Кочетов, Иоаким Семёнович

Иоаки́м Семёнович Ко́четов (1 (12) сентября 1789, Тамбовская губерния — 16 (28) марта 1854) — протоиерей Русской православной церкви.

Биография

Был сыном диакона села Кочетовки Спасского уезда Тамбовской губернии. В 1799 году поступил в Тамбовскую духовную семинарию, где и получил свою фамилию. В 1809 году был принят в число казённокоштных студентов только что учреждённой Санкт-Петербургской духовной академии, по окончании которой в 1814 году со степенью магистра, преподавал в ней гражданскую, потом библейскую и церковную историю — 28 сентября 1817 года Кочетов занял кафедру церковной истории. Во время преподавания он составил на основании источников свои записки по истории русской церкви, по поручению конференции академии исправил и переработал «Начертание церковной истории от времен библейских до XVIII в.» Иннокентия.

С 1817 года он также преподавал в Царскосельском, затем Александровском лицее, Закон Божий, каноническое право, нравственное богословие, логику и психологию (последние два предмета — с 1849 года).

В священника он был рукоположен 7 октября 1817 года; причислен к придворной царскосельской церкви; 1 марта 1820 года был определён законоучителем в Инженерное училище, где и состоял до 13 ноября 1822 года; 30 июля 1825 года «по уважению к особенному просвещению и превосходной нравственности» он был возведён в сан протоиерея и назначен настоятелем к Смоленской кладбищенской церкви; 4 мая 1829 года определён благочинным церквей на Васильевском острове; 9 марта 1831 года стал членом консистории; 22 ноября 1832 года был определён кафедральным протоиереем в Петропавловский собор.

С 5 мая 1828 года И. С. Кочетов — действительный член Российской академии. В 1841 году, когда Российская академия присоединена была к Императорской академии наук в виде отделения русского языка и словесности, все действительные члены бывшей академии были переименованы почётными членами II отделения, а Кочетов был, с высочайшего разрешения, причислен в отделение наравне с ординарными академиками; в 1846 году стал ординарным академиком.

В 1853 году он рецензировал составленный В. И. Далем сборник русских пословиц и посчитал его «вредным» и «опасным»; в результате сборник не получил академического одобрения и был издан лишь де­вять лет спустя.

С 1830-х годов Кочетов был домовладельцем участка с несколькими деревянными домами на углу Большого проспекта П. С. и Покровской улицы.

Похоронен под Смоленской церковью.

Главные труды

• «Черты деятельного учения веры» (1823, 5 изд.);
• «О пагубных следствиях пристрастия к иностранных языкам» (в «Трудах Российской Академии» 1840—1843);
• «Христианская церковь на востоке в XVIII в.» (в «Христианском Чтении»).

Семья

Имел четырёх сыновей и известных внуков:

• Мстислав
  • Александр (1861—1912?) — архитектор.
• Владимир (1820—1893) — ректор Харьковского университета.
• Розумник (1821—1867) — директор Главного архива Морского министерства в Санкт-Петербурге; действительный статский советник.
  • Николай — внук; композитор, дирижёр, педагог, живописец, музыкальный и художественный критик.
• Александр — педагог.

Литература

• Кочетов, Иоаким Семенович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Кочетов, Иоаким Семенович // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.
• Архангельский М. О жизни и трудах протоиерея Иоакима Семеновича Кочетова. — СПб., 1857.

Ссылки

• [feb-web.ru/feb/pushkin/chr-abc/chr/chr-2093.htm Биографическая справка]
• [stxenia.spb.ru/history/nast/nast2.htm Биография]

