Иоаннисян, Ашот Гарегинович

Ашот Гарегинович Иоаннисян<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Первый секретарь ЦК КП (б) Армянской ССР
28 января 1922 — июнь 1927
Предшественник:	Сергей Лукьянович Лукашин
Преемник:	Гайк Александрович Осепян
Рождение:	5 (17) июня 1887(1887-06-17) Шуша, Российская империя
Смерть:	30 июня 1972(1972-06-30) (85 лет) Ереван, Армянская ССР, СССР
Партия:	ВКП(б)
Образование:	университеты Германии
Награды:

Ашо́т Гареги́нович Иоаннися́н (варианты — Ованнисян, Оганесян, Иоанесян; (5) 5 (17) июня 1887 года, Шуша, Российская Империя — 30 июня 1972, Ереван, Армянская ССР) — армянский революционер и советский политический деятель, историк. Академик АН Армянской ССР (1960).

Лауреат Государственной премии Армянской ССР (1985, посмертно).

Биография

Окончил реальное училище Шуши.

В 1906-13 годах учился в ун-тах Германии (Галле, Иена, Мюнхен), изучал философию и экономику. Степень доктора философии получил за своё первое научное исследование «Исраел Ори и армянская освободительная идея» (1913), изданное на немецком в Мюнхене.

Активно участвовал в революционном движении в Закавказье. В РСДРП вступил в 1906 году.

В 1913 г. вернулся в Шуши и преподавал в духовной семинарии.

В 1914–17 гг. вёл занятия в духовной семинарии Геворгян в Эчмиадзине. Доцент всеобщей истории и политэкономии в Эчмиадзинской академии (1915-17).

В 1917 г. в Шуши издавал газету «Нецук» («Опора»). В 1917–18 гг. работал в школьном отделе Комиссариата просвещения Бакинской коммуны. После её падения уехал в Москву.

В 1918—19 годах доцент, проф. по каф. истории Передней Азии Лазаревского института восточных языков в Москве, одновременно заведовал издательским отделом Комиссариата по армянским делам.

В 1920 г. редактировал газету «Банвори кривы» («Борьба рабочего») в Ростове-на-Дону.

В 1920 г. в составе миссии Б. Леграна принимал участие в переговорах с правительством Республики Армения.

В 1920—21 годах нарком просвещения Армении, первый на этом посту.

Профессор Ереванского государственного университета (1921—1926).

Являлся первым секретарём ЦК КП(б) Армении (1922—1927), избран на I съезде коммунистов республики, который проходил с 26 по 29 января 1922 года. Чл. Заккрайкома ВКП(б) и ЦИК СССР ряда созывов

В 1928 году направлен решением Секретарита ЦК ВКП(б) на работу ИМЭ. В 1928–31 гг. руководил кабинетом истории международных отношений Института Маркса–Энгельса. Затем в Институте национальностей СССР (1929—1934), в 1931–34 гг. профессор истории национально-освободительных движений народов Востока в Институте национальностей АН СССР. В 1934–37 гг. одновременно заведовал и Московским отделением Государственной академии истории и материальной культуры в ранге действительного члена этой академии.

В 1936—1937 годах заместитель директора Института истории АН СССР. Исключен из ВКП(б) 13 июля 1937. Был репрессирован. В 1943 году выпущен из тюрьмы. В 1954 году полностью реабилитирован и становится старшим научным сотрудником Института истории. В 1955 защитил докт. дисс. В 1960 году — академик АН Армянской ССР и заслуженный деятель науки Армянской ССР (1962).

С 1961 г. заведующим отделом новейшей истории в Институте истории АН АрмССР.

Удостоен орденов Ленина и Трудового Красного Знамени.

Наряду с Тадэосом Авделбегяном, Ашот Иоаннисян принадлежал к той марксистской революционной интеллигенции Армении, что в советское время была уничтожена или раскритикована сталинистами, а в наше время — националистическими академиками, которые создавали и создают «национальную идеологию».

