Иоаким (Апостолидис)
| Митрополит Иоаким Μητροπολίτης Ιωακείμ | ||
| ||
|---|---|---|
| 15 марта 1927 — 1942 | ||
| ||
| 17 апреля — 24 июня 1926 | ||
| Предшественник: | Христофор (Книтис) | |
| Преемник: | Феофилакт (Папафанасопулос) (в/у) | |
| ||
| 27 марта 1923 — 17 апреля 1926 | ||
| Церковь: | Элладская православная церковь | |
| Предшественник: | Фотий (Маниатис) | |
| Преемник: | Константин (Платис) | |
| ||
| 4 мая 1914 — 27 марта 1923 | ||
| Церковь: | Константинопольская православная церковь | |
| Предшественник: | Григорий (Пападопулос) | |
| Преемник: | Феоклит (Рокас) | |
| Образование: | Халкинская богословская школа | |
| Имя при рождении: | Апостолос Апостолидис | |
| Оригинал имени при рождении: |
Απόστολος Αποστολίδης | |
| Рождение: | 1883 Вифиния, Османская империя | |
| Смерть: | 2 апреля 1962 Афины, Греция | |
| Принятие священного сана: | 1914 год | |
Митрополи́т Иоаким (греч. Μητροπολίτης Ιωακείμ, в миру Апо́столос Апостоли́дис, греч. Απόστολος Αποστολίδης; 1883, Ортакёй, Вифиния, Османская империя — 2 апреля 1962, Афины, Греция) — епископ Константинопольской и Элладской православных церквей, митрополит Метрский и Атирский (1914—1923), а затем Митрополит Сервийский и Козанский (1923—1926) и (1927—1942/45)[1].
Получил широкую известность и отмечен историографией в годы Второй мировой войны, когда стал членом «Правительства гор» Греции.
Содержание
Биография
Апостолос Апостолидис родился в 1883 году в городке Ортакёй в Вифинии. Приходился племянником Константинпольскому Патриарху Иоакиму III.
В конце XIX — начале XX веков город был исключительно христианским (7 тысяч греков и 3 тысячи армян)[2].
Иоаким знал греческий, турецкий, армянский языки, позже изучил французский. Учился в Халкинской богословской школе, после чего продолжил учёбу политическим наукам Париже.
По возвращению был рукоположен во священники, а затем, в 1914 году, за несколько месяцев до начала Первой мировой войны, в епископы, и был избран митрополитом Митрополии Метр и Атира (Μετρών και Αθύρων), что соответствовало в тот период османским Чаталджа и Бююкчекмедже[3].
Почти сразу же с началом Первой мировой войны начались гонения на его паству. С поражением Османской империи регион, как и почти вся Восточная Фракия (кроме Константинополя), перешёл под контроль Греции.
Межсоюзнические противоречия, а затем неудачный малоазийский поход греческой армии завершились Смирнской резнёй.
Восточная Фракия продолжала оставться под контролем греческой армии и избежала подобных кровавых событий, но, по настоянию бывших союзников, Греция была вынуждена передать её туркам без боя. Лозаннский мирный договор июля 1923 года, кроме прочего, предусматривал исход греческого населения из Восточной Фракии. Иоаким, лишённый паствы, был приговорён кемалистским правительством к смерти за свою патриотическую деятельность. Ему удалось бежать в Грецию, где он был назначен митрополитом Сервийским и Козанским.
Митрополит Сервийский и Козанский
Очень быстро Иоаким вступил в конфликт с местной знатью. Пытаясь облегчить участь беженцев из Малой Азии и Фракии, он превратил здание митрополии в больницу для беженцев.
Тремя годами позже, в апреле 1926 года, он был назначен Вселенским патриархатом митрополитом Австралии. Однако оставался на этом посту всего 2 месяца, подал в отставку и вернулся в Грецию.
15 марта 1927 года при поддержке тогдашнего правительства Греции, вернулся в Сервийскую и Козанскую митрополию.
Иоаким был сторонником предпринятых в 1929 году реформ в просвещении, публиковал статьи в журнале «Общества преподавателей». Его публичная деятельность вызывала реакцию консервативных кругов, которые именовали его «коммунистом».
В августе 1936 года он был сослан диктаторским режимом генерала Метаксаса на Афон, за своё резкое письмо королю и правительсту, в котором, от имени населения Западной Македонии обвинял их в отсутствии внимания к региону.