Отрывок, характеризующий Кочетов, Иоаким Семёнович

Вокруг мужицкого елового стола, на котором лежали карты, планы, карандаши, бумаги, собралось так много народа, что денщики принесли еще лавку и поставили у стола. На лавку эту сели пришедшие: Ермолов, Кайсаров и Толь. Под самыми образами, на первом месте, сидел с Георгием на шее, с бледным болезненным лицом и с своим высоким лбом, сливающимся с голой головой, Барклай де Толли. Второй уже день он мучился лихорадкой, и в это самое время его знобило и ломало. Рядом с ним сидел Уваров и негромким голосом (как и все говорили) что то, быстро делая жесты, сообщал Барклаю. Маленький, кругленький Дохтуров, приподняв брови и сложив руки на животе, внимательно прислушивался. С другой стороны сидел, облокотивши на руку свою широкую, с смелыми чертами и блестящими глазами голову, граф Остерман Толстой и казался погруженным в свои мысли. Раевский с выражением нетерпения, привычным жестом наперед курчавя свои черные волосы на висках, поглядывал то на Кутузова, то на входную дверь. Твердое, красивое и доброе лицо Коновницына светилось нежной и хитрой улыбкой. Он встретил взгляд Малаши и глазами делал ей знаки, которые заставляли девочку улыбаться.
Все ждали Бенигсена, который доканчивал свой вкусный обед под предлогом нового осмотра позиции. Его ждали от четырех до шести часов, и во все это время не приступали к совещанию и тихими голосами вели посторонние разговоры.
Только когда в избу вошел Бенигсен, Кутузов выдвинулся из своего угла и подвинулся к столу, но настолько, что лицо его не было освещено поданными на стол свечами.
Бенигсен открыл совет вопросом: «Оставить ли без боя священную и древнюю столицу России или защищать ее?» Последовало долгое и общее молчание. Все лица нахмурились, и в тишине слышалось сердитое кряхтенье и покашливанье Кутузова. Все глаза смотрели на него. Малаша тоже смотрела на дедушку. Она ближе всех была к нему и видела, как лицо его сморщилось: он точно собрался плакать. Но это продолжалось недолго.
– Священную древнюю столицу России! – вдруг заговорил он, сердитым голосом повторяя слова Бенигсена и этим указывая на фальшивую ноту этих слов. – Позвольте вам сказать, ваше сиятельство, что вопрос этот не имеет смысла для русского человека. (Он перевалился вперед своим тяжелым телом.) Такой вопрос нельзя ставить, и такой вопрос не имеет смысла. Вопрос, для которого я просил собраться этих господ, это вопрос военный. Вопрос следующий: «Спасенье России в армии. Выгоднее ли рисковать потерею армии и Москвы, приняв сраженье, или отдать Москву без сражения? Вот на какой вопрос я желаю знать ваше мнение». (Он откачнулся назад на спинку кресла.)
Начались прения. Бенигсен не считал еще игру проигранною. Допуская мнение Барклая и других о невозможности принять оборонительное сражение под Филями, он, проникнувшись русским патриотизмом и любовью к Москве, предлагал перевести войска в ночи с правого на левый фланг и ударить на другой день на правое крыло французов. Мнения разделились, были споры в пользу и против этого мнения. Ермолов, Дохтуров и Раевский согласились с мнением Бенигсена. Руководимые ли чувством потребности жертвы пред оставлением столицы или другими личными соображениями, но эти генералы как бы не понимали того, что настоящий совет не мог изменить неизбежного хода дел и что Москва уже теперь оставлена. Остальные генералы понимали это и, оставляя в стороне вопрос о Москве, говорили о том направлении, которое в своем отступлении должно было принять войско. Малаша, которая, не спуская глаз, смотрела на то, что делалось перед ней, иначе понимала значение этого совета. Ей казалось, что дело было только в личной борьбе между «дедушкой» и «длиннополым», как она называла Бенигсена. Она видела, что они злились, когда говорили друг с другом, и в душе своей она держала сторону дедушки. В средине разговора она заметила быстрый лукавый взгляд, брошенный дедушкой на Бенигсена, и вслед за тем, к радости своей, заметила, что дедушка, сказав что то длиннополому, осадил его: Бенигсен вдруг покраснел и сердито прошелся по избе. Слова, так подействовавшие на Бенигсена, были спокойным и тихим голосом выраженное Кутузовым мнение о выгоде и невыгоде предложения Бенигсена: о переводе в ночи войск с правого на левый фланг для атаки правого крыла французов.
– Я, господа, – сказал Кутузов, – не могу одобрить плана графа. Передвижения войск в близком расстоянии от неприятеля всегда бывают опасны, и военная история подтверждает это соображение. Так, например… (Кутузов как будто задумался, приискивая пример и светлым, наивным взглядом глядя на Бенигсена.) Да вот хоть бы Фридландское сражение, которое, как я думаю, граф хорошо помнит, было… не вполне удачно только оттого, что войска наши перестроивались в слишком близком расстоянии от неприятеля… – Последовало, показавшееся всем очень продолжительным, минутное молчание.