Инцидент 228

Инцидент 228 (кит. 二二八事件, пиньинь: Èr èrbā shìjiàn, палл.: Эр эрба шицзянь), известный также как «резня 228», — антиправительственное выступление на Тайване, которое началось 27 февраля 1947 года и было жестоко подавлено гоминьдановским правительством. Оценки количества жертв варьируются от 10 тыс. до 30 тыс. и более человек. Инцидент знаменовал начало периода преследований и репрессий, устроенного Гоминьданом на Тайване, во время которого многие тысячи людей исчезли, погибли и были брошены в тюрьмы. Число «228» восходит к дате, когда началась резня — 28 февраля, или 02/28.

В октябре 1945 года, после 50 лет японского колониального правления, Тайвань вернулся в состав Китая. Была установлена власть Гоминьдана. За последующие 16 месяцев у населения сложилось впечатление, что новая власть погрязла в кумовстве, коррупции, положение усугублялось экономической разрухой. Это привело к возрастанию трений между жителями острова, тайваньцами, и чанкайшистской администрацией. Восстание вспыхнуло 27 февраля после случайного конфликта между продавщицей сигарет и сотрудниками надзорных органов. В жестоком его подавлении принимали участие армейские подразделения.

Ход событий

Вечером 27 февраля 1947 года агенты правительственного Бюро по табачной монополии в ходе операции в чайном доме Тяньма на Западной Нанкинской улице в Тайбэе конфисковали контрабандные сигареты у 40-летней вдовы по имени Линь Цзянмай. Кроме того, они отобрали у неё и сбережения. Вдова потребовала вернуть ей деньги, но один из агентов, ударив пистолетом, разбил ей голову. Окружающие бросились на выручку женщине, но агенты открыли стрельбу и убили одного из случайных прохожих — Чэнь Вэньси. Настроение толпы достигло критической точки, люди начали протестовать против полиции и жандармерии, но власти не пошли им навстречу.

Утром 28 февраля 1947 года силы безопасности, подчиненные генерал-губернатору Тайваня Чэнь И, открыли огонь из пулеметов по невооруженным демонстрантам, требующим ареста и суда над агентами, замешанными в происшедшем накануне кровавом инциденте. От пулеметного огня погибло несколько человек. В ответ тайваньцы 4 марта захватили городскую администрацию и военные базы и по местному радио выступили против насилия. Вечером того же дня власти ввели военное положение, был объявлен комендантский час. Солдаты, патрулировавшие улицы на автомобилях, открывали огонь по любому нарушителю.

Тем не менее, в течение нескольких недель тайваньцы удерживали контроль над большей частью острова. Хотя начальное выступление было спонтанным и мирным, в течение нескольких дней тайваньцам удалось организоваться и скоординировать деятельность. Общественный порядок поддерживался временными полицейскими силами, которые были организованы студентами. Местные лидеры сформировали Комитет по урегулированию, который представил правительству список из 32 требований по реформированию управления провинцией. Они требовали большую автономию, свободные выборы, сложения оружия армией, прекращения коррупции. Рассматривалось также обращение в ООН с тем, чтобы передать остров под международный мандат, поскольку переход Тайваня под юрисдикцию Китайской республики не был формально признан какими-либо международными актами. Тайваньцы также требовали представительство на грядущих переговорах о мирном договоре с Японией. Небольшие группировки, в том числе партизанская «Бригада 27» с оружием, похищенным с военных баз в Тайчжуне, придерживались коммунистической идеологии.

Под прикрытием переговоров чанкайшисты собрали значительные армейские силы в провинции Фуцзянь, и 8 марта перешли в наступление.

К концу марта Чэнь И удалось арестовать или уничтожить всех ведущих организаторов. Его войска казнили 3—4 тыс. человек по всему острову. Мишенью являлась тайваньская элита, многие местные деятели времен японского правления были подвергнуты репрессиям. Значительную часть жертв составили старшеклассники и студенты, которые активно участвовали в деятельности групп правопорядка, сформированных при Комитете. В результате взаимных стычек с тайваньцами пострадали недавние выходцы с материка и представители народности хакка. Некоторые источники утверждают, что войска арестовывали и казнили любого, кто носил студенческую форму.

