Интерьеры Большого Гатчинского дворца

Интерьеры Большого Гатчинского дворца являются ценным памятником архитектуры конца XVIII века. Первоначальное убранство дворца было создано по проектам архитектора Антонио Ринальди в 1770-е годы, а в 1790-е годы залы были перестроены Винченцо Бренной. Сложившийся облик парадных помещений сохранялся почти неизменным вплоть до Великой Отечественной войны, когда во время пожара отделка была утрачена. Восстановление интерьеров началось в 1976 году и продолжается до сих пор.

Аванзал

Аванза́л — первый зал, открывающий анфиладу парадных помещений XVIII века. Площадь зала — 55 м².

Сведения о первоначальной отделке зала сохранились очень скудные. Известно только, что на его стенах висели картины из живописной коллекции графа Григория Орлова, перевезённой в Гатчину в 1778 году.

При перестройке Бренна сохранил от первоначальной отделки двери наборной работы и обрамляющие их наличники искусственного розовато-оранжевого мрамора, а также перекрытие с сильно развитыми падугами и рисунок паркета в виде экзотического цветка. На потолке вместо украшенного лепкой купола был помещён живописный овальный плафон с изображением Марса, преклонившего колена перед богиней войны Белонной.

Площадь стен разделили тонкими профилированными тягами. Таким образом были определены места для больших живописных полотен, которые стали главным элементов убранства. Какие картины первоначально украшали зал — неизвестно. Во второй половине XIX века на стенах поместили «Изгнание из рая» неаполитанца Л. Джордано и «Бурю» французского мариниста Ж. Верне. В 1920-х годах над мраморным камином появился портрет Павла I в одеянии гроссмейстера мальтийского ордена работы С. Тончи.

При императоре Павле I здесь происходили смена и развод караула для охраны внутренних покоев дворца. Назначению зала соответствует лепной декор: гирлянды лавровых ветвей на падуге, шлемы римских воинов, знамёна и щиты. Отсюда и другие названия зала — Верхняя кавалерская, Парадная Приёмная.

В 1880 году интерьер зала был запечатлён художником Э. П. Гау.

Интерьер пострадал в годы Великой Отечественной войны. При пожаре 1944 года погибли камин из чёрного мрамора и плафон.

Зал был открыт одним из первых в 1985 году. На исторические места возвращены стенники золочёной бронзы (Россия, XVIII век), спасённые вазы из алебастра (Италия, XVIII век), ящик для дров (Россия, XVIII век). Вдоль стен — стулья красного дерева типа Чиппендейл (Россия, XVIII век). Посреди северной стены установлен камин из белого с прожилками мрамора и лазурита, сделанный в XVIII веке и хранившийся в музее Академии художеств. На место утраченного плафона помещено произведение неизвестного художника «Вера и Любовь» (Россия, конец XVIII века). От размещения картин на стенах при реставрации отказались.

Мраморная столовая

Мра́морная столо́вая — зал, использовавшийся для парадных обедов. Площадь зала — 110 м².

В орловский период на месте Мраморной столовой находилось большое помещение, которое, предположительно, также было столовой. Оно было разделено на 2 неравные части: треть объёма занимала овальная часть, которая, вероятно, была буфетной, а остальная часть была прямоугольной, собственно столовой. Зал был украшен живописными полотнами.

Не исключено, что при перестройке дворца участие в проектировании Мраморной столовой принимал В. И. Баженов.

Главным декоративным элементом стали каннелированные колонны каррарского мрамора с капителями коринфского ордена. Они установлены на невысокие пьедесталы и поддерживают карнизы, богато украшенные лепниной. Стволы колонн обработаны каннелюрами, а снизу на одну треть они декорированы валиками.

Также зал украшает пышная отделка перекрытия, полотнища дверей наборной работы, паркет геометрического рисунка. Гипсовые барельефы на стенах изображают сцены из мифов о греческом боге виноделия Дионисе. Часть зала, предназначенная для буфетной, отделена трёхпролётной мраморной полукружной балюстрадой, которая украшена скульптурой Эрота (Италия, XVIII век) и вазами (Россия, Италия, конец XVIII века).

Большое лепное панно с гирляндами цветов, музыкальными инструментами и орудиями сельского труда напоминает о пасторальных мотивах, которые были популярны в середине XVIII века. Лепной потолок декорирован двумя живописными плафонами: «Аполлон и музы» (русский мастер Гаврила Лохов) и «Вакх и Ариадна» (неизвестный итальянский мастер XVIII века).

Неотъемлемой частью убранства являются предметы декоративной бронзы: стенники в виде валторн, часы и подсвечники на каминной полке (Франция, конец XVIII века). Расположенный у восточной стены зала мраморный камин украшен зеркалом, рама которого завершается рельефным изображением условно трактованных грифонов, поддерживающих медальон с фигурой танцующей вакханки.

В годы Великой Отечественной войны Мраморная столовая была значительно разрушена. Интерьер был воссоздан в 1985 году, над ним работали скульптор Л. А. Стрижова, бригада полировщиков мрамора под руководством А. А. Чиркина, краснодеревщики Ю. И. Павлоцкий и Голубев. Утраченные плафоны заменили другими: их место заняли «Вера и Надежда» (Россия, вторая половина XVIII века) и «Селена и Эндимион» (копия с полотна С. Торелли работы Б. Л. Голованова).

Тронная Павла I

Тро́нная Павла I — один из самых торжественных и нарядных залов дворца. Его площадь — 50 м².

