Инцидент в Руби-Ридж

Ру́би-Ридж (англ. Ruby Ridge) — местность, расположенная в северном Айдахо. В 1992 году здесь произошёл инцидент с применением огнестрельного оружия, в который были вовлечены: Рэнди Уивер, члены его семьи, друг семьи Уиверов — Кевин Хэррис (англ. Kevin Harris), а также сотрудники Службы маршалов США и ФБР. В результате инцидента погиб федеральный маршал США Билл Деган (англ. Bill Degan), жена Уивера Вики и его 14-летний сын Сэмми.

В ходе федерального уголовного судебного процесса над Уивером и Хэррисом, последовавшего за инцидентом в Руби-Ридж, адвокат Уивера — Джерри Спенс (англ. Gerry Spence) — обвинил в нарушении закона все государственные организации, вовлечённые в инцидент: Бюро по контролю над оборотом алкогольных, табачных изделий и огнестрельного оружия; Службу маршалов США; Прокуратуру штата Айдахо; ФБР. По окончании процесса в рамках Министерства юстиции США для рассмотрения обвинений, выдвинутых Спенсом, была создана специальная группа. Отчёт о её работе был завершён 10 июня 1994 года; он затронул ряд вопросов, связанных с деятельностью всех указанных правительственных организаций.

Инцидент в Руби-Ридж, а также осада поместья «Маунт Кармел» в Уэйко, в ходе которой были задействованы те же правоохранительные структуры и даже тот же личный состав, вызвали ряд общественных протестов и привели к активизации т. н. «движения ополчения США». С целью поиска ответа на вопросы, столь взволновавшие общественность, один из подкомитетов (англ. the Senate Subcommittee on Terrorism, Technology and Government Information) Сената США провёл двухнедельные слушания, посвящённые событиям, произошедшим в Руби-Ридж. По результатам слушаний, завершившихся 19 октября 1995 года, был подготовлен доклад, содержащий ряд предложений по осуществлению реформ в федеральном законодательстве, регулирующем деятельность силовых структур. Предложенные реформы были направлены на предотвращение событий, аналогичных случившимся в Руби-Ридж, а также восстановлению общественного доверия к силовым структурам.

Краткая биография Рэнди и Вики Уивер

Детство и юность

Рэндалл Клод Уивер (англ. Randall Claude Weaver) родился 3 января 1948 года в семье Кларенса (англ. Clarence) и Уилмы (англ. Wilmа) Уивер — фермеров из г. Виллиска (штат Айова). Кроме Рэндалла в семье росли три девочки. Уиверы были глубоко религиозными людьми, и столкнулись с определёнными сложностями в поисках религиозной конфессии, которая соответствовала бы их взглядам. Они были прихожанами то евангелистской, то пресвитерианской, то баптистской церкви.

Рэнди хорошо учился в школе и занимался различными видами спорта. В возрасте 11-ти лет он уверовал в Иисуса.

В 1966 году Рэнди окончил школу и поступил в en:Iowa Central Community College (англ.), где познакомился со студенткой Вики Джордисон (англ. Vicki Jordison). Молодые люди начали встречаться. Вики была на год младше Рэнди. Её детство прошло в г. Форт-Додж, который расположен всего в 50 милях (80 км) от мест, где вырос Уивер. Вики воспитывалась в условиях конфликтующих религиозных учений. Её мать была прихожанкой конгрегационалистской церкви, а отец — мормоном. В детстве Вики нередко была свидетелем того, как отец трактовал современные события, проводя аналогии с библейскими пророчествами.

Вики отлично училась в школе и активно занималась общественной деятельностью. Её младшая сестра Джули позже скажет, что Вики была такой девушкой, которую любили все без исключения. В 1967 году Вики окончила школу и поступила в Iowa Central Community College.

Служба Рэнди в армии

В октябре 1968 года Рэнди бросил учёбу и пошёл служить в армию. В то время шла война во Вьетнаме и Рэнди хотел сражаться за свою страну.

Уивер зарекомендовал себя образцовым солдатом и вскоре был направлен для прохождения тренинга, необходимого для получения квалификации «зелёного берета». В ходе подготовки кандидаты должны были научиться выживать в жесточайших условиях, имея минимальный запас еды, и быть специалистами по всем видам тактического оружия и взрывчатым веществам. Рэнди успешно прошёл все испытания, ему было присвоено звание сержанта.

Первым местом службы Рэнди Уивера был Форт-Брэгг в Северной Каролине, что весьма разочаровало его. Рэнди недоумевал — какой смысл был в том, чтобы проходить специальную подготовку, если полученные навыки нельзя применить на деле. Его друзья позже вспоминали: Рэнди очень расстраивало то, что тех, кто не хотел воевать, отправляли на фронт, а ему — обученному бойцу — приходилось сидеть в тылу и ничего не делать. Тем временем Вики окончила учёбу в колледже и устроилась на работу в благотворительную организацию United Way.

В 1970 году Рэнди Уивер был поощрён кратковременным отпуском и поехал на родину. Он уже решил для себя как можно скорее уволиться с воинской службы и собирался проинформировать о планах своих родных. Вскоре он повстречался и с Вики, а через несколько недель молодые люди объявили о помолвке.

Начало семейной жизни

8 октября 1971 года Рэнди Уивер демобилизовался из рядов вооружённых сил США и вернулся домой. Через месяц, в ноябре 1971 года Рэнди и Вики поженились. Церемония бракосочетания состоялась в Первой Конгрегационалистской Церкви (англ. First Congregationalist Church), расположенной в Форт-Додж, штат Айова. В стремлении угодить родителям невесты, для проведения церемонии были приглашены два священника — пастор-конгрегационалист и представитель Реорганизованной Церкви Иисуса Христа Святых последних дней.

После свадьбы молодожёны переехали в город Седар-Фоллз, расположенный к востоку от Форт-Додж. Рэнди начал посещать юридические курсы при Университете Северной Айовы, собираясь в дальнейшем стать агентом ФБР. Однако оплата составляла слишком большую сумму для бюджета молодой семьи, и Рэнди пришлось бросить обучение. Уиверы занялись продажей продукции компании Amway.

В 1973 году Рэнди пошёл работать на заводе компании John Deere в окрестностях Седар-Фоллз, а Вики устроилась секретарём в супермаркет. Вскоре они приобрели за $26 тыс. дом в стиле ранчо в Седар-Фоллз. Благодаря хорошим заработкам Рэнди мог покупать новые катера, мотоциклы и спортивные автомобили.

1973 год ознаменовался обострением международной обстановки: Египет оккупировал израильские территории, началась четвёртая арабо-израильская война, повлёкшая эмбарго на торговлю нефтью. Вики и Рэнди расценивали эти события как подтверждение библейских пророчеств и были очень расстроены тем, что ни одна из церквей не готовит своих прихожан к приближающемуся концу света. Вскоре они пришли к выводу, что священники отказываются признавать близящийся апокалипсис.

В марте 1976 года у Рэнди и Вики родилась дочь Сара.

«Видения» Вики

В 1978 году Вики начинает утверждать, что её посещают «видения», которые, по её мнению, являются «знамениями». В частности, Вики «видит» уединённую горную вершину, которая будет служить убежищем и защитит её семью от зла и апокалипсиса. Кроме того, она «видела», что ей предстоит родить ещё двух детей, которых назовут Сэмюэль и Рэйчел.

Вскоре Уиверы приходят к заключению, что римо-католики и иудеи настолько далеко отклонились от Библии, что стали врагами. Они организовали небольшую группу по изучению Библии, полагая, что та является в буквальном смысле отображением слов Бога, к которому они обращались как к «Яхве». Уиверы и участники группы пользовались только Библией короля Якова, и считали, что все остальные версии перевода искажены язычниками.

Вики и Рэнди полагали, что Библия, хотя и была написана в давние времена, объясняет текущие события, происходящие вокруг них, включая заговор, в который вовлечено правительство США, называемое Уиверами ZOG (Сионистское оккупационное правительство).

Однажды группа читала главу 24-ю Евангелия от Матфея, в которой Иисус говорит об апокалипсисе. Это стало поворотным моментом в жизни Уиверов. Стихи этой главы, в которых говорится про горы как о безопасном убежище, окончательно убедили Вики в том, что её «видения» являются пророческими. Уиверы принимают решение отыскать гору, которую «видит» Вики.

В июле 1978 года у супругов Уиверов рождается второй ребёнок. Мальчика назвали Сэмюэль. Уиверы всё с большей серьёзностью рассматривают идею о переезде. Рэнди начинает запасаться оружием, которое, по его мнению, понадобится для защиты семьи, а Вики интересуется образом жизни амишей и изучает как вести домашнее хозяйство, обеспечивающее всем необходимым для жизни.

В 1982 году в семье Уиверов родился третий ребёнок — Рэйчел. Появление девочки на свет окончательно убедило Вики в том, что её «видения» сбываются.

Переезд в Руби-Ридж

В августе 1983 года Рэнди и Вики продали своё ранчо за $50 тыс. и переехали на запад, в Монтану, в надежде найти там свой новый дом. Однако, прибыв в Монтану, они обнаружили, что цена на землю там слишком высока, и двинулись дальше, в штат Айдахо.

Прибыв в Айдахо, Рэнди и Вики присмотрели подходящее место, расположенное к юго-западу от городка Боннерс-Ферри, что находится в горном массиве Селкирк. Уиверы приобрели 20 акров (8 гектаров) земли в местности, называемой Руби-Ридж, и начали строить дом. Таким образом, владения Уиверов располагались в северной части штата Айдахо, округ Баундари, недалеко от невключённой общины Нэплэс (англ. Naples).

К марту 1984 года Рэнди сколотил простой деревянный дом, в котором не было ни электричества, ни водопровода, и семья стала жить в горах. Вики занималась домашним обучением детей, вскоре Уиверы подружились со многими своими соседями. Одним из них был 15-летний Кевин Хэррис. Его отец умер, когда мальчику было 2 года, а матери было слишком тяжело воспитывать четверых. Как многие дети из неблагополучных семей, Кевин вскоре оказался на улице, где пристрастился к наркотикам. Рэнди, познакомившись с Кевином, решил спасти его и взял подростка под свою опеку.

Многие из приятелей семьи Уивер придерживались крайних расистских взглядов. Вики и Рэнди частично переняли подобные убеждения. Идеологическая подоплёка была обнаружена Вики в библейских апокрифах, в которых говорится, что представители негроидной расы являются грешниками и «нечистыми людьми».

К концу 1980-х годов многие из знакомых Уиверов перестали приходить в их дом. Некоторые из них обвинили Уиверов в воровстве, а некоторые решили, что им больше не нужны эти бесконечные проповеди.

В 1988 году Рэнди выдвинул свою кандидатуру на должность шерифа округа Баундари, но проиграл выборы, набрав 10 % голосов. Вероятные причины неудачи: ярко выраженные расистские взгляды и неоднократно высказываемое неуважение к местным и федеральным органам власти. В ходе предвыборной кампании Рэнди не раздавал никаких обещаний, однако, одним из его лозунгов был: «выпустите заключённых». Уивер выступал за то, чтобы освободить из мест лишения свободы всех тех, кто отбывал срок за ненасильственные преступления. Подобного рода заявления не остались незамеченными со стороны представителей власти.

Первые конфликты с властями

Ещё в 1984 году между Рэнди Уивером и его соседом Терри Киннисоном (англ. Terry Kinnison) возник земельный спор на сумму $3 тыс. Впоследствии Киннисон проиграл дело; его обязали выплатить $2,1 тыс. долл. на возмещение ущерба и покрытие судебных расходов. Киннисон отправил ряд писем в ФБР, Секретную службу США и в офис шерифа округа. Эти письма содержали неподтверждённую информацию о том, что Уивер угрожал убить Папу римского, президента США и губернатора штата Айдахо Джона Виктора Эванса.

В январе 1985 года представители ФБР и Секретной службы начали расследование. 12 февраля того же года супруги Уивер были вызваны для встречи, на которой присутствовали два сотрудника Секретной службы, шериф и старший следователь офиса шерифа округа Баундари. Представители Секретной службы заявили, что Рэнди Уивер является членом крайне-правой религиозной организации «Арийские нации» и тайно хранит у себя дома большое количество оружия. Кроме того, сотрудники правоохранительных органов располагали неподтверждённой информацией, полученной от соседа Уиверов, что Рэнди заминировал подъездную дорогу, ведущую к его дому. Ещё один человек сообщил представителям специальных служб США, что Уивер в разговоре упоминал о том, что через два года придёт конец света; его (Уивера) дом будет «находиться под осадой, а затем подвергнется штурму». Уивер всё отрицал; официальные обвинения выдвинуты не были.

В ходе расследования было отмечено, что Уивер контактирует с неким Фрэнком Кумником (англ. Frank Kumnick), который, в свою очередь, связан с членами «Арийских наций». Уивер сообщил следователям, что ни он, ни Кумник не являются членами указанной организации, но Кумник контактирует с представителями радикальной христианской организации «Завет, Клинок, Десница Божья». Также Рэнди Уивер проинформировал сотрудников правоохранительных органов, что отслужил три года армейским инженером в составе Сил специального назначения Армии США «Зелёные Береты». Кроме того, он заявил, что Библия даёт ему право на убийство, если оно будет вызвано необходимостью защитить свою семью, но добавил, что представители федеральных властей могут осмотреть его дом «несмотря на все те слухи, которые циркулируют вокруг него и членов его семьи».

