Иоанн Тобольский

В Википедии существуют статьи о других людях с именем Иоанн и фамилией Максимович.

Иоанн Тобольский
Портрет второй половины XVIII века Тюменский областной музей изобразительных искусств
Имя в миру	Иоанн Максимович Максимович
Рождение	Нежин, Войско Запорожское
Смерть	Тобольск, Русское царство
Почитается	в Православной церкви
Канонизирован	в 1916 году
В лике	святителей
Главная святыня	мощи в Покровском соборе Тобольского кремля
День памяти	10 (23) июня
Труды	ряд богословских сочинений
Подвижничество	миссионерская и просветительская деятельность

Иоа́нн Тобо́льский (в миру Иван Макси́мович Васильковский, либо Иван Максимо́вич; декабрь 1651, Нежин, Нежинский полк, Войско Запорожское, Русское царство — 10 [21] июня 1715, Тобольск, Русское царство) — епископ Православной Российской Церкви, с 1697 года — архиепископ Черниговский и Новгород-Северский, с 1711 года митрополит Тобольский и всея Сибири. Известен своей миссионерской и богословской деятельностью. Основатель Черниговского коллегиума — прообраза духовных семинарий; автор многочисленных поэтических сочинений.

Прославлен в лике святителей 10 (23) июня 1916 года (последняя канонизация синодальной эпохи в Российской Церкви); память в тот же день — 10 (23) июня. В день памяти святителя с 1984 года совершается празднование в честь всех сибирских святых. Память святителя Иоанна совершается также в третью неделю по Пятидесятнице, в день празднования Собора Галицких святых и 20 сентября (3 октября) в Соборе Брянских святых.

Жизнеописание

Ранние годы, монашество

Иоанн родился в декабре 1651 году в городе Нежине в семье шляхтича Максима Васильковского (прозвище произошло от города Василькова), который позднее переехал в Киев, арендовал мельницы и земли у Киево-Печерской лавры и стал известен своими пожертвованиями на строительство многих киевских храмов. Иоанн был старшим ребёнком в семье и, как прочие десять сыновей, получил свою фамилию Максимович от имени своего отца (этим объясняется совпадение отчества и фамилии). Мать Иоанна звали Евфросинией.

О детских и юношеских годах жизни Иоанна сведения не сохранились. В автобиографическом сочинении «Путник» об этом периоде своей жизни он только сообщает, что «от юности моея многое множество книг собрах и содержах яко драгое богатство». В 1668—1675 годах он обучался в Киево-Могилянской академии и по её окончании был оставлен в ней преподавателем латинского языка. В 1675 году, вскоре после окончания академии, принял в Киево-Печерской лавре монашеский постриг с именем в честь святителя Иоанна Златоуста от архимандрита Иннокентия (Гизеля). Благодаря своим богословским познаниям и проповедническим талантам Иоанн был назначен лаврским проповедником, должность которого занимал до 1680 года. Вскоре архиепископ Черниговский Лазарь (Баранович) рукоположил Иоанна в сан иеромонаха.

В 1677 году в составе делегации украинского духовенства Иоанн ездил в Москву с просьбой о помощи в связи с военным вторжением Османской империи на заднепровскую Украину (см. Русско-турецкая война (1676—1681)). В столице он был принят царём Фёдором Алексеевичем. Результатом прошения стало направление на Украину войска и предоставление царём киево-печерским монахам Свенского монастыря в окрестностях Брянска. В 1680—1690 годы Иоанн ещё несколько раз посещал Москву по церковным делам.

В 1680 году Иоанн был назначен экономом Киево-Печерской лавры, а 1681 году наместником Свенского монастыря, куда переселились монахи в связи с набегами турок на Киев. Оттуда в середине 1695 года Черниговским архиепископом Феодосием, видевшим в нём своего преемника, он был переведён в Елецкий Успенский монастырь Чернигова. Феодосий ходатайствовал о возведении Иоанна в сан архимандрита, чин поставления состоялся в 1696 году в Москве.