Предположительно, при Орлове зал был его кабинетом. После перестройки стал тронным залом.

Главное украшение зала — французские гобелены. Декоративные ковры из серии «Новые Индии» — «Зебра» и «Двое слуг несут вождя» — были выполнены по картонам Ф. Депорта. Над камином размещён гобелен с изображением богини плодородия Цереры из серии «Боги», изготовленный по картонам К. Одрана на королевской мануфактуре гобеленов в 1780-е годы.

Паркет набран по рисункам Антонио Ринальди из ценных пород дерева: розового, амаранта, палисандра и других. Центр паркетного покрытия акцентирован четырьмя переплетёнными венками. Они окружены фигурной сеткой из ромбов, которая как будто закреплена по углам стилизованными ветвями, листьями и растительными побегами.

Резное золочёное тронное кресло — работа придворного мастера Х. Мейера (конец XVIII века). Довершали убранство зала бронзовый стол с круглой доской из «египетской» яшмы и большие деревянные белые торшеры. В декоре потолка использован мотив лепных одноглавых древнеримских легионерских орлов и крылатых женщин-сфинксов., венков, гирлянд и розеток с обильной позолотой.

В 1879 году интерьер зала был запечатлён художником Э. П. Гау.

Основные предметы убранства зала были спасены во время Великой Отечественной войны благодаря своевременной эвакуации.

Малиновая гостиная

Мали́новая гости́ная получила своё название, благодаря гобеленам и мебели вишнёвого цвета.

Главным украшением зала были три гобелена из сюиты «Дон Кихот», которые были вытканы по картонам Шарля Антуана Куапеля, под руководством Козетта и Одрана в 1776—1780 годах. Но в настоящее время только один из них занимает своё историческое место в гостиной. Два других выставлены в Павловском дворце.

Также в убранстве зала выделяется люстра из слоновой кости с бронзой и декоративные вазы Императорского Фарфорового завода, украшенные фигурками детей, гирлянд цветов, листьев, гроздей винограда и орнаментов. Дополняет архитектурный, лепной и живописные декор интерьера резная золочёная французская мебель, обитая малиновым бархатом.

Двери гостиной решались как архитектурно-триумфальные сооружения в миниатюре. Полукружие наддверий поддерживается крупными консолями с волютами, которые занимают место капителей. Профилированный архивольт наддверий замыкается лепной волютой. Поле дюседепортов заполнено живописными панно на мифологические сюжеты. Пилястры, фланкировавшие дверные проёмы, и полотнища дверей украшены золочёным резным и лепным орнаментом.

Сложный карниз декорирован золочёными лепными деталями классического характера. Композиционные членения перекрытия состоят из двух широких периметральных полос. Поле паркета с венком посередине заполнялось зеркально размещёнными орнаментами растительного характера.

В 1872 году интерьер зала был запечатлён художником Л. Г. Премацци.

Парадная опочивальня

Пара́дная опочива́льня — один из самых совершенных интерьеров дворца. Площадь зала — 72 м².

Интерьер зала зрительно разделён на две части — центральную и альков. Каждая стена имеет свою отделку, построенную на сочетании белого и голубого цветов, изысканно оттенённых позолотой. Пилястры искусственного мрамора расписаны гротесками художником Ф. Лабенским. На стенах в резных рамах мерцает голубой лионский шёлк с вытканными серебром медальонами, лирами, букетами цветов и другими узорами. В неглубоких полуциркольных нишах над сложно скомпонованными сандриками помещены тонко прорисованные барельефы.

Зеркала, размещённые друг напротив друга, создают бесконечно расширяющееся пространство. За белой с золотом балюстрадой, которая является символом неприкосновенности ложа монарха, расположена резная кровать огромных размеров с балдахином над ней. По сторонам прохода в балюстраде стояли синие фарфоровые вазы в золочёной бронзе, изготовленные на Севрской мануфактуре.

Потолок украшен круглым плафоном «Свадьба Психеи», который был написан Габриелем Франсуа Дуайеном. Высоко на стене, над окном, находилось мозаичное изображение католического святого Франциска из Паулы, выполненное Матвеем Васильевым в 1767 году. В алькове имеется потайная дверь на тёмную винтовую лестницу, ведущую в покои Павла на первом этаже.

В резном декоре дверных полотен помещались две живописные вставки с изображениями нимф. Сложный профилированный сандрик украшен повёрнутыми вниз спиральными завитками. Завершением дверного проёма служит вписанный в полуциркуль лепной барельеф «Марс и Венера».

В 1872 году интерьер зала был запечатлён художником Л. Г. Премацци.

В годы Великой Отечественной войны уникальная отделка зала была почти полностью уничтожена, интерьер пришлось восстанавливать заново. Скульптурный декор выполнен Л. А. Стрижовой, мраморные пилястры расписаны бригадой художников под руководством А. С. Газиянца. Плафон восстановлен по историческому образцу художником-реставратором Ю. Ф. Шитовым. Реставрационные работы продолжаются.

Овальный будуар

Ова́льный будуа́р — первый из залов, принадлежавших императрице Марии Фёдоровне. Его площадь — 45 м².

По мнению искусствоведов, архитектура, оформление падуг перекрытия и рисунок паркета были выполнены по проектам архитектора Антонио Ринальди. Первоначально на поверхности стен находилась лепнина, а в 1811 году её сменила роспись (вазы с цветами и гирлянды), выполненная художником К. Маркграфом. Вероятно тогда же была установлена и изразцовая печь, увенчанная вазой. Переделкой залов руководил архитектор А. Н. Воронихин.