28 февраля 1985 года Рэнди и Вики Уивер подали заверенное под присягой письменное заявление, в котором сообщалось, что их личные враги организовали заговор. Уиверы утверждали, что их недоброжелатели распространяют клеветническую информацию о том, что Рэнди контактирует с членами «Арийских наций», имеет большое количество незаконно хранимого оружия и высказывает угрозы в адрес Президента США и Папы римского. Цель заговора, по словам Уиверов: спровоцировать ФБР на штурм их дома. Уивер высказывал опасение, что его могут арестовать или убить при попытке оказать, в рамках акта самообороны, сопротивление сотрудникам федеральных правоохранительных органов. В своём заявлении Уивер отмечал, что он имеет право на самооборону и защиту своей семьи в случае возникновения физической угрозы.

6 мая 1985 года Рэнди Уивер отправил письмо президенту США Рональду Рейгану, в котором сообщалось, что враги семьи Уивер возможно послали президенту подмётное письмо, содержащее угрозы. Уивер приносил извинения за то, что его недоброжелатели пытаются вовлечь президента в свои злонамеренные планы. Доказательств существования подобного письма, содержащего угрозы, обнаружено не было. В тот же день, 6 мая 1985 года, Вики Уивер направила заявление в ближайшее представительство Секретной службы США, в котором она требовала от этой организации принести письменные извинения ей и её супругу.

Федеральное правительство никогда не предъявляло официальных обвинений Уиверу в том, что он высказывает угрозы в адрес президента, губернатора и прочих высокопоставленных лиц.

Первая информация об Уивере поступила в Бюро алкоголя, табака, огнестрельного оружия и взрывчатых веществ (далее — Бюро) в 1986 году, в рамках расследования дела о серии взрывов, произведённых в городе Кер-д’Ален (Айдахо).

Изготовление и сбыт нелегальных обрезов

В июле 1986 года, во время собрания членов организации «Арийские нации» (которая, по предположению правоохранительных органов, имела отношение к упомянутым взрывам), Рэнди познакомился с информатором по имени Кеннет Фэдли (англ. Kenneth Fadeley), работающим на Бюро. Кеннет Фэдли, в качестве «легенды», сообщил, что его зовут Гас Мэджисоно (англ. Gus Magisono) и он является подпольным торговцем оружием. Уивера на собрание пригласил Фрэнк Кумник, который был основным объектом расследования.

На протяжении следующих трёх лет Уивер несколько раз встречался с Фэдли. В ходе одной из встреч, состоявшейся в сентябре 1989 года, информатор сообщил Уиверу, что распродал весь свой «товар». Уивер предложил свою помощь информатору. Тот согласился и сообщил Рэнди, что ему для продажи нужны обрезы дробовиков. Уивер заявил, что мог бы снабжать информатора 4—5 обрезами в неделю.

24 октября 1989 года Рэнди Уивер передал Кеннету Фэдли два собственноручно изготовленных обреза и получил за них $300. Когда Уивер потребовал причитавшиеся ему, согласно предварительной договорённости, оставшиеся $150, информатор сообщил, что отдаст их при следующей сделке. Аудиозапись встречи была тайно произведена информатором на мини-диктофон.

Следующая встреча Уивера с информатором состоялась 30 ноября 1989 года. Уивер подтвердил свою готовность изготавливать 4—5 обрезов в неделю, а информатор передал ему $100 в счёт погашения долга за состоявшуюся ранее сделку. После этой встречи Герб Байерли (англ. Herb Byerly) — куратор информатора — проинструктировал своего подопечного, чтобы тот более не контактировал с Уивером.

Попытка Бюро завербовать Уивера

В июне 1990 года Байерли встретился с Уивером и сообщил, что у него с собой имеются фотографии обрезов, которые тот продал информатору, и что длина стволов указанного оружия — меньше нормы, установленной федеральным законом США. Он продемонстрировал фотографии Уиверу, и предложил также прослушать аудиозапись, сделанную информатором, на что Рэнди ответил отказом. Затем Байерли предпринял попытку завербовать Уивера в осведомители и задействовать для сбора информации на «Арийские нации». Уивер отказался, по его словам, «быть стукачом», и в июне 1990 года Бюро выдвинуло обвинение, основанное на упомянутом эпизоде с обрезами.

Уивер отрицал обвинения в изготовлении обрезов, длина стволов которых была меньше, чем разрешённая законом. Он утверждал, что продал информатору дробовики легальной длины, а тот уже укоротил их самостоятельно. 13 декабря 1990 года федеральное Большое жюри признало Уивера виновным в нарушении норм закона, касающихся изготовления и хранения оружия. Кумнику, который также продавал обрезы осведомителю, работающему на Бюро, обвинения предъявлены не были. Байерли объяснил, что в случае обвинения Кумника, под угрозой оказалась бы дальнейшая деятельность информатора.

Арест Рэнди и Вики Уивер

Получив ордер на арест, сотрудники Бюро оценили степень опасности, которая могла возникнуть в ходе задержания Уивера. Они пришли к заключению, что и для сотрудников Бюро, производящих задержание, и для детей Уивера, сложится небезопасная ситуация в случае, если совершить арест непосредственно в доме Рэнди. С целью его задержания сотрудники Бюро инсценировали поломку автомобиля на дороге неподалёку от дома Уиверов. Когда Рэнди и Вики Уивер остановились, чтобы помочь устранить неисправность, они были арестованы. В процессе задержания Рэнди попытался завладеть оружием одного из сотрудников правоохранительных органов. При обыске в переднем кармане брюк Уивера был обнаружен пистолет; в грузовике Уивера — найдена сумочка Вики, в которой находился револьвер. Позже Рэнди сказал арестовавшим его агентам: «забавный фокус, но больше вы меня так не проведёте».

Рэнди Уиверу предъявили обвинения и сообщили, что дата начала судебного процесса назначена на 19 февраля 1991 года; затем он был выпущен на свободу под залог. 22 января 1991 года судья по делу сообщил юристу Эверетту Хофмайстеру (англ. Everett Hofmeister), что он назначен адвокатом Рэнди Уивера. Хофмайстер совершил несколько безуспешных попыток связаться с Уивером. Уивер, следуя данным ему предписаниям, в этот же день позвонил своему куратору из службы пробации Карлу Ричинсу (англ. Karl Richins). В момент телефонного звонка в распоряжении Ричинса не было материалов дела, поэтому он попросил Уивера оставить номер, по которому он мог бы позвонить, когда получит необходимые документы. По словам Ричинса, Уивер не дал ему номер контактного телефона. Хофмайстер направил Уиверу письма 19 и 31 января, а также 5 февраля, с просьбой связаться с ним.

5 февраля дата начала судебного процесса, в связи с празднованием Президентского дня, была перенесена с 19 на 20 февраля. Сотрудник суда направил сторонам письма, извещающие о переносе даты начала слушаний. Однако, письмо было направлено не напрямую Уиверу, а его адвокату.

Ошибочная дата начала суда

7 февраля сотрудник службы пробации Ричинс направил Уиверу письмо, в котором он сообщал, что имеет в распоряжении необходимые документы и хочет с ним переговорить. В письме указывалась ошибочная дата начала процесса — 20 марта.

8 февраля Хофмайстер предпринял очередную попытку связаться с Уивером. Он направил ему письмо, в котором сообщал, что ему необходимо срочно встретиться с ним, и что дата начала суда назначена на 20 февраля. Хофмайстер также совершил несколько телефонных звонков людям, которые были знакомы с Уивером, и попросил их, чтобы они передали Рэнди просьбу встретиться с ним. Хофмайстеру так и не удалось переговорить с Уивером до намеченной даты начала судебных слушаний.

20 февраля Уивер не появился в суде, и судья выписал ордер на его арест. 26 февраля в службу пробации позвонил сотрудник газеты Kootenai Valley Times и задал следующий вопрос: Может ли причиной неявки Уивера в суд быть неправильно указанная дата в письме, которое направил Ричинс? Отыскав копию письма, Терренс Хаммель (англ. Terrence Hummel) — старший сотрудник службы пробации США, сообщил судье об ошибочно указанной дате. Также Хаммель проинформировал Службу маршалов США и адвоката Уивера о допущенной ошибке. Судья, тем не менее, отказался аннулировать ордер на арест. Представители Службы маршалов согласились отсрочить арест Уивера до 20 марта; и произвести задержание, если он не явится в суд в этот день. Однако 14 марта федеральная прокуратура США созвала большое жюри, которое пришло к заключению, что Уивер виновен в том, что не явился в суд. С текстом письма, содержащим ошибочную дату, жюри ознакомлено не было.

Уивер и Служба маршалов США

Уивер уже давно не доверял государственным органам, а письмо Ричинса, содержащее ошибочную дату, ещё больше подорвало его доверие и укрепило решение не являться в суд. Сообщения от государственных органов и от его собственного адвоката содержали несогласованную информацию, вызывающую у Уивера подозрения в том, что против него планируется заговор. Сигналы, получаемые Уивером от различных правительственных структур, убедили его в том, что честного суда ждать не стоит.

Уивер, полный недоверия к федеральному правительству, отказался покидать свой особняк. Представители Службы маршалов США предприняли ряд попыток, направленных на то, чтобы убедить Уивера сдаться. С 5 марта по 12 октября 1991 года Уивер, через третьих лиц, вёл переговоры с маршалами США Роном Эвансом (англ. Ron Evans), Уоренном Мэйзом (англ. W. Warren Mays) и Дэвидом Хантом (англ. David Hunt). 12 октября по указанию Рона Эванса переговоры были прекращены. Несмотря на директиву прокуратуры о необходимости проведения всех переговоров через адвоката Уивера, Рэнди отказался разговаривать и не имел с ним никаких контактов. После этого Служба маршалов США приступила к разработке планов по задержанию Уивера.

Хотя маршалы и прекратили вести переговоры, тем не менее, они поддерживали контакт с Уивером. 4 марта 1992 года маршалы Рон Эванс и Джек Клафф (англ. Jack Cluff), выдав себя за потенциальных покупателей, посетили владения Уиверов и переговорили с Рэнди.

27 марта 1992 года операции по задержанию Уивера было присвоено кодовое название «Northern Exposure». Для наблюдения за резиденцией Уиверов были отправлены разведывательные отряды и установлены камеры слежения. Сотрудники Службы маршалов США сообщали, что Уиверы, в ответ на подъезжающий транспорт или приближающихся людей, занимают тактические огневые позиции.

Оценка степени угрозы

Начиная с января 1991 года Служба маршалов США, оценивая степень угрозы, которую представлял собой Рэнди Уивер, вела аналитическое досье. В 1995 году материалы досье были подвергнуты критике в докладе, подготовленном одним из сенатских подкомитетов:

«Вызывает озабоченность следующее: маршалы, расследовавшие дело Уивера, предварительно узнав о противоречивых фактах, не приняли их во внимание, определяя, кем является Рэнди Уивер, и какого рода угроза может от него исходить. Если маршалы и делали попытки оценить достоверность информации, получаемой ими от различных людей в отношении Уивера, то официально эти оценки не были задокументированы. Вместо того чтобы формировать досье как живой документ, маршалы добавляли новые рапорты к постоянно растущей подборке документов; при этом конечная оценка фактически не менялась. Подобного рода проблемы вызывали сложности для представителей других правоохранительных органов: они не могли произвести объективную оценку дела Уивера, поскольку материалы досье содержали непосредственные сообщения от заинтересованных, контактирующих с Уивером, лиц».

— Ruby Ridge: Report of the Subcommittee on Terrorism, Technology and Government Information of the Senate Committee on the Judiciary, 1995

Многие из тех, кто был задействован маршалами в качестве третьей стороны в переговорном процессе — Билл и Джуди Гридер, Алан Джеппсон, Ричард Батлер — представляли собой, по мнению маршалов, ещё более радикально настроенные элементы, чем сами Уиверы. Когда Билла Гридера спросили, почему нельзя просто пойти и поговорить с Уивером, он ответил:

«Дайте-ка я вам поясню. Если я нахожусь на территории моей собственности, и какой-то вооружённый человек приходит, чтобы причинить мне вред, то, вероятно, я пристрелю его».

— Jesse Walter, Ruby Ridge, ReganBooks, 2002, p. 132

Позже эти слова Гридера были расценены как свидетельство угрозы, исходящей со стороны Уивера.

Упомянутое досье содержало «краткий психологический портрет, выполненный человеком, который не проводил собеседований непосредственно с объектом, был недостаточно ознакомлен с материалами дела, а Уивера постоянно называл мистер Рэндалл». В докладной записке, подготовленной позже в Департаменте Юстиции США, говорилось:

Предположения федеральных и некоторых местных правоохранительных органов относительно того, что Уивер служил в «зелёных беретах», что он застрелит любого, кто попытается его арестовать, что он собирает определённые виды оружия, что на территории его собственности прорыты подземные ходы и подготовлены ловушки — всё это преувеличивало степень исходящей от него угрозы.

Стрельба по вертолёту Херальдо Риверы

18 апреля 1992 года в штаб-квартиру Службу маршалов США поступили сообщения от СМИ, что Уивер обстрелял вертолёт, экипаж которого готовил репортаж для телевизионной передачи Херальдо Риверы «Теперь об этом можно рассказать» (англ. Now It Can Be Told). В этот же день одно из подразделений Службы маршалов США занималось установкой камер слежения. В своём рапорте от 18 апреля 1992 года маршал Уоррен Мэйз сообщает, что наблюдал вертолёт над территорией владений Уивера, но не слышал стрельбы. Позже в интервью, данном одному из печатных изданий, Уивер сообщил, что ни он, ни его родственники или друзья, не стреляли по вертолёту в указанный день. Пилот вертолёта Ричард Вайсс (англ. Richard Weiss) заявил ФБР, что Уивер не стрелял по его вертолёту.