Оккупация и последующие годы
В период тройной, германо-итало-болгарской, оккупации Греции, в 1942 году, Иоаким ушёл в горы и примкнул к созданному компартией Греции Национально-освободительному фронту.
Правительство квислингов и контролуемый им Священный Синод в том же году объявили его низложенным.
В мае 1944 года он был избран заместителем председателя Национального совета ΠΕΕΑ (Заместителем премьер-министра, так называемого, правительства гор).
Оставался на этом посту и во время декабрьских событий в Афинах в 1944 году, когда городские отряды Народно-освободительной армии вступили в военные действия против британской армии и её греческих союзников.
В последующие годы, как и многие другие священники принявшие участие в Сопротивлении в рядах Национально-освободительного фронта, Иоаким был гоним правыми послевоенными правительствами и официальными церковными властями[4].
В феврале 1945 года послевоенный Священный Синод принял решение низложить Иоакима, аргументируя это тем, что иерарх оставил свою кафедру без разрешения Синода[5].
Накануне Гражданской войны, митрополиты Иоаким и Антоний (Политис) обратились к премьер-министру Греции Фемистоклису Софулису о необходимости замирения Греции[6].
Иоаким умер 2 апреля 1962 года в Афинах.
Всё своё недвижимое имущество оставил филантропическим обществам в Козани, Сервиа и Велвендо. Свою богатую библиотеку оставил муниципалитету Козани. Свои церковные одежды оставил храму Святого Николая в Козани[7].
Память
В 1985 году архиепископ Афинский Серафим, в качестве запоздалого долга официальной церкви перед иерархом Сопротивления, впервые совершил архиепископскую панихиду по митрополиту Иоакиму в Кафедральном соборе Афин.
В 2000 году, по случаю издания Элладской церковью книги «Память и свидетельства из Оккупации» (Μνήμες και μαρτυρίες από τα χρόνια της Κατοχής), архиепископ Афинский Христодул совершил робкий шаг по «реабилитации» двух митрополитов, членов «Правительства гор» — Иоакима Козанского и Антония Илийского.
В силу того, что эта реабилитация была произведена через «прощение» (что означало, что церковь продолжала считать участие иерархов в Сопротивлении грехом), организации ветеранов Сопротивления сочли это фарисейством и отказались принять участие в церковных торжествах.
Кроме этого, архиепископу Христодулу не хватило смелости реабилитировать третьего митрополита, участника «Правительства гор» — митрополита Хиосского Иоакима (Струмбиса), низложенного со своего трона на пародии суда в 1946 году, где протагонистом был регент Греции архиепископ Афинский Дамаскин[8].
В издании Элладской православной церкви «Память и свидетельства 40-го года и Оккупации. Вклад церкви в 1940—1944» («Μνήμες και μαρτυρίες από το '40 και την Κατοχή. Η προσφορά της Εκκλησίας το 1940—1944». 'Εκδοση της Εκκλησίας της Ελλάδας, επιμέλεια Αγαθάγγελου Χαραμαντίδη) о Иоакиме пишется:
«Его присутствие в национальной и политической жизни было бурным и комментируется разнообразно.Однако никто не может поставить под сомнение, даже в тех драматических обстоятельствах, в которых Иоаким Козанский жил в те трудные времена, его патриотизм, его воинственность и мужество».
Иоаннис Димопулос, секретарь Козанской митрополии писал:
Независимо от официальной позиции церкви, многие муниципалитеты Греции, в особенности в Западной Македонии, дали имя митрополита Иоакима улицам своих городов[11]
Источники
- Δημοσθένη Κούκουνα, Η Εκκλησία της Ελλάδος από τον Δαμασκηνό στον Χριστόδουλο, 1941—2007, Εκδόσεις Μέτρον, 2007, Αθήνα, σελ.102.