Наличники искусственного мрамора завершают лепные наддверники в виде ваз с ниспадающими гирляндами. На паркете растительные побеги прихотливо сплетаются в изысканный, уравновешенный и симметричный узор. Мебель отличалась изяществом форм и тонкостью наборной работы, особенно выделялось бюро красного дерева, отделанное золочёной бронзой.

Изначально на стенах находилась роспись. Во второй половине 1850-х годов стены затянули шёлком и разместили коллекцию миниатюр начала XIX века. В настоящее время сохранившаяся роспись открыта для обозрения.

Башенный кабинет

Ба́шенный кабине́т находится в Часовой башне дворца. Его площадь — 11 м².

Перекрытие зала с небольшим куполом украшено лепниной и живописью, оконные откосы имеют изысканный узор. Украшением кабинета являются наборные полотнища дверей. В середине XIX века в кабинет были перенесены скульптурные портреты родителей императрицы герцога и герцогини Вюртембергских работы И.-Х. Даннекера.

Изначально стены зала были облицованы искусственным мрамором, а во второй половине XIX века их затянули зелёным штофом, а на одной из стен разместили тканый портрет императора Павла I работы мастеров Петербургской шпалерной мануфактуры (1799 год).

Туалетная

Туале́тная во многом сохранила декоративную отделку орловского периода. Её площадь — 25 м².

Основным украшением зала является лепнина. Стены серо-голубого цвета членятся пилястрами с изображениями венков, зверей и птиц. Простенки оживлены гирляндами и горельефными фигурками путти. Вверху и внизу они обрамлены стилизованными листьями аканта. Десюдепорты представляют собой прямоугольные панно с горельефной фигуркой летящего путти со связанными ногами.

Некоторые элементы лепки являются иллюзией своеобразного крепежа для мраморных барельефов: портретов императрицы Екатерины II в раме из лазурита (работа М.-А. Колло) и Д. Чибеи, а также римских императоров. Над дверями помещены панно в профилированных рамках со спящими мраморными амурами. Виртуозный рисунок паркета растительного характера создан Антонио Ринальди.

Высокая падуга лепного перекрытия декорирована корзинками с цветами, динамичными рокайльными завитками листьев аканта. В угловых частях падуг на горизонтальную часть перекрытия переходят композиции, составленные из ветвей, листьев и ягод. По продольным сторонам падуг располагаются связанные лентами факелы, а в углах перекрытия — пересечённые ветками венки. Средняя часть перекрытия имеет тяжеловатое по профилю заглубление, хотя при Ринальди там был тонкий куполок.

Тронная императрицы Марии Фёдоровны

Тро́нная императрицы Марии Фёдоровны имеет два окна, выходящих на парадный двор и соединяется проходами с Зелёной угловой комнатой.

При первом владельце дворца, графе Орлове, помещение тронной называлось Китайской комнатой. Отделкой занимался Ринальди.

При последующих перестройках дворцовых помещений первоначальная отделка была утрачена. Новой отделкой комнаты занимался Бренна. Поскольку в помещении располагалось достаточно ценное, хоть и небольшое собрание картин, она носила название Картинной комнаты. Собрание включало в себя полотна известных европейских художников — Берхема, Кнеллера, Пуленбурга, Терниса, Яна Миля и других. Среди тем преобладали пейзажи и сценки из сельского быта.

Позже из комнаты была убрана почти вся мебель и помещение было преобразовано в тронную императрицы Марии Фёдоровны.

Одним из главных украшений комнаты был потолочный плафон «Аполлон и музы» неизвестного автора. Плафон погиб во время Великой Отечественной войны. После войны вместо на его место было установлено полотно «Свадьба Ариадны и Бахуса», которое было написано бригадой живописцев в 1980-х годах по эскизу Стефано Торелли.

Белый зал

Белый зал — самый большой парадный зал центрального корпуса, его площадь — 250 м². Предназначался для многолюдных торжественных церемоний.

Зал во многом сохранил первоначальную отделку: лепка стен и десюдепортов, использование мраморных барельефов, ритм арочных оконных проёмов, общая разбивка стен, двери с наличниками искусственного мрамора и другие элементы декора созданы по проекту Ринальди. Однако в дальнейшем убранство зала было значительно усложнено.

Прямоугольный зал вытянут вдоль южного фасада дворца. Пять оконных окон-дверей с полуциркульными завершениями обращены в сторону балкона, выходящего на Дворцовую площадь. Стены и простенки зала ритмично расчленены пилястрами коринфского ордена.

Среднее поле перекрытия занимал утраченный во время войны плафон «Геркулес на распутье между пороком и добродетелью» работы неаполитанского художника Джузеппе Бонито. Оно заменено полотном Г. Ф. Дуайена «Рождение героя». Плафон окружён массивными орнаментальными рамами и рельефной сеткой с крестовидными заполнениями. Каждая сторона падуги зала представляет собой законченную орнаментальную композицию лепного декора.

Полотнища дверей изготовлены из ценных пород дерева и акцентированы изящными бронзовыми золочёными деталями. Наличники дверей выполнены из красноватого искусственного мрамора и завершены пышными скульптурными композициями.

Ещё при Орлове зал был украшен скульптурой и мраморными рельефами. Над камином размещены античные римские горельефы «Жертвоприношение императора Тита» (I век) и овальный медальон «Церера и Флора». Левее расположен горельеф «Путник» (конец I века), а напротив окон — горельефы Д. М. Морляйтера «Эней, спасающий Анхиза» и Д. Маркиори «Похищение Елены» (XVIII век).