Сообщение СМИ о том, что Уивер обстрелял вертолёт Ривьеры, стало одной из предпосылок, используемых маршалом США Уэйном «Дюком» Смитом (англ. Wayne «Duke» Smith) и руководителем подразделения по освобождению заложников ФБР Ричардом Роджерсом (англ. Richard Rogers), в ходе разработки Правил ведения боя (21—22 августа 1992 года). Несмотря на неоднократные заявления пилота о том, что Уивер не стрелял по вертолёту, прокурор Рон Хоуэн (англ. Ron Howen) в качестве улики по делу «Заговор Уивера против федерального правительства» выдвинул утверждение, что Рэнди, Вики и Харри совершили два выстрела по вертолёту Риверы.

Перестрелка на развилке

21 августа 1992 года шесть сотрудников Службы маршалов США производили разведку с целью определения мест, подходящих для организации засады и задержания Уивера. Маршалы были одеты в камуфляж и вооружены автоматическими винтовками М16. Также в их распоряжении находились очки ночного видения. Маршалы США Арт Родерик, Лэрри Купер и Билл Деган сформировали мобильную разведывательную группу. Маршалы США Дэвид Хант, Фрэнк Норрис и Джозеф Томас организовали наблюдательный пункт к северу от дома Уивера.

Разведывательная группа (Родерик, Купер и Деган), поддерживая связь по радио с наблюдательным пунктом, совершала обход по территории владений Уивера. Для того, чтобы проверить реакцию собак, Родерик бросил два камня в сторону дома Уивера, однако ни собаки, ни люди не отреагировали на шум.

Приблизительно через 15 минут Томас сообщил по радиосвязи, что Уиверы отреагировали на звук приближающегося к дому автотранспорта. Кроме Томаса, никто из маршалов не слышал упомянутых им звуков. Собаки залаяли, из дома начали выбегать люди. Рэнди Уивер выбежал первым. За ним — Кевин Хэррис, Сэмми Уивер, Сара Уивер и Рэйчел Уивер. Вики Уивер осталась в доме. Томас сообщил Родерику, что они несут с собой «оборудование», то есть — вооружены. Вместо того, чтобы в ответ на шум занять привычную оборонительную позицию, Уивер побежал вниз по подъездной дороге. Затем Родерик увидел, что в его сторону бежит большой золотистый лабрадор-ретривер, а за ним — Кевин Хэррис, вооружённый винтовкой.

Несколько дней спустя Сара Уивер под диктовку своего отца запишет следующее:

Утром в пятницу, около 11:30 […] собаки начали лаять, как они это делают обычно в тех случаях, когда незнакомые люди приближаются к подъездной дороге. Рэнди, Кевин и Сэм, прихватив оружие, побежали к скале […] Когда они к ней подбежали, наш пёс Страйкер был возле насосной и лаял в сторону леса. Рэнди, Кевин и Сэм отправились туда, чтобы разобраться. Сэм сказал, что видел как что-то или кто-то побежал на запад, и они последовали за ним. Сэм и Кевин побежали за Страйкером. Рэнди побежал вниз по старой дороге, ведущей на запад. Я [Рэнди Уивер] не имел предположений — за кем они побежали, но надеялся, что это был олень.

Кевин Хэррис заявил, что, судя по реакции собаки, он пришёл к выводу: поблизости находится большое животное или человек.

21 августа 1992 года Вики Уивер записала в дневнике:

Рэнди, Кевин и Сэм отправились к насосному помещению посмотреть, что побеспокоило нашу собаку. Очевидно, они вынудили убежать слугу Нового мирового порядка[…].

Родерик сообщил Куперу и Дегану, что в их направлении бежит собака и человек, вооружённый винтовкой. Родерик повёл группу в отступление, которое сопровождалось значительным шумом, поскольку маршалам пришлось пробираться через густые заросли деревьев. Родерик отметил, что каждый раз, когда они оборачивались, собака и Хэррис были всё ближе.

Во время отступления разведывательной группы Хант, Норрис и Томас оставались на посту, продолжая наблюдать за домом Уиверов.

Родерик продолжал возглавлять отступающую группу. В 9-10 метрах за ним бежал Деган, а в 10 метрах за Деганом — Купер. Обернувшись в очередной раз, Родерик увидел не только преследовавших их собаку и Хэрриса, но и Сэмми Уивера.

Группа пересекла лесную поляну и вновь вбежала в лес, под укрытие деревьев, двигаясь по направлению к развилке дорог. Купер сказал своим товарищам, что это «бред» — продолжать отступление, и что он не хочет, чтобы его пристрелили в спину. Он предложил остановиться и занять оборонительные позиции; предложение было принято. Группа выбежала из леса на развилку, расположенную в 500 метрах от дома Уивера, и приготовилась к отражению нападения.

Практически в этот же момент маршалы увидели, как по дороге, ведущей к развилке от дома Уивера, приближается Рэнди. По словам Купера, Уивер удивился, когда заметил его. Родерик прокричал Уиверу: «Назад! Я — маршал США!», Купер также прокричал: «Стоять! Я — маршал США!» В ответ Рэнди Уивер выругался и убежал с места событий. Спустя примерно минуту из леса выбежала собака, а за ней — Хэррис и Сэмми; началась перестрелка.

Свидетельские показания сторон противоречат друг другу в вопросе, кто первым открыл огонь. Однако они сходятся в следующем: маршал США Родерик застрелил собаку Уивера, а Сэмюель Уивер стрелял в Родерика. Сэмюель Уивер, при попытке покинуть место происшествия, был убит выстрелом в спину. Маршал Деган был убит Кевином Хэррисом.

Версия, изложенная маршалами Родериком и Купером, следующая: собака, а за ней — Хэррис и Сэмми, выбегают из леса на развилку. Деган голосом идентифицирует себя как маршала США и приказывает Хэррису остановиться. Хэррис разворачивается и выстрелом убивает Дегана, который не произвёл ещё ни одного выстрела. Затем Родерик делает один выстрел в собаку, Сэмми дважды стреляет в Родерика, Родерик стреляет ещё один раз. Родерик и Купер слышат, что по ним ведётся огонь. Купер стреляет двумя-тремя короткими очередями в Хэрриса и видит, что он упал «как мешок с картошкой». Купер видит, что Сэмми убегает, и по рации сообщает Ханту, что ранил или убил Хэрриса.

Версия событий, изложенная Хэррисом, следующая: собака выбегает из леса, подбегает к Куперу и начинает, играя, прыгать вокруг него. Затем она подбегает к Родерику. Родерик, на глазах у Сэмми, выстрелом убивает собаку. Сэмми называет Родерика «сукиным сыном» и стреляет в него. Деган выходит из-за деревьев, стреляет и ранит в руку Сэмми. Хэррис стреляет, попадает Дегану в грудь, Деган падает. Купер стреляет по Хэррису, который, пригибаясь к земле, ищет укрытие. Купер стреляет снова, попадает в Сэмми, Сэмми падает. Хэррис ведёт стрельбу в двух метрах от Купера, вынуждая его искать укрытие. Купер объявляет, что он — маршал США. Хэррис осматривает тело Сэмми, устанавливает, что он мёртв, и убегает по направлению к дому Уивера.

26 августа 1992 года Сара Уивер под диктовку своего отца записала следующее:

Когда я приблизился к […] развилке, какой-то человек, весь в камуфляже, прокричал: Рэнди, стой! Я тотчас сказал fuck you и начал отходить в сторону дома. Я тут же понял — мы попали в засаду, организованную Сионистским оккупационным правительством/Новым мировым порядком. Я остановился посмотреть — не гонятся ли за мной. Примерно в то же время я услышал выстрел и визг Страйкера [собаки]. Затем раздались ещё два выстрела, и Страйкер перестал визжать. Я стал кричать Сэму и Кевину, чтобы они возвращались домой, и что Страйкера убили [федералы]. Также, для привлечения внимания, я выстрелил из ружья в воздух, молясь, чтобы это помогло. Я вставил новый патрон, но его заклинило. Я вытащил мой 9-мм пистолет, выстрелил ещё 3-4 раза в воздух, и ещё раз крикнул Сэму, чтобы тот возвращался домой. Сэм ответил: Иду, папа! Тогда я пошёл наверх к дому, выкрикивая, чтобы Сэм и Кевин шли домой. Всё это время я слышал звуки выстрелов, доносящиеся от места засады.

В письме, датированном 26 августа 1992 года, Сара Уивер цитирует Хэрриса:

Мы с Сэмом бежали по лесу за Страйкером до тех пор, пока не вышли на развилку — а там по одной из дорог уже бежит Рэнди. Первым выбежал Страйкер, за ним — Сэм, за ним — я. На дороге был человек в камуфляже, и он застрелил Страйкера. Сэм крикнул: Ты пристрелил Страйкера, сукин ты сын! И они направили оружие на Сэма. Сэм открыл огонь. Я укрылся за пнём, а Сэм побежал по дороге в сторону дома. Кажется, Сэма ранили в правую руку. Эти люди продолжали стрелять в Сэма, поэтому я выстрелил в одного из этих сукиных сынов. Только после того, как они убили Сэма, один из федералов выскочил из леса и заявил, что он — федеральный маршал. Затем федералы забрали своих раненых и ушли. Я пошёл домой и увидел на дороге тело Сэма. Он был убит выстрелом в спину — в этом нет сомнений.

Вещественные доказательства (гильзы, найденные на месте перестрелки), представленные в суде по делу, говорят о следующем:

• Арт Родерик сделал один выстрел из автоматической винтовки М16,
• Сэмми Уивер трижды выстрелил из винтовки Ruger Mini-14,
• Билл Деган совершил 7 выстрелов из М16,
• Лэрри Купер сделал 6 выстрелов из 9-мм пистолета-пулемёта Colt,
• Кевин Хэррис дважды выстрелил из винтовки M1917 Enfield,
• всего было произведено 19 выстрелов.

В заявлении, сделанном во время судебного процесса 1993 года, Лэрри Купер сказал: «Нужно все эти события вложить в несколько секунд… Трудно вспомнить, что произошло в первую очередь». Эксперты по баллистике пришли к заключению, что физические улики не противоречат ни версии защиты, ни версии обвинения о событиях, произошедших в ходе перестрелки. Эксперт Мартин Фэклер (Martin Fackler) подтвердил, что Родерик стрелял по собаке и убил её, Деган ранил Сэмми в правый локоть, Хэррис стрелял по Дегану и убил его, а Купер «возможно» стрелял по Сэмми и убил его. В 1993 году суд принял версию защиты и оправдал Хэрриса, расценив его действия как самооборону. В 1997 году Грег Шпрунгль (Greg Sprungl) — шериф округа Баундари провёл собственный досмотр места перестрелки, а эксперт Люсьен «Люк» Хааг (Lucien «Luke» Haag) подтвердил, что пуля, найденная в ходе досмотра, выпущена из оружия Купера, и что на ней обнаружены волокна той же ткани, из которой была изготовлена рубашка Сэмми.

После окончания перестрелки, маршалы Хант и Томас спустились к ближайшему дому, чтобы вызвать поддержку. Маршалы Норрис, Купер и Родерик остались у тела Дегана на развилке. Рэнди и Вики пришли к развилке и забрали труп Сэма. Рэнди, Вики и Хэррис поместили тело Сэмюеля в сарай, расположенный возле дома Уиверов. Уивер, Вики, их дочери и Хэррис скрылись в доме. В своих дальнейших докладах, отправляемых в Центр по разрешению кризисных ситуаций (г. Вашингтон), маршал Хант сообщает, что звуки стрельбы больше не слышны.

Осада

Служба маршалов США проинформировала ФБР о том, что был убит федеральный агент, и ФБР направило в Айдахо Подразделение по освобождению заложников. Руководителем операцией был назначен специальный агент Юджин Гленн из представительства ФБР в Солт-Лейк-Сити. Был мобилизован личный состав правоохранительных органов штата Айдахо: полиция; Бюро по контролю над оборотом алкогольных, табачных изделий и огнестрельного оружия; Служба маршалов США; местное отделение ФБР; Пограничная служба, офис шерифа округа. В осаде, которая продлилась 12 дней, были задействованы несколько сотен сотрудников федеральных правоохранительных органов.

21 августа 1992 года распоряжением губернатора штата Айдахо Сесила Андрюса было введено чрезвычайное положение на территории округа Баундари. Это распоряжение позволяло ФБР использовать оружие, хранящееся на складах Национальной гвардии, и, после некоторой задержки, бронетранспортёры Национальной гвардии.

«Правила ведения боя в Руби-Ридж»

Правила ведения боя в Руби-Ридж:

• Выстрел на поражение может и должен быть произведён без голосового предупреждения по любому вооружённому совершеннолетнему лицу мужского пола в том случае, если он [выстрел] не несёт опасности для детей.
• Выстрел на поражение может и должен быть произведён по любому вооружённому совершеннолетнему лицу, если он не предпринимает попыток сдаться после того, как объявлена капитуляция.
• Любых животных, представляющих угрозу, и в частности — собак, следует уничтожать.
• Нормы ФБР, регулирующие ведение огня на поражение, применимы, помимо Рэндалла Уивера, Вики Уивер и Кевина Хэрриса, ко всем лицам, чьи действия представляют собой угрозу здоровью и жизни сотрудников правоохранительных органов.

