Иоанн Сезёновский

Иоанн Сезёновский
Имя в миру	Иоанн Лукич Быков
Рождение	24 июня (5 июля) 1791(1791-07-05) Коротоякский уезд, Воронежская губерния
Смерть	14 (26) декабря 1839(1839-12-26) (48 лет)
Монашеское имя	Иоанн
Почитается	в Соборах Воронежских, Липецких и Тамбовских святых
Прославлен	в Соборе Тамбовских святых в 1988 г.
В лике	преподобный, затворник, блаженный, Юродивый Христа ради
День памяти	14 (27) декабря

Иоа́нн Сезёновский (Иоанн Лукич Быков; 24 июня (5 июля) 1791, Коротоякский уезд, Воронежская губерния — 14 (26) декабря 1839) — православный подвижник, юродивый.

Прославлен в Соборе Тамбовских святых в 1988 году, почитается в лике преподобного, блаженного, затворника и Юродивого Христа ради Тамбовский память совершается 14 (27) декабря.

Биография

Родился Иоанн 24 июня 1791 г. в Коротоякском уезде Воронежской губернии, у дворового крестьянина Луки Ивановича Быкова.

Будущий подвижник часто совершал паломничества, особенно — в Киево-Печерскую Лавру, где он прожил два года послушником. Юноша мечтал уйти в монастырь, но, будучи подневольным работником помещика, должен был трудиться то в столярной мастерской, то пасти стадо. С 15 лет Иоанн начал юродствовать.

Иоанн любил молиться перед образом святителя Димитрия Ростовского. Как-то раз, когда Иоанн в очередной раз ночью пришёл в дом священника, который почитал юношу, помолиться, тот был разбужен сладостным пением. Заглянув в замочную скважину, он увидел коленопреклоненного юношу, ярко озарённого небесным сиянием, падавшим на него от образа свт. Димитрия.

Однажды помещик, за долгую отлучку избил Иоанна, заковал в железные цепи и запер в амбаре, запретив давать заключённому пищу и питье. Но оковы спали с худых рук юноши, и он вновь ушёл.

Через некоторое время, Иоанн странствует, питаясь милостыней, а потом знакомится со старицей Дарией Катуковой. Когда они вместе прибыли к преподобному Илариону Троекуровскому, он благословил Иоанна начать затвор в селе Сезёново Тамбовской губернии, сейчас это Лебедянский район Липецкой области.

Затем помещику села Сезёново, князю Ф. Несвицкому, снится сон. Он сидит в гостиной, в то время как из висящего на стене Корсунского образа Божией Матери выходит большой младенец, назвавшийся Иоанном, и умоляет дать ему какое-нибудь место для молитвы. Младенец выпрашивает себе старенькую баньку на отшибе, и князь сам относит его туда на руках. Вскоре, к Несвицкому приходят два путника — старица Дария и тот самый младенец. Иоанн действительно несколько напоминал ребёнка.

В Сезёново начинаются затворнические труды Иоанна. Он не щадит собственного тела, изнуряя его постом, принимая пишу раз в два-три дня, а то и раз в неделю, железными веригами, весившими более семи килограммов, чугунными четками и железными башмаками. Полагал в сутки по 1000 земных поклонов, иногда переписывал священные изречения и молитвы. Иоанн никому не показывал своего лица. Только келейник Иоанна, Василий, да ещё очень редкие избранные могли видеть затворника. Иоанн был удостоен Господом дара прозорливости. Когда к подвижнику приходили люди, он на время оставлял свой затвор, помогал им, наставляя, исцелял, окропляя святой водой и помазывая елеем из лампадки. Так, например, исцелил он четырёхлетнего сына лебедянского купца Козьмы Ангелова, который страдал расслаблением ног и не мог ходить.

Сезёновский блаженный старец Иоанн окончил свой земной путь 14 декабря 1839 года. Ему было в то время 48 лет, из которых 22 года он прожил в затворе. 12 января 1840 года привезли разрешение от епархиального начальства и было совершено погребение. Во время Литургии многие видели, что на лице подвижника появились капли мира, больные вытирали лицо блаженного платками, затем прикладывали их к больным местам и по вере получали исцеление. Тысячи людей стремились прикоснуться к телу подвижника, в этот день многие больные получили исцеление. Известно, что чудеса не прекращались и позже. Будущий афонский старец Силуан почувствовал внутреннее влечение к монашеству после того, как узнал о праведной жизни затворника Иоанна Сезёновского и о чудесах, не прекращающихся после его блаженной кончины.