Украшением зала являются статуи Антиноя в египетском одеянии и жреца с жертвенным подносом, которые выполнены из чёрного мрамора. Между окон расположен бюст Афины Паллады (Италия, XVIII век), выполненный из белого каррарского и чёрного мраморов, а также оникса.

Зал был открыт для обозрения в 1985 году.

Проходная

Проходная — небольшое помещение между Аванзалом и Белым залом.

Представляет интерес перекрытие комнаты. В своей центральной части оно имеет заглубление — своеобразный купол, поверхность которого украшена лёгкой и изящной лепкой.

В стену помещения вделан овальный мраморный барельеф — портрет Антонио Ринальди, выполненный Ф. И. Шубиным. Поэтому данное помещение часто называют Проходной Ринальди.

Чесменская галерея

Чесменская галерея ведёт от центрального корпуса к дворцовой церкви, её площадь — 112 м².

При Орлове на месте Чесменской галереи и Овальной комнаты были семь комнат. В 1790-е годы на их месте была создана галерея, которая изначально называлась Новой, Золотой или Галереей к церкви. Современное название она получила в XIX веке, благодаря трём большим картинам, которые изображали эпизоды Чесменского боя.

Глухая стена и межоконные простенки акцентированы широкими пилястрами дорического ордера. Они декорированы барельефными ликторскими связками с секирами, которые перевиты золочёными лентами и тройным лавровым венком. По сторонам двери были помещены эффектные лепные композиции из древнеримских доспехов и оружия. Перекрытие галереи выполнено с расчётом иллюзорного увеличения объёма интерьра и его ритмичного обогащения. Над закруглённой частью галереи, со стороны центрального корпуса дворца, были сооружены хоры, ограждённые балюстрадой, которые предназначались для музыкантов и певчих. В декорировке дверных створок использована эмблематика древнеримских воинских триумфов — львиные головы, скрещенные колчаны и палица Геркулеса.

Украшением галереи был и наборный паркет, рисунок которого был выдержан в крупных линейных формах. Его основой являлись гигантские ромбы с вписанными четырёхлучевыми звёздами. Поле паркета было обрамлено фризом в виде волны.

Интерьер галереи был уничтожен в годы войны и пока не восстановлен. Однако она используется как выставочный зал.

Подземный ход

Подземный ход является неотъемлемой частью интерьеров Большого Дворца. Существуют различные мнения касаемо даты его появления. Современники спорят о том, был ли он построен императором Павлом Петровичем или же существовал с самого основания. Однако из документов фонда музея известно, что ещё с орловских времен в алькове Парадной опочивальни Гатчинского дворца имелась потайная дверь на темную узкую винтовую лестницу. По ней из парадных залов второго этажа можно было спуститься на нижний этаж главного корпуса и через туалетную комнату императора по той же потайной лестнице проследовать дальше в дворцовые подвалы, где и начинался подземный ход.

Стены хода и спуска к нему из дворца отделаны известняком, благодаря которому в подземелье стоит постоянная температура. Подземный ход — лишь один из многих ходов подземелья Большого Гатчинского Дворца. По словам сотрудников музея, в подземелье Гатчинского Дворца находится целый лабиринт подземных ходов. До 1918 года в этих подвалах хранили пищу и там же находились винные погреба.

Подземный ход ведет в грот «Эхо» и выводит посетителя на берег Серебряного озера. Грот получил такое название благодаря акустическим особенностям, которые с удовольствием демонстрируют туристам экскурсоводы музея дворца.

В настоящее время выход из грота закрыт железной перегородкой.

См. также

• Арсенальная галерея

Литература

• Макаров В. К., Петров А. Н. Большой Гатчинский дворец // Гатчина. — С. 38-121.
• Кючарианц Д. А., Раскин А. Г. Гатчинский дворец // Гатчина: Художественные памятники. — Лениздат, 2001. — С. 36-131.

Ссылки

Всемирное наследие ЮНЕСКО, объект № 540-012 [whc.unesco.org/ru/list/540-012 рус.] • [whc.unesco.org/en/list/540-012 англ.] • [whc.unesco.org/fr/list/540-012 фр.]

• [history-gatchina.ru/museum/interior/ Гатчинский дворец. Интерьеры]
• [www.gorod.gatchina.biz/palace Гатчинский дворец]