21-22 августа 1992 года

На второй день осады, 22 августа 1992 года, снайперы Подразделения по освобождению заложников заняли боевые позиции. Их задача: обеспечение огневого прикрытия бронетранспортёров, которые должны доставить к дому Уивера команду по ведению переговоров. Перед тем, как отправиться на позиции, снайперы были проинструктированы относительно т. н. «Правил ведения боя», которые, в данном случае, значительным образом отличались от стандартных норм ФБР, регулирующих ведение огня на поражение.

Стандартные нормы ФБР, регулирующие ведение огня на поражение, включают в себя, в частности, следующие положения: «Выстрел на поражение производится в том случае, если агент действует в порядке необходимой самообороны, защищая себя или других, и полагает, что существует серьёзная угроза здоровью или жизни. По возможности перед выстрелом на поражение должно быть произведено голосовое предупреждение».

Сотрудники денверского специального подразделения ФБР SWAT, принимавшие участие в осаде, посчитали, что «Правила ведения боя в Руби-Ридж» являются «сумасшествием», и между собой договорились применять стандартные нормы ФБР, регулирующие ведение огня на поражение. Большинство снайперов Подразделения по освобождению заложников восприняли «Правила ведения боя в Руби-Ридж» как изменённые стандартные нормы ФБР. Например, по словам снайпера Дэйла Монро, эти правила «давали зелёный свет», позволяя вести огонь по любому вооружённому взрослому мужчине. Согласно заявлению снайпера Эдварда Венгера, он мог вести огонь на поражение по вооружённым взрослым, а против всех остальных — использовать стандартные нормы ФБР. Специалист по ведению переговоров, сотрудник ФБР Фред Лэнсли отмечает, что был «удивлён и шокирован», ознакомившись с «Правилами ведения боя в Руби-Ридж». По словам Лэнсли, участвовавшим в более чем 300 операциях по освобождению заложников, «Правила ведения боя в Руби-Ридж» содержали самые жёсткие нормы и противоречили стандартной процедуре, принятой в ФБР.

Смерть Вики Уивер

Ещё до того, как переговорная команда прибыла к дому Уивера, снайпер Лон Гориучи заметил Рэнди Уивера в момент, когда тот открывал дверь сарая, в котором находился труп его сына и выстрелил, ранив Уивера. Пуля вошла в спину Рэнди и вышла в области его правой подмышки. Позже, во время судебного процесса, снайпер заявил, что целился в позвоночник Уивера, но в последний момент Рэнди изменил своё положение. Затем, когда Уивер, его 16-летняя дочь Сара и Хэррис побежали назад к дому, Гориучи произвёл второй выстрел. В результате произведённого выстрела Хэррис был ранен, а Вики Уивер — стоящая за дверью дома со своей 10-месячной дочерью Элишебой на руках — убита.

В докладе Департамента юстиции США, посвящённом событиям в Руби-Ридж, говорится, что второй выстрел не соответствовал существующим конституционным нормам, определяющим ведение огня на поражение. Также в докладе отмечается, что поскольку Хэррис, Рэнди и Сара Уивер бежали к дому, не отстреливаясь, то они не представляли собой угрозу. Поэтому то, что перед выстрелом не было произведено голосовое предупреждение, является «непростительным» нарушением. Снайпер Лон Гориучи обвинялся в том, что он стрелял через дверь, не убедившись в отсутствии за ней кого-либо.

Повторная оценка оперативной обстановки

На основании информации, полученной от маршалов Ханта, Купера и Родерика относительно событий, произошедших 21 августа 1992 года, руководители операции приняли решение произвести повторную оценку сложившейся ситуации. Заместитель директора ФБР Дэнни Коулсон в памятной записке № OPR 004477, датированной 24 августа 1992 года, отметил следующее

Принять во внимание:

1. Обвинения против Уивера — чушь.
2. Никто не видел, чтобы Уивер стрелял.
3. Против Вики обвинений нет.
4. Уивер оборонялся. Он побежал вниз по склону посмотреть, почему лает собака. Какие-то люди в камуфляже убили его пса. Начинают стрелять в него. Убили его сына. [В Дегана] стрелял Хэррис. Ему [Уиверу] нечего предъявить.

26 августа 1992 года «Правила ведения боя в Руби-Ридж», действующие с момента прибытия Подразделения по освобождению заложников, были упразднены.

Агрессивные методы

В воскресенье утром 23 августа 1992 года командир Подразделения по освобождению заложников Ричард Роджерз в сопровождении своих бойцов подъехал на БТР к дому Уиверов. Ричардз объявил в мегафон, что у него имеется ордер на арест Рэнди Уивера и Кевина Хэрриса. После этого он предложил Рэнди, чтобы тот, для ведения переговоров, воспользовался специальным телефонным аппаратом. В ответ Рэнди выкрикнул: «Убирайтесь к чертям отсюда!» и добавил что-то нечленораздельное. Тогда Роджерз сделал ультимативное заявление, заключавшееся в следующем: если Рэнди и Хэррис не сдадутся, то дом будет разрушен.

Вечером того же дня несколько БТРов начали разрушать нежилые помещения, в частности — сарай и резервуары для воды. В ходе разрушения сарая сотрудники правоохранительных органов обнаружили тело Сэмми Уивера. Позже представители федеральных органов власти заявили, что не знали о смерти мальчика до тех пор, пока «внезапно» не обнаружили его труп. По утверждениям властей, они предположили, что это Рэнди начал убивать собственных детей.

Обнаружение трупа Сэмми привело к применению более агрессивной тактики. Все нежилые помещения разрушили, а на дом Уиверов были направлены мощные прожекторы, свет от которых был настолько ярким, что его видели за пару километров от места событий. Как только прожекторы были включены, Рэнди выкрикнул из-за закрытой двери: «Вы убили мою чёртову жену!». Элишеба заплакала, а Хэррис стал умолять Рэнди, чтобы тот из сострадания пристрелил его — настолько сильна была боль от полученного ранения.

Психологическая обстановка ухудшилась на следующий день. «Доброе утро, миссис Уивер», — прокричал Фред Лэнсли, руководитель переговорной группы ФБР. «У нас были блинчики на завтрак. А чем позавтракали вы? Может выпустите детей, чтобы они тоже покушали блинчиков, миссис Уивер?» — предложил Лэнсли.

Телефон, оставленный возле дома, звонил каждые 15 минут, а Лэнсли выкрикивал в мегафон, что если они не сдадутся, то им всем придётся умереть.

Вскоре было принято решение использовать робота, оборудованного дробовиком, который доставил бы телефонный аппарат в дом, пробив входную дверь. Рэнди был убеждён, что робот применит слезоточивый газ и выкрикнул, что будет стрелять по нему. После этого заявления, сотрудники ФБР отвели робота от дома, и за дело снова взялся представитель переговорной команды. «Вики, как твоя малышка?», — спросил он, — «Дай мне знать, если я могу что-то сделать для неё.»

Переговоры

В пятницу 28 августа 1992 года ФБР связалось с полковником Бо Грайцем в надежде, что он сможет посодействовать проведению переговоров с семьёй Уивера.

Ричард Роджерз, руководитель Подразделения по освобождению заложников, проинформировал Грайца о том, что если переговоры ни к чему не приведут, то в понедельник начнётся штурм. Около 17:00 Грайц был возле дома семьи Уиверов. Рэнди, зная, кем является Бо Грайц и считая его настоящим Рэмбо, согласился поговорить с полковником и сообщил ему, что он и дочери уже возненавидели руководителя переговорной команды ФБР Фреда Лэнсли из-за его замечаний в адрес Вики и вопросов, что они ели на завтрак.

Узнав, что Кевин и Рэнди ранены, полковник Грайц предложил посодействовать в оказании им медицинской помощи. Тем не менее, Рэнди отказался, заявив, что не выйдет из дома ни при каких обстоятельствах.

В субботу 29 августа переговоры продолжились. В результате Рэнди разрешил полковнику войти в дом. Как только Грайц открыл дверь, он тут же почувствовал запах трупного разложения. Прошло около недели со дня гибели Вики, чьё тело лежало на полу кухни, частично скрытое под столом. Грайц сказал Рэнди, что труп следует убрать, а Уивер и Хэррис должны сдаться, поскольку им необходима медицинская помощь. Рэнди, убеждённый в том, что правоохранительные органы уничтожат его, отказался покинуть дом, но согласился, чтобы унесли труп Вики.

Капитуляция

В воскресенье 30 августа Бо Грайц вернулся в дом Уиверов, прихватив с собой пакет для транспортировки тела Вики. При себе Грайц имел радиопередающее устройство — таким образом, руководители операции могли слушать проводимые переговоры. Вскоре Рэнди, Грайц и приятельница Уиверов Джеки Браун вынесли из дома тело Вики и поместили его в транспортное средство с целью перевозки на командный пункт. После этого Джеки Браун вернулась в дом и начала смывать остатки крови с пола. Позже женщина сообщила, что занялась уборкой, поскольку не хотела, чтобы девочки сами «смывали кровь своей матери».

В ведении переговоров Грайцу помогал Джеральд Макламб, бывший полицейский из Финикса (штат Аризона). Оба переговорщика сосредоточили своё внимание на том, что Рэнди и Кевину необходима медицинская помощь. Кевин Хэррис к тому времени пребывал в тяжёлом физическом и психологическом состоянии; он уже перестал бороться за жизнь. Рэнди не хотел, чтобы друг умер на его глазах, и поэтому согласился с тем, что Кевин должен сдаться. После непродолжительных переговоров Грайц и Макламб вынесли Кевина из дома и поместили его в БТР, который отвёз его для прохождения медицинского обследования. Решив не давить на Рэнди, Грайц и Макламб покинули дом, пообещав, что вернутся на следующий день.

В понедельник 31 августа Грайц и Макламб вернулись в дом Рэнди. Помня о том, что в случае неудачи начнётся штурм здания, который может повлечь за собой смерть Уивера и его детей, переговорщики усилили давление на Рэнди.

Перед тем, как отправиться к Рэнди, полковник Грайц переговорил с Джерри Спенсом, адвокатом из Вайоминга, известный тем, что за всю свою практику не проиграл (по его словам) ни одного дела и выиграл ряд многомиллионных исков. После того, как Грайс обрисовал обстановку, Спенс без колебаний согласился представлять интересы семьи Уиверов в суде. Кроме того, Грайцу удалось получить от Генеральной прокуратуры США письменные заверения в том, что Рэнди будет позволено представить перед Большим Жюри свою версию событий.

Когда Грайц сообщил Рэнди о договорённости со Спенсом и о гарантиях Генпрокуратуры, Уивер задумался о возможности капитуляции. Дети, видя, что отец готов принять драматическое решение, начали упрашивать его не сдаваться в руки Сионистского оккупационного правительства. Однако Рэнди чувствовал, что не сможет выдержать осаду. После непродолжительных переговоров с дочерьми Рэнди Уивер принял решение капитулировать и, в сопровождении девочек и Бо Грайца, вышел из дома.

Рэнди Уивер был тут же арестован, а его дочери — переданы под опеку родственников (хотя и рассматривался вопрос об обвинении 16-летней Сары Уивер).

Последствия и связанные события

Рэнди Уивер был оправдан по всем пунктам обвинения за исключением двух: неявка в суд и нарушение условий освобождения под залог. Он был приговорён к 1,5 годам лишения свободы и штрафу в размере $10 тыс. Кевин Хэррис был оправдан по всем пунктам обвинения. Позднее его вновь обвинили в убийстве первой степени маршала США Билла Дегана. Обвинения были сняты на основании того, что Хэррис был признан федеральным уголовным судом невиновным по этому же делу ещё в 1993 году.

В 1993 году адвокаты Рэнди Уивера и Кевина Хэрриса подали иск, в котором обвинили в нарушении закона сотрудников Бюро по контролю над оборотом алкогольных, табачных изделий и огнестрельного оружия, Службы маршалов США и ФБР. Департамент юстиции США провёл служебное расследование и подготовил 542-страничный доклад, предметом которого были события, произошедшие в Руби-Ридж. Доклад не был официально опубликован, однако, его отредактированная версия циркулировала в информационном юридическом сервисе Lexis Counsel Connect.

Оставшиеся в живых члены семьи Уивера подали исковое заявление, обвинив сотрудников правоохранительных органов в совершении действий, вызвавших смерть Сэмми и Вики Уивер. Чтобы избежать судебных разбирательств, федеральное правительство США в августе 1995 года выплатило Рэнди Уиверу $100 тыс., и по $1 млн каждой из его дочерей. Адвокат Кевина Хэрриса подал иск о возмещении ущерба его клиенту. Хотя федеральные власти утверждали, что не будут платить человеку, убившему маршала США, в сентябре 2000 года, правительство выплатило Хэррису компенсацию в размере $380 тыс.

В результате инцидента, случившегося в Руби-Ридж, и осады поместья «Маунт Кармел», имевшей место годом позже, возник ряд вопросов, взволновавших общественность. С целью поиска ответа на эти вопросы, один из подкомитетов (англ. the Senate Subcommittee on Terrorism, Technology and Government Information) Сената США в октябре 1995 года провёл двухнедельные слушания, посвящённые событиям, произошедшим в Руби-Ридж. По результатам слушаний была подтверждена значительная часть критической информации, изложенной в докладе Департамента юстиции США от 10 июня 1995 года.

И доклад Департамента юстиции (1994), и доклад подкомитета Сената (1995) подвергли критике «Правила ведения боя в Руби-Ридж» и признали их несоответствующими конституционным нормам.

В 1997 году Дэниз Вудбёри, прокурор округа Баундари, предъявил снайперу ФБР Лону Гориучи обвинение в непредумышленном убийстве. Гоуричи подал ходатайство о переносе рассмотрения дела в федеральный суд. Ходатайство было удовлетворено, и в мае 1998 года федеральный судья США Эдвард Лодж закрыл дело на основании конституционных норм, которые обеспечивают юридический иммунитет федеральных агентов, действующих в рамках своих служебных обязанностей.

