Интервенция (пьеса)

Интервенция
Жанр:	трагикомедия
Автор:	Лев Славин
Язык оригинала:	русский
Дата написания:	1931—1932
Дата первой публикации:	1932, 1933

«Интерве́нция» — пьеса в четырёх действиях, двенадцати картинах драматурга Льва Славина, написанная в 1932 году; является одним из классических произведений советской драматургии.

История создания

Свою первую и самую известную пьесу Лев Славин, родившийся и выросший в Одессе, закончил в 1932 году, когда в его активе было лишь несколько рассказов и роман «Наследник», не принёсший автору широкой известности. Осенью того же года под названием «Иностранная коллегия» пьеса была опубликована в журнале «Локаф». В основу сюжета легли реальные события: оккупация Одессы войсками Антанты в 1919 году и подпольная борьба одесского областного комитета КП(б)У; для антивоенной пропаганды среди иностранных солдат при подпольном обкоме была создана специальная группа — Иностранная коллегия. Возглавлявший Одесский обком Иван Смирнов, он же Николай Ласточкин, послужил прототипом главного героя пьесы — большевика Бродского, член подпольной организации Софья Соколовская превратилась в Орловскую, а француженка Жанна Лябурб — в Жанну Барбье.

Позже пьесе было дано более понятное название — «Интервенция»; в 1933 году под этим названием она была опубликована в Москве и впервые поставлена на сцене — в Театре им. Вахтангова. Пьеса, в которой героика и трагизм органично сплетались с сатирой, благодаря яркости характеров и жанровых сцен сразу завоевала популярность и принесла славу драматургу.

На протяжении многих десятилетий «Интервенция» шла на сцене, в 1967 году режиссёру Геннадию Полоке было поручено экранизировать пьесу; однако эксцентричная, снятая в скупых театральных декорациях «Интервенция» Полоки не понравилась не только партийным чиновникам, но и, по некоторым свидетельствам, самому драматургу.

Действующие лица

Бродский, Жанна Барбье, Орловская, Степиков — большевики-подпольщики

Бондаренко — торговый моряк

Санька — восемнадцатилетняя

Мадам Ксидиас — негоциантка

Женя Ксидиас — её сын, юноша

Генерал — командующий силами Антанты на юге России

Полковник Фредамбе — начальник штаба союзного командования

Капитан Филлиатр. Лейтенант Бенуа. Капрал Барбару

Селестен, Марсиаль, Гастон, Жув — зуавы

Али — сенегальский стрелок

Maцко — рабочий помоложе

Левит — рабочий постарше

Филипп (Филька-анархист) — бандит

Мария Токарчук — убийца

Имерцаки — человек с асимметричным лицом

Петя — парень с верфи

Аптекарь

1-й господин петербургской наружности

2-й господин петербургской наружности

Конферансье.

Начальник патруля

Стражник

Партизаны, рабочие, солдаты, матросы, офицеры, белошвейки, артисты, дамы, господа, палачи.

Сюжет

Действие первое

Действите происходит в Одессе, весной 1919 года. На знаменитой лестнице в одесском порту нарядная публика с цветами встречает французский экспедиционный корпус. В толпе встречающих — банкирша Ксидиас со своим 19-летним сыном Женей и его репетитором Мишелем Вороновым; не догадываясь о том, что Воронов в действительности — руководитель большевистского подполья Бродский, мадам Ксидиас жалуется ему, что сын «снюхался с политикой» и вместо того чтобы ходить по притонам, изучает теорию прибавочной стоимости. Здесь же в толпе король одесских бандитов Филипп, он же Филька-анархист, со своими неизменными спутниками — шулером Имерцаки и «мокрушницей» мадам Токарчук — присматривается к мадам Ксидиас, как к своей будущей «пациентке». Большевики-подпольщики Степиков и Бондаренко договариваются с этой троицей о приобретении оружия.

К Жене Ксидиасу, когда он ненадолго остаётся один, подходит Филипп; он знает, что юноша на днях проиграл в железку восемь тысяч рублей, и предлагает ему заработать: сообщить, когда в банке мадам Ксидиас окажется крупная сумма, — Жене он обещает 10 процентов с награбленного; однако юноша отказывается. От Филиппа он случайно узнаёт, что его репетитор — большевик Бродский; между тем союзники за голову большевика обещают 10 тысяч франков.

