Иоганн Георг (курфюрст Бранденбурга)
| Иоганн Георг Бранденбургский Johann Georg von Brandenburg<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;">  </td></tr>
| |||
| |||
|---|---|---|---|
| 1571 — 1598 | |||
| Предшественник: | Иоахим II Гектор | ||
| Преемник: | Иоахим III Фридрих | ||
| Место погребения: | Берлинский кафедральный собор | ||
| Род: | Гогенцоллерны | ||
| Отец: | Иоахим II Гектор | ||
| Мать: | Магдалена Саксонская | ||
| Супруга: | София Лигницкая</br>Сабина Бранденбург-Ансбахская</br>Елизавета Ангальтская | ||
| Дети: | сыновья: Иоахим Фридрих, Георг Альбрехт, Кристиан, Иоахим Эрнст, Фридрих, Георг Альбрехт, Сигизмунд, Иоганн, Иоганн Георг</br>дочери: Эрдмута, Анна Мария, София, Магдалена, Агнесса, Елизавета София, Доротея Сибилла | ||
Иоганн Георг Бранденбургский, прозванный Экономный (нем. Johann Georg von Brandenburg; 11 сентября 1525, Кёльн — 8 января 1598, Кёльн) — курфюрст бранденбургский, представитель династии Гогенцоллернов.
После смерти отца, курфюрста Иоахима II, и дяди Иоганна Кюстринского (оба умерли в 1571 году) объединил в своих руках все бранденбургские земли.
С большой суровостью взялся за искоренение оставшихся после отца непорядков: велел замучить до смерти заведовавшего монетным делом еврея Липпольда, удалил многих из советников отца, заточил его любовницу Анну Сидов, серьёзно сократил сумму государственного долга.
Сословиям, взявшим на себя уплату 1 млн талеров долга, Иоганн подтвердил их привилегии и дал им дополнительные права. Ненавидя кальвинистов, он позволил иезуитам ряд самоуправств и после введения формулы конкордии строго преследовал отклонения от неё в своих владениях.
Принял у себя бежавших нидерландцев.
13 июля 1574 основал первое гуманитарное образовательное учреждение в тогдашнем Берлине — гимназию «у Серого монастыря». Это старейшая Берлинская гимназия, которая существует и ныне как Евангелическая гимназия у Серого монастыря в берлинском районе Шмаргендорф.
Семья
От трёх жён у Иоанна было 23 ребёнка; с наследным принцем Иоахимом Фридрихом у него возникла ссора, когда он в интересах детей от последнего брака захотел разделить бранденбургские владения вопреки гогенцоллернскому семейному закону («Dispositio Achillea»).
Первая жена — София Лигницкая (с 1545 по 1546). Их сын:
- Иоахим Фридрих (1546—1608), курфюрст Бранденбурга, женат на Екатерине Кюстринской, затем на Элеоноре Прусской
Вторая жена — Сабина Бранденбург-Ансбахская (с 1548 по 1575). Их дети:
- Георг Альбрехт (1555—1557)
- Эрдмута (1562—1623)
- Анна Мария (1567—1618)
- София (1568—1622)
- ещё два сына и пять дочерей, умерших в детском возрасте.
Третья жена — Елизавета Ангальтская (c 1577 по 1598). Их дети:
- Кристиан (1581—1655), маркграф Бранденбург-Байрейта
- Магдалена (1582—1616), замужем за ландграфом Гессен-Дармштадта Людвигом V
- Иоахим Эрнст (1583—1625), маркграф Бранденбург-Ансбаха, женат на Софии Сольмс-Лаубахской
- Агнесса (1584—1629), замужем за Филиппом Юлием Померанским, затем за Францем Карлом Саксен-Лауэнбургским
- Фридрих (1588—1611), маркграф Бранденбурга
- Елизавета София (1589—1629), замужем за Янушем Радзивиллом, затем за Юлием Генрихом Саксен-Лауэнбургским
- Доротея Сибилла (1590—1625)
- Георг Альбрехт (1591—1615), маркграф Бранденбурга
- Сигизмунд (1592—1640)
- Иоганн (1597—1627)
- Иоганн Георг (1598—1637)
Напишите отзыв о статье "Иоганн Георг (курфюрст Бранденбурга)"
Примечания
Память
18 декабря 1901 на Зигесаллее была открыта 21-я скульптурная группа работы Мартина Вольфа со статуей Иоганна Георга. С мая 2009 статуя Иоганна Георга перенесена в цитадель Шпандау.
Отрывок, характеризующий Иоганн Георг (курфюрст Бранденбурга)
– Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!..Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону.
