Иоанн Росцелин

Иоа́нн Росцели́н (Johannes Roscelin) (ок. 1050 — ок. 1122) — французский философ, теолог, первый крупный представитель номинализма.

Родился в Компьене, был каноником и преподавателем логики. Сочинения Росцелина не сохранились (до нас дошло только одно письмо к Абеляру, где Росцелин очень осторожно высказал свои теоретические воззрения). О философских взглядах Росцелина можно судить по критическому изложению Ансельма Кентерберийского, Абеляра, Иоанна Солсберийского и др. Росцелин преподавал в Лоше, в Бретани, где у него учился Абеляр. Абеляр номиналистическую доктрину Росцелина впоследствии расценил как “безумную”.

Учение

Иоганн Росцелин разработал метафизическую теорию, прямо противоположную платоникам. Основываясь на особом и довольно пристрастном прочтении Боэция, которого действительно при желании можно истолковать в том смысле, что, задаваясь вопросом о том, каково собственное бытие общих категорий, в частности, вида и рода, то есть универсалий, universalia, он приходит в выводу, что их бытие является строго вербальным, Росцелин выдвинул теорию того, что любые различия, существующие в языке и уме, не обладают собственным бытием, не существуют сами по себе и приписываются вещам извне, а единственное онтически достоверное различие – это различие между индивидуальными вещами. Все остальные формы категориального анализа – строго вербальны и привносятся в вещи извне, совершенно независимо от самих вещей.

Росцелин утверждал, что реально существуют только единичные вещи. Общие понятия — это имена совокупностей вещей, они реальны лишь в качестве «звучаний голоса» (flatus vocis)[intencia.ru/Pages-print-215.html].

Эта идея, довольно новаторская для схоластики и средневековой философии в целом, имела свой прецедент в философии Древней Стои (Клеанф, Хрисипп и т.д.), основанной на материалистическом истолковании Аристотеля.

Росцелин сформулировал основные идеи номинализма и применил их к учению о триединстве Божьем. Он пришёл к положениям, во многом несовместимым с догматикой католицизма. Защищал права разума против слепого авторитета церкви. В 1092 г. церковный собор в Суассоне осудил учение Росцелина как еретическое и заставил его отречься от своего учения.

Росцелин, судя по всему, одной из реально существующих вещей признавал и душу. Это привело его к выводу о том, что если мы говорим о Трех Лицах Троицы, то каждое из них должно быть строго отличной индивидуальностью, и поэтому строгая теология может основываться лишь на признании не одного, а «трех богов» (тритеизм). Эту же идею намного раньше отстаивал александрийский платоник (дуалист) Иоанн Филопон (490/495 – ок. 568), оппонент Прокла и его идеи о «вечности мира», чьи представления об изначальном импульсе, данном Богом творению (после чего Бог никак не вмешивается в онтологические и космологические процессы), легли в основу «физики импетуса», так же, как и номинализм Росцелина, предвосхищающей позднейшую физику европейского Модерна.

Картина мира Росцелина, насколько её можно реконструировать, представляла собой прямую противоположность метафизике Иоанна Скота Эриугены. Для Эриугены творение есть творение творящего, то есть ноэтического мира идей. Ум как бытие есть сотворенное и творящее, поэтому конденсация ума в вещах всегда есть процесс, протекающий сверху вниз. Вещей, индивидуумов как таковых для Эриугены нет; они всегда суть энергии, в которых проявляется творящая мощь, а через неё – высшее бытие. Так и процесс различения (divisio) первичен по отношению к тому, что различается, более того, то, что различается, содержится в самом акте различения. Для Росцелина все обстоит ровно наоборот: действительно существуют лишь вещи, которые отнюдь не продукты различения, но онтологическая основа различения – нет вещей, нечего различать. Поэтому, заключает Росцелин, единственным онтологическим различием является различие вещей между собой (это транспозиция демокритовской мысли об атомах и пустоте), а все остальные различения суть «сотрясение воздуха».

Здесь мы видим фундаментальное утверждение онтологии, основой которой является фактичность наличия материальной вещи, служащей прообразом для понимания всех остальных форм наличия – включая душу или Бога. Нечто аналогичное мы видим у стоиков, считавших и душу, и Бога материальными явлениями (таким образом истолковывая теорию Аристотеля о форме и материи). 

Именно идеи Росцелина позднее будут подхвачены францисканцами и станут практически официальной философией этого монашеского ордена, чрезвычайно влиятельного во Франции. В частности, эту инициативу продолжит английский францисканец Уильям Оккам.

Библиография

• Трахтенберг О. В. Очерки по истории западноевропейской средневековой философии. М., 1957

Отрывок, характеризующий Иоанн Росцелин

– Ну так что ж ты хочешь? Вы нынче ведь все влюблены. Ну, влюблена, так выходи за него замуж! – сердито смеясь, проговорила графиня. – С Богом!
– Нет, мама, я не влюблена в него, должно быть не влюблена в него.
– Ну, так так и скажи ему.
– Мама, вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата?
– Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, – сказала графиня, улыбаясь.
– Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.

На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.