Романов, Иоанн Константинович

Иоанн Константинович Романов

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Иоанн Константинович (23 июня [5 июля] 1886, Павловск — 18 июля 1918, под Алапаевском, Пермская губерния) — князь императорской крови, сын племянника Александра II великого князя Константина Константиновича; штабс-ротмистр Лейб-Гвардии Конного полка, флигель-адъютант (1908), награждён Георгиевским оружием за храбрость, проявленную в ходе августовских боёв 1915 года, при выполнении опасных для жизни заданий в качестве ординарца при штабе 1-й Гвардейской кавалерийской дивизии.

Биография

Иоанн принадлежал к ветви династии Романовых, именовавшейся Константиновичами, — он был её третьим представителем, и первенцем в большой семье великого князя Константина Константиновича, драматурга, поэта, переводчика, «скрывавшегося» под хорошо запоминающимся инициальным литературным псевдонимом К. Р.. Матерью Иоанна Константиновича была принцесса Елизавета Августа Мариа Агнеса Саксен-Альтенбургская, герцогиня Саксонская, в браке — великая княгиня Елизавета Маврикиевна (1865—1927). Иоанн Константинович стал первым князем императорской крови Российского императорского дома.

Константин Константинович поведал о переживаниях, связанных с рождением своего сына, в колыбельной, где словно предначертана его судьба (4.III.1887):

Спи в колыбели нарядной, Весь в кружевах и шелку, Спи, мой сынок, ненаглядный, В тёплом своем уголку!… В тихом безмолвии ночи С образа, в грусти святой, Божией Матери очи Кротко следят за тобой. Сколько участья во взоре Этих печальных очей! Словно им ведомо горе Будущей жизни твоей.

В Мраморном дворце была устроена детская часть в русском стиле, и даже комнатам в ней были даны соответствующие тому названия: опочивальня, гуляльня, мыльная. Об атмосфере, в которой Иоанн, по-домашнему — Иоанчик, и его братья и сёстры росли и воспитывались, можно получить хорошее представление по воспоминаниям Гавриила Константиновича: «Отец был с нами строг и мы его боялись. „Не могу“ или „не хочу“ не должны были для нас существовать. Но отец развивал в нас и самостоятельность: мы должны были делать все сами, игрушки держать в порядке, сами их класть на место. Отец терпеть не мог, когда в русскую речь вставляли иностранные слова, он желал, чтобы первым нашим языком был русский. Поэтому и няни у нас были русские, и все у нас было по-русски». Потомкам великого князя сызмальства были привиты начала православия, и всё воспитание их шло в полном соответствии канонами православной веры.

Вечером родители присутствовали на молитве сыновей; Гавриил Константинович пишет: «Сперва мой старший брат, Иоанчик, а за ним и я становились на колени перед киотом с образами в нашей спальне и читали положенные молитвы, между прочим, и молитву Ангелу-Хранителю, которую, по семейному преданию, читал ребёнком император Александр II. Отец требовал, чтобы мы знали наизусть тропари двунадесятых праздников и читали их в положенные дни. Часто и дяденька (младший брат отца, великий князь Дмитрий Константинович) присутствовал при нашей вечерней молитве; когда мы ошибались, родители или дяденька нас поправляли. <…> В углу гуляльни висел большой образ Владимирской Божьей Матери, а на нём полотенце, расшитое разноцветными шелками и золотом, на концах обшитое старинными кружевами. Перед образом всегда теплилась большая лампада».

В детстве Иоанчик был очень впечатлителен. По воспоминаниям брата, перед сном к ним приходил дядюшка Дмитрий Константинович, который тоже жил в Мраморном, и служил тогда в Конной гвардии. Дети его очень любившие, «…бежали к нему навстречу и бросались на шею. Дяденька любил иногда шутить над нами. Показывая Иоанчику конец ремня, которым он затягивал рейтузы, говорил, что это — его хвост. При этом Иоанчик чуть не плакал, страшно боясь этого „хвоста“. Он также боялся шкуры белого медведя с большой головой, лежавшей в приемном кабинете отца, и плакал, когда его к ней подводили».