Архиерейство в Чернигове

После смерти святителя Феодосия 24 ноября 1696 года решением рады Иоанн Максимович был избран черниговским архиереем. В Москву была направлена грамота от имени гетмана Ивана Мазепы с прошением к царю и патриарху о посвящении кандидата. 10 января 1697 года Патриархом Московским Адрианом в Успенском соборе Московского Кремля Иоанн был хиротонисан во епископа Черниговского с возведением в сан архиепископа. В ставленной грамоте Иоанну было дано право совершать богослужения в саккосе, а царь своей грамотой подтвердил права черниговской кафедры на её имения.

Сразу после назначения на кафедру архиепископ Иоанн, по поручению патриарха Адриана, начал оказывать поддержку иеромонаху Димитрию (Туптало) (святитель Димитрий Ростовский), работавшему в этот период над третьей книгой «Житий святых». В 1697 году он возвёл Димитрия в сан архимандрита и назначил настоятелем Елецкого монастыря, а в 1699 году перевёл настоятелем в Новгород-Северский Спасо-Преображенский монастырь. Во время голода в епархии в 1697—1698 годах Иоанн дал указание монастырям вести благотворительную деятельность, имена благотворителей он повелел включать в монастырские синодики.

В 1700 году в Чернигове Иоанном был основан Коллегиум (славяно-латинская школа для обучения не только детей духовенства, но и дворян, мещан и казаков), наподобие Киевской академии. Благодаря уровню подготовки учеников школа получила широкую известность и фактически стала первой семинарией в России. По её образцу позднее стали открываться духовные семинарии в других епархиях. Иоанном была открыта также типография в Болдинском Троицком монастыре. В ней печатались богослужебные книги, учебные пособия, сочинения духовно-нравственного содержания, включая труды самого Иоанна, переводы с латыни.

Пребывая на черниговской кафедре, Иоанн встречался с царём Петром I; житие сообщает, что он предрёк ему победу над шведами. После измены гетмана Мазепы Петру I Иоанн участвовал в выборах нового гетмана, а 12 ноября 1708 года в Троицком соборе Глухова Иоанн в присутствии Петра I вместе с митрополитом Киевским Иоасафом и епископом Переяславским Захарием совершил литургию и молебен, после чего «предал вечному проклятию Мазепу и его приверженцев». Вскоре архиепископ Иоанн стал жертвой оговора со стороны бывшего гетмана Мазепы. Последним был послан казак с подложными «тайными» письмами Мазепы к Иоанну и ряду других сторонников Петра I (глуховский атаман Карпека, сотник Туранский и князь Святополк-Четвертинский), имевшими целью представить их на стороне бывшего гетмана. После расследования, проведённого по указанию царя, невиновность Иоанна была подтверждена.

Период жизни Иоанна в Чернигове был и периодом его литературно-богословской деятельности (см. ниже перечень его трудов). В это время он также установил контакты с афонскими монастырями (сохранилась его архиерейская грамота в Пантелеимонов монастырь, свидетельствующая об оказании Иоанном материальной помощи его монахам), монастырями Иерусалима и Синайским монастырём.

С пребыванием Иоанна на Черниговской кафедре связывается начало почитания святителя Феодосия, которому Иоанн приписывал своё исцеление от тяжёлой болезни. Иоанн, находившийся в горячке и дошедший до полного изнеможения, обратился с молитвой к Феодосию и в видении получил от него указание — «Служи завтра и будешь здоров». На утро Иоанн отслужил литургию и был здоров. После выздоровления Иоанн поместил над гробницей Феодосия в Болдинском монастыре его живописное изображение и стихотворную похвалу со словами: «з света того в катедре остави тогожде Иоанна на архиерействе». Позднее им были написаны тропарь и кондак святителю Феодосию.