Основание монастыря

Пророческие слова Иоанна о том, что в Сезёново будет женский монастырь, мало кто тогда воспринимал всерьёз, однако постепенно вокруг подвижника стали собираться вдовы и девицы, желавшие вести благочестивую жизнь под его духовным руководством. Прозорливый старец Иоанн стал основателем святой обители в селе Сезёново. 23 октября 1826 года блаженный Иоанн, захватив топор, отправился вместе с крестьянином Иоанном Бирюковым в лес. На указанном блаженным месте крестьянин вбил кол, после чего услышал от прозорливца слова: «Тут выстроится колокольня, и здешний колокол будет слышен по всей Руси». Пройдя немного в сторону, подвижник велел вбить другой кол, при этом пояснил: «Тут будет наша граница, и это будет наша земля». Позже многие слышали от старца следующие предсказания: «У нас тут будет Киев, Иерусалим, Афон. У нас будут священники из дворян». Со временем все предсказания затворника сбылись.

За год до кончины 8 сентября 1838 года блаженный Иоанн, получив благословение преосвященного Арсения, епископа Тамбовского, в день Рождества Богородицы, заложил в селе Сезёново новый семипрестольный каменный храм, обозначив пространство ограды своей железной 18-фунтовой палкой, и на местах, где должны быть престолы храма, поставил деревянные кресты. Подрядчик и прихожане просили его подвинуть основание храма несколько выше, на более удобную местность, но Иоанн ответил: «Если тронете, то не построите и в двадцать лет, а на этом месте покончите в три года».

Отрывок, характеризующий Иоанн Сезёновский

– Со мной денег нет, – сказал Ростов.
– Поверю!
Ростов поставил 5 рублей на карту и проиграл, поставил еще и опять проиграл. Долохов убил, т. е. выиграл десять карт сряду у Ростова.
– Господа, – сказал он, прометав несколько времени, – прошу класть деньги на карты, а то я могу спутаться в счетах.
Один из игроков сказал, что, он надеется, ему можно поверить.
– Поверить можно, но боюсь спутаться; прошу класть деньги на карты, – отвечал Долохов. – Ты не стесняйся, мы с тобой сочтемся, – прибавил он Ростову.
Игра продолжалась: лакей, не переставая, разносил шампанское.
Все карты Ростова бились, и на него было написано до 800 т рублей. Он надписал было над одной картой 800 т рублей, но в то время, как ему подавали шампанское, он раздумал и написал опять обыкновенный куш, двадцать рублей.
– Оставь, – сказал Долохов, хотя он, казалось, и не смотрел на Ростова, – скорее отыграешься. Другим даю, а тебе бью. Или ты меня боишься? – повторил он.
Ростов повиновался, оставил написанные 800 и поставил семерку червей с оторванным уголком, которую он поднял с земли. Он хорошо ее после помнил. Он поставил семерку червей, надписав над ней отломанным мелком 800, круглыми, прямыми цифрами; выпил поданный стакан согревшегося шампанского, улыбнулся на слова Долохова, и с замиранием сердца ожидая семерки, стал смотреть на руки Долохова, державшего колоду. Выигрыш или проигрыш этой семерки червей означал многое для Ростова. В Воскресенье на прошлой неделе граф Илья Андреич дал своему сыну 2 000 рублей, и он, никогда не любивший говорить о денежных затруднениях, сказал ему, что деньги эти были последние до мая, и что потому он просил сына быть на этот раз поэкономнее. Николай сказал, что ему и это слишком много, и что он дает честное слово не брать больше денег до весны. Теперь из этих денег оставалось 1 200 рублей. Стало быть, семерка червей означала не только проигрыш 1 600 рублей, но и необходимость изменения данному слову. Он с замиранием сердца смотрел на руки Долохова и думал: «Ну, скорей, дай мне эту карту, и я беру фуражку, уезжаю домой ужинать с Денисовым, Наташей и Соней, и уж верно никогда в руках моих не будет карты». В эту минуту домашняя жизнь его, шуточки с Петей, разговоры с Соней, дуэты с Наташей, пикет с отцом и даже спокойная постель в Поварском доме, с такою силою, ясностью и прелестью представились ему, как будто всё это было давно прошедшее, потерянное и неоцененное счастье. Он не мог допустить, чтобы глупая случайность, заставив семерку лечь прежде на право, чем на лево, могла бы лишить его всего этого вновь понятого, вновь освещенного счастья и повергнуть его в пучину еще неиспытанного и неопределенного несчастия. Это не могло быть, но он всё таки ожидал с замиранием движения рук Долохова. Ширококостые, красноватые руки эти с волосами, видневшимися из под рубашки, положили колоду карт, и взялись за подаваемый стакан и трубку.
– Так ты не боишься со мной играть? – повторил Долохов, и, как будто для того, чтобы рассказать веселую историю, он положил карты, опрокинулся на спинку стула и медлительно с улыбкой стал рассказывать:
– Да, господа, мне говорили, что в Москве распущен слух, будто я шулер, поэтому советую вам быть со мной осторожнее.
– Ну, мечи же! – сказал Ростов.
– Ох, московские тетушки! – сказал Долохов и с улыбкой взялся за карты.
– Ааах! – чуть не крикнул Ростов, поднимая обе руки к волосам. Семерка, которая была нужна ему, уже лежала вверху, первой картой в колоде. Он проиграл больше того, что мог заплатить.
– Однако ты не зарывайся, – сказал Долохов, мельком взглянув на Ростова, и продолжая метать.