Напишите отзыв о статье "Иоаким (Апостолидис)"
Примечания
- ↑ [www.imsk.gr/?page_id=111 ΔΙΑΤΕΛΕΣΑΝΤΕΣ ΑΡΧΙΕΡΕΙΣ | Ιερα Μητροπολις Σερβίων-Κοζάνης]
- ↑ xantho.lis.upatras.gr/test2_pleias.php?art=85788
- ↑ [users.sch.gr/markmarkou/katalog/ecp/metres.htm Μητροπολη Μετρων Και Αθυρων]
- ↑ [www.lifo.gr/team/sansimera/35598 Αφιέρωμα στα ''ματωμένα ράσα'' | ΣΑΝ ΣΗΜΕΡΑ | PLUS | Θέματα | LiFO]
- ↑ [seen-erga.blogspot.gr/2013/10/blog-post_28.html Σ.Ε.ΕΝ. "ΕΡΓΑΤΙΚΗ ΑΛΛΗΛΕΓΓΥΗ": Ο αντάρτης Μητροπολίτης Κοζάνης, Ιωακείμ]
- ↑ [www.ipaideia.gr/ioakeim-apostolidis-o-despotis-tou-vounou.htm Ιωακείμ Αποστολίδης: «ο Δεσπότης του βουνού»]
- ↑ [www.rizospastis.gr/wwwengine/story.do?id=3768106 Ο αγωνιστής ιεράρχης | ΡΙΖΟΣΠΑΣΤΗΣ]
- ↑ archive.avgi.gr/ArticleActionshow.action?articleID=570609
- ↑ Τα παρά τον Αλιάκμονα εκκλησιαστικά, Ι. Δημόπουλος, γραμματέας της μητρόπολης Κοζάνης
- ↑ Θ. Αλέξης Πετρόπουλος, Ένας Δεσπότης Διαφορετικός, ISBN 978-960-701-120-6, Έτος κυκλοφορίας: 2012
- ↑ [www.vrisko.gr/maps/diefthinsi/mitropolitoy-ioakeim-6-ptolemaida-kozanis-50200 Μητροπολίτου Ιωακείμ 6, Πτολεμαίδα, 50200, ΚΟΖΑΝΗΣ | vrisko.gr]
Отрывок, характеризующий Иоаким (Апостолидис)
Берг, в своих аккуратных дрожечках на паре сытых саврасеньких, точно таких, какие были у одного князя, подъехал к дому своего тестя. Он внимательно посмотрел во двор на подводы и, входя на крыльцо, вынул чистый носовой платок и завязал узел.Из передней Берг плывущим, нетерпеливым шагом вбежал в гостиную и обнял графа, поцеловал ручки у Наташи и Сони и поспешно спросил о здоровье мамаши.
– Какое теперь здоровье? Ну, рассказывай же, – сказал граф, – что войска? Отступают или будет еще сраженье?
– Один предвечный бог, папаша, – сказал Берг, – может решить судьбы отечества. Армия горит духом геройства, и теперь вожди, так сказать, собрались на совещание. Что будет, неизвестно. Но я вам скажу вообще, папаша, такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они – оно, – поправился он, – показали или выказали в этой битве 26 числа, нет никаких слов достойных, чтоб их описать… Я вам скажу, папаша (он ударил себя в грудь так же, как ударял себя один рассказывавший при нем генерал, хотя несколько поздно, потому что ударить себя в грудь надо было при слове «российское войско»), – я вам скажу откровенно, что мы, начальники, не только не должны были подгонять солдат или что нибудь такое, но мы насилу могли удерживать эти, эти… да, мужественные и древние подвиги, – сказал он скороговоркой. – Генерал Барклай до Толли жертвовал жизнью своей везде впереди войска, я вам скажу. Наш же корпус был поставлен на скате горы. Можете себе представить! – И тут Берг рассказал все, что он запомнил, из разных слышанных за это время рассказов. Наташа, не спуская взгляда, который смущал Берга, как будто отыскивая на его лице решения какого то вопроса, смотрела на него.
– Такое геройство вообще, каковое выказали российские воины, нельзя представить и достойно восхвалить! – сказал Берг, оглядываясь на Наташу и как бы желая ее задобрить, улыбаясь ей в ответ на ее упорный взгляд… – «Россия не в Москве, она в сердцах се сынов!» Так, папаша? – сказал Берг.
В это время из диванной, с усталым и недовольным видом, вышла графиня. Берг поспешно вскочил, поцеловал ручку графини, осведомился о ее здоровье и, выражая свое сочувствие покачиваньем головы, остановился подле нее.