Тобольская митрополия

В январе 1711 года Пётр Великий грамотой вызвал архиепископа Иоанна в Москву. В столице святитель поселился в Донском монастыре, где местоблюститель патриаршего престола Стефан (Яворский) вручил ему царский указ о назначении его на Тобольскую кафедру. 28 февраля Иоанн был возведён в сан митрополита. Несмотря на высокий сан и обширную епархию, это назначение было формальной ссылкой, причиной которой послужил конфликт с князем Александром Меншиковым. В одном из имений князя в Черниговской епархии был построен храм, князь сам назначил дату его освящения и потребовал прибытия в указанный день архиепископа Иоанна. Но святитель возразил, что назначение даты — дело архиерея, а не князя, и освятил храм в выбранный им самим день. В ответ на такие действия Иоанна Меншиков, затаивший обиду, выхлопотал у царя назначение святителя на Сибирскую кафедру. Церковное предание сообщает, что когда Иоанну стало известно о причине его перевода в Сибирь, то он пророчески произнёс: «Да, далеко мне ехать, но он будет ещё дальше меня» (пророчество связывают с опалой и ссылкой Меньшикова в город Берёзов, расположенный севернее Тобольска). По другой версии, причиной возведения Иоанна в митрополиты была положительная реакция Петра I на написанный им «Синаксарь» о Полтавской битве.

Поездка в Сибирь заняла несколько месяцев. В дороге Иоанн писал силлабическими стихами автобиографический дневник «Путник», предназначенный для оставленной в Чернигове паствы. Иоанн прибыл в Тобольск 14 августа 1712 года по Иртышу на дощанике, посетил Знаменский монастырь и вновь вернулся на судно. На следующий день в праздник Успения состоялся его торжественный вход в город, где в Софийско-Успенском соборе он отслужил литургию и вступил в управление епархией. В делах управления у Иоанна вначале не оказалось помощников — викарный епископ Варлаам (Коссовский) ещё в 1710 году уехал в Москву и отказывался возвращаться обратно. Иоанн выбрал несколько клириков, которым предоставил права в области хозяйственного управления и церковного суда. Ими стали архимандрит Селенгинского Троицкого монастыря Мисаил, архимандрит Якутского Спасского монастыря Феофан и архимандрит Енисейского Спасского монастыря Илларион (Лежайский).

Вверенная Иоанну Тобольская епархия и Сибирская митрополия нуждалась в миссионерской деятельности, за которую он активно взялся. Поддержку в этом митрополиту Иоанну оказывал сибирский генерал-губернатор князь Матвей Гагарин. Миссионеры были направлены к остякам, вогуличам и другим сибирским народам. По свидетельству этнографа Г. И. Новицкого, митрополит Иоанн смог обратить в христианство одного из «князьков кошитских юрт», бывшего мусульманином, а также окрестил более 300 его соплеменников.

В 1714 году в Пекин под руководством архимандрита Иллариона (Лежайского) Иоанном была направлена духовная миссия. Официальной задачей миссии было удовлетворение духовных нужд живших в Пекине албазинцев (потомков пленных русских казаков), но, кроме этого, она должна была вести христианскую проповедь, собирать материалы о Китае и оказывать содействие дипломатам. Направление в Пекин духовной миссии было личной инициативой митрополита Иоанна: «Тобольский митрополит… имел огромные права в решении местных церковных вопросов. На то, что вопрос о посылке священника в Пекин мог быть признан в Тобольске местным, указывает практика того времени, когда волей митрополита назначались священники к едущим в Пекин караванам, к посольствам в пограничные районы и деловым посылкам в Ургу и Наун».