К сумеркам канонада стала стихать. Алпатыч вышел из подвала и остановился в дверях. Прежде ясное вечера нее небо все было застлано дымом. И сквозь этот дым странно светил молодой, высоко стоящий серп месяца. После замолкшего прежнего страшного гула орудий над городом казалась тишина, прерываемая только как бы распространенным по всему городу шелестом шагов, стонов, дальних криков и треска пожаров. Стоны кухарки теперь затихли. С двух сторон поднимались и расходились черные клубы дыма от пожаров. На улице не рядами, а как муравьи из разоренной кочки, в разных мундирах и в разных направлениях, проходили и пробегали солдаты. В глазах Алпатыча несколько из них забежали на двор Ферапонтова. Алпатыч вышел к воротам. Какой то полк, теснясь и спеша, запрудил улицу, идя назад.
– Сдают город, уезжайте, уезжайте, – сказал ему заметивший его фигуру офицер и тут же обратился с криком к солдатам:
– Я вам дам по дворам бегать! – крикнул он.
Алпатыч вернулся в избу и, кликнув кучера, велел ему выезжать. Вслед за Алпатычем и за кучером вышли и все домочадцы Ферапонтова. Увидав дым и даже огни пожаров, видневшиеся теперь в начинавшихся сумерках, бабы, до тех пор молчавшие, вдруг заголосили, глядя на пожары. Как бы вторя им, послышались такие же плачи на других концах улицы. Алпатыч с кучером трясущимися руками расправлял запутавшиеся вожжи и постромки лошадей под навесом.
Когда Алпатыч выезжал из ворот, он увидал, как в отпертой лавке Ферапонтова человек десять солдат с громким говором насыпали мешки и ранцы пшеничной мукой и подсолнухами. В то же время, возвращаясь с улицы в лавку, вошел Ферапонтов. Увидав солдат, он хотел крикнуть что то, но вдруг остановился и, схватившись за волоса, захохотал рыдающим хохотом.
– Тащи всё, ребята! Не доставайся дьяволам! – закричал он, сам хватая мешки и выкидывая их на улицу. Некоторые солдаты, испугавшись, выбежали, некоторые продолжали насыпать. Увидав Алпатыча, Ферапонтов обратился к нему.
– Решилась! Расея! – крикнул он. – Алпатыч! решилась! Сам запалю. Решилась… – Ферапонтов побежал на двор.
По улице, запружая ее всю, непрерывно шли солдаты, так что Алпатыч не мог проехать и должен был дожидаться. Хозяйка Ферапонтова с детьми сидела также на телеге, ожидая того, чтобы можно было выехать.
Была уже совсем ночь. На небе были звезды и светился изредка застилаемый дымом молодой месяц. На спуске к Днепру повозки Алпатыча и хозяйки, медленно двигавшиеся в рядах солдат и других экипажей, должны были остановиться. Недалеко от перекрестка, у которого остановились повозки, в переулке, горели дом и лавки. Пожар уже догорал. Пламя то замирало и терялось в черном дыме, то вдруг вспыхивало ярко, до странности отчетливо освещая лица столпившихся людей, стоявших на перекрестке. Перед пожаром мелькали черные фигуры людей, и из за неумолкаемого треска огня слышались говор и крики. Алпатыч, слезший с повозки, видя, что повозку его еще не скоро пропустят, повернулся в переулок посмотреть пожар. Солдаты шныряли беспрестанно взад и вперед мимо пожара, и Алпатыч видел, как два солдата и с ними какой то человек во фризовой шинели тащили из пожара через улицу на соседний двор горевшие бревна; другие несли охапки сена.
Алпатыч подошел к большой толпе людей, стоявших против горевшего полным огнем высокого амбара. Стены были все в огне, задняя завалилась, крыша тесовая обрушилась, балки пылали. Очевидно, толпа ожидала той минуты, когда завалится крыша. Этого же ожидал Алпатыч.
– Алпатыч! – вдруг окликнул старика чей то знакомый голос.
– Батюшка, ваше сиятельство, – отвечал Алпатыч, мгновенно узнав голос своего молодого князя.
Князь Андрей, в плаще, верхом на вороной лошади, стоял за толпой и смотрел на Алпатыча.
– Ты как здесь? – спросил он.
– Ваше… ваше сиятельство, – проговорил Алпатыч и зарыдал… – Ваше, ваше… или уж пропали мы? Отец…
– Как ты здесь? – повторил князь Андрей.
Пламя ярко вспыхнуло в эту минуту и осветило Алпатычу бледное и изнуренное лицо его молодого барина. Алпатыч рассказал, как он был послан и как насилу мог уехать.
– Что же, ваше сиятельство, или мы пропали? – спросил он опять.
Князь Андрей, не отвечая, достал записную книжку и, приподняв колено, стал писать карандашом на вырванном листе. Он писал сестре:
«Смоленск сдают, – писал он, – Лысые Горы будут заняты неприятелем через неделю. Уезжайте сейчас в Москву. Отвечай мне тотчас, когда вы выедете, прислав нарочного в Усвяж».