– Да, мамаша, я вам истинно скажу, тяжелые и грустные времена для всякого русского. Но зачем же так беспокоиться? Вы еще успеете уехать…
– Я не понимаю, что делают люди, – сказала графиня, обращаясь к мужу, – мне сейчас сказали, что еще ничего не готово. Ведь надо же кому нибудь распорядиться. Вот и пожалеешь о Митеньке. Это конца не будет?
Граф хотел что то сказать, но, видимо, воздержался. Он встал с своего стула и пошел к двери.
Берг в это время, как бы для того, чтобы высморкаться, достал платок и, глядя на узелок, задумался, грустно и значительно покачивая головой.
– А у меня к вам, папаша, большая просьба, – сказал он.
– Гм?.. – сказал граф, останавливаясь.
– Еду я сейчас мимо Юсупова дома, – смеясь, сказал Берг. – Управляющий мне знакомый, выбежал и просит, не купите ли что нибудь. Я зашел, знаете, из любопытства, и там одна шифоньерочка и туалет. Вы знаете, как Верушка этого желала и как мы спорили об этом. (Берг невольно перешел в тон радости о своей благоустроенности, когда он начал говорить про шифоньерку и туалет.) И такая прелесть! выдвигается и с аглицким секретом, знаете? А Верочке давно хотелось. Так мне хочется ей сюрприз сделать. Я видел у вас так много этих мужиков на дворе. Дайте мне одного, пожалуйста, я ему хорошенько заплачу и…
Граф сморщился и заперхал.
– У графини просите, а я не распоряжаюсь.
– Ежели затруднительно, пожалуйста, не надо, – сказал Берг. – Мне для Верушки только очень бы хотелось.
– Ах, убирайтесь вы все к черту, к черту, к черту и к черту!.. – закричал старый граф. – Голова кругом идет. – И он вышел из комнаты.
Графиня заплакала.
– Да, да, маменька, очень тяжелые времена! – сказал Берг.
Наташа вышла вместе с отцом и, как будто с трудом соображая что то, сначала пошла за ним, а потом побежала вниз.
На крыльце стоял Петя, занимавшийся вооружением людей, которые ехали из Москвы. На дворе все так же стояли заложенные подводы. Две из них были развязаны, и на одну из них влезал офицер, поддерживаемый денщиком.
– Ты знаешь за что? – спросил Петя Наташу (Наташа поняла, что Петя разумел: за что поссорились отец с матерью). Она не отвечала.
– За то, что папенька хотел отдать все подводы под ранепых, – сказал Петя. – Мне Васильич сказал. По моему…
– По моему, – вдруг закричала почти Наташа, обращая свое озлобленное лицо к Пете, – по моему, это такая гадость, такая мерзость, такая… я не знаю! Разве мы немцы какие нибудь?.. – Горло ее задрожало от судорожных рыданий, и она, боясь ослабеть и выпустить даром заряд своей злобы, повернулась и стремительно бросилась по лестнице. Берг сидел подле графини и родственно почтительно утешал ее. Граф с трубкой в руках ходил по комнате, когда Наташа, с изуродованным злобой лицом, как буря ворвалась в комнату и быстрыми шагами подошла к матери.
– Это гадость! Это мерзость! – закричала она. – Это не может быть, чтобы вы приказали.
Берг и графиня недоумевающе и испуганно смотрели на нее. Граф остановился у окна, прислушиваясь.
– Маменька, это нельзя; посмотрите, что на дворе! – закричала она. – Они остаются!..
– Что с тобой? Кто они? Что тебе надо?
– Раненые, вот кто! Это нельзя, маменька; это ни на что не похоже… Нет, маменька, голубушка, это не то, простите, пожалуйста, голубушка… Маменька, ну что нам то, что мы увезем, вы посмотрите только, что на дворе… Маменька!.. Это не может быть!..
Граф стоял у окна и, не поворачивая лица, слушал слова Наташи. Вдруг он засопел носом и приблизил свое лицо к окну.
Графиня взглянула на дочь, увидала ее пристыженное за мать лицо, увидала ее волнение, поняла, отчего муж теперь не оглядывался на нее, и с растерянным видом оглянулась вокруг себя.
– Ах, да делайте, как хотите! Разве я мешаю кому нибудь! – сказала она, еще не вдруг сдаваясь.
– Маменька, голубушка, простите меня!
Но графиня оттолкнула дочь и подошла к графу.
– Mon cher, ты распорядись, как надо… Я ведь не знаю этого, – сказала она, виновато опуская глаза.