Особо Иоанн поддерживал, в том числе и собственными средствами, славяно-латинскую школу, основанную в 1703 году в Тобольске его предшественником митрополитом Филофеем (Лещинским). Для неё из Киева и Чернигова им были приглашены преподаватели. В школе обучались дети не только русских переселенцев, но и коренных народов Сибири. По замечанию агиографа: «едино у него увеселение было — писать душеполезные сочинения». В этот период им был выполнен перевод на русский язык сочинения немецкого монаха Иеремии Дрекселя «Илиотропион, или сообразование человеческой воли с Божественной волей» (ранее существовал лишь перевод на церковно-славянский язык). Книга была напечатана в 1714 году в Чернигове в типографии, открытой Иоанном ещё в период его архиепископства.

Митрополит Иоанн активно развивал строительство храмов, в том числе каменных. Только в 1713 году им было завершено строительство церкви Спаса Нерукотворного (начато в 1709 году), начата постройка нового архиерейского дома, освящена церковь Николая Чудотворца с приделом в честь Вознесения Господня у городских стен. Храмы возводились и в местах проживания коренных сибирских народов, обращаемых миссионерами святителя Иоанна в христианство. Иоанн активно занимался благотворительностью, к концу его жизни в Тобольске существовало около двадцати богаделен.

Смерть и погребение

9 июня 1715 года Иоанн отслужил литургию, а затем устроил трапезу для духовенства и нищих, за которой сам прислуживал гостям. После удалился в свои покои, в которых на следующее утро был обнаружен умершим в молитвенном положении на коленях перед Ильинской Черниговской иконой Божией Матери. Тело святителя долгое время не предавали земле, ожидая возвращения из миссионерской поездки митрополита Филофея, который должен был возглавить погребение. Иоанн был погребён с отпеванием по монашескому чину в деревянном приделе Софийского собора в честь преподобных Антония и Феодосия Киево-Печерских. Над его надгробием, вероятно, святителем Антонием (Стаховским), была помещена стихотворная надпись. Икона Богородицы, перед которой Иоанн молился перед смертью, была помещена в алтаре придела и стала почитаться чудотворной под именем Тобольский образ Божией Матери.

В 1741 году деревянный придел по причине ветхости был разобран, и могила Иоанна Максимовича оказалась под открытым небом у северной стены собора. В 1753 году почитатели святителя собрали пожертвования и восстановили придел, освятив его во имя Иоанна Златоуста, небесного покровителя митрополита. Могила Иоанна располагалась у правой стены алтаря, над ней установили резное надгробие и портрет святителя.

В начале XIX века в приделе появилась трещина, идущая от свода к могиле. Для проведения реставрационных работ тобольский архиепископ Евгений (Казанцев) в 1826 году направил в Синод запрос, на который поступило следующее указание: «Переложить останки митрополита Иоанна в новый гроб и перенести на другое место, но в том же алтаре …и без огласки». 5 сентября того же года могила была раскопана, и в гробу были обнаружены неистлевшие клобук и мантия, покрывающие останки. Не раскрывая их, а протянув под ними полотно ткани, их переложили в новый гроб и закрыли пеленой, гроб обвязали шнуром и скрепили архиерейской печатью. При участии городского духовенства гроб перенесли в новую могилу в левой части алтаря у жертвенника, в неё поместили также доски от старого гроба и сверху установили деревянное надгробие.

В 1844 году на деньги купца Н. Ф. Мясникова над могилой Иоанна был установлен мраморный памятник в форме столба, увенчанного митрой с крестом, омофором. Его обнесли чугунной решеткой с памятной доской. Рядом с этим надгробием установили другой мраморный памятник с портретом святителя Иоанна, украшенным серебром и драгоценными камнями. В 1868 году придел был перестроен, и место погребения Иоанна оказалось внутри основного пространства собора.