Через полтора часа времени большинство игроков уже шутя смотрели на свою собственную игру.
Вся игра сосредоточилась на одном Ростове. Вместо тысячи шестисот рублей за ним была записана длинная колонна цифр, которую он считал до десятой тысячи, но которая теперь, как он смутно предполагал, возвысилась уже до пятнадцати тысяч. В сущности запись уже превышала двадцать тысяч рублей. Долохов уже не слушал и не рассказывал историй; он следил за каждым движением рук Ростова и бегло оглядывал изредка свою запись за ним. Он решил продолжать игру до тех пор, пока запись эта не возрастет до сорока трех тысяч. Число это было им выбрано потому, что сорок три составляло сумму сложенных его годов с годами Сони. Ростов, опершись головою на обе руки, сидел перед исписанным, залитым вином, заваленным картами столом. Одно мучительное впечатление не оставляло его: эти ширококостые, красноватые руки с волосами, видневшимися из под рубашки, эти руки, которые он любил и ненавидел, держали его в своей власти.
«Шестьсот рублей, туз, угол, девятка… отыграться невозможно!… И как бы весело было дома… Валет на пе… это не может быть!… И зачем же он это делает со мной?…» думал и вспоминал Ростов. Иногда он ставил большую карту; но Долохов отказывался бить её, и сам назначал куш. Николай покорялся ему, и то молился Богу, как он молился на поле сражения на Амштетенском мосту; то загадывал, что та карта, которая первая попадется ему в руку из кучи изогнутых карт под столом, та спасет его; то рассчитывал, сколько было шнурков на его куртке и с столькими же очками карту пытался ставить на весь проигрыш, то за помощью оглядывался на других играющих, то вглядывался в холодное теперь лицо Долохова, и старался проникнуть, что в нем делалось.
«Ведь он знает, что значит для меня этот проигрыш. Не может же он желать моей погибели? Ведь он друг был мне. Ведь я его любил… Но и он не виноват; что ж ему делать, когда ему везет счастие? И я не виноват, говорил он сам себе. Я ничего не сделал дурного. Разве я убил кого нибудь, оскорбил, пожелал зла? За что же такое ужасное несчастие? И когда оно началось? Еще так недавно я подходил к этому столу с мыслью выиграть сто рублей, купить мама к именинам эту шкатулку и ехать домой. Я так был счастлив, так свободен, весел! И я не понимал тогда, как я был счастлив! Когда же это кончилось, и когда началось это новое, ужасное состояние? Чем ознаменовалась эта перемена? Я всё так же сидел на этом месте, у этого стола, и так же выбирал и выдвигал карты, и смотрел на эти ширококостые, ловкие руки. Когда же это совершилось, и что такое совершилось? Я здоров, силен и всё тот же, и всё на том же месте. Нет, это не может быть! Верно всё это ничем не кончится».
Он был красен, весь в поту, несмотря на то, что в комнате не было жарко. И лицо его было страшно и жалко, особенно по бессильному желанию казаться спокойным.