«Благочестивый, любящий, вежливый, скромный, немного разиня, не обладающий даром слова, несообразительный, но вовсе не глупый и бесконечно добрый», — характеризовал своего сына великий князь Константин Константинович в день его двадцатилетия.

Окончил Первый кадетский корпус (1905) и Николаевское кавалерийское училище (1907). Был штабс-ротмистром лейб-гвардии Конного полка. С 1908 года состоял флигель-адъютантом при царе.

Характерной чертой Иоанна Константиновича была его особая склонность ко всему церковному. Будучи человеком высокой духовной настроенности, он выделялся молитвенностью даже в кругу своей очень религиозной семьи. Князь даже думал посвятить себя духовной карьере, но влюбился, встретив сербскую принцессу Елену.
Когда началась Первая мировая война Иоанн Константинович, как настоящий патриот, отправился на фронт. На войну отправились все сыновья Константина Константиновича. Вскоре их семья понесла первые потери: Олег Константинович погиб под Вильно.

Брак и дети

2 сентября 1911 года Иоанн Константинович женился на принцессе Елене Петровне Сербской (1884—1962), дочери Петра I Карагеоргиевича и Зорки Черногорской. В браке родилось двое детей:

• Всеволод (1914—1973)
• Екатерина (1915—2007)

Смерть

Участвовал в Первой мировой войне. Князь был на фронте, когда в России произошла Октябрьская революция. Вернувшись в Петроград, Иоанн был вынужден подписать расписку о невыезде. По декрету большевиков от 26 марта 1918 года князь Иоанн вместе с братьями Константином и Игорем были высланы из Петрограда в Вятку, затем в Екатеринбург, а 20 мая они прибыли в город Алапаевск. Здесь в заточении в Напольной школе князья находились два месяца. Елена Петровна пожелала поехать с мужем, но ей было отказано. Князь Иоанн Константинович был убит вместе с другими членами дома Романовых 18 июля 1918 года, их тела были сброшены в одну из шахт под Алапаевском.

Реабилитирован посмертно 8 июня 2009 года.

Духовная жизнь

После вступления в Алапаевск Белой армии тела Романовых были извлечены. Было установлено, что рана князя, упавшего на уступ шахты возле великой княгини Елизаветы Фёдоровны, была перевязана частью её апостольника. Пальцы князя Иоанна были сложены для крестного знамения. В кармане пальто Иоанна Константиновича оказалась деревянная икона среднего размера, образ которого стерт, а на обратной стороне надпись: «Сия святая икона освящена» и «На молитвенную память отцу Иоанну Кронштадтскому от монаха Парфения. (Афонского Андреевского скита) г. Одесса 14 Июля 1903 г.» Останки были захоронены в апреле 1920 года при храме святого Серафима Саровского в Пекине. Русской православной Церковью за рубежом Князь Иоанн причислен к лику Новомучеников Российских.

Многие факты говорят о том, что во время заключения Иоанн Константинович был рукоположен во диакона и священника:

• 6 февраля 1918 года великая княжна Ольга Николаевна сообщала из Тобольска о том, что князь Иоанн Константинович «сделался иподиаконом, кажется, и пойдет дальше. Страшно доволен, но жена его не одобряет».

• в «Прибавлениях к Церковным ведомостям» (1918, 2/15 марта. — № 7-8. — С. 329) было сделано данное свидетельство: «3 марта в Иоанновском монастыре на Карповке, во время архиерейской литургии, состоялось посвящение в диаконы Князя Иоанна Константиновича. В следующее воскресенье состоялось возведение его в сан иерея. Иоанн Константинович женат на сербской княжне Елене Петровне, с которой разводится, принимает монашество и будет, как ожидают, возведен в сан епископа».

Цитируемое сообщение было вскоре опровергнуто: «Появившееся в различных газетах известие о посвящении в диаконы, а затем в иереи князя Иоанна Константиновича неточно: Иоанн Константинович получил лишь право принимать участие в богослужении и надевать облачение» [т. е. принял посвящение в стихарь] («Наш век». 1918, 4 апр./22 марта. — № 65. — С. 3).