По результатам расследования событий, произошедших в Руби-Ридж, директор ФБР Луис Фри вынес дисциплинарные взыскания 12 своим подчинённым. В ходе сенатских слушаний он отметил, что в ходе инцидента имело место «избыточность действий правоохранительных органов», и заявил, что «реакция правоохранительные органы была неадекватной».

19 и 21 мая 1996 года по телеканалу CBS был показан мини-сериал под названием «Руби-Ридж: американская трагедия» (англ. Ruby Ridge: An American Tragedy). Сериал снят по книге «Преклонится всякое колено» (англ. Every Knee Shall Bow), написанной журналистом Джессом Уолтером (Jess Walter). Роль Вики Уивер исполнила Лора Дёрн, в роли Сары Уивер — Кирстен Данст, в роли Рэндалла — Рэнди Куэйд. В том же году серии смонтировали в полнометражный художественный фильм, вышедший на экраны под названием The Siege at Ruby Ridge (Осада Руби-Ридж).

В 1998 году Рэнди и Сара Уивер написали книгу, которая была опубликована под названием «Федеральная осада Руби-Ридж» (англ. The Federal Siege at Ruby Ridge).

Тимоти Маквей указывал, что к организации взрыва административного здания в Оклахома-Сити его побудили события, произошедшие в Руби-Ридж и Уэйко.

См. также

• Осада «Маунт Кармел»
• Террористический акт в Оклахома-Сити
• Движение ополчения в США
• Новый мировой порядок
• Сионистское оккупационное правительство

Ссылки

• [www.kommersant.ru/doc.aspx?DocsID=116529&print=true Неудача ФБР США. Пострадавшие от рук ФБР получили компенсацию в $3 млн. Газета «Коммерсантъ» № 160 (878) от 01.09.1995.]
• [www.kommersant.ru/doc-rss.aspx?DocsID=270528 Американский образ смерти. Как мочат террористов в США. Газета «Коммерсантъ» № 101 (2231) от 14.06.2001.]
• [www.vremya.ru/2001/101/5/10643.html Смерть тиранам! Тимоти Маквей как зеркало американской революции. ]
• [channel.nationalgeographic.com/series/final-report/2775/Photos#tab-Videos/02526_00 Видеосюжет Standoff at Ruby Ridge, подготовленный National Geographic Channel]  (англ.)
• [www.people.com/people/archive/article/0,,20101683,00.html A Time of Heal. Журнал «PEOPLE», September 25, 1995 Vol. 45 No. 13]  (англ.)
• [www.crimelibrary.com/gangsters_outlaws/cops_others/randy_weaver/1.html?sect=18 David Lohr, «Randy Weaver: Siege at Ruby Ridge», truTV Crime Library]  (англ.)
• [www.law.umkc.edu/faculty/projects/ftrials/weaver/dojruby1.html DEPARTMENT OF JUSTICE REPORT: INTERNAL INVESTIGATION OF SHOOTINGS AT RUBY RIDGE, IDAHO DURING ARREST OF RANDY WEAVER (1994) Доклад Департамента юстиции США: внутреннее расследование событий, произошедших в Руби-Ридж. (на англ.)]

Отрывок, характеризующий Инцидент в Руби-Ридж

Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам.
К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая.
– То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило.
– Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала.
Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах.
– Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали.
– Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.
Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу.
– Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке.
В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки:
– Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!..
Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону.
К сумеркам канонада стала стихать. Алпатыч вышел из подвала и остановился в дверях. Прежде ясное вечера нее небо все было застлано дымом. И сквозь этот дым странно светил молодой, высоко стоящий серп месяца. После замолкшего прежнего страшного гула орудий над городом казалась тишина, прерываемая только как бы распространенным по всему городу шелестом шагов, стонов, дальних криков и треска пожаров. Стоны кухарки теперь затихли. С двух сторон поднимались и расходились черные клубы дыма от пожаров. На улице не рядами, а как муравьи из разоренной кочки, в разных мундирах и в разных направлениях, проходили и пробегали солдаты. В глазах Алпатыча несколько из них забежали на двор Ферапонтова. Алпатыч вышел к воротам. Какой то полк, теснясь и спеша, запрудил улицу, идя назад.
– Сдают город, уезжайте, уезжайте, – сказал ему заметивший его фигуру офицер и тут же обратился с криком к солдатам:
– Я вам дам по дворам бегать! – крикнул он.
Алпатыч вернулся в избу и, кликнув кучера, велел ему выезжать. Вслед за Алпатычем и за кучером вышли и все домочадцы Ферапонтова. Увидав дым и даже огни пожаров, видневшиеся теперь в начинавшихся сумерках, бабы, до тех пор молчавшие, вдруг заголосили, глядя на пожары. Как бы вторя им, послышались такие же плачи на других концах улицы. Алпатыч с кучером трясущимися руками расправлял запутавшиеся вожжи и постромки лошадей под навесом.
Когда Алпатыч выезжал из ворот, он увидал, как в отпертой лавке Ферапонтова человек десять солдат с громким говором насыпали мешки и ранцы пшеничной мукой и подсолнухами. В то же время, возвращаясь с улицы в лавку, вошел Ферапонтов. Увидав солдат, он хотел крикнуть что то, но вдруг остановился и, схватившись за волоса, захохотал рыдающим хохотом.
– Тащи всё, ребята! Не доставайся дьяволам! – закричал он, сам хватая мешки и выкидывая их на улицу. Некоторые солдаты, испугавшись, выбежали, некоторые продолжали насыпать. Увидав Алпатыча, Ферапонтов обратился к нему.
– Решилась! Расея! – крикнул он. – Алпатыч! решилась! Сам запалю. Решилась… – Ферапонтов побежал на двор.
По улице, запружая ее всю, непрерывно шли солдаты, так что Алпатыч не мог проехать и должен был дожидаться. Хозяйка Ферапонтова с детьми сидела также на телеге, ожидая того, чтобы можно было выехать.
Была уже совсем ночь. На небе были звезды и светился изредка застилаемый дымом молодой месяц. На спуске к Днепру повозки Алпатыча и хозяйки, медленно двигавшиеся в рядах солдат и других экипажей, должны были остановиться. Недалеко от перекрестка, у которого остановились повозки, в переулке, горели дом и лавки. Пожар уже догорал. Пламя то замирало и терялось в черном дыме, то вдруг вспыхивало ярко, до странности отчетливо освещая лица столпившихся людей, стоявших на перекрестке. Перед пожаром мелькали черные фигуры людей, и из за неумолкаемого треска огня слышались говор и крики. Алпатыч, слезший с повозки, видя, что повозку его еще не скоро пропустят, повернулся в переулок посмотреть пожар. Солдаты шныряли беспрестанно взад и вперед мимо пожара, и Алпатыч видел, как два солдата и с ними какой то человек во фризовой шинели тащили из пожара через улицу на соседний двор горевшие бревна; другие несли охапки сена.
Алпатыч подошел к большой толпе людей, стоявших против горевшего полным огнем высокого амбара. Стены были все в огне, задняя завалилась, крыша тесовая обрушилась, балки пылали. Очевидно, толпа ожидала той минуты, когда завалится крыша. Этого же ожидал Алпатыч.
– Алпатыч! – вдруг окликнул старика чей то знакомый голос.
– Батюшка, ваше сиятельство, – отвечал Алпатыч, мгновенно узнав голос своего молодого князя.
Князь Андрей, в плаще, верхом на вороной лошади, стоял за толпой и смотрел на Алпатыча.
– Ты как здесь? – спросил он.
– Ваше… ваше сиятельство, – проговорил Алпатыч и зарыдал… – Ваше, ваше… или уж пропали мы? Отец…
– Как ты здесь? – повторил князь Андрей.
Пламя ярко вспыхнуло в эту минуту и осветило Алпатычу бледное и изнуренное лицо его молодого барина. Алпатыч рассказал, как он был послан и как насилу мог уехать.
– Что же, ваше сиятельство, или мы пропали? – спросил он опять.
Князь Андрей, не отвечая, достал записную книжку и, приподняв колено, стал писать карандашом на вырванном листе. Он писал сестре:
«Смоленск сдают, – писал он, – Лысые Горы будут заняты неприятелем через неделю. Уезжайте сейчас в Москву. Отвечай мне тотчас, когда вы выедете, прислав нарочного в Усвяж».
Написав и передав листок Алпатычу, он на словах передал ему, как распорядиться отъездом князя, княжны и сына с учителем и как и куда ответить ему тотчас же. Еще не успел он окончить эти приказания, как верховой штабный начальник, сопутствуемый свитой, подскакал к нему.
– Вы полковник? – кричал штабный начальник, с немецким акцентом, знакомым князю Андрею голосом. – В вашем присутствии зажигают дома, а вы стоите? Что это значит такое? Вы ответите, – кричал Берг, который был теперь помощником начальника штаба левого фланга пехотных войск первой армии, – место весьма приятное и на виду, как говорил Берг.
Князь Андрей посмотрел на него и, не отвечая, продолжал, обращаясь к Алпатычу:
– Так скажи, что до десятого числа жду ответа, а ежели десятого не получу известия, что все уехали, я сам должен буду все бросить и ехать в Лысые Горы.
– Я, князь, только потому говорю, – сказал Берг, узнав князя Андрея, – что я должен исполнять приказания, потому что я всегда точно исполняю… Вы меня, пожалуйста, извините, – в чем то оправдывался Берг.
Что то затрещало в огне. Огонь притих на мгновенье; черные клубы дыма повалили из под крыши. Еще страшно затрещало что то в огне, и завалилось что то огромное.
– Урруру! – вторя завалившемуся потолку амбара, из которого несло запахом лепешек от сгоревшего хлеба, заревела толпа. Пламя вспыхнуло и осветило оживленно радостные и измученные лица людей, стоявших вокруг пожара.
Человек во фризовой шинели, подняв кверху руку, кричал:
– Важно! пошла драть! Ребята, важно!..
– Это сам хозяин, – послышались голоса.
– Так, так, – сказал князь Андрей, обращаясь к Алпатычу, – все передай, как я тебе говорил. – И, ни слова не отвечая Бергу, замолкшему подле него, тронул лошадь и поехал в переулок.