Французский солдат Гастон, познакомившись на Приморском бульваре с Вороновым, приводит его в казарму. Спор о том, надо ли французам воевать против большевиков, прерывает приближение лейтенанта Бенуа. Он находит в казарме антивоенные листовки подпольщиков, — солдаты Селестен и Жув отказываются сообщить, каким образом они попали в казарму, но Марсиаля лейтенанту удаётся запугать.

Филипп со своей компанией доставляет оружие на судоверфь мадам Ксидиас, где бастуют рабочие; оружие прячут в понтонной бочке. Поскольку забастовка срывает выполнение заказа союзников, на судоверфь, по вызыву мадам Ксидиас, прибывает отряд союзных войск во главе с лейтенантом Бенуа. При личном досмотре у некоторых рабочих находят наганы; Бенуа приказывает солдатам искать арсенал; но его не находят. Селестен и сенегалец Али забираются на понтонную бочку, заглядывают в неё… Али докладывает лейтенанту, что и в бочке оружия нет.

Действие второе

В дом мадам Ксидиас приходит комсомолка Санька; она ищет Воронова. Женя, склонный изображать из себя революционера, своей осведомлённостью в делах Воронова вводит её в заблуждение: приняв Ксидиаса за своего, Санька непозволительно откровенничает с ним. Вернувшийся Воронов-Бродский, отсылает Женю, чьи «революционные» увлечения он не принимает всерьёз, и, осознав, что квартира провалена, спешно укладывает вещи. Санька между тем пришла посоветоваться: группа молодых людей хочет подложить бомбу в штаб союзного командования. Разговор Саньки с Бродским подслушивает мадам Ксидиас; решив, что именно Бродский увлёк её сына революционными идеями, мадам Ксидиас просит «отпустить Женю из коммунистов», даже предлагает деньги, но слишком небольшие по сравнению с той суммой, которая обещана за голову большевика.

Бродский навсегда покидает дом Ксидиасов; Женя и в его уходе, и особенно в напутственных словах («ты взрослый, совершенно сложившийся сукин сын!») находит прекрасный повод отныне не церемониться с ним…

В штабе союзного командования генерал — командующий силами Антанты на Юге России произносит речь перед русскими политическими деятелями. Подсчитав на счётах долги России союзникам, генерал заключает: «Здесь всё наше… Штаны, в которые вы одеты! Женщины, с которыми вы спите!» Мадам Ксидиас, не сторговавшись с Бродским, является к полковнику Фредамбе и сообщает всё, что ей известно о Бродском и Саньке. Чуть позже приходит и Женя Ксидиас: ему нечем выплатить долг и потому, как это ни тяжело для него, он готов сдать друга-коммуниста. Полковник требует сообщников, и после недолгой борьбы с собой Ксидиас сдаёт и Саньку. Но никаких денег за своё предательство не получает: «за этих уже уплачено».

Действие третье

В кабачке «Взятие Дарданелл» Бродский и Санька ведут агитацию среди матросов. Предатель Марсиаль, ссылаясь на свои дурные предчувствия, просит Саньку покинуть кабачок; однако ни Бродский, ни Санька не понимают причин его тревоги и остаются.

Появляется Филька со своей свитой; в это время артисты исполняют номер «Налётчики»; недовольный Филипп («разве бандиты так поют?») даёт мастер-класс: исполняет песню «Гром прогремел». В кабачке появляется патруль; Бродский помогает скрыться Саньке, но сам уйти не успевает.

Жанна и Али подбирают на улице раненую Саньку и доставляют в аптеку. Оставив её на попечение аптекаря, уходят, чтобы сообщить товарищам об аресте Бродского. В аптеку врывается Женя Ксидиас, похожий на обитателя дна; он хочет покончить с собой и требует яду, но выбирает яд долго и привередливо. Тем временем появляется Филипп со своей компанией; от него Женя узнаёт, что «ограбила» его — получила 20 тысяч за головы большевиков — родная мать, и в конце концов, за приличное вознаграждение, соглашается помочь налётчикам ограбить мадам Ксидиас. Но в аптеку возвращается сенегалец Али, видевший Ксидиаса в кабинете полковника Фредамбе. Женя пытается бежать, но пуля Али его настигает.