• Согласно дошедшим до нас сведениям, в Вятке в соборе св. благоверного Вел. Кн. Александра Невского отец Иоанн сослужил священникам, пел на клиросе. В дальнейшем известно о посещении им Екатерининского кафедрального собора в Екатеринбурге. Ходил он и в церковь в Алапаевске под конвоем красноармейца. Однако служил ли он в этих храмах — неизвестно.

Библиография

1. Гавриил Константинович, Вел. кн. В Мраморном дворце. — СПб., 1993.
2. Григорян В. Г. Биографический справочник. — М.: АСТ:Астрель: Хранитель, 2007.
3. Думин С. В. Романовы. Императорский дом в изгнании. — Захаров-АСТ, 1998.
4. Пчелов Е. В. Романовы. История династии. — М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2004.

Ссылки

• [www.tyrlevo.orthodoxy.ru/ioann.php Иоанн Константинович]
• [pages.prodigy.net/ptheroff/gotha/russia.html Сайт Gotha(на англ.)]
• [www.hrono.info/libris/lib_g/gavri00.html Великий князь Гавриил Константинович. В Мраморном дворце. Из хроники нашей семьи. Нью-Йорк,1955]

Отрывок, характеризующий Романов, Иоанн Константинович

Пелагея Даниловна, распорядившись очисткой места для гостей и угощениями для господ и дворовых, не снимая очков, с сдерживаемой улыбкой, ходила между ряжеными, близко глядя им в лица и никого не узнавая. Она не узнавала не только Ростовых и Диммлера, но и никак не могла узнать ни своих дочерей, ни тех мужниных халатов и мундиров, которые были на них.
– А это чья такая? – говорила она, обращаясь к своей гувернантке и глядя в лицо своей дочери, представлявшей казанского татарина. – Кажется, из Ростовых кто то. Ну и вы, господин гусар, в каком полку служите? – спрашивала она Наташу. – Турке то, турке пастилы подай, – говорила она обносившему буфетчику: – это их законом не запрещено.
Иногда, глядя на странные, но смешные па, которые выделывали танцующие, решившие раз навсегда, что они наряженные, что никто их не узнает и потому не конфузившиеся, – Пелагея Даниловна закрывалась платком, и всё тучное тело ее тряслось от неудержимого доброго, старушечьего смеха. – Сашинет то моя, Сашинет то! – говорила она.
После русских плясок и хороводов Пелагея Даниловна соединила всех дворовых и господ вместе, в один большой круг; принесли кольцо, веревочку и рублик, и устроились общие игры.
Через час все костюмы измялись и расстроились. Пробочные усы и брови размазались по вспотевшим, разгоревшимся и веселым лицам. Пелагея Даниловна стала узнавать ряженых, восхищалась тем, как хорошо были сделаны костюмы, как шли они особенно к барышням, и благодарила всех за то, что так повеселили ее. Гостей позвали ужинать в гостиную, а в зале распорядились угощением дворовых.
– Нет, в бане гадать, вот это страшно! – говорила за ужином старая девушка, жившая у Мелюковых.
– Отчего же? – спросила старшая дочь Мелюковых.
– Да не пойдете, тут надо храбрость…
– Я пойду, – сказала Соня.
– Расскажите, как это было с барышней? – сказала вторая Мелюкова.
– Да вот так то, пошла одна барышня, – сказала старая девушка, – взяла петуха, два прибора – как следует, села. Посидела, только слышит, вдруг едет… с колокольцами, с бубенцами подъехали сани; слышит, идет. Входит совсем в образе человеческом, как есть офицер, пришел и сел с ней за прибор.
– А! А!… – закричала Наташа, с ужасом выкатывая глаза.
– Да как же, он так и говорит?
– Да, как человек, всё как должно быть, и стал, и стал уговаривать, а ей бы надо занять его разговором до петухов; а она заробела; – только заробела и закрылась руками. Он ее и подхватил. Хорошо, что тут девушки прибежали…