Отрывок, характеризующий Интерьеры Большого Гатчинского дворца

3 го марта во всех комнатах Английского клуба стоял стон разговаривающих голосов и, как пчелы на весеннем пролете, сновали взад и вперед, сидели, стояли, сходились и расходились, в мундирах, фраках и еще кое кто в пудре и кафтанах, члены и гости клуба. Пудренные, в чулках и башмаках ливрейные лакеи стояли у каждой двери и напряженно старались уловить каждое движение гостей и членов клуба, чтобы предложить свои услуги. Большинство присутствовавших были старые, почтенные люди с широкими, самоуверенными лицами, толстыми пальцами, твердыми движениями и голосами. Этого рода гости и члены сидели по известным, привычным местам и сходились в известных, привычных кружках. Малая часть присутствовавших состояла из случайных гостей – преимущественно молодежи, в числе которой были Денисов, Ростов и Долохов, который был опять семеновским офицером. На лицах молодежи, особенно военной, было выражение того чувства презрительной почтительности к старикам, которое как будто говорит старому поколению: уважать и почитать вас мы готовы, но помните, что всё таки за нами будущность.
Несвицкий был тут же, как старый член клуба. Пьер, по приказанию жены отпустивший волоса, снявший очки и одетый по модному, но с грустным и унылым видом, ходил по залам. Его, как и везде, окружала атмосфера людей, преклонявшихся перед его богатством, и он с привычкой царствования и рассеянной презрительностью обращался с ними.
По годам он бы должен был быть с молодыми, по богатству и связям он был членом кружков старых, почтенных гостей, и потому он переходил от одного кружка к другому.
Старики из самых значительных составляли центр кружков, к которым почтительно приближались даже незнакомые, чтобы послушать известных людей. Большие кружки составлялись около графа Ростопчина, Валуева и Нарышкина. Ростопчин рассказывал про то, как русские были смяты бежавшими австрийцами и должны были штыком прокладывать себе дорогу сквозь беглецов.
Валуев конфиденциально рассказывал, что Уваров был прислан из Петербурга, для того чтобы узнать мнение москвичей об Аустерлице.
В третьем кружке Нарышкин говорил о заседании австрийского военного совета, в котором Суворов закричал петухом в ответ на глупость австрийских генералов. Шиншин, стоявший тут же, хотел пошутить, сказав, что Кутузов, видно, и этому нетрудному искусству – кричать по петушиному – не мог выучиться у Суворова; но старички строго посмотрели на шутника, давая ему тем чувствовать, что здесь и в нынешний день так неприлично было говорить про Кутузова.
Граф Илья Андреич Ростов, озабоченно, торопливо похаживал в своих мягких сапогах из столовой в гостиную, поспешно и совершенно одинаково здороваясь с важными и неважными лицами, которых он всех знал, и изредка отыскивая глазами своего стройного молодца сына, радостно останавливал на нем свой взгляд и подмигивал ему. Молодой Ростов стоял у окна с Долоховым, с которым он недавно познакомился, и знакомством которого он дорожил. Старый граф подошел к ним и пожал руку Долохову.
– Ко мне милости прошу, вот ты с моим молодцом знаком… вместе там, вместе геройствовали… A! Василий Игнатьич… здорово старый, – обратился он к проходившему старичку, но не успел еще договорить приветствия, как всё зашевелилось, и прибежавший лакей, с испуганным лицом, доложил: пожаловали!
Раздались звонки; старшины бросились вперед; разбросанные в разных комнатах гости, как встряхнутая рожь на лопате, столпились в одну кучу и остановились в большой гостиной у дверей залы.
В дверях передней показался Багратион, без шляпы и шпаги, которые он, по клубному обычаю, оставил у швейцара. Он был не в смушковом картузе с нагайкой через плечо, как видел его Ростов в ночь накануне Аустерлицкого сражения, а в новом узком мундире с русскими и иностранными орденами и с георгиевской звездой на левой стороне груди. Он видимо сейчас, перед обедом, подстриг волосы и бакенбарды, что невыгодно изменяло его физиономию. На лице его было что то наивно праздничное, дававшее, в соединении с его твердыми, мужественными чертами, даже несколько комическое выражение его лицу. Беклешов и Федор Петрович Уваров, приехавшие с ним вместе, остановились в дверях, желая, чтобы он, как главный гость, прошел вперед их. Багратион смешался, не желая воспользоваться их учтивостью; произошла остановка в дверях, и наконец Багратион всё таки прошел вперед. Он шел, не зная куда девать руки, застенчиво и неловко, по паркету приемной: ему привычнее и легче было ходить под пулями по вспаханному полю, как он шел перед Курским полком в Шенграбене. Старшины встретили его у первой двери, сказав ему несколько слов о радости видеть столь дорогого гостя, и недождавшись его ответа, как бы завладев им, окружили его и повели в гостиную. В дверях гостиной не было возможности пройти от столпившихся членов и гостей, давивших друг друга и через плечи друг друга старавшихся, как редкого зверя, рассмотреть Багратиона. Граф Илья Андреич, энергичнее всех, смеясь и приговаривая: – пусти, mon cher, пусти, пусти, – протолкал толпу, провел гостей в гостиную и посадил на средний диван. Тузы, почетнейшие члены клуба, обступили вновь прибывших. Граф Илья Андреич, проталкиваясь опять через толпу, вышел из гостиной и с другим старшиной через минуту явился, неся большое серебряное блюдо, которое он поднес князю Багратиону. На блюде лежали сочиненные и напечатанные в честь героя стихи. Багратион, увидав блюдо, испуганно оглянулся, как бы отыскивая помощи. Но во всех глазах было требование того, чтобы он покорился. Чувствуя себя в их власти, Багратион решительно, обеими руками, взял блюдо и сердито, укоризненно посмотрел на графа, подносившего его. Кто то услужливо вынул из рук Багратиона блюдо (а то бы он, казалось, намерен был держать его так до вечера и так итти к столу) и обратил его внимание на стихи. «Ну и прочту», как будто сказал Багратион и устремив усталые глаза на бумагу, стал читать с сосредоточенным и серьезным видом. Сам сочинитель взял стихи и стал читать. Князь Багратион склонил голову и слушал.
«Славь Александра век
И охраняй нам Тита на престоле,
Будь купно страшный вождь и добрый человек,
Рифей в отечестве а Цесарь в бранном поле.
Да счастливый Наполеон,
Познав чрез опыты, каков Багратион,
Не смеет утруждать Алкидов русских боле…»
Но еще он не кончил стихов, как громогласный дворецкий провозгласил: «Кушанье готово!» Дверь отворилась, загремел из столовой польский: «Гром победы раздавайся, веселися храбрый росс», и граф Илья Андреич, сердито посмотрев на автора, продолжавшего читать стихи, раскланялся перед Багратионом. Все встали, чувствуя, что обед был важнее стихов, и опять Багратион впереди всех пошел к столу. На первом месте, между двух Александров – Беклешова и Нарышкина, что тоже имело значение по отношению к имени государя, посадили Багратиона: 300 человек разместились в столовой по чинам и важности, кто поважнее, поближе к чествуемому гостю: так же естественно, как вода разливается туда глубже, где местность ниже.
Перед самым обедом граф Илья Андреич представил князю своего сына. Багратион, узнав его, сказал несколько нескладных, неловких слов, как и все слова, которые он говорил в этот день. Граф Илья Андреич радостно и гордо оглядывал всех в то время, как Багратион говорил с его сыном.
Николай Ростов с Денисовым и новым знакомцем Долоховым сели вместе почти на середине стола. Напротив них сел Пьер рядом с князем Несвицким. Граф Илья Андреич сидел напротив Багратиона с другими старшинами и угащивал князя, олицетворяя в себе московское радушие.
Труды его не пропали даром. Обеды его, постный и скоромный, были великолепны, но совершенно спокоен он всё таки не мог быть до конца обеда. Он подмигивал буфетчику, шопотом приказывал лакеям, и не без волнения ожидал каждого, знакомого ему блюда. Всё было прекрасно. На втором блюде, вместе с исполинской стерлядью (увидав которую, Илья Андреич покраснел от радости и застенчивости), уже лакеи стали хлопать пробками и наливать шампанское. После рыбы, которая произвела некоторое впечатление, граф Илья Андреич переглянулся с другими старшинами. – «Много тостов будет, пора начинать!» – шепнул он и взяв бокал в руки – встал. Все замолкли и ожидали, что он скажет.
– Здоровье государя императора! – крикнул он, и в ту же минуту добрые глаза его увлажились слезами радости и восторга. В ту же минуту заиграли: «Гром победы раздавайся».Все встали с своих мест и закричали ура! и Багратион закричал ура! тем же голосом, каким он кричал на Шенграбенском поле. Восторженный голос молодого Ростова был слышен из за всех 300 голосов. Он чуть не плакал. – Здоровье государя императора, – кричал он, – ура! – Выпив залпом свой бокал, он бросил его на пол. Многие последовали его примеру. И долго продолжались громкие крики. Когда замолкли голоса, лакеи подобрали разбитую посуду, и все стали усаживаться, и улыбаясь своему крику переговариваться. Граф Илья Андреич поднялся опять, взглянул на записочку, лежавшую подле его тарелки и провозгласил тост за здоровье героя нашей последней кампании, князя Петра Ивановича Багратиона и опять голубые глаза графа увлажились слезами. Ура! опять закричали голоса 300 гостей, и вместо музыки послышались певчие, певшие кантату сочинения Павла Ивановича Кутузова.
«Тщетны россам все препоны,
Храбрость есть побед залог,
Есть у нас Багратионы,
Будут все враги у ног» и т.д.
Только что кончили певчие, как последовали новые и новые тосты, при которых всё больше и больше расчувствовался граф Илья Андреич, и еще больше билось посуды, и еще больше кричалось. Пили за здоровье Беклешова, Нарышкина, Уварова, Долгорукова, Апраксина, Валуева, за здоровье старшин, за здоровье распорядителя, за здоровье всех членов клуба, за здоровье всех гостей клуба и наконец отдельно за здоровье учредителя обеда графа Ильи Андреича. При этом тосте граф вынул платок и, закрыв им лицо, совершенно расплакался.