От Смоленска войска продолжали отступать. Неприятель шел вслед за ними. 10 го августа полк, которым командовал князь Андрей, проходил по большой дороге, мимо проспекта, ведущего в Лысые Горы. Жара и засуха стояли более трех недель. Каждый день по небу ходили курчавые облака, изредка заслоняя солнце; но к вечеру опять расчищало, и солнце садилось в буровато красную мглу. Только сильная роса ночью освежала землю. Остававшиеся на корню хлеба сгорали и высыпались. Болота пересохли. Скотина ревела от голода, не находя корма по сожженным солнцем лугам. Только по ночам и в лесах пока еще держалась роса, была прохлада. Но по дороге, по большой дороге, по которой шли войска, даже и ночью, даже и по лесам, не было этой прохлады. Роса не заметна была на песочной пыли дороги, встолченной больше чем на четверть аршина. Как только рассветало, начиналось движение. Обозы, артиллерия беззвучно шли по ступицу, а пехота по щиколку в мягкой, душной, не остывшей за ночь, жаркой пыли. Одна часть этой песочной пыли месилась ногами и колесами, другая поднималась и стояла облаком над войском, влипая в глаза, в волоса, в уши, в ноздри и, главное, в легкие людям и животным, двигавшимся по этой дороге. Чем выше поднималось солнце, тем выше поднималось облако пыли, и сквозь эту тонкую, жаркую пыль на солнце, не закрытое облаками, можно было смотреть простым глазом. Солнце представлялось большим багровым шаром. Ветра не было, и люди задыхались в этой неподвижной атмосфере. Люди шли, обвязавши носы и рты платками. Приходя к деревне, все бросалось к колодцам. Дрались за воду и выпивали ее до грязи.
Князь Андрей командовал полком, и устройство полка, благосостояние его людей, необходимость получения и отдачи приказаний занимали его. Пожар Смоленска и оставление его были эпохой для князя Андрея. Новое чувство озлобления против врага заставляло его забывать свое горе. Он весь был предан делам своего полка, он был заботлив о своих людях и офицерах и ласков с ними. В полку его называли наш князь, им гордились и его любили. Но добр и кроток он был только с своими полковыми, с Тимохиным и т. п., с людьми совершенно новыми и в чужой среде, с людьми, которые не могли знать и понимать его прошедшего; но как только он сталкивался с кем нибудь из своих прежних, из штабных, он тотчас опять ощетинивался; делался злобен, насмешлив и презрителен. Все, что связывало его воспоминание с прошедшим, отталкивало его, и потому он старался в отношениях этого прежнего мира только не быть несправедливым и исполнять свой долг.
Правда, все в темном, мрачном свете представлялось князю Андрею – особенно после того, как оставили Смоленск (который, по его понятиям, можно и должно было защищать) 6 го августа, и после того, как отец, больной, должен был бежать в Москву и бросить на расхищение столь любимые, обстроенные и им населенные Лысые Горы; но, несмотря на то, благодаря полку князь Андрей мог думать о другом, совершенно независимом от общих вопросов предмете – о своем полку. 10 го августа колонна, в которой был его полк, поравнялась с Лысыми Горами. Князь Андрей два дня тому назад получил известие, что его отец, сын и сестра уехали в Москву. Хотя князю Андрею и нечего было делать в Лысых Горах, он, с свойственным ему желанием растравить свое горе, решил, что он должен заехать в Лысые Горы.
Он велел оседлать себе лошадь и с перехода поехал верхом в отцовскую деревню, в которой он родился и провел свое детство. Проезжая мимо пруда, на котором всегда десятки баб, переговариваясь, били вальками и полоскали свое белье, князь Андрей заметил, что на пруде никого не было, и оторванный плотик, до половины залитый водой, боком плавал посредине пруда. Князь Андрей подъехал к сторожке. У каменных ворот въезда никого не было, и дверь была отперта. Дорожки сада уже заросли, и телята и лошади ходили по английскому парку. Князь Андрей подъехал к оранжерее; стекла были разбиты, и деревья в кадках некоторые повалены, некоторые засохли. Он окликнул Тараса садовника. Никто не откликнулся. Обогнув оранжерею на выставку, он увидал, что тесовый резной забор весь изломан и фрукты сливы обдерганы с ветками. Старый мужик (князь Андрей видал его у ворот в детстве) сидел и плел лапоть на зеленой скамеечке.
Он был глух и не слыхал подъезда князя Андрея. Он сидел на лавке, на которой любил сиживать старый князь, и около него было развешено лычко на сучках обломанной и засохшей магнолии.
Князь Андрей подъехал к дому. Несколько лип в старом саду были срублены, одна пегая с жеребенком лошадь ходила перед самым домом между розанами. Дом был заколочен ставнями. Одно окно внизу было открыто. Дворовый мальчик, увидав князя Андрея, вбежал в дом.
Алпатыч, услав семью, один оставался в Лысых Горах; он сидел дома и читал Жития. Узнав о приезде князя Андрея, он, с очками на носу, застегиваясь, вышел из дома, поспешно подошел к князю и, ничего не говоря, заплакал, целуя князя Андрея в коленку.
Потом он отвернулся с сердцем на свою слабость и стал докладывать ему о положении дел. Все ценное и дорогое было отвезено в Богучарово. Хлеб, до ста четвертей, тоже был вывезен; сено и яровой, необыкновенный, как говорил Алпатыч, урожай нынешнего года зеленым взят и скошен – войсками. Мужики разорены, некоторый ушли тоже в Богучарово, малая часть остается.
Князь Андрей, не дослушав его, спросил, когда уехали отец и сестра, разумея, когда уехали в Москву. Алпатыч отвечал, полагая, что спрашивают об отъезде в Богучарово, что уехали седьмого, и опять распространился о долах хозяйства, спрашивая распоряжении.
– Прикажете ли отпускать под расписку командам овес? У нас еще шестьсот четвертей осталось, – спрашивал Алпатыч.
«Что отвечать ему? – думал князь Андрей, глядя на лоснеющуюся на солнце плешивую голову старика и в выражении лица его читая сознание того, что он сам понимает несвоевременность этих вопросов, но спрашивает только так, чтобы заглушить и свое горе.
– Да, отпускай, – сказал он.
– Ежели изволили заметить беспорядки в саду, – говорил Алпатыч, – то невозмежио было предотвратить: три полка проходили и ночевали, в особенности драгуны. Я выписал чин и звание командира для подачи прошения.
– Ну, что ж ты будешь делать? Останешься, ежели неприятель займет? – спросил его князь Андрей.
Алпатыч, повернув свое лицо к князю Андрею, посмотрел на него; и вдруг торжественным жестом поднял руку кверху.
– Он мой покровитель, да будет воля его! – проговорил он.
Толпа мужиков и дворовых шла по лугу, с открытыми головами, приближаясь к князю Андрею.
– Ну прощай! – сказал князь Андрей, нагибаясь к Алпатычу. – Уезжай сам, увози, что можешь, и народу вели уходить в Рязанскую или в Подмосковную. – Алпатыч прижался к его ноге и зарыдал. Князь Андрей осторожно отодвинул его и, тронув лошадь, галопом поехал вниз по аллее.
На выставке все так же безучастно, как муха на лице дорогого мертвеца, сидел старик и стукал по колодке лаптя, и две девочки со сливами в подолах, которые они нарвали с оранжерейных деревьев, бежали оттуда и наткнулись на князя Андрея. Увидав молодого барина, старшая девочка, с выразившимся на лице испугом, схватила за руку свою меньшую товарку и с ней вместе спряталась за березу, не успев подобрать рассыпавшиеся зеленые сливы.
Князь Андрей испуганно поспешно отвернулся от них, боясь дать заметить им, что он их видел. Ему жалко стало эту хорошенькую испуганную девочку. Он боялся взглянуть на нее, по вместе с тем ему этого непреодолимо хотелось. Новое, отрадное и успокоительное чувство охватило его, когда он, глядя на этих девочек, понял существование других, совершенно чуждых ему и столь же законных человеческих интересов, как и те, которые занимали его. Эти девочки, очевидно, страстно желали одного – унести и доесть эти зеленые сливы и не быть пойманными, и князь Андрей желал с ними вместе успеха их предприятию. Он не мог удержаться, чтобы не взглянуть на них еще раз. Полагая себя уже в безопасности, они выскочили из засады и, что то пища тоненькими голосками, придерживая подолы, весело и быстро бежали по траве луга своими загорелыми босыми ножонками.
Князь Андрей освежился немного, выехав из района пыли большой дороги, по которой двигались войска. Но недалеко за Лысыми Горами он въехал опять на дорогу и догнал свой полк на привале, у плотины небольшого пруда. Был второй час после полдня. Солнце, красный шар в пыли, невыносимо пекло и жгло спину сквозь черный сюртук. Пыль, все такая же, неподвижно стояла над говором гудевшими, остановившимися войсками. Ветру не было, В проезд по плотине на князя Андрея пахнуло тиной и свежестью пруда. Ему захотелось в воду – какая бы грязная она ни была. Он оглянулся на пруд, с которого неслись крики и хохот. Небольшой мутный с зеленью пруд, видимо, поднялся четверти на две, заливая плотину, потому что он был полон человеческими, солдатскими, голыми барахтавшимися в нем белыми телами, с кирпично красными руками, лицами и шеями. Все это голое, белое человеческое мясо с хохотом и гиком барахталось в этой грязной луже, как караси, набитые в лейку. Весельем отзывалось это барахтанье, и оттого оно особенно было грустно.
Один молодой белокурый солдат – еще князь Андрей знал его – третьей роты, с ремешком под икрой, крестясь, отступал назад, чтобы хорошенько разбежаться и бултыхнуться в воду; другой, черный, всегда лохматый унтер офицер, по пояс в воде, подергивая мускулистым станом, радостно фыркал, поливая себе голову черными по кисти руками. Слышалось шлепанье друг по другу, и визг, и уханье.
На берегах, на плотине, в пруде, везде было белое, здоровое, мускулистое мясо. Офицер Тимохин, с красным носиком, обтирался на плотине и застыдился, увидав князя, однако решился обратиться к нему:
– То то хорошо, ваше сиятельство, вы бы изволили! – сказал он.
– Грязно, – сказал князь Андрей, поморщившись.
– Мы сейчас очистим вам. – И Тимохин, еще не одетый, побежал очищать.
– Князь хочет.
– Какой? Наш князь? – заговорили голоса, и все заторопились так, что насилу князь Андрей успел их успокоить. Он придумал лучше облиться в сарае.
«Мясо, тело, chair a canon [пушечное мясо]! – думал он, глядя и на свое голое тело, и вздрагивая не столько от холода, сколько от самому ему непонятного отвращения и ужаса при виде этого огромного количества тел, полоскавшихся в грязном пруде.
7 го августа князь Багратион в своей стоянке Михайловке на Смоленской дороге писал следующее:
«Милостивый государь граф Алексей Андреевич.
(Он писал Аракчееву, но знал, что письмо его будет прочтено государем, и потому, насколько он был к тому способен, обдумывал каждое свое слово.)
Я думаю, что министр уже рапортовал об оставлении неприятелю Смоленска. Больно, грустно, и вся армия в отчаянии, что самое важное место понапрасну бросили. Я, с моей стороны, просил лично его убедительнейшим образом, наконец и писал; но ничто его не согласило. Я клянусь вам моею честью, что Наполеон был в таком мешке, как никогда, и он бы мог потерять половину армии, но не взять Смоленска. Войска наши так дрались и так дерутся, как никогда. Я удержал с 15 тысячами более 35 ти часов и бил их; но он не хотел остаться и 14 ти часов. Это стыдно, и пятно армии нашей; а ему самому, мне кажется, и жить на свете не должно. Ежели он доносит, что потеря велика, – неправда; может быть, около 4 тысяч, не более, но и того нет. Хотя бы и десять, как быть, война! Но зато неприятель потерял бездну…
Что стоило еще оставаться два дни? По крайней мере, они бы сами ушли; ибо не имели воды напоить людей и лошадей. Он дал слово мне, что не отступит, но вдруг прислал диспозицию, что он в ночь уходит. Таким образом воевать не можно, и мы можем неприятеля скоро привести в Москву…
Слух носится, что вы думаете о мире. Чтобы помириться, боже сохрани! После всех пожертвований и после таких сумасбродных отступлений – мириться: вы поставите всю Россию против себя, и всякий из нас за стыд поставит носить мундир. Ежели уже так пошло – надо драться, пока Россия может и пока люди на ногах…
Надо командовать одному, а не двум. Ваш министр, может, хороший по министерству; но генерал не то что плохой, но дрянной, и ему отдали судьбу всего нашего Отечества… Я, право, с ума схожу от досады; простите мне, что дерзко пишу. Видно, тот не любит государя и желает гибели нам всем, кто советует заключить мир и командовать армиею министру. Итак, я пишу вам правду: готовьте ополчение. Ибо министр самым мастерским образом ведет в столицу за собою гостя. Большое подозрение подает всей армии господин флигель адъютант Вольцоген. Он, говорят, более Наполеона, нежели наш, и он советует все министру. Я не токмо учтив против него, но повинуюсь, как капрал, хотя и старее его. Это больно; но, любя моего благодетеля и государя, – повинуюсь. Только жаль государя, что вверяет таким славную армию. Вообразите, что нашею ретирадою мы потеряли людей от усталости и в госпиталях более 15 тысяч; а ежели бы наступали, того бы не было. Скажите ради бога, что наша Россия – мать наша – скажет, что так страшимся и за что такое доброе и усердное Отечество отдаем сволочам и вселяем в каждого подданного ненависть и посрамление. Чего трусить и кого бояться?. Я не виноват, что министр нерешим, трус, бестолков, медлителен и все имеет худые качества. Вся армия плачет совершенно и ругают его насмерть…»