Труды

• Налбандян и его время. Т. 1—2, 1955—1956
• Очерки истории армянской освободительной мысли. Кн. 1—2, 1957—1959

Ссылки

• Иоаннисян, Ашот Гарегинович // Большая советская энциклопедия : [в 30 т.] / гл. ред. А. М. Прохоров. — 3-е изд. — М. : Советская энциклопедия, 1969—1978.</span>
• [memory.pvost.org/pages/ioannisian.html]

Отрывок, характеризующий Иоаннисян, Ашот Гарегинович

– Ежели вы тверды, то я должен приступить к введению вас, – говорил ритор, ближе подходя к Пьеру. – В знак щедрости прошу вас отдать мне все драгоценные вещи.
– Но я с собою ничего не имею, – сказал Пьер, полагавший, что от него требуют выдачи всего, что он имеет.
– То, что на вас есть: часы, деньги, кольца…
Пьер поспешно достал кошелек, часы, и долго не мог снять с жирного пальца обручальное кольцо. Когда это было сделано, масон сказал:
– В знак повиновенья прошу вас раздеться. – Пьер снял фрак, жилет и левый сапог по указанию ритора. Масон открыл рубашку на его левой груди, и, нагнувшись, поднял его штанину на левой ноге выше колена. Пьер поспешно хотел снять и правый сапог и засучить панталоны, чтобы избавить от этого труда незнакомого ему человека, но масон сказал ему, что этого не нужно – и подал ему туфлю на левую ногу. С детской улыбкой стыдливости, сомнения и насмешки над самим собою, которая против его воли выступала на лицо, Пьер стоял, опустив руки и расставив ноги, перед братом ритором, ожидая его новых приказаний.
– И наконец, в знак чистосердечия, я прошу вас открыть мне главное ваше пристрастие, – сказал он.
– Мое пристрастие! У меня их было так много, – сказал Пьер.
– То пристрастие, которое более всех других заставляло вас колебаться на пути добродетели, – сказал масон.
Пьер помолчал, отыскивая.
«Вино? Объедение? Праздность? Леность? Горячность? Злоба? Женщины?» Перебирал он свои пороки, мысленно взвешивая их и не зная которому отдать преимущество.
– Женщины, – сказал тихим, чуть слышным голосом Пьер. Масон не шевелился и не говорил долго после этого ответа. Наконец он подвинулся к Пьеру, взял лежавший на столе платок и опять завязал ему глаза.
– Последний раз говорю вам: обратите всё ваше внимание на самого себя, наложите цепи на свои чувства и ищите блаженства не в страстях, а в своем сердце. Источник блаженства не вне, а внутри нас…
Пьер уже чувствовал в себе этот освежающий источник блаженства, теперь радостью и умилением переполнявший его душу.


