Пьер смотрел в глаза княжне Марье.
– Ну, ну… – говорил он.
– Я знаю, что она любит… полюбит вас, – поправилась княжна Марья.
Не успела она сказать эти слова, как Пьер вскочил и с испуганным лицом схватил за руку княжну Марью.
– Отчего вы думаете? Вы думаете, что я могу надеяться? Вы думаете?!
– Да, думаю, – улыбаясь, сказала княжна Марья. – Напишите родителям. И поручите мне. Я скажу ей, когда будет можно. Я желаю этого. И сердце мое чувствует, что это будет.
– Нет, это не может быть! Как я счастлив! Но это не может быть… Как я счастлив! Нет, не может быть! – говорил Пьер, целуя руки княжны Марьи.
– Вы поезжайте в Петербург; это лучше. А я напишу вам, – сказала она.
– В Петербург? Ехать? Хорошо, да, ехать. Но завтра я могу приехать к вам?
На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние дни; но в этот день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», – говорил он себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью.
Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше удержал ее в своей.
«Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно!..»
– Прощайте, граф, – сказала она ему громко. – Я очень буду ждать вас, – прибавила она шепотом.
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.


В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.
Когда ему предлагали служить или когда обсуждали какие нибудь общие, государственные дела и войну, предполагая, что от такого или такого исхода такого то события зависит счастие всех людей, он слушал с кроткой соболезнующею улыбкой и удивлял говоривших с ним людей своими странными замечаниями. Но как те люди, которые казались Пьеру понимающими настоящий смысл жизни, то есть его чувство, так и те несчастные, которые, очевидно, не понимали этого, – все люди в этот период времени представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви.
Рассматривая дела и бумаги своей покойной жены, он к ее памяти не испытывал никакого чувства, кроме жалости в том, что она не знала того счастья, которое он знал теперь. Князь Василий, особенно гордый теперь получением нового места и звезды, представлялся ему трогательным, добрым и жалким стариком.
Пьер часто потом вспоминал это время счастливого безумия. Все суждения, которые он составил себе о людях и обстоятельствах за этот период времени, остались для него навсегда верными. Он не только не отрекался впоследствии от этих взглядов на людей и вещи, но, напротив, в внутренних сомнениях и противуречиях прибегал к тому взгляду, который он имел в это время безумия, и взгляд этот всегда оказывался верен.
«Может быть, – думал он, – я и казался тогда странен и смешон; но я тогда не был так безумен, как казалось. Напротив, я был тогда умнее и проницательнее, чем когда либо, и понимал все, что стоит понимать в жизни, потому что… я был счастлив».
Безумие Пьера состояло в том, что он не дожидался, как прежде, личных причин, которые он называл достоинствами людей, для того чтобы любить их, а любовь переполняла его сердце, и он, беспричинно любя людей, находил несомненные причины, за которые стоило любить их.


С первого того вечера, когда Наташа, после отъезда Пьера, с радостно насмешливой улыбкой сказала княжне Марье, что он точно, ну точно из бани, и сюртучок, и стриженый, с этой минуты что то скрытое и самой ей неизвестное, но непреодолимое проснулось в душе Наташи.
Все: лицо, походка, взгляд, голос – все вдруг изменилось в ней. Неожиданные для нее самой – сила жизни, надежды на счастье всплыли наружу и требовали удовлетворения. С первого вечера Наташа как будто забыла все то, что с ней было. Она с тех пор ни разу не пожаловалась на свое положение, ни одного слова не сказала о прошедшем и не боялась уже делать веселые планы на будущее. Она мало говорила о Пьере, но когда княжна Марья упоминала о нем, давно потухший блеск зажигался в ее глазах и губы морщились странной улыбкой.
Перемена, происшедшая в Наташе, сначала удивила княжну Марью; но когда она поняла ее значение, то перемена эта огорчила ее. «Неужели она так мало любила брата, что так скоро могла забыть его», – думала княжна Марья, когда она одна обдумывала происшедшую перемену. Но когда она была с Наташей, то не сердилась на нее и не упрекала ее. Проснувшаяся сила жизни, охватившая Наташу, была, очевидно, так неудержима, так неожиданна для нее самой, что княжна Марья в присутствии Наташи чувствовала, что она не имела права упрекать ее даже в душе своей.
Наташа с такой полнотой и искренностью вся отдалась новому чувству, что и не пыталась скрывать, что ей было теперь не горестно, а радостно и весело.
Когда, после ночного объяснения с Пьером, княжна Марья вернулась в свою комнату, Наташа встретила ее на пороге.
– Он сказал? Да? Он сказал? – повторила она. И радостное и вместе жалкое, просящее прощения за свою радость, выражение остановилось на лице Наташи.
– Я хотела слушать у двери; но я знала, что ты скажешь мне.
Как ни понятен, как ни трогателен был для княжны Марьи тот взгляд, которым смотрела на нее Наташа; как ни жалко ей было видеть ее волнение; но слова Наташи в первую минуту оскорбили княжну Марью. Она вспомнила о брате, о его любви.
«Но что же делать! она не может иначе», – подумала княжна Марья; и с грустным и несколько строгим лицом передала она Наташе все, что сказал ей Пьер. Услыхав, что он собирается в Петербург, Наташа изумилась.
– В Петербург? – повторила она, как бы не понимая. Но, вглядевшись в грустное выражение лица княжны Марьи, она догадалась о причине ее грусти и вдруг заплакала. – Мари, – сказала она, – научи, что мне делать. Я боюсь быть дурной. Что ты скажешь, то я буду делать; научи меня…
– Ты любишь его?
– Да, – прошептала Наташа.
– О чем же ты плачешь? Я счастлива за тебя, – сказала княжна Марья, за эти слезы простив уже совершенно радость Наташи.
– Это будет не скоро, когда нибудь. Ты подумай, какое счастие, когда я буду его женой, а ты выйдешь за Nicolas.
– Наташа, я тебя просила не говорить об этом. Будем говорить о тебе.
Они помолчали.
– Только для чего же в Петербург! – вдруг сказала Наташа, и сама же поспешно ответила себе: – Нет, нет, это так надо… Да, Мари? Так надо…