– Ну, что пугать их! – сказала Пелагея Даниловна.
– Мамаша, ведь вы сами гадали… – сказала дочь.
– А как это в амбаре гадают? – спросила Соня.
– Да вот хоть бы теперь, пойдут к амбару, да и слушают. Что услышите: заколачивает, стучит – дурно, а пересыпает хлеб – это к добру; а то бывает…
– Мама расскажите, что с вами было в амбаре?
Пелагея Даниловна улыбнулась.
– Да что, я уж забыла… – сказала она. – Ведь вы никто не пойдете?
– Нет, я пойду; Пепагея Даниловна, пустите меня, я пойду, – сказала Соня.
– Ну что ж, коли не боишься.
– Луиза Ивановна, можно мне? – спросила Соня.
Играли ли в колечко, в веревочку или рублик, разговаривали ли, как теперь, Николай не отходил от Сони и совсем новыми глазами смотрел на нее. Ему казалось, что он нынче только в первый раз, благодаря этим пробочным усам, вполне узнал ее. Соня действительно этот вечер была весела, оживлена и хороша, какой никогда еще не видал ее Николай.
«Так вот она какая, а я то дурак!» думал он, глядя на ее блестящие глаза и счастливую, восторженную, из под усов делающую ямочки на щеках, улыбку, которой он не видал прежде.
– Я ничего не боюсь, – сказала Соня. – Можно сейчас? – Она встала. Соне рассказали, где амбар, как ей молча стоять и слушать, и подали ей шубку. Она накинула ее себе на голову и взглянула на Николая.
«Что за прелесть эта девочка!» подумал он. «И об чем я думал до сих пор!»
Соня вышла в коридор, чтобы итти в амбар. Николай поспешно пошел на парадное крыльцо, говоря, что ему жарко. Действительно в доме было душно от столпившегося народа.
На дворе был тот же неподвижный холод, тот же месяц, только было еще светлее. Свет был так силен и звезд на снеге было так много, что на небо не хотелось смотреть, и настоящих звезд было незаметно. На небе было черно и скучно, на земле было весело.
«Дурак я, дурак! Чего ждал до сих пор?» подумал Николай и, сбежав на крыльцо, он обошел угол дома по той тропинке, которая вела к заднему крыльцу. Он знал, что здесь пойдет Соня. На половине дороги стояли сложенные сажени дров, на них был снег, от них падала тень; через них и с боку их, переплетаясь, падали тени старых голых лип на снег и дорожку. Дорожка вела к амбару. Рубленная стена амбара и крыша, покрытая снегом, как высеченная из какого то драгоценного камня, блестели в месячном свете. В саду треснуло дерево, и опять всё совершенно затихло. Грудь, казалось, дышала не воздухом, а какой то вечно молодой силой и радостью.
С девичьего крыльца застучали ноги по ступенькам, скрыпнуло звонко на последней, на которую был нанесен снег, и голос старой девушки сказал:
– Прямо, прямо, вот по дорожке, барышня. Только не оглядываться.
– Я не боюсь, – отвечал голос Сони, и по дорожке, по направлению к Николаю, завизжали, засвистели в тоненьких башмачках ножки Сони.
Соня шла закутавшись в шубку. Она была уже в двух шагах, когда увидала его; она увидала его тоже не таким, каким она знала и какого всегда немножко боялась. Он был в женском платье со спутанными волосами и с счастливой и новой для Сони улыбкой. Соня быстро подбежала к нему.
«Совсем другая, и всё та же», думал Николай, глядя на ее лицо, всё освещенное лунным светом. Он продел руки под шубку, прикрывавшую ее голову, обнял, прижал к себе и поцеловал в губы, над которыми были усы и от которых пахло жженой пробкой. Соня в самую середину губ поцеловала его и, выпростав маленькие руки, с обеих сторон взяла его за щеки.
– Соня!… Nicolas!… – только сказали они. Они подбежали к амбару и вернулись назад каждый с своего крыльца.