Скоро после этого в темную храмину пришел за Пьером уже не прежний ритор, а поручитель Вилларский, которого он узнал по голосу. На новые вопросы о твердости его намерения, Пьер отвечал: «Да, да, согласен», – и с сияющею детскою улыбкой, с открытой, жирной грудью, неровно и робко шагая одной разутой и одной обутой ногой, пошел вперед с приставленной Вилларским к его обнаженной груди шпагой. Из комнаты его повели по коридорам, поворачивая взад и вперед, и наконец привели к дверям ложи. Вилларский кашлянул, ему ответили масонскими стуками молотков, дверь отворилась перед ними. Чей то басистый голос (глаза Пьера всё были завязаны) сделал ему вопросы о том, кто он, где, когда родился? и т. п. Потом его опять повели куда то, не развязывая ему глаз, и во время ходьбы его говорили ему аллегории о трудах его путешествия, о священной дружбе, о предвечном Строителе мира, о мужестве, с которым он должен переносить труды и опасности. Во время этого путешествия Пьер заметил, что его называли то ищущим, то страждущим, то требующим, и различно стучали при этом молотками и шпагами. В то время как его подводили к какому то предмету, он заметил, что произошло замешательство и смятение между его руководителями. Он слышал, как шопотом заспорили между собой окружающие люди и как один настаивал на том, чтобы он был проведен по какому то ковру. После этого взяли его правую руку, положили на что то, а левою велели ему приставить циркуль к левой груди, и заставили его, повторяя слова, которые читал другой, прочесть клятву верности законам ордена. Потом потушили свечи, зажгли спирт, как это слышал по запаху Пьер, и сказали, что он увидит малый свет. С него сняли повязку, и Пьер как во сне увидал, в слабом свете спиртового огня, несколько людей, которые в таких же фартуках, как и ритор, стояли против него и держали шпаги, направленные в его грудь. Между ними стоял человек в белой окровавленной рубашке. Увидав это, Пьер грудью надвинулся вперед на шпаги, желая, чтобы они вонзились в него. Но шпаги отстранились от него и ему тотчас же опять надели повязку. – Теперь ты видел малый свет, – сказал ему чей то голос. Потом опять зажгли свечи, сказали, что ему надо видеть полный свет, и опять сняли повязку и более десяти голосов вдруг сказали: sic transit gloria mundi. [так проходит мирская слава.]
Пьер понемногу стал приходить в себя и оглядывать комнату, где он был, и находившихся в ней людей. Вокруг длинного стола, покрытого черным, сидело человек двенадцать, всё в тех же одеяниях, как и те, которых он прежде видел. Некоторых Пьер знал по петербургскому обществу. На председательском месте сидел незнакомый молодой человек, в особом кресте на шее. По правую руку сидел итальянец аббат, которого Пьер видел два года тому назад у Анны Павловны. Еще был тут один весьма важный сановник и один швейцарец гувернер, живший прежде у Курагиных. Все торжественно молчали, слушая слова председателя, державшего в руке молоток. В стене была вделана горящая звезда; с одной стороны стола был небольшой ковер с различными изображениями, с другой было что то в роде алтаря с Евангелием и черепом. Кругом стола было 7 больших, в роде церковных, подсвечников. Двое из братьев подвели Пьера к алтарю, поставили ему ноги в прямоугольное положение и приказали ему лечь, говоря, что он повергается к вратам храма.
– Он прежде должен получить лопату, – сказал шопотом один из братьев.
– А! полноте пожалуйста, – сказал другой.
Пьер, растерянными, близорукими глазами, не повинуясь, оглянулся вокруг себя, и вдруг на него нашло сомнение. «Где я? Что я делаю? Не смеются ли надо мной? Не будет ли мне стыдно вспоминать это?» Но сомнение это продолжалось только одно мгновение. Пьер оглянулся на серьезные лица окружавших его людей, вспомнил всё, что он уже прошел, и понял, что нельзя остановиться на половине дороги. Он ужаснулся своему сомнению и, стараясь вызвать в себе прежнее чувство умиления, повергся к вратам храма. И действительно чувство умиления, еще сильнейшего, чем прежде, нашло на него. Когда он пролежал несколько времени, ему велели встать и надели на него такой же белый кожаный фартук, какие были на других, дали ему в руки лопату и три пары перчаток, и тогда великий мастер обратился к нему. Он сказал ему, чтобы он старался ничем не запятнать белизну этого фартука, представляющего крепость и непорочность; потом о невыясненной лопате сказал, чтобы он трудился ею очищать свое сердце от пороков и снисходительно заглаживать ею сердце ближнего. Потом про первые перчатки мужские сказал, что значения их он не может знать, но должен хранить их, про другие перчатки мужские сказал, что он должен надевать их в собраниях и наконец про третьи женские перчатки сказал: «Любезный брат, и сии женские перчатки вам определены суть. Отдайте их той женщине, которую вы будете почитать больше всех. Сим даром уверите в непорочности сердца вашего ту, которую изберете вы себе в достойную каменьщицу». И помолчав несколько времени, прибавил: – «Но соблюди, любезный брат, да не украшают перчатки сии рук нечистых». В то время как великий мастер произносил эти последние слова, Пьеру показалось, что председатель смутился. Пьер смутился еще больше, покраснел до слез, как краснеют дети, беспокойно стал оглядываться и произошло неловкое молчание.