Прошло семь лет после 12 го года. Взволнованное историческое море Европы улеглось в свои берега. Оно казалось затихшим; но таинственные силы, двигающие человечество (таинственные потому, что законы, определяющие их движение, неизвестны нам), продолжали свое действие.
Несмотря на то, что поверхность исторического моря казалась неподвижною, так же непрерывно, как движение времени, двигалось человечество. Слагались, разлагались различные группы людских сцеплений; подготовлялись причины образования и разложения государств, перемещений народов.
Историческое море, не как прежде, направлялось порывами от одного берега к другому: оно бурлило в глубине. Исторические лица, не как прежде, носились волнами от одного берега к другому; теперь они, казалось, кружились на одном месте. Исторические лица, прежде во главе войск отражавшие приказаниями войн, походов, сражений движение масс, теперь отражали бурлившее движение политическими и дипломатическими соображениями, законами, трактатами…
Эту деятельность исторических лиц историки называют реакцией.
Описывая деятельность этих исторических лиц, бывших, по их мнению, причиною того, что они называют реакцией, историки строго осуждают их. Все известные люди того времени, от Александра и Наполеона до m me Stael, Фотия, Шеллинга, Фихте, Шатобриана и проч., проходят перед их строгим судом и оправдываются или осуждаются, смотря по тому, содействовали ли они прогрессу или реакции.
В России, по их описанию, в этот период времени тоже происходила реакция, и главным виновником этой реакции был Александр I – тот самый Александр I, который, по их же описаниям, был главным виновником либеральных начинаний своего царствования и спасения России.
В настоящей русской литературе, от гимназиста до ученого историка, нет человека, который не бросил бы своего камушка в Александра I за неправильные поступки его в этот период царствования.
«Он должен был поступить так то и так то. В таком случае он поступил хорошо, в таком дурно. Он прекрасно вел себя в начале царствования и во время 12 го года; но он поступил дурно, дав конституцию Польше, сделав Священный Союз, дав власть Аракчееву, поощряя Голицына и мистицизм, потом поощряя Шишкова и Фотия. Он сделал дурно, занимаясь фронтовой частью армии; он поступил дурно, раскассировав Семеновский полк, и т. д.».
Надо бы исписать десять листов для того, чтобы перечислить все те упреки, которые делают ему историки на основании того знания блага человечества, которым они обладают.
Что значат эти упреки?
Те самые поступки, за которые историки одобряют Александра I, – как то: либеральные начинания царствования, борьба с Наполеоном, твердость, выказанная им в 12 м году, и поход 13 го года, не вытекают ли из одних и тех же источников – условий крови, воспитания, жизни, сделавших личность Александра тем, чем она была, – из которых вытекают и те поступки, за которые историки порицают его, как то: Священный Союз, восстановление Польши, реакция 20 х годов?
В чем же состоит сущность этих упреков?
В том, что такое историческое лицо, как Александр I, лицо, стоявшее на высшей возможной ступени человеческой власти, как бы в фокусе ослепляющего света всех сосредоточивающихся на нем исторических лучей; лицо, подлежавшее тем сильнейшим в мире влияниям интриг, обманов, лести, самообольщения, которые неразлучны с властью; лицо, чувствовавшее на себе, всякую минуту своей жизни, ответственность за все совершавшееся в Европе, и лицо не выдуманное, а живое, как и каждый человек, с своими личными привычками, страстями, стремлениями к добру, красоте, истине, – что это лицо, пятьдесят лет тому назад, не то что не было добродетельно (за это историки не упрекают), а не имело тех воззрений на благо человечества, которые имеет теперь профессор, смолоду занимающийся наукой, то есть читанном книжек, лекций и списыванием этих книжек и лекций в одну тетрадку.
Но если даже предположить, что Александр I пятьдесят лет тому назад ошибался в своем воззрении на то, что есть благо народов, невольно должно предположить, что и историк, судящий Александра, точно так же по прошествии некоторого времени окажется несправедливым, в своем воззрении на то, что есть благо человечества. Предположение это тем более естественно и необходимо, что, следя за развитием истории, мы видим, что с каждым годом, с каждым новым писателем изменяется воззрение на то, что есть благо человечества; так что то, что казалось благом, через десять лет представляется злом; и наоборот. Мало того, одновременно мы находим в истории совершенно противоположные взгляды на то, что было зло и что было благо: одни данную Польше конституцию и Священный Союз ставят в заслугу, другие в укор Александру.
Про деятельность Александра и Наполеона нельзя сказать, чтобы она была полезна или вредна, ибо мы не можем сказать, для чего она полезна и для чего вредна. Если деятельность эта кому нибудь не нравится, то она не нравится ему только вследствие несовпадения ее с ограниченным пониманием его о том, что есть благо. Представляется ли мне благом сохранение в 12 м году дома моего отца в Москве, или слава русских войск, или процветание Петербургского и других университетов, или свобода Польши, или могущество России, или равновесие Европы, или известного рода европейское просвещение – прогресс, я должен признать, что деятельность всякого исторического лица имела, кроме этих целей, ещь другие, более общие и недоступные мне цели.