Действие четвёртое

В камере в контрразведке Бродский готовит товарищей — Жанну и Степикова — к предстоящим допросам: «Следователь сперва будет ласков. Сначала он предложит папиросы. Потом он предложит жизнь. Папиросу, кто очень хочет курить, можно взять, а от жизни придется отказаться». Появляется полковник Фредамбе; он обещает отправить большевиков во Францию, если они согласятся сотрудничать, но разговор не складывается.

К Одессе тем временем приближается Красная Армия; на позициях на подступах к городу Селестен и Жув призывают солдат отказаться от борьбы с большевиками. Взбунтовавшиеся солдаты расстреливают лейтенанта Бенуа и возвращаются в город. Некоторое время спустя на тех же позициях полковник Фредамбе, уже в качестве парламентёра, встречается с руководителем партизанского отряда Бондаренко. Полковник сообщает, что главное командование решило отозвать свои войска с юга России, «дабы уменьшить число едоков в вашей стране», и просит предоставить союзникам 10 дней для эвакуации. Бондаренко предлагает обмен захваченных в плен французов на Бродского, Степикова и Жанну; но все трое уже расстреляны.

Союзники спешно покидают Одессу; в толпе отъезжающих и Филипп со своей свитой, он колеблется: «Власти уходят, власти приходят, бандиты остаются». Но, увидев так и не ограбленную мадам Ксидиас, бросается вслед за ней на пароход. Жув, Селестен и Али остаются в Одессе; они не дезертируют — просто переходят, по словам Селестена, «в другую воинскую часть».

Сценическая судьба

На протяжении 1933—1937 годов «Интервенция» с успехом шла по всей стране, в том числе и в переводах на языки народов СССР, но затем на два десятилетия была почти забыта. Причиной «забвения» мог стать как характер самой пьесы, слишком яркой и дерзкой для той эпохи, так и то обстоятельство, что выжившие в 1919 году члены Иностранной коллегии были расстреляны в годы Большого террора, в частности Соколовская.

Вторую жизнь пьеса Славина обрела в 1957 году, когда целый ряд театров отметил постановкой «Интеравенции» 40-летие Октябрьской революции. К её 50-летию, в 1967 году, «Интервенцию» поставил Валентин Плучек в Московском театре Сатиры; спектакль, сохранившийся только в аудиозаписи, шёл на сцене театра на протяжении многих лет, стал одним из лучших спектаклей театра в 60—70-х годах и одной из лучших постановок пьесы Славина, в том числе и благодаря звёздному составу исполнителей.

Большой объём пьесы вынуждал режиссёров сокращать некоторые сцены, а то и вовсе опускать, как например не слишком яркую беседу полковника Фредамбе с арестованными большевиками. И наоборот, картина седьмая — в кабачке «Взятие Дарданелл» — нередко раскрашивалась дополнительными эстрадными номерами. Так, в спектакле Театра им. Вахтангова появились не предусмотренные автором «эстрадники»: Жорж Леон и Кэт Арманд. В процессе репетиций «Интервенции» в Театре Сатиры Андрей Миронов, которому досталась небольшая роль Селестена, желая расширить своё присутствие в спектакле, привёл в театр друга семьи Леонида Утёсова; исполненные им популярные одесские песенки времён Гражданской войны понравились режиссёру; в результате в спектакле вместо артистов, исполняющих номер «Налётчики» («В Валиховском переулке»), появились Иоланта Люсьен с шантанной песенкой «Мадам Люлю», её играла Валентина Токарская, и два персонажа в исполнении Миронова: одесский куплетист («Здравствуйте, здравствуйте, здравствуйте вам!») и шансонье Жюльен Папа с песенкой «Любовь — не картошка».