Пьер сидел против Долохова и Николая Ростова. Он много и жадно ел и много пил, как и всегда. Но те, которые его знали коротко, видели, что в нем произошла в нынешний день какая то большая перемена. Он молчал всё время обеда и, щурясь и морщась, глядел кругом себя или остановив глаза, с видом совершенной рассеянности, потирал пальцем переносицу. Лицо его было уныло и мрачно. Он, казалось, не видел и не слышал ничего, происходящего вокруг него, и думал о чем то одном, тяжелом и неразрешенном.
Этот неразрешенный, мучивший его вопрос, были намеки княжны в Москве на близость Долохова к его жене и в нынешнее утро полученное им анонимное письмо, в котором было сказано с той подлой шутливостью, которая свойственна всем анонимным письмам, что он плохо видит сквозь свои очки, и что связь его жены с Долоховым есть тайна только для одного него. Пьер решительно не поверил ни намекам княжны, ни письму, но ему страшно было теперь смотреть на Долохова, сидевшего перед ним. Всякий раз, как нечаянно взгляд его встречался с прекрасными, наглыми глазами Долохова, Пьер чувствовал, как что то ужасное, безобразное поднималось в его душе, и он скорее отворачивался. Невольно вспоминая всё прошедшее своей жены и ее отношения с Долоховым, Пьер видел ясно, что то, что сказано было в письме, могло быть правда, могло по крайней мере казаться правдой, ежели бы это касалось не его жены. Пьер вспоминал невольно, как Долохов, которому было возвращено всё после кампании, вернулся в Петербург и приехал к нему. Пользуясь своими кутежными отношениями дружбы с Пьером, Долохов прямо приехал к нему в дом, и Пьер поместил его и дал ему взаймы денег. Пьер вспоминал, как Элен улыбаясь выражала свое неудовольствие за то, что Долохов живет в их доме, и как Долохов цинически хвалил ему красоту его жены, и как он с того времени до приезда в Москву ни на минуту не разлучался с ними.
«Да, он очень красив, думал Пьер, я знаю его. Для него была бы особенная прелесть в том, чтобы осрамить мое имя и посмеяться надо мной, именно потому, что я хлопотал за него и призрел его, помог ему. Я знаю, я понимаю, какую соль это в его глазах должно бы придавать его обману, ежели бы это была правда. Да, ежели бы это была правда; но я не верю, не имею права и не могу верить». Он вспоминал то выражение, которое принимало лицо Долохова, когда на него находили минуты жестокости, как те, в которые он связывал квартального с медведем и пускал его на воду, или когда он вызывал без всякой причины на дуэль человека, или убивал из пистолета лошадь ямщика. Это выражение часто было на лице Долохова, когда он смотрел на него. «Да, он бретёр, думал Пьер, ему ничего не значит убить человека, ему должно казаться, что все боятся его, ему должно быть приятно это. Он должен думать, что и я боюсь его. И действительно я боюсь его», думал Пьер, и опять при этих мыслях он чувствовал, как что то страшное и безобразное поднималось в его душе. Долохов, Денисов и Ростов сидели теперь против Пьера и казались очень веселы. Ростов весело переговаривался с своими двумя приятелями, из которых один был лихой гусар, другой известный бретёр и повеса, и изредка насмешливо поглядывал на Пьера, который на этом обеде поражал своей сосредоточенной, рассеянной, массивной фигурой. Ростов недоброжелательно смотрел на Пьера, во первых, потому, что Пьер в его гусарских глазах был штатский богач, муж красавицы, вообще баба; во вторых, потому, что Пьер в сосредоточенности и рассеянности своего настроения не узнал Ростова и не ответил на его поклон. Когда стали пить здоровье государя, Пьер задумавшись не встал и не взял бокала.
– Что ж вы? – закричал ему Ростов, восторженно озлобленными глазами глядя на него. – Разве вы не слышите; здоровье государя императора! – Пьер, вздохнув, покорно встал, выпил свой бокал и, дождавшись, когда все сели, с своей доброй улыбкой обратился к Ростову.
– А я вас и не узнал, – сказал он. – Но Ростову было не до этого, он кричал ура!
– Что ж ты не возобновишь знакомство, – сказал Долохов Ростову.
– Бог с ним, дурак, – сказал Ростов.
– Надо лелеять мужей хорошеньких женщин, – сказал Денисов. Пьер не слышал, что они говорили, но знал, что говорят про него. Он покраснел и отвернулся.
– Ну, теперь за здоровье красивых женщин, – сказал Долохов, и с серьезным выражением, но с улыбающимся в углах ртом, с бокалом обратился к Пьеру.
– За здоровье красивых женщин, Петруша, и их любовников, – сказал он.
Пьер, опустив глаза, пил из своего бокала, не глядя на Долохова и не отвечая ему. Лакей, раздававший кантату Кутузова, положил листок Пьеру, как более почетному гостю. Он хотел взять его, но Долохов перегнулся, выхватил листок из его руки и стал читать. Пьер взглянул на Долохова, зрачки его опустились: что то страшное и безобразное, мутившее его во всё время обеда, поднялось и овладело им. Он нагнулся всем тучным телом через стол: – Не смейте брать! – крикнул он.