Эти события положили начало кампании репрессий, проводимых Гоминьданом вплоть до отмены военного положения в 1987 году. Тысячи людей были заключены в тюрьмы и казнены за их действительное или подозреваемое инакомыслие.

Память о событиях 28 февраля

Эта тема на протяжении многих десятилетий была табуированной на Тайване. Только в 1995 году, в очередную годовщину инцидента, президент Ли Дэнхуэй публично высказался о нём. Ныне «Инцидент 228» открыто исследуется и обсуждается. Его годовщина отмечается как национальный День памяти и мира (кит.: 和平紀念日; пиньинь: hépíng jìniànrì). 28 февраля каждого года Президент Республики Китай вместе с другими официальными лицами звонит в мемориальный колокол в память о жертвах, а также преклоняет колени перед членами их семей. Монументы и мемориальные парки, посвященные «Инциденту 228» открыты во многих городах Тайваня, в том числе и в Тайбэе.

Тайваньский композитор Сяо Тайжань (Tyzen Hsiao) посвятил событиям 1947 года Увертюру 1947-го года для сопрано, хора и оркестра. Заключительной частью увертюры служит «Тайвань зелёный» — песня, которую сторонники независимости Тайваня рассматривают в качестве потенциального государственного гимна будущей Тайваньской Республики.