Известные постановки

• 1933 — Театр имени Евг. Вахтангова. Режиссёр-постановщик — Рубен Симонов, художник Исаак Рабинович, режиссёры Освальд Глазунов, Иосиф Толчанов, композитор Борис Асафьев. Роли исполняли: Бродский — В. Куза, Жанна — Ц. Мансурова, Орловская — А. Орочко, Степиков — Шухмин, Бондаренко — Глазунов, Санька — В. Попова, мадам Ксидиас — М. Синельникова, Женя Ксидиас — Липский, полковник Фредамбе — И. Толчанов, Бенуа — Шихматов, Барбару — Яновский, Селестен — А. Горюнов, Марсиаль — В. Кольцов, Жув — Д. Журавлёв, Али — Державин, Филипп — А. Рапопорт, мадам Токарчук — А. Ремизова, Имерцаки — А. Хмара, Аптекарь— Балихин. Премьера состоялась 6 марта 1933 года. После долгого перерыва спектакль был возобновлён в 1948 году.
• 1934 — Ленинградский Большой драматический театр им Горького. Режиссёр-постановщик — Владимир Люце; режиссёр — Ю. Свирин; художник — Л. Чупятов; композитор — В. М. Дешевов; балетмейстер — А. Бочаров. Роли исполняли: Бродский — В. Полицеймако, Жанна Барбье — А. Я. Ефимова, Бондаренко — А. И. Лариков, Санька — Д. М. Вольперт, мадам Ксидиас — О. Г. Казико, Женя Ксидиас — М. В. Иванов, полковник Фредамбе — А. Ф. Мазаев, Селестен — А. Н. Лаврентьев, Филька-анархист — Л. А. Кровицкий, Имерцаки — С. С. Карнович-Валуа. Премьера состоялась 12 марта 1934 года.
• 1967 — Московский театр Сатиры. Режиссёр-постановщик — Валентин Плучек; режиссёр — М. Микаэлян; художники — Н. Н. Сосунов, В. И. Лалевич; композитор Н. В. Богословский. Роли исполняли: Бродский — А. Д. Папанов, Жанна Барбье — В. К. Васильева, Орловская — Н. Н. Архипова, Бондаренко — В. П. Ушаков, Санька — Н. А. Защипина и Н. И. Селезнёва, мадам Ксидиас — Т. И. Пельтцер, Женя Ксидиас — В. Долинский, позже А. А. Левинский, полковник Фредамбе — Г. П. Менглет, Селестен — А. А. Миронов, Марсиаль — А. Ш. Пороховщиков и М. М. Державин, Жув — С. В. Мишулин и Ю. М. Авшаров, Филька-анархист — Р. Д. Ткачук и С. В. Мишулин, Мария Токарчук — З. Н. Зелинская, Имерцаки — Б. В. Рунге, Аптекарь — Б. К. Новиков и З. М. Высоковский, Иоланта Люсьен — В. Токарская, Жюльен Папа — А. Миронов. Премьера состоялась 13 мая 1967 года.

Отрывок, характеризующий Интервенция (пьеса)