Почитание и прославление

С 1798 года в памятной книге собора записывались бывшие от гроба святителя чудеса. С 1879 года в день смерти святителя в Тобольске стал ежегодно совершаться торжественный крестный ход. В 1891 году епископ Тобольский и Сибирский Иустин (Полянский) сделал распоряжение:

…в Иоанно-Златоустовском приделе в течение года, кроме великих постов, на всё будущее время неотложно совершаемы были Божественные литургии, с поминовением Святителя Иоанна за упокой и панихидами по нём. Да сопричтет его Господь Бог к лику святых угодников Своих, и молитвами его помилует и спасёт нас грешных, почитателей святой памяти его!

Распоряжение было помещено в рамку и повешено у окна рядом с гробницей митрополита Иоанна. На памятник святителю епископ Иустин возложил также медный венок с крестом. В 1892 году на гробницу митрополита для чтения богомольцами положили издание переведённого им «Илиотропиона». В 1900 году вместо мраморного надгробия по распоряжению епископа Антония (Каржавина) была сооружена серебряная рака с позолоченной сенью, на её крышке поместили образ Иоанна Златоуста.

Тобольский скандал

Тобольский епископ Варнава (Накропин) был сторонником скорейшей канонизации святителя. Он в 1913 году в связи с приближающимся двухсотлетием со дня смерти Иоанна от имени съезда духовенства и церковных старост Тобольской епархии направил в Святейший Правительствующий Синод и императору Николаю II ходатайство о канонизации митрополита Иоанна. В ответ Синодом было рекомендовано провести освидетельствование останков Иоанна и изучить сообщения о чудотворениях по молитвам к нему.

Епископ Варнава, исполняя указание Синода, 16 октября 1914 года вместе с комиссией поднял из склепа останки святителя, сменил на них облачение и переложил в специально приготовленную раку. В процессе переноса комиссия освидетельствовала останки, и было заявлено о их нетлении:

Господь прославил Своего угодника нетлением и благоуханием костей, подобно большинству открытопочивающих святителей Российской Церкви и преподобных Сергия Радонежского, Серафима Саровского и других.

В январе 1915 года епископ Варнава сделал доклад в Святейшем синоде о результатах работы комиссии, а также о зафиксированных сорока случаях чудесной помощи по молитвам к святителю Иоанну. Священный синод счёл сообщение Варнавы недостаточным и принял решение произвести необходимое для канонизации расследование. Его поручили провести митрополиту Иркутскому Серафиму, который при своём посещении Тобольска осмотрел останки Иоанна и опросил прихожан.

В августе 1915 года после принятия императором Николаем II звания Верховного главнокомандующего епископ Варнава направил ему поздравительную телеграмму с прошением разрешить прославить Иоанна Тобольского. Ответ императора был противоречив: «Пропеть величание можно, прославить нельзя» (величание не прославленным в лике святых не поют). Варнава 27 августа поздним вечером при многочисленном собрании народа совершил молебен у раки Иоанна, но пел тропари святителю Иоанну Златоусту с припевом «Святителю, отче Иоанне, моли Бога о нас» и только на отпусте явно помянул Иоанна Тобольского. По такой же схеме в последующие дни началось регулярное служение молебнов.

Известие о случившемся дошло до Синода, Варнаву вызвали в Петроград. На допросе перед членами Синода он вёл себя резко, заявил, что «он совершил канонизацию по указанию свыше», и, несмотря на требование не покидать столицу, вернулся в Тобольск. Синод принял решение признать совершённое Варнавой прославление Иоанна недействительным и уведомить об этом тобольского архиерея и его паству. Однако данное решение Синода не было утверждено императором, он дал поручение «зимней сессии Синода пересмотреть это решение, причем, просил проявить снисходительность к епископу Варнаве, действовавшему по ревности, а не по злому умыслу». В декабре 1915 года по Высочайшему повелению в Тобольск прибыл архиепископ Литовский Тихон (Беллавин). Он произвёл осмотр гроба, опечатал его своей печатью, а также зафиксировал сообщения ещё о ряде случаев исцелений.