В числе бесчисленных подразделений, которые можно сделать в явлениях жизни, можно подразделить их все на такие, в которых преобладает содержание, другие – в которых преобладает форма. К числу таковых, в противоположность деревенской, земской, губернской, даже московской жизни, можно отнести жизнь петербургскую, в особенности салонную. Эта жизнь неизменна.
С 1805 года мы мирились и ссорились с Бонапартом, мы делали конституции и разделывали их, а салон Анны Павловны и салон Элен были точно такие же, какие они были один семь лет, другой пять лет тому назад. Точно так же у Анны Павловны говорили с недоумением об успехах Бонапарта и видели, как в его успехах, так и в потакании ему европейских государей, злостный заговор, имеющий единственной целью неприятность и беспокойство того придворного кружка, которого представительницей была Анна Павловна. Точно так же у Элен, которую сам Румянцев удостоивал своим посещением и считал замечательно умной женщиной, точно так же как в 1808, так и в 1812 году с восторгом говорили о великой нации и великом человеке и с сожалением смотрели на разрыв с Францией, который, по мнению людей, собиравшихся в салоне Элен, должен был кончиться миром.
В последнее время, после приезда государя из армии, произошло некоторое волнение в этих противоположных кружках салонах и произведены были некоторые демонстрации друг против друга, но направление кружков осталось то же. В кружок Анны Павловны принимались из французов только закоренелые легитимисты, и здесь выражалась патриотическая мысль о том, что не надо ездить во французский театр и что содержание труппы стоит столько же, сколько содержание целого корпуса. За военными событиями следилось жадно, и распускались самые выгодные для нашей армии слухи. В кружке Элен, румянцевском, французском, опровергались слухи о жестокости врага и войны и обсуживались все попытки Наполеона к примирению. В этом кружке упрекали тех, кто присоветывал слишком поспешные распоряжения о том, чтобы приготавливаться к отъезду в Казань придворным и женским учебным заведениям, находящимся под покровительством императрицы матери. Вообще все дело войны представлялось в салоне Элен пустыми демонстрациями, которые весьма скоро кончатся миром, и царствовало мнение Билибина, бывшего теперь в Петербурге и домашним у Элен (всякий умный человек должен был быть у нее), что не порох, а те, кто его выдумали, решат дело. В этом кружке иронически и весьма умно, хотя весьма осторожно, осмеивали московский восторг, известие о котором прибыло вместе с государем в Петербург.
В кружке Анны Павловны, напротив, восхищались этими восторгами и говорили о них, как говорит Плутарх о древних. Князь Василий, занимавший все те же важные должности, составлял звено соединения между двумя кружками. Он ездил к ma bonne amie [своему достойному другу] Анне Павловне и ездил dans le salon diplomatique de ma fille [в дипломатический салон своей дочери] и часто, при беспрестанных переездах из одного лагеря в другой, путался и говорил у Анны Павловны то, что надо было говорить у Элен, и наоборот.
Вскоре после приезда государя князь Василий разговорился у Анны Павловны о делах войны, жестоко осуждая Барклая де Толли и находясь в нерешительности, кого бы назначить главнокомандующим. Один из гостей, известный под именем un homme de beaucoup de merite [человек с большими достоинствами], рассказав о том, что он видел нынче выбранного начальником петербургского ополчения Кутузова, заседающего в казенной палате для приема ратников, позволил себе осторожно выразить предположение о том, что Кутузов был бы тот человек, который удовлетворил бы всем требованиям.
Анна Павловна грустно улыбнулась и заметила, что Кутузов, кроме неприятностей, ничего не дал государю.
– Я говорил и говорил в Дворянском собрании, – перебил князь Василий, – но меня не послушали. Я говорил, что избрание его в начальники ополчения не понравится государю. Они меня не послушали.
– Все какая то мания фрондировать, – продолжал он. – И пред кем? И все оттого, что мы хотим обезьянничать глупым московским восторгам, – сказал князь Василий, спутавшись на минуту и забыв то, что у Элен надо было подсмеиваться над московскими восторгами, а у Анны Павловны восхищаться ими. Но он тотчас же поправился. – Ну прилично ли графу Кутузову, самому старому генералу в России, заседать в палате, et il en restera pour sa peine! [хлопоты его пропадут даром!] Разве возможно назначить главнокомандующим человека, который не может верхом сесть, засыпает на совете, человека самых дурных нравов! Хорошо он себя зарекомендовал в Букарещте! Я уже не говорю о его качествах как генерала, но разве можно в такую минуту назначать человека дряхлого и слепого, просто слепого? Хорош будет генерал слепой! Он ничего не видит. В жмурки играть… ровно ничего не видит!
Никто не возражал на это.
24 го июля это было совершенно справедливо. Но 29 июля Кутузову пожаловано княжеское достоинство. Княжеское достоинство могло означать и то, что от него хотели отделаться, – и потому суждение князя Василья продолжало быть справедливо, хотя он и не торопился ого высказывать теперь. Но 8 августа был собран комитет из генерал фельдмаршала Салтыкова, Аракчеева, Вязьмитинова, Лопухина и Кочубея для обсуждения дел войны. Комитет решил, что неудачи происходили от разноначалий, и, несмотря на то, что лица, составлявшие комитет, знали нерасположение государя к Кутузову, комитет, после короткого совещания, предложил назначить Кутузова главнокомандующим. И в тот же день Кутузов был назначен полномочным главнокомандующим армий и всего края, занимаемого войсками.
9 го августа князь Василий встретился опять у Анны Павловны с l'homme de beaucoup de merite [человеком с большими достоинствами]. L'homme de beaucoup de merite ухаживал за Анной Павловной по случаю желания назначения попечителем женского учебного заведения императрицы Марии Федоровны. Князь Василий вошел в комнату с видом счастливого победителя, человека, достигшего цели своих желаний.
– Eh bien, vous savez la grande nouvelle? Le prince Koutouzoff est marechal. [Ну с, вы знаете великую новость? Кутузов – фельдмаршал.] Все разногласия кончены. Я так счастлив, так рад! – говорил князь Василий. – Enfin voila un homme, [Наконец, вот это человек.] – проговорил он, значительно и строго оглядывая всех находившихся в гостиной. L'homme de beaucoup de merite, несмотря на свое желание получить место, не мог удержаться, чтобы не напомнить князю Василью его прежнее суждение. (Это было неучтиво и перед князем Василием в гостиной Анны Павловны, и перед Анной Павловной, которая так же радостно приняла эту весть; но он не мог удержаться.)
– Mais on dit qu'il est aveugle, mon prince? [Но говорят, он слеп?] – сказал он, напоминая князю Василью его же слова.
– Allez donc, il y voit assez, [Э, вздор, он достаточно видит, поверьте.] – сказал князь Василий своим басистым, быстрым голосом с покашливанием, тем голосом и с покашливанием, которым он разрешал все трудности. – Allez, il y voit assez, – повторил он. – И чему я рад, – продолжал он, – это то, что государь дал ему полную власть над всеми армиями, над всем краем, – власть, которой никогда не было ни у какого главнокомандующего. Это другой самодержец, – заключил он с победоносной улыбкой.
– Дай бог, дай бог, – сказала Анна Павловна. L'homme de beaucoup de merite, еще новичок в придворном обществе, желая польстить Анне Павловне, выгораживая ее прежнее мнение из этого суждения, сказал.
– Говорят, что государь неохотно передал эту власть Кутузову. On dit qu'il rougit comme une demoiselle a laquelle on lirait Joconde, en lui disant: «Le souverain et la patrie vous decernent cet honneur». [Говорят, что он покраснел, как барышня, которой бы прочли Жоконду, в то время как говорил ему: «Государь и отечество награждают вас этой честью».]
– Peut etre que la c?ur n'etait pas de la partie, [Может быть, сердце не вполне участвовало,] – сказала Анна Павловна.
– О нет, нет, – горячо заступился князь Василий. Теперь уже он не мог никому уступить Кутузова. По мнению князя Василья, не только Кутузов был сам хорош, но и все обожали его. – Нет, это не может быть, потому что государь так умел прежде ценить его, – сказал он.
– Дай бог только, чтобы князь Кутузов, – сказала Анпа Павловна, – взял действительную власть и не позволял бы никому вставлять себе палки в колеса – des batons dans les roues.
Князь Василий тотчас понял, кто был этот никому. Он шепотом сказал:
– Я верно знаю, что Кутузов, как непременное условие, выговорил, чтобы наследник цесаревич не был при армии: Vous savez ce qu'il a dit a l'Empereur? [Вы знаете, что он сказал государю?] – И князь Василий повторил слова, будто бы сказанные Кутузовым государю: «Я не могу наказать его, ежели он сделает дурно, и наградить, ежели он сделает хорошо». О! это умнейший человек, князь Кутузов, et quel caractere. Oh je le connais de longue date. [и какой характер. О, я его давно знаю.]
– Говорят даже, – сказал l'homme de beaucoup de merite, не имевший еще придворного такта, – что светлейший непременным условием поставил, чтобы сам государь не приезжал к армии.
Как только он сказал это, в одно мгновение князь Василий и Анна Павловна отвернулись от него и грустно, со вздохом о его наивности, посмотрели друг на друга.


В то время как это происходило в Петербурге, французы уже прошли Смоленск и все ближе и ближе подвигались к Москве. Историк Наполеона Тьер, так же, как и другие историки Наполеона, говорит, стараясь оправдать своего героя, что Наполеон был привлечен к стенам Москвы невольно. Он прав, как и правы все историки, ищущие объяснения событий исторических в воле одного человека; он прав так же, как и русские историки, утверждающие, что Наполеон был привлечен к Москве искусством русских полководцев. Здесь, кроме закона ретроспективности (возвратности), представляющего все прошедшее приготовлением к совершившемуся факту, есть еще взаимность, путающая все дело. Хороший игрок, проигравший в шахматы, искренно убежден, что его проигрыш произошел от его ошибки, и он отыскивает эту ошибку в начале своей игры, но забывает, что в каждом его шаге, в продолжение всей игры, были такие же ошибки, что ни один его ход не был совершенен. Ошибка, на которую он обращает внимание, заметна ему только потому, что противник воспользовался ею. Насколько же сложнее этого игра войны, происходящая в известных условиях времени, и где не одна воля руководит безжизненными машинами, а где все вытекает из бесчисленного столкновения различных произволов?
После Смоленска Наполеон искал сражения за Дорогобужем у Вязьмы, потом у Царева Займища; но выходило, что по бесчисленному столкновению обстоятельств до Бородина, в ста двадцати верстах от Москвы, русские не могли принять сражения. От Вязьмы было сделано распоряжение Наполеоном для движения прямо на Москву.
Moscou, la capitale asiatique de ce grand empire, la ville sacree des peuples d'Alexandre, Moscou avec ses innombrables eglises en forme de pagodes chinoises! [Москва, азиатская столица этой великой империи, священный город народов Александра, Москва с своими бесчисленными церквами, в форме китайских пагод!] Эта Moscou не давала покоя воображению Наполеона. На переходе из Вязьмы к Цареву Займищу Наполеон верхом ехал на своем соловом энглизированном иноходчике, сопутствуемый гвардией, караулом, пажами и адъютантами. Начальник штаба Бертье отстал для того, чтобы допросить взятого кавалерией русского пленного. Он галопом, сопутствуемый переводчиком Lelorgne d'Ideville, догнал Наполеона и с веселым лицом остановил лошадь.
– Eh bien? [Ну?] – сказал Наполеон.
– Un cosaque de Platow [Платовский казак.] говорит, что корпус Платова соединяется с большой армией, что Кутузов назначен главнокомандующим. Tres intelligent et bavard! [Очень умный и болтун!]
Наполеон улыбнулся, велел дать этому казаку лошадь и привести его к себе. Он сам желал поговорить с ним. Несколько адъютантов поскакало, и через час крепостной человек Денисова, уступленный им Ростову, Лаврушка, в денщицкой куртке на французском кавалерийском седле, с плутовским и пьяным, веселым лицом подъехал к Наполеону. Наполеон велел ему ехать рядом с собой и начал спрашивать:
– Вы казак?
– Казак с, ваше благородие.
«Le cosaque ignorant la compagnie dans laquelle il se trouvait, car la simplicite de Napoleon n'avait rien qui put reveler a une imagination orientale la presence d'un souverain, s'entretint avec la plus extreme familiarite des affaires de la guerre actuelle», [Казак, не зная того общества, в котором он находился, потому что простота Наполеона не имела ничего такого, что бы могло открыть для восточного воображения присутствие государя, разговаривал с чрезвычайной фамильярностью об обстоятельствах настоящей войны.] – говорит Тьер, рассказывая этот эпизод. Действительно, Лаврушка, напившийся пьяным и оставивший барина без обеда, был высечен накануне и отправлен в деревню за курами, где он увлекся мародерством и был взят в плен французами. Лаврушка был один из тех грубых, наглых лакеев, видавших всякие виды, которые считают долгом все делать с подлостью и хитростью, которые готовы сослужить всякую службу своему барину и которые хитро угадывают барские дурные мысли, в особенности тщеславие и мелочность.
Попав в общество Наполеона, которого личность он очень хорошо и легко признал. Лаврушка нисколько не смутился и только старался от всей души заслужить новым господам.
Он очень хорошо знал, что это сам Наполеон, и присутствие Наполеона не могло смутить его больше, чем присутствие Ростова или вахмистра с розгами, потому что не было ничего у него, чего бы не мог лишить его ни вахмистр, ни Наполеон.
Он врал все, что толковалось между денщиками. Многое из этого была правда. Но когда Наполеон спросил его, как же думают русские, победят они Бонапарта или нет, Лаврушка прищурился и задумался.
Он увидал тут тонкую хитрость, как всегда во всем видят хитрость люди, подобные Лаврушке, насупился и помолчал.
– Оно значит: коли быть сраженью, – сказал он задумчиво, – и в скорости, так это так точно. Ну, а коли пройдет три дня апосля того самого числа, тогда, значит, это самое сражение в оттяжку пойдет.
Наполеону перевели это так: «Si la bataille est donnee avant trois jours, les Francais la gagneraient, mais que si elle serait donnee plus tard, Dieu seul sait ce qui en arrivrait», [«Ежели сражение произойдет прежде трех дней, то французы выиграют его, но ежели после трех дней, то бог знает что случится».] – улыбаясь передал Lelorgne d'Ideville. Наполеон не улыбнулся, хотя он, видимо, был в самом веселом расположении духа, и велел повторить себе эти слова.
Лаврушка заметил это и, чтобы развеселить его, сказал, притворяясь, что не знает, кто он.
– Знаем, у вас есть Бонапарт, он всех в мире побил, ну да об нас другая статья… – сказал он, сам не зная, как и отчего под конец проскочил в его словах хвастливый патриотизм. Переводчик передал эти слова Наполеону без окончания, и Бонапарт улыбнулся. «Le jeune Cosaque fit sourire son puissant interlocuteur», [Молодой казак заставил улыбнуться своего могущественного собеседника.] – говорит Тьер. Проехав несколько шагов молча, Наполеон обратился к Бертье и сказал, что он хочет испытать действие, которое произведет sur cet enfant du Don [на это дитя Дона] известие о том, что тот человек, с которым говорит этот enfant du Don, есть сам император, тот самый император, который написал на пирамидах бессмертно победоносное имя.
Известие было передано.
Лаврушка (поняв, что это делалось, чтобы озадачить его, и что Наполеон думает, что он испугается), чтобы угодить новым господам, тотчас же притворился изумленным, ошеломленным, выпучил глаза и сделал такое же лицо, которое ему привычно было, когда его водили сечь. «A peine l'interprete de Napoleon, – говорит Тьер, – avait il parle, que le Cosaque, saisi d'une sorte d'ebahissement, no profera plus une parole et marcha les yeux constamment attaches sur ce conquerant, dont le nom avait penetre jusqu'a lui, a travers les steppes de l'Orient. Toute sa loquacite s'etait subitement arretee, pour faire place a un sentiment d'admiration naive et silencieuse. Napoleon, apres l'avoir recompense, lui fit donner la liberte, comme a un oiseau qu'on rend aux champs qui l'ont vu naitre». [Едва переводчик Наполеона сказал это казаку, как казак, охваченный каким то остолбенением, не произнес более ни одного слова и продолжал ехать, не спуская глаз с завоевателя, имя которого достигло до него через восточные степи. Вся его разговорчивость вдруг прекратилась и заменилась наивным и молчаливым чувством восторга. Наполеон, наградив казака, приказал дать ему свободу, как птице, которую возвращают ее родным полям.]
Наполеон поехал дальше, мечтая о той Moscou, которая так занимала его воображение, a l'oiseau qu'on rendit aux champs qui l'on vu naitre [птица, возвращенная родным полям] поскакал на аванпосты, придумывая вперед все то, чего не было и что он будет рассказывать у своих. Того же, что действительно с ним было, он не хотел рассказывать именно потому, что это казалось ему недостойным рассказа. Он выехал к казакам, расспросил, где был полк, состоявший в отряде Платова, и к вечеру же нашел своего барина Николая Ростова, стоявшего в Янкове и только что севшего верхом, чтобы с Ильиным сделать прогулку по окрестным деревням. Он дал другую лошадь Лаврушке и взял его с собой.