Услыхав этот крик и увидав, к кому он относился, Несвицкий и сосед с правой стороны испуганно и поспешно обратились к Безухову.
– Полноте, полно, что вы? – шептали испуганные голоса. Долохов посмотрел на Пьера светлыми, веселыми, жестокими глазами, с той же улыбкой, как будто он говорил: «А вот это я люблю». – Не дам, – проговорил он отчетливо.
Бледный, с трясущейся губой, Пьер рванул лист. – Вы… вы… негодяй!.. я вас вызываю, – проговорил он, и двинув стул, встал из за стола. В ту самую секунду, как Пьер сделал это и произнес эти слова, он почувствовал, что вопрос о виновности его жены, мучивший его эти последние сутки, был окончательно и несомненно решен утвердительно. Он ненавидел ее и навсегда был разорван с нею. Несмотря на просьбы Денисова, чтобы Ростов не вмешивался в это дело, Ростов согласился быть секундантом Долохова, и после стола переговорил с Несвицким, секундантом Безухова, об условиях дуэли. Пьер уехал домой, а Ростов с Долоховым и Денисовым до позднего вечера просидели в клубе, слушая цыган и песенников.
– Так до завтра, в Сокольниках, – сказал Долохов, прощаясь с Ростовым на крыльце клуба.
– И ты спокоен? – спросил Ростов…
Долохов остановился. – Вот видишь ли, я тебе в двух словах открою всю тайну дуэли. Ежели ты идешь на дуэль и пишешь завещания да нежные письма родителям, ежели ты думаешь о том, что тебя могут убить, ты – дурак и наверно пропал; а ты иди с твердым намерением его убить, как можно поскорее и повернее, тогда всё исправно. Как мне говаривал наш костромской медвежатник: медведя то, говорит, как не бояться? да как увидишь его, и страх прошел, как бы только не ушел! Ну так то и я. A demain, mon cher! [До завтра, мой милый!]
На другой день, в 8 часов утра, Пьер с Несвицким приехали в Сокольницкий лес и нашли там уже Долохова, Денисова и Ростова. Пьер имел вид человека, занятого какими то соображениями, вовсе не касающимися до предстоящего дела. Осунувшееся лицо его было желто. Он видимо не спал ту ночь. Он рассеянно оглядывался вокруг себя и морщился, как будто от яркого солнца. Два соображения исключительно занимали его: виновность его жены, в которой после бессонной ночи уже не оставалось ни малейшего сомнения, и невинность Долохова, не имевшего никакой причины беречь честь чужого для него человека. «Может быть, я бы то же самое сделал бы на его месте, думал Пьер. Даже наверное я бы сделал то же самое; к чему же эта дуэль, это убийство? Или я убью его, или он попадет мне в голову, в локоть, в коленку. Уйти отсюда, бежать, зарыться куда нибудь», приходило ему в голову. Но именно в те минуты, когда ему приходили такие мысли. он с особенно спокойным и рассеянным видом, внушавшим уважение смотревшим на него, спрашивал: «Скоро ли, и готово ли?»
Когда всё было готово, сабли воткнуты в снег, означая барьер, до которого следовало сходиться, и пистолеты заряжены, Несвицкий подошел к Пьеру.
– Я бы не исполнил своей обязанности, граф, – сказал он робким голосом, – и не оправдал бы того доверия и чести, которые вы мне сделали, выбрав меня своим секундантом, ежели бы я в эту важную минуту, очень важную минуту, не сказал вам всю правду. Я полагаю, что дело это не имеет достаточно причин, и что не стоит того, чтобы за него проливать кровь… Вы были неправы, не совсем правы, вы погорячились…
– Ах да, ужасно глупо… – сказал Пьер.
– Так позвольте мне передать ваше сожаление, и я уверен, что наши противники согласятся принять ваше извинение, – сказал Несвицкий (так же как и другие участники дела и как и все в подобных делах, не веря еще, чтобы дело дошло до действительной дуэли). – Вы знаете, граф, гораздо благороднее сознать свою ошибку, чем довести дело до непоправимого. Обиды ни с одной стороны не было. Позвольте мне переговорить…
– Нет, об чем же говорить! – сказал Пьер, – всё равно… Так готово? – прибавил он. – Вы мне скажите только, как куда ходить, и стрелять куда? – сказал он, неестественно кротко улыбаясь. – Он взял в руки пистолет, стал расспрашивать о способе спуска, так как он до сих пор не держал в руках пистолета, в чем он не хотел сознаваться. – Ах да, вот так, я знаю, я забыл только, – говорил он.
– Никаких извинений, ничего решительно, – говорил Долохов Денисову, который с своей стороны тоже сделал попытку примирения, и тоже подошел к назначенному месту.
Место для поединка было выбрано шагах в 80 ти от дороги, на которой остались сани, на небольшой полянке соснового леса, покрытой истаявшим от стоявших последние дни оттепелей снегом. Противники стояли шагах в 40 ка друг от друга, у краев поляны. Секунданты, размеряя шаги, проложили, отпечатавшиеся по мокрому, глубокому снегу, следы от того места, где они стояли, до сабель Несвицкого и Денисова, означавших барьер и воткнутых в 10 ти шагах друг от друга. Оттепель и туман продолжались; за 40 шагов ничего не было видно. Минуты три всё было уже готово, и всё таки медлили начинать, все молчали.