В конце письма она извещала его, что на днях приедет в Петербург из за границы.
Вслед за письмом в уединение Пьера ворвался один из менее других уважаемых им братьев масонов и, наведя разговор на супружеские отношения Пьера, в виде братского совета, высказал ему мысль о том, что строгость его к жене несправедлива, и что Пьер отступает от первых правил масона, не прощая кающуюся.
В это же самое время теща его, жена князя Василья, присылала за ним, умоляя его хоть на несколько минут посетить ее для переговоров о весьма важном деле. Пьер видел, что был заговор против него, что его хотели соединить с женою, и это было даже не неприятно ему в том состоянии, в котором он находился. Ему было всё равно: Пьер ничто в жизни не считал делом большой важности, и под влиянием тоски, которая теперь овладела им, он не дорожил ни своею свободою, ни своим упорством в наказании жены.
«Никто не прав, никто не виноват, стало быть и она не виновата», думал он. – Ежели Пьер не изъявил тотчас же согласия на соединение с женою, то только потому, что в состоянии тоски, в котором он находился, он не был в силах ничего предпринять. Ежели бы жена приехала к нему, он бы теперь не прогнал ее. Разве не всё равно было в сравнении с тем, что занимало Пьера, жить или не жить с женою?
Не отвечая ничего ни жене, ни теще, Пьер раз поздним вечером собрался в дорогу и уехал в Москву, чтобы повидаться с Иосифом Алексеевичем. Вот что писал Пьер в дневнике своем.
«Москва, 17 го ноября.
Сейчас только приехал от благодетеля, и спешу записать всё, что я испытал при этом. Иосиф Алексеевич живет бедно и страдает третий год мучительною болезнью пузыря. Никто никогда не слыхал от него стона, или слова ропота. С утра и до поздней ночи, за исключением часов, в которые он кушает самую простую пищу, он работает над наукой. Он принял меня милостиво и посадил на кровати, на которой он лежал; я сделал ему знак рыцарей Востока и Иерусалима, он ответил мне тем же, и с кроткой улыбкой спросил меня о том, что я узнал и приобрел в прусских и шотландских ложах. Я рассказал ему всё, как умел, передав те основания, которые я предлагал в нашей петербургской ложе и сообщил о дурном приеме, сделанном мне, и о разрыве, происшедшем между мною и братьями. Иосиф Алексеевич, изрядно помолчав и подумав, на всё это изложил мне свой взгляд, который мгновенно осветил мне всё прошедшее и весь будущий путь, предлежащий мне. Он удивил меня, спросив о том, помню ли я, в чем состоит троякая цель ордена: 1) в хранении и познании таинства; 2) в очищении и исправлении себя для воспринятия оного и 3) в исправлении рода человеческого чрез стремление к таковому очищению. Какая есть главнейшая и первая цель из этих трех? Конечно собственное исправление и очищение. Только к этой цели мы можем всегда стремиться независимо от всех обстоятельств. Но вместе с тем эта то цель и требует от нас наиболее трудов, и потому, заблуждаясь гордостью, мы, упуская эту цель, беремся либо за таинство, которое недостойны воспринять по нечистоте своей, либо беремся за исправление рода человеческого, когда сами из себя являем пример мерзости и разврата. Иллюминатство не есть чистое учение именно потому, что оно увлеклось общественной деятельностью и преисполнено гордости. На этом основании Иосиф Алексеевич осудил мою речь и всю мою деятельность. Я согласился с ним в глубине души своей. По случаю разговора нашего о моих семейных делах, он сказал мне: – Главная обязанность истинного масона, как я сказал вам, состоит в совершенствовании самого себя. Но часто мы думаем, что, удалив от себя все трудности нашей жизни, мы скорее достигнем этой цели; напротив, государь мой, сказал он мне, только в среде светских волнений можем мы достигнуть трех главных целей: 1) самопознания, ибо человек может познавать себя только через сравнение, 2) совершенствования, только борьбой достигается оно, и 3) достигнуть главной добродетели – любви к смерти. Только превратности жизни могут показать нам тщету ее и могут содействовать – нашей врожденной любви к смерти или возрождению к новой жизни. Слова эти тем более замечательны, что Иосиф Алексеевич, несмотря на свои тяжкие физические страдания, никогда не тяготится жизнию, а любит смерть, к которой он, несмотря на всю чистоту и высоту своего внутреннего человека, не чувствует еще себя достаточно готовым. Потом благодетель объяснил мне вполне значение великого квадрата мироздания и указал на то, что тройственное и седьмое число суть основание всего. Он советовал мне не отстраняться от общения с петербургскими братьями и, занимая в ложе только должности 2 го градуса, стараться, отвлекая братьев от увлечений гордости, обращать их на истинный путь самопознания и совершенствования. Кроме того для себя лично советовал мне первее всего следить за самим собою, и с этою целью дал мне тетрадь, ту самую, в которой я пишу и буду вписывать впредь все свои поступки».
«Петербург, 23 го ноября.
«Я опять живу с женой. Теща моя в слезах приехала ко мне и сказала, что Элен здесь и что она умоляет меня выслушать ее, что она невинна, что она несчастна моим оставлением, и многое другое. Я знал, что ежели я только допущу себя увидать ее, то не в силах буду более отказать ей в ее желании. В сомнении своем я не знал, к чьей помощи и совету прибегнуть. Ежели бы благодетель был здесь, он бы сказал мне. Я удалился к себе, перечел письма Иосифа Алексеевича, вспомнил свои беседы с ним, и из всего вывел то, что я не должен отказывать просящему и должен подать руку помощи всякому, тем более человеку столь связанному со мною, и должен нести крест свой. Но ежели я для добродетели простил ее, то пускай и будет мое соединение с нею иметь одну духовную цель. Так я решил и так написал Иосифу Алексеевичу. Я сказал жене, что прошу ее забыть всё старое, прошу простить мне то, в чем я мог быть виноват перед нею, а что мне прощать ей нечего. Мне радостно было сказать ей это. Пусть она не знает, как тяжело мне было вновь увидать ее. Устроился в большом доме в верхних покоях и испытываю счастливое чувство обновления».