Княжна Марья не была в Москве и вне опасности, как думал князь Андрей.
После возвращения Алпатыча из Смоленска старый князь как бы вдруг опомнился от сна. Он велел собрать из деревень ополченцев, вооружить их и написал главнокомандующему письмо, в котором извещал его о принятом им намерении оставаться в Лысых Горах до последней крайности, защищаться, предоставляя на его усмотрение принять или не принять меры для защиты Лысых Гор, в которых будет взят в плен или убит один из старейших русских генералов, и объявил домашним, что он остается в Лысых Горах.
Но, оставаясь сам в Лысых Горах, князь распорядился об отправке княжны и Десаля с маленьким князем в Богучарово и оттуда в Москву. Княжна Марья, испуганная лихорадочной, бессонной деятельностью отца, заменившей его прежнюю опущенность, не могла решиться оставить его одного и в первый раз в жизни позволила себе не повиноваться ему. Она отказалась ехать, и на нее обрушилась страшная гроза гнева князя. Он напомнил ей все, в чем он был несправедлив против нее. Стараясь обвинить ее, он сказал ей, что она измучила его, что она поссорила его с сыном, имела против него гадкие подозрения, что она задачей своей жизни поставила отравлять его жизнь, и выгнал ее из своего кабинета, сказав ей, что, ежели она не уедет, ему все равно. Он сказал, что знать не хочет о ее существовании, но вперед предупреждает ее, чтобы она не смела попадаться ему на глаза. То, что он, вопреки опасений княжны Марьи, не велел насильно увезти ее, а только не приказал ей показываться на глаза, обрадовало княжну Марью. Она знала, что это доказывало то, что в самой тайне души своей он был рад, что она оставалась дома и не уехала.
На другой день после отъезда Николушки старый князь утром оделся в полный мундир и собрался ехать главнокомандующему. Коляска уже была подана. Княжна Марья видела, как он, в мундире и всех орденах, вышел из дома и пошел в сад сделать смотр вооруженным мужикам и дворовым. Княжна Марья свдела у окна, прислушивалась к его голосу, раздававшемуся из сада. Вдруг из аллеи выбежало несколько людей с испуганными лицами.
Княжна Марья выбежала на крыльцо, на цветочную дорожку и в аллею. Навстречу ей подвигалась большая толпа ополченцев и дворовых, и в середине этой толпы несколько людей под руки волокли маленького старичка в мундире и орденах. Княжна Марья подбежала к нему и, в игре мелкими кругами падавшего света, сквозь тень липовой аллеи, не могла дать себе отчета в том, какая перемена произошла в его лице. Одно, что она увидала, было то, что прежнее строгое и решительное выражение его лица заменилось выражением робости и покорности. Увидав дочь, он зашевелил бессильными губами и захрипел. Нельзя было понять, чего он хотел. Его подняли на руки, отнесли в кабинет и положили на тот диван, которого он так боялся последнее время.
Привезенный доктор в ту же ночь пустил кровь и объявил, что у князя удар правой стороны.
В Лысых Горах оставаться становилось более и более опасным, и на другой день после удара князя, повезли в Богучарово. Доктор поехал с ними.
Когда они приехали в Богучарово, Десаль с маленьким князем уже уехали в Москву.
Все в том же положении, не хуже и не лучше, разбитый параличом, старый князь три недели лежал в Богучарове в новом, построенном князем Андреем, доме. Старый князь был в беспамятстве; он лежал, как изуродованный труп. Он не переставая бормотал что то, дергаясь бровями и губами, и нельзя было знать, понимал он или нет то, что его окружало. Одно можно было знать наверное – это то, что он страдал и, чувствовал потребность еще выразить что то. Но что это было, никто не мог понять; был ли это какой нибудь каприз больного и полусумасшедшего, относилось ли это до общего хода дел, или относилось это до семейных обстоятельств?
Доктор говорил, что выражаемое им беспокойство ничего не значило, что оно имело физические причины; но княжна Марья думала (и то, что ее присутствие всегда усиливало его беспокойство, подтверждало ее предположение), думала, что он что то хотел сказать ей. Он, очевидно, страдал и физически и нравственно.
Надежды на исцеление не было. Везти его было нельзя. И что бы было, ежели бы он умер дорогой? «Не лучше ли бы было конец, совсем конец! – иногда думала княжна Марья. Она день и ночь, почти без сна, следила за ним, и, страшно сказать, она часто следила за ним не с надеждой найти призкаки облегчения, но следила, часто желая найти признаки приближения к концу.
Как ни странно было княжне сознавать в себе это чувство, но оно было в ней. И что было еще ужаснее для княжны Марьи, это было то, что со времени болезни ее отца (даже едва ли не раньше, не тогда ли уж, когда она, ожидая чего то, осталась с ним) в ней проснулись все заснувшие в ней, забытые личные желания и надежды. То, что годами не приходило ей в голову – мысли о свободной жизни без вечного страха отца, даже мысли о возможности любви и семейного счастия, как искушения дьявола, беспрестанно носились в ее воображении. Как ни отстраняла она от себя, беспрестанно ей приходили в голову вопросы о том, как она теперь, после того, устроит свою жизнь. Это были искушения дьявола, и княжна Марья знала это. Она знала, что единственное орудие против него была молитва, и она пыталась молиться. Она становилась в положение молитвы, смотрела на образа, читала слова молитвы, но не могла молиться. Она чувствовала, что теперь ее охватил другой мир – житейской, трудной и свободной деятельности, совершенно противоположный тому нравственному миру, в который она была заключена прежде и в котором лучшее утешение была молитва. Она не могла молиться и не могла плакать, и житейская забота охватила ее.
Оставаться в Вогучарове становилось опасным. Со всех сторон слышно было о приближающихся французах, и в одной деревне, в пятнадцати верстах от Богучарова, была разграблена усадьба французскими мародерами.
Доктор настаивал на том, что надо везти князя дальше; предводитель прислал чиновника к княжне Марье, уговаривая ее уезжать как можно скорее. Исправник, приехав в Богучарово, настаивал на том же, говоря, что в сорока верстах французы, что по деревням ходят французские прокламации и что ежели княжна не уедет с отцом до пятнадцатого, то он ни за что не отвечает.
Княжна пятнадцатого решилась ехать. Заботы приготовлений, отдача приказаний, за которыми все обращались к ней, целый день занимали ее. Ночь с четырнадцатого на пятнадцатое она провела, как обыкновенно, не раздеваясь, в соседней от той комнаты, в которой лежал князь. Несколько раз, просыпаясь, она слышала его кряхтенье, бормотанье, скрип кровати и шаги Тихона и доктора, ворочавших его. Несколько раз она прислушивалась у двери, и ей казалось, что он нынче бормотал громче обыкновенного и чаще ворочался. Она не могла спать и несколько раз подходила к двери, прислушиваясь, желая войти и не решаясь этого сделать. Хотя он и не говорил, но княжна Марья видела, знала, как неприятно было ему всякое выражение страха за него. Она замечала, как недовольно он отвертывался от ее взгляда, иногда невольно и упорно на него устремленного. Она знала, что ее приход ночью, в необычное время, раздражит его.
Но никогда ей так жалко не было, так страшно не было потерять его. Она вспоминала всю свою жизнь с ним, и в каждом слове, поступке его она находила выражение его любви к ней. Изредка между этими воспоминаниями врывались в ее воображение искушения дьявола, мысли о том, что будет после его смерти и как устроится ее новая, свободная жизнь. Но с отвращением отгоняла она эти мысли. К утру он затих, и она заснула.
Она проснулась поздно. Та искренность, которая бывает при пробуждении, показала ей ясно то, что более всего в болезни отца занимало ее. Она проснулась, прислушалась к тому, что было за дверью, и, услыхав его кряхтенье, со вздохом сказала себе, что было все то же.
– Да чему же быть? Чего же я хотела? Я хочу его смерти! – вскрикнула она с отвращением к себе самой.
Она оделась, умылась, прочла молитвы и вышла на крыльцо. К крыльцу поданы были без лошадей экипажи, в которые укладывали вещи.
Утро было теплое и серое. Княжна Марья остановилась на крыльце, не переставая ужасаться перед своей душевной мерзостью и стараясь привести в порядок свои мысли, прежде чем войти к нему.
Доктор сошел с лестницы и подошел к ней.
– Ему получше нынче, – сказал доктор. – Я вас искал. Можно кое что понять из того, что он говорит, голова посвежее. Пойдемте. Он зовет вас…
Сердце княжны Марьи так сильно забилось при этом известии, что она, побледнев, прислонилась к двери, чтобы не упасть. Увидать его, говорить с ним, подпасть под его взгляд теперь, когда вся душа княжны Марьи была переполнена этих страшных преступных искушений, – было мучительно радостно и ужасно.
– Пойдемте, – сказал доктор.
Княжна Марья вошла к отцу и подошла к кровати. Он лежал высоко на спине, с своими маленькими, костлявыми, покрытыми лиловыми узловатыми жилками ручками на одеяле, с уставленным прямо левым глазом и с скосившимся правым глазом, с неподвижными бровями и губами. Он весь был такой худенький, маленький и жалкий. Лицо его, казалось, ссохлось или растаяло, измельчало чертами. Княжна Марья подошла и поцеловала его руку. Левая рука сжала ее руку так, что видно было, что он уже давно ждал ее. Он задергал ее руку, и брови и губы его сердито зашевелились.
Она испуганно глядела на него, стараясь угадать, чего он хотел от нее. Когда она, переменя положение, подвинулась, так что левый глаз видел ее лицо, он успокоился, на несколько секунд не спуская с нее глаза. Потом губы и язык его зашевелились, послышались звуки, и он стал говорить, робко и умоляюще глядя на нее, видимо, боясь, что она не поймет его.
Княжна Марья, напрягая все силы внимания, смотрела на него. Комический труд, с которым он ворочал языком, заставлял княжну Марью опускать глаза и с трудом подавлять поднимавшиеся в ее горле рыдания. Он сказал что то, по нескольку раз повторяя свои слова. Княжна Марья не могла понять их; но она старалась угадать то, что он говорил, и повторяла вопросительно сказанные им слона.
– Гага – бои… бои… – повторил он несколько раз. Никак нельзя было понять этих слов. Доктор думал, что он угадал, и, повторяя его слова, спросил: княжна боится? Он отрицательно покачал головой и опять повторил то же…
– Душа, душа болит, – разгадала и сказала княжна Марья. Он утвердительно замычал, взял ее руку и стал прижимать ее к различным местам своей груди, как будто отыскивая настоящее для нее место.
– Все мысли! об тебе… мысли, – потом выговорил он гораздо лучше и понятнее, чем прежде, теперь, когда он был уверен, что его понимают. Княжна Марья прижалась головой к его руке, стараясь скрыть свои рыдания и слезы.
Он рукой двигал по ее волосам.
– Я тебя звал всю ночь… – выговорил он.
– Ежели бы я знала… – сквозь слезы сказала она. – Я боялась войти.
Он пожал ее руку.
– Не спала ты?
– Нет, я не спала, – сказала княжна Марья, отрицательно покачав головой. Невольно подчиняясь отцу, она теперь так же, как он говорил, старалась говорить больше знаками и как будто тоже с трудом ворочая язык.
– Душенька… – или – дружок… – Княжна Марья не могла разобрать; но, наверное, по выражению его взгляда, сказано было нежное, ласкающее слово, которого он никогда не говорил. – Зачем не пришла?
«А я желала, желала его смерти! – думала княжна Марья. Он помолчал.
– Спасибо тебе… дочь, дружок… за все, за все… прости… спасибо… прости… спасибо!.. – И слезы текли из его глаз. – Позовите Андрюшу, – вдруг сказал он, и что то детски робкое и недоверчивое выразилось в его лице при этом спросе. Он как будто сам знал, что спрос его не имеет смысла. Так, по крайней мере, показалось княжне Марье.
– Я от него получила письмо, – отвечала княжна Марья.
Он с удивлением и робостью смотрел на нее.
– Где же он?
– Он в армии, mon pere, в Смоленске.
Он долго молчал, закрыв глаза; потом утвердительно, как бы в ответ на свои сомнения и в подтверждение того, что он теперь все понял и вспомнил, кивнул головой и открыл глаза.
– Да, – сказал он явственно и тихо. – Погибла Россия! Погубили! – И он опять зарыдал, и слезы потекли у него из глаз. Княжна Марья не могла более удерживаться и плакала тоже, глядя на его лицо.
Он опять закрыл глаза. Рыдания его прекратились. Он сделал знак рукой к глазам; и Тихон, поняв его, отер ему слезы.
Потом он открыл глаза и сказал что то, чего долго никто не мог понять и, наконец, понял и передал один Тихон. Княжна Марья отыскивала смысл его слов в том настроении, в котором он говорил за минуту перед этим. То она думала, что он говорит о России, то о князе Андрее, то о ней, о внуке, то о своей смерти. И от этого она не могла угадать его слов.