Когда все поехали назад от Пелагеи Даниловны, Наташа, всегда всё видевшая и замечавшая, устроила так размещение, что Луиза Ивановна и она сели в сани с Диммлером, а Соня села с Николаем и девушками.
Николай, уже не перегоняясь, ровно ехал в обратный путь, и всё вглядываясь в этом странном, лунном свете в Соню, отыскивал при этом всё переменяющем свете, из под бровей и усов свою ту прежнюю и теперешнюю Соню, с которой он решил уже никогда не разлучаться. Он вглядывался, и когда узнавал всё ту же и другую и вспоминал, слышав этот запах пробки, смешанный с чувством поцелуя, он полной грудью вдыхал в себя морозный воздух и, глядя на уходящую землю и блестящее небо, он чувствовал себя опять в волшебном царстве.
– Соня, тебе хорошо? – изредка спрашивал он.
– Да, – отвечала Соня. – А тебе ?
На середине дороги Николай дал подержать лошадей кучеру, на минутку подбежал к саням Наташи и стал на отвод.
– Наташа, – сказал он ей шопотом по французски, – знаешь, я решился насчет Сони.
– Ты ей сказал? – спросила Наташа, вся вдруг просияв от радости.
– Ах, какая ты странная с этими усами и бровями, Наташа! Ты рада?
– Я так рада, так рада! Я уж сердилась на тебя. Я тебе не говорила, но ты дурно с ней поступал. Это такое сердце, Nicolas. Как я рада! Я бываю гадкая, но мне совестно было быть одной счастливой без Сони, – продолжала Наташа. – Теперь я так рада, ну, беги к ней.
– Нет, постой, ах какая ты смешная! – сказал Николай, всё всматриваясь в нее, и в сестре тоже находя что то новое, необыкновенное и обворожительно нежное, чего он прежде не видал в ней. – Наташа, что то волшебное. А?
– Да, – отвечала она, – ты прекрасно сделал.
«Если б я прежде видел ее такою, какою она теперь, – думал Николай, – я бы давно спросил, что сделать и сделал бы всё, что бы она ни велела, и всё бы было хорошо».
– Так ты рада, и я хорошо сделал?
– Ах, так хорошо! Я недавно с мамашей поссорилась за это. Мама сказала, что она тебя ловит. Как это можно говорить? Я с мама чуть не побранилась. И никому никогда не позволю ничего дурного про нее сказать и подумать, потому что в ней одно хорошее.
– Так хорошо? – сказал Николай, еще раз высматривая выражение лица сестры, чтобы узнать, правда ли это, и, скрыпя сапогами, он соскочил с отвода и побежал к своим саням. Всё тот же счастливый, улыбающийся черкес, с усиками и блестящими глазами, смотревший из под собольего капора, сидел там, и этот черкес был Соня, и эта Соня была наверное его будущая, счастливая и любящая жена.
Приехав домой и рассказав матери о том, как они провели время у Мелюковых, барышни ушли к себе. Раздевшись, но не стирая пробочных усов, они долго сидели, разговаривая о своем счастьи. Они говорили о том, как они будут жить замужем, как их мужья будут дружны и как они будут счастливы.
На Наташином столе стояли еще с вечера приготовленные Дуняшей зеркала. – Только когда всё это будет? Я боюсь, что никогда… Это было бы слишком хорошо! – сказала Наташа вставая и подходя к зеркалам.
– Садись, Наташа, может быть ты увидишь его, – сказала Соня. Наташа зажгла свечи и села. – Какого то с усами вижу, – сказала Наташа, видевшая свое лицо.
– Не надо смеяться, барышня, – сказала Дуняша.
Наташа нашла с помощью Сони и горничной положение зеркалу; лицо ее приняло серьезное выражение, и она замолкла. Долго она сидела, глядя на ряд уходящих свечей в зеркалах, предполагая (соображаясь с слышанными рассказами) то, что она увидит гроб, то, что увидит его, князя Андрея, в этом последнем, сливающемся, смутном квадрате. Но как ни готова она была принять малейшее пятно за образ человека или гроба, она ничего не видала. Она часто стала мигать и отошла от зеркала.
– Отчего другие видят, а я ничего не вижу? – сказала она. – Ну садись ты, Соня; нынче непременно тебе надо, – сказала она. – Только за меня… Мне так страшно нынче!
Соня села за зеркало, устроила положение, и стала смотреть.
– Вот Софья Александровна непременно увидят, – шопотом сказала Дуняша; – а вы всё смеетесь.
Соня слышала эти слова, и слышала, как Наташа шопотом сказала:
– И я знаю, что она увидит; она и прошлого года видела.
Минуты три все молчали. «Непременно!» прошептала Наташа и не докончила… Вдруг Соня отсторонила то зеркало, которое она держала, и закрыла глаза рукой.
– Ах, Наташа! – сказала она.
– Видела? Видела? Что видела? – вскрикнула Наташа, поддерживая зеркало.
Соня ничего не видала, она только что хотела замигать глазами и встать, когда услыхала голос Наташи, сказавшей «непременно»… Ей не хотелось обмануть ни Дуняшу, ни Наташу, и тяжело было сидеть. Она сама не знала, как и вследствие чего у нее вырвался крик, когда она закрыла глаза рукою.
– Его видела? – спросила Наташа, хватая ее за руку.
– Да. Постой… я… видела его, – невольно сказала Соня, еще не зная, кого разумела Наташа под словом его: его – Николая или его – Андрея.
«Но отчего же мне не сказать, что я видела? Ведь видят же другие! И кто же может уличить меня в том, что я видела или не видала?» мелькнуло в голове Сони.
– Да, я его видела, – сказала она.
– Как же? Как же? Стоит или лежит?
– Нет, я видела… То ничего не было, вдруг вижу, что он лежит.
– Андрей лежит? Он болен? – испуганно остановившимися глазами глядя на подругу, спрашивала Наташа.
– Нет, напротив, – напротив, веселое лицо, и он обернулся ко мне, – и в ту минуту как она говорила, ей самой казалось, что она видела то, что говорила.
– Ну а потом, Соня?…
– Тут я не рассмотрела, что то синее и красное…
– Соня! когда он вернется? Когда я увижу его! Боже мой, как я боюсь за него и за себя, и за всё мне страшно… – заговорила Наташа, и не отвечая ни слова на утешения Сони, легла в постель и долго после того, как потушили свечу, с открытыми глазами, неподвижно лежала на постели и смотрела на морозный, лунный свет сквозь замерзшие окна.