Как и всегда, и тогда высшее общество, соединяясь вместе при дворе и на больших балах, подразделялось на несколько кружков, имеющих каждый свой оттенок. В числе их самый обширный был кружок французский, Наполеоновского союза – графа Румянцева и Caulaincourt'a. В этом кружке одно из самых видных мест заняла Элен, как только она с мужем поселилась в Петербурге. У нее бывали господа французского посольства и большое количество людей, известных своим умом и любезностью, принадлежавших к этому направлению.
Элен была в Эрфурте во время знаменитого свидания императоров, и оттуда привезла эти связи со всеми Наполеоновскими достопримечательностями Европы. В Эрфурте она имела блестящий успех. Сам Наполеон, заметив ее в театре, сказал про нее: «C'est un superbe animal». [Это прекрасное животное.] Успех ее в качестве красивой и элегантной женщины не удивлял Пьера, потому что с годами она сделалась еще красивее, чем прежде. Но удивляло его то, что за эти два года жена его успела приобрести себе репутацию
«d'une femme charmante, aussi spirituelle, que belle». [прелестной женщины, столь же умной, сколько красивой.] Известный рrince de Ligne [князь де Линь] писал ей письма на восьми страницах. Билибин приберегал свои mots [словечки], чтобы в первый раз сказать их при графине Безуховой. Быть принятым в салоне графини Безуховой считалось дипломом ума; молодые люди прочитывали книги перед вечером Элен, чтобы было о чем говорить в ее салоне, и секретари посольства, и даже посланники, поверяли ей дипломатические тайны, так что Элен была сила в некотором роде. Пьер, который знал, что она была очень глупа, с странным чувством недоуменья и страха иногда присутствовал на ее вечерах и обедах, где говорилось о политике, поэзии и философии. На этих вечерах он испытывал чувство подобное тому, которое должен испытывать фокусник, ожидая всякий раз, что вот вот обман его откроется. Но оттого ли, что для ведения такого салона именно нужна была глупость, или потому что сами обманываемые находили удовольствие в этом обмане, обман не открывался, и репутация d'une femme charmante et spirituelle так непоколебимо утвердилась за Еленой Васильевной Безуховой, что она могла говорить самые большие пошлости и глупости, и всё таки все восхищались каждым ее словом и отыскивали в нем глубокий смысл, которого она сама и не подозревала.
Пьер был именно тем самым мужем, который нужен был для этой блестящей, светской женщины. Он был тот рассеянный чудак, муж grand seigneur [большой барин], никому не мешающий и не только не портящий общего впечатления высокого тона гостиной, но, своей противоположностью изяществу и такту жены, служащий выгодным для нее фоном. Пьер, за эти два года, вследствие своего постоянного сосредоточенного занятия невещественными интересами и искреннего презрения ко всему остальному, усвоил себе в неинтересовавшем его обществе жены тот тон равнодушия, небрежности и благосклонности ко всем, который не приобретается искусственно и который потому то и внушает невольное уважение. Он входил в гостиную своей жены как в театр, со всеми был знаком, всем был одинаково рад и ко всем был одинаково равнодушен. Иногда он вступал в разговор, интересовавший его, и тогда, без соображений о том, были ли тут или нет les messieurs de l'ambassade [служащие при посольстве], шамкая говорил свои мнения, которые иногда были совершенно не в тоне настоящей минуты. Но мнение о чудаке муже de la femme la plus distinguee de Petersbourg [самой замечательной женщины в Петербурге] уже так установилось, что никто не принимал au serux [всерьез] его выходок.
В числе многих молодых людей, ежедневно бывавших в доме Элен, Борис Друбецкой, уже весьма успевший в службе, был после возвращения Элен из Эрфурта, самым близким человеком в доме Безуховых. Элен называла его mon page [мой паж] и обращалась с ним как с ребенком. Улыбка ее в отношении его была та же, как и ко всем, но иногда Пьеру неприятно было видеть эту улыбку. Борис обращался с Пьером с особенной, достойной и грустной почтительностию. Этот оттенок почтительности тоже беспокоил Пьера. Пьер так больно страдал три года тому назад от оскорбления, нанесенного ему женой, что теперь он спасал себя от возможности подобного оскорбления во первых тем, что он не был мужем своей жены, во вторых тем, что он не позволял себе подозревать.
– Нет, теперь сделавшись bas bleu [синим чулком], она навсегда отказалась от прежних увлечений, – говорил он сам себе. – Не было примера, чтобы bas bleu имели сердечные увлечения, – повторял он сам себе неизвестно откуда извлеченное правило, которому несомненно верил. Но, странное дело, присутствие Бориса в гостиной жены (а он был почти постоянно), физически действовало на Пьера: оно связывало все его члены, уничтожало бессознательность и свободу его движений.
– Такая странная антипатия, – думал Пьер, – а прежде он мне даже очень нравился.
В глазах света Пьер был большой барин, несколько слепой и смешной муж знаменитой жены, умный чудак, ничего не делающий, но и никому не вредящий, славный и добрый малый. В душе же Пьера происходила за всё это время сложная и трудная работа внутреннего развития, открывшая ему многое и приведшая его ко многим духовным сомнениям и радостям.