20 января 1916 года императору был представлен синодальный доклад, говоривший о возможности совершить канонизацию митрополита Иоанна. На всеподданнейшем докладе «Государь Император в 21-й день января 1916 года Собственноручно изволил начертать: „Приемлю предположение Святейшего Синода с умилением и тем большим чувством радости, что верю в предстательство Святителя Иоанна Максимовича, в эту годину испытаний, за Русь православную“». Определением от 22—23 января того же года Святейший Синод «постановил: поручить Преосвященному Митрополиту Московскому совместно с Преосвященным Тобольским и другими имеющими прибыть в Тобольск иерархами совершить 10-го июня сего года торжественное прославление Святителя Иоанна, Митрополита Тобольского и Сибирского» — о чём возвещалось всероссийской пастве в «Деянии» (послании) Святейшего Синода от 12 февраля 1916 года, утверждённом и подписанном в заседании Синода 15 февраля.

Торжественная канонизация

10 июня 1916 года состоялось торжественное прославление Иоанна Тобольского, совершённое собором из тринадцати архиереев во главе с митрополитом Московским и Коломенским Макарием (Невским). Накануне 8 июня митрополит Макарий лично вскрыл гроб с останками Иоанна, омыл мощи, надел на них новое облачение и переложил их в серебряный ковчег, который поместили в новый кипарисовый гроб (гроб и ковчежец были изготовлены на пожертвования москвичей и специально привезены в Тобольск на канонизацию). Проповеди на всенощном бдении (8 июня) и заупокойной литургии (9 июня) произносил протоиерей Иван Восторгов.

В день канонизации гроб с мощами святителя Иоанна был открыт и после крестного хода установлен на соборной площади для поклонения прибывшим на торжества более чем пятидесяти тысячам паломников. Мощи вернулись в собор на следующий день, где их на время совершения литургии поместили на горнем месте, а затем гроб установили на приготовленное для него место в соборе. Было зачитано Деяние Священного Синода о канонизации Иоанна, днём памяти был выбран день его смерти — 10 июня (по юлианскому календарю).

Праздничный молебен перед Софийско-Успенским собором Тобольска в честь открытия мощей Иоанна Тобольского		Святитель Иоанн (Максимович), митрополит Тобольский, икона начала XX века, ГИМ		Крестный ход с мощами Иоанна Тобольского в день его канонизации

Первыми откликами в 1916 году на произошедшую канонизацию стало присвоение Тобольскому учительскому институту имени Иоанна Максимовича (11 июня) и освящение престола храма в деревне Мало-Чаусова (Курганский уезд) во имя новопрославленного святого (12 июня). В Тобольск поступили многочисленные телеграммы от не сумевших приехать на торжества высокопоставленных лиц (императора Николая II, императрицы Александры Фёдоровны, великой княгини Елизаветы Фёдоровны, черниговского архиерея и других).

Дальнейшее почитание

В 1919 году Тобольск был занят Красной армией, перед вступлением войск в город мощи святителя поместили в подвал Покровского собора, откуда их подняли в 1920 году. 10 октября 1922 года мощи святителя Иоанна были вскрыты по распоряжению Тюменского губисполкома. Вскрытие проходило на паперти Покровского собора, был устроен антирелигиозный митинг. После вскрытия мощи некоторое время оставались в соборе, а затем были переданы в антирелигиозный отдел краеведческого музея, открытого в архиерейском доме.

В июне 1946 года архиепископ Новосибирский и Барнаульский Варфоломей (Городцов) посетил Тобольск и осмотрел мощи Иоанна Тобольского. В июле того же года он обратился к патриарху Алексию I за поддержкой в вопросе возвращения мощей церкви. Архиепископ Варфоломей 2 марта 1947 года направил ходатайство в Совет по делам РПЦ при Совете Министров СССР, которое было удовлетворено, и 14 июня мощи святителя были возвращены в Покровский собор.

В 1984 году по благословению патриарха Пимена в день памяти святого было установлено празднование в честь