Вскоре после святок Николай объявил матери о своей любви к Соне и о твердом решении жениться на ней. Графиня, давно замечавшая то, что происходило между Соней и Николаем, и ожидавшая этого объяснения, молча выслушала его слова и сказала сыну, что он может жениться на ком хочет; но что ни она, ни отец не дадут ему благословения на такой брак. В первый раз Николай почувствовал, что мать недовольна им, что несмотря на всю свою любовь к нему, она не уступит ему. Она, холодно и не глядя на сына, послала за мужем; и, когда он пришел, графиня хотела коротко и холодно в присутствии Николая сообщить ему в чем дело, но не выдержала: заплакала слезами досады и вышла из комнаты. Старый граф стал нерешительно усовещивать Николая и просить его отказаться от своего намерения. Николай отвечал, что он не может изменить своему слову, и отец, вздохнув и очевидно смущенный, весьма скоро перервал свою речь и пошел к графине. При всех столкновениях с сыном, графа не оставляло сознание своей виноватости перед ним за расстройство дел, и потому он не мог сердиться на сына за отказ жениться на богатой невесте и за выбор бесприданной Сони, – он только при этом случае живее вспоминал то, что, ежели бы дела не были расстроены, нельзя было для Николая желать лучшей жены, чем Соня; и что виновен в расстройстве дел только один он с своим Митенькой и с своими непреодолимыми привычками.