– Яйца… яйца курицу учат… – сквозь счастливые слезы проговорил граф и обнял жену, которая рада была скрыть на его груди свое пристыженное лицо.
– Папенька, маменька! Можно распорядиться? Можно?.. – спрашивала Наташа. – Мы все таки возьмем все самое нужное… – говорила Наташа.
Граф утвердительно кивнул ей головой, и Наташа тем быстрым бегом, которым она бегивала в горелки, побежала по зале в переднюю и по лестнице на двор.
Люди собрались около Наташи и до тех пор не могли поверить тому странному приказанию, которое она передавала, пока сам граф именем своей жены не подтвердил приказания о том, чтобы отдавать все подводы под раненых, а сундуки сносить в кладовые. Поняв приказание, люди с радостью и хлопотливостью принялись за новое дело. Прислуге теперь это не только не казалось странным, но, напротив, казалось, что это не могло быть иначе, точно так же, как за четверть часа перед этим никому не только не казалось странным, что оставляют раненых, а берут вещи, но казалось, что не могло быть иначе.
Все домашние, как бы выплачивая за то, что они раньше не взялись за это, принялись с хлопотливостью за новое дело размещения раненых. Раненые повыползли из своих комнат и с радостными бледными лицами окружили подводы. В соседних домах тоже разнесся слух, что есть подводы, и на двор к Ростовым стали приходить раненые из других домов. Многие из раненых просили не снимать вещей и только посадить их сверху. Но раз начавшееся дело свалки вещей уже не могло остановиться. Было все равно, оставлять все или половину. На дворе лежали неубранные сундуки с посудой, с бронзой, с картинами, зеркалами, которые так старательно укладывали в прошлую ночь, и всё искали и находили возможность сложить то и то и отдать еще и еще подводы.
– Четверых еще можно взять, – говорил управляющий, – я свою повозку отдаю, а то куда же их?
– Да отдайте мою гардеробную, – говорила графиня. – Дуняша со мной сядет в карету.
Отдали еще и гардеробную повозку и отправили ее за ранеными через два дома. Все домашние и прислуга были весело оживлены. Наташа находилась в восторженно счастливом оживлении, которого она давно не испытывала.
– Куда же его привязать? – говорили люди, прилаживая сундук к узкой запятке кареты, – надо хоть одну подводу оставить.
– Да с чем он? – спрашивала Наташа.
– С книгами графскими.
– Оставьте. Васильич уберет. Это не нужно.
В бричке все было полно людей; сомневались о том, куда сядет Петр Ильич.
– Он на козлы. Ведь ты на козлы, Петя? – кричала Наташа.
Соня не переставая хлопотала тоже; но цель хлопот ее была противоположна цели Наташи. Она убирала те вещи, которые должны были остаться; записывала их, по желанию графини, и старалась захватить с собой как можно больше.
Во втором часу заложенные и уложенные четыре экипажа Ростовых стояли у подъезда. Подводы с ранеными одна за другой съезжали со двора.
Коляска, в которой везли князя Андрея, проезжая мимо крыльца, обратила на себя внимание Сони, устраивавшей вместе с девушкой сиденья для графини в ее огромной высокой карете, стоявшей у подъезда.
– Это чья же коляска? – спросила Соня, высунувшись в окно кареты.
– А вы разве не знали, барышня? – отвечала горничная. – Князь раненый: он у нас ночевал и тоже с нами едут.
– Да кто это? Как фамилия?
– Самый наш жених бывший, князь Болконский! – вздыхая, отвечала горничная. – Говорят, при смерти.
Соня выскочила из кареты и побежала к графине. Графиня, уже одетая по дорожному, в шали и шляпе, усталая, ходила по гостиной, ожидая домашних, с тем чтобы посидеть с закрытыми дверями и помолиться перед отъездом. Наташи не было в комнате.
– Maman, – сказала Соня, – князь Андрей здесь, раненый, при смерти. Он едет с нами.
Графиня испуганно открыла глаза и, схватив за руку Соню, оглянулась.
– Наташа? – проговорила она.
И для Сони и для графини известие это имело в первую минуту только одно значение. Они знали свою Наташу, и ужас о том, что будет с нею при этом известии, заглушал для них всякое сочувствие к человеку, которого они обе любили.