Он продолжал свой дневник, и вот что он писал в нем за это время:
«24 ro ноября.
«Встал в восемь часов, читал Св. Писание, потом пошел к должности (Пьер по совету благодетеля поступил на службу в один из комитетов), возвратился к обеду, обедал один (у графини много гостей, мне неприятных), ел и пил умеренно и после обеда списывал пиесы для братьев. Ввечеру сошел к графине и рассказал смешную историю о Б., и только тогда вспомнил, что этого не должно было делать, когда все уже громко смеялись.
«Ложусь спать с счастливым и спокойным духом. Господи Великий, помоги мне ходить по стезям Твоим, 1) побеждать часть гневну – тихостью, медлением, 2) похоть – воздержанием и отвращением, 3) удаляться от суеты, но не отлучать себя от а) государственных дел службы, b) от забот семейных, с) от дружеских сношений и d) экономических занятий».
«27 го ноября.
«Встал поздно и проснувшись долго лежал на постели, предаваясь лени. Боже мой! помоги мне и укрепи меня, дабы я мог ходить по путям Твоим. Читал Св. Писание, но без надлежащего чувства. Пришел брат Урусов, беседовали о суетах мира. Рассказывал о новых предначертаниях государя. Я начал было осуждать, но вспомнил о своих правилах и слова благодетеля нашего о том, что истинный масон должен быть усердным деятелем в государстве, когда требуется его участие, и спокойным созерцателем того, к чему он не призван. Язык мой – враг мой. Посетили меня братья Г. В. и О., была приуготовительная беседа для принятия нового брата. Они возлагают на меня обязанность ритора. Чувствую себя слабым и недостойным. Потом зашла речь об объяснении семи столбов и ступеней храма. 7 наук, 7 добродетелей, 7 пороков, 7 даров Святого Духа. Брат О. был очень красноречив. Вечером совершилось принятие. Новое устройство помещения много содействовало великолепию зрелища. Принят был Борис Друбецкой. Я предлагал его, я и был ритором. Странное чувство волновало меня во всё время моего пребывания с ним в темной храмине. Я застал в себе к нему чувство ненависти, которое я тщетно стремлюсь преодолеть. И потому то я желал бы истинно спасти его от злого и ввести его на путь истины, но дурные мысли о нем не оставляли меня. Мне думалось, что его цель вступления в братство состояла только в желании сблизиться с людьми, быть в фаворе у находящихся в нашей ложе. Кроме тех оснований, что он несколько раз спрашивал, не находится ли в нашей ложе N. и S. (на что я не мог ему отвечать), кроме того, что он по моим наблюдениям не способен чувствовать уважения к нашему святому Ордену и слишком занят и доволен внешним человеком, чтобы желать улучшения духовного, я не имел оснований сомневаться в нем; но он мне казался неискренним, и всё время, когда я стоял с ним с глазу на глаз в темной храмине, мне казалось, что он презрительно улыбается на мои слова, и хотелось действительно уколоть его обнаженную грудь шпагой, которую я держал, приставленною к ней. Я не мог быть красноречив и не мог искренно сообщить своего сомнения братьям и великому мастеру. Великий Архитектон природы, помоги мне находить истинные пути, выводящие из лабиринта лжи».
После этого в дневнике было пропущено три листа, и потом было написано следующее:
«Имел поучительный и длинный разговор наедине с братом В., который советовал мне держаться брата А. Многое, хотя и недостойному, мне было открыто. Адонаи есть имя сотворившего мир. Элоим есть имя правящего всем. Третье имя, имя поизрекаемое, имеющее значение Всего . Беседы с братом В. подкрепляют, освежают и утверждают меня на пути добродетели. При нем нет места сомнению. Мне ясно различие бедного учения наук общественных с нашим святым, всё обнимающим учением. Науки человеческие всё подразделяют – чтобы понять, всё убивают – чтобы рассмотреть. В святой науке Ордена всё едино, всё познается в своей совокупности и жизни. Троица – три начала вещей – сера, меркурий и соль. Сера елейного и огненного свойства; она в соединении с солью, огненностью своей возбуждает в ней алкание, посредством которого притягивает меркурий, схватывает его, удерживает и совокупно производит отдельные тела. Меркурий есть жидкая и летучая духовная сущность – Христос, Дух Святой, Он».
«3 го декабря.
«Проснулся поздно, читал Св. Писание, но был бесчувствен. После вышел и ходил по зале. Хотел размышлять, но вместо того воображение представило одно происшествие, бывшее четыре года тому назад. Господин Долохов, после моей дуэли встретясь со мной в Москве, сказал мне, что он надеется, что я пользуюсь теперь полным душевным спокойствием, несмотря на отсутствие моей супруги. Я тогда ничего не отвечал. Теперь я припомнил все подробности этого свидания и в душе своей говорил ему самые злобные слова и колкие ответы. Опомнился и бросил эту мысль только тогда, когда увидал себя в распалении гнева; но недостаточно раскаялся в этом. После пришел Борис Друбецкой и стал рассказывать разные приключения; я же с самого его прихода сделался недоволен его посещением и сказал ему что то противное. Он возразил. Я вспыхнул и наговорил ему множество неприятного и даже грубого. Он замолчал и я спохватился только тогда, когда было уже поздно. Боже мой, я совсем не умею с ним обходиться. Этому причиной мое самолюбие. Я ставлю себя выше его и потому делаюсь гораздо его хуже, ибо он снисходителен к моим грубостям, а я напротив того питаю к нему презрение. Боже мой, даруй мне в присутствии его видеть больше мою мерзость и поступать так, чтобы и ему это было полезно. После обеда заснул и в то время как засыпал, услыхал явственно голос, сказавший мне в левое ухо: – „Твой день“.
«Я видел во сне, что иду я в темноте, и вдруг окружен собаками, но иду без страха; вдруг одна небольшая схватила меня за левое стегно зубами и не выпускает. Я стал давить ее руками. И только что я оторвал ее, как другая, еще большая, стала грызть меня. Я стал поднимать ее и чем больше поднимал, тем она становилась больше и тяжеле. И вдруг идет брат А. и взяв меня под руку, повел с собою и привел к зданию, для входа в которое надо было пройти по узкой доске. Я ступил на нее и доска отогнулась и упала, и я стал лезть на забор, до которого едва достигал руками. После больших усилий я перетащил свое тело так, что ноги висели на одной, а туловище на другой стороне. Я оглянулся и увидал, что брат А. стоит на заборе и указывает мне на большую аллею и сад, и в саду большое и прекрасное здание. Я проснулся. Господи, Великий Архитектон природы! помоги мне оторвать от себя собак – страстей моих и последнюю из них, совокупляющую в себе силы всех прежних, и помоги мне вступить в тот храм добродетели, коего лицезрения я во сне достигнул».