См. также

• История Тайваня

Отрывок, характеризующий Инцидент 228

В ноябре месяце 1805 года князь Василий должен был ехать на ревизию в четыре губернии. Он устроил для себя это назначение с тем, чтобы побывать заодно в своих расстроенных имениях, и захватив с собой (в месте расположения его полка) сына Анатоля, с ним вместе заехать к князю Николаю Андреевичу Болконскому с тем, чтоб женить сына на дочери этого богатого старика. Но прежде отъезда и этих новых дел, князю Василью нужно было решить дела с Пьером, который, правда, последнее время проводил целые дни дома, т. е. у князя Василья, у которого он жил, был смешон, взволнован и глуп (как должен быть влюбленный) в присутствии Элен, но всё еще не делал предложения.
«Tout ca est bel et bon, mais il faut que ca finisse», [Всё это хорошо, но надо это кончить,] – сказал себе раз утром князь Василий со вздохом грусти, сознавая, что Пьер, стольким обязанный ему (ну, да Христос с ним!), не совсем хорошо поступает в этом деле. «Молодость… легкомыслие… ну, да Бог с ним, – подумал князь Василий, с удовольствием чувствуя свою доброту: – mais il faut, que ca finisse. После завтра Лёлины именины, я позову кое кого, и ежели он не поймет, что он должен сделать, то уже это будет мое дело. Да, мое дело. Я – отец!»
Пьер полтора месяца после вечера Анны Павловны и последовавшей за ним бессонной, взволнованной ночи, в которую он решил, что женитьба на Элен была бы несчастие, и что ему нужно избегать ее и уехать, Пьер после этого решения не переезжал от князя Василья и с ужасом чувствовал, что каждый день он больше и больше в глазах людей связывается с нею, что он не может никак возвратиться к своему прежнему взгляду на нее, что он не может и оторваться от нее, что это будет ужасно, но что он должен будет связать с нею свою судьбу. Может быть, он и мог бы воздержаться, но не проходило дня, чтобы у князя Василья (у которого редко бывал прием) не было бы вечера, на котором должен был быть Пьер, ежели он не хотел расстроить общее удовольствие и обмануть ожидания всех. Князь Василий в те редкие минуты, когда бывал дома, проходя мимо Пьера, дергал его за руку вниз, рассеянно подставлял ему для поцелуя выбритую, морщинистую щеку и говорил или «до завтра», или «к обеду, а то я тебя не увижу», или «я для тебя остаюсь» и т. п. Но несмотря на то, что, когда князь Василий оставался для Пьера (как он это говорил), он не говорил с ним двух слов, Пьер не чувствовал себя в силах обмануть его ожидания. Он каждый день говорил себе всё одно и одно: «Надо же, наконец, понять ее и дать себе отчет: кто она? Ошибался ли я прежде или теперь ошибаюсь? Нет, она не глупа; нет, она прекрасная девушка! – говорил он сам себе иногда. – Никогда ни в чем она не ошибается, никогда она ничего не сказала глупого. Она мало говорит, но то, что она скажет, всегда просто и ясно. Так она не глупа. Никогда она не смущалась и не смущается. Так она не дурная женщина!» Часто ему случалось с нею начинать рассуждать, думать вслух, и всякий раз она отвечала ему на это либо коротким, но кстати сказанным замечанием, показывавшим, что ее это не интересует, либо молчаливой улыбкой и взглядом, которые ощутительнее всего показывали Пьеру ее превосходство. Она была права, признавая все рассуждения вздором в сравнении с этой улыбкой.
Она обращалась к нему всегда с радостной, доверчивой, к нему одному относившейся улыбкой, в которой было что то значительней того, что было в общей улыбке, украшавшей всегда ее лицо. Пьер знал, что все ждут только того, чтобы он, наконец, сказал одно слово, переступил через известную черту, и он знал, что он рано или поздно переступит через нее; но какой то непонятный ужас охватывал его при одной мысли об этом страшном шаге. Тысячу раз в продолжение этого полутора месяца, во время которого он чувствовал себя всё дальше и дальше втягиваемым в ту страшившую его пропасть, Пьер говорил себе: «Да что ж это? Нужна решимость! Разве нет у меня ее?»
Он хотел решиться, но с ужасом чувствовал, что не было у него в этом случае той решимости, которую он знал в себе и которая действительно была в нем. Пьер принадлежал к числу тех людей, которые сильны только тогда, когда они чувствуют себя вполне чистыми. А с того дня, как им владело то чувство желания, которое он испытал над табакеркой у Анны Павловны, несознанное чувство виноватости этого стремления парализировало его решимость.
В день именин Элен у князя Василья ужинало маленькое общество людей самых близких, как говорила княгиня, родные и друзья. Всем этим родным и друзьям дано было чувствовать, что в этот день должна решиться участь именинницы.
Гости сидели за ужином. Княгиня Курагина, массивная, когда то красивая, представительная женщина сидела на хозяйском месте. По обеим сторонам ее сидели почетнейшие гости – старый генерал, его жена, Анна Павловна Шерер; в конце стола сидели менее пожилые и почетные гости, и там же сидели домашние, Пьер и Элен, – рядом. Князь Василий не ужинал: он похаживал вокруг стола, в веселом расположении духа, подсаживаясь то к тому, то к другому из гостей. Каждому он говорил небрежное и приятное слово, исключая Пьера и Элен, которых присутствия он не замечал, казалось. Князь Василий оживлял всех. Ярко горели восковые свечи, блестели серебро и хрусталь посуды, наряды дам и золото и серебро эполет; вокруг стола сновали слуги в красных кафтанах; слышались звуки ножей, стаканов, тарелок и звуки оживленного говора нескольких разговоров вокруг этого стола. Слышно было, как старый камергер в одном конце уверял старушку баронессу в своей пламенной любви к ней и ее смех; с другой – рассказ о неуспехе какой то Марьи Викторовны. У середины стола князь Василий сосредоточил вокруг себя слушателей. Он рассказывал дамам, с шутливой улыбкой на губах, последнее – в среду – заседание государственного совета, на котором был получен и читался Сергеем Кузьмичем Вязмитиновым, новым петербургским военным генерал губернатором, знаменитый тогда рескрипт государя Александра Павловича из армии, в котором государь, обращаясь к Сергею Кузьмичу, говорил, что со всех сторон получает он заявления о преданности народа, и что заявление Петербурга особенно приятно ему, что он гордится честью быть главою такой нации и постарается быть ее достойным. Рескрипт этот начинался словами: Сергей Кузьмич! Со всех сторон доходят до меня слухи и т. д.