– Ну, начинать! – сказал Долохов.
– Что же, – сказал Пьер, всё так же улыбаясь. – Становилось страшно. Очевидно было, что дело, начавшееся так легко, уже ничем не могло быть предотвращено, что оно шло само собою, уже независимо от воли людей, и должно было совершиться. Денисов первый вышел вперед до барьера и провозгласил:
– Так как п'отивники отказались от п'ими'ения, то не угодно ли начинать: взять пистолеты и по слову т'и начинать сходиться.
– Г…'аз! Два! Т'и!… – сердито прокричал Денисов и отошел в сторону. Оба пошли по протоптанным дорожкам всё ближе и ближе, в тумане узнавая друг друга. Противники имели право, сходясь до барьера, стрелять, когда кто захочет. Долохов шел медленно, не поднимая пистолета, вглядываясь своими светлыми, блестящими, голубыми глазами в лицо своего противника. Рот его, как и всегда, имел на себе подобие улыбки.
– Так когда хочу – могу стрелять! – сказал Пьер, при слове три быстрыми шагами пошел вперед, сбиваясь с протоптанной дорожки и шагая по цельному снегу. Пьер держал пистолет, вытянув вперед правую руку, видимо боясь как бы из этого пистолета не убить самого себя. Левую руку он старательно отставлял назад, потому что ему хотелось поддержать ею правую руку, а он знал, что этого нельзя было. Пройдя шагов шесть и сбившись с дорожки в снег, Пьер оглянулся под ноги, опять быстро взглянул на Долохова, и потянув пальцем, как его учили, выстрелил. Никак не ожидая такого сильного звука, Пьер вздрогнул от своего выстрела, потом улыбнулся сам своему впечатлению и остановился. Дым, особенно густой от тумана, помешал ему видеть в первое мгновение; но другого выстрела, которого он ждал, не последовало. Только слышны были торопливые шаги Долохова, и из за дыма показалась его фигура. Одной рукой он держался за левый бок, другой сжимал опущенный пистолет. Лицо его было бледно. Ростов подбежал и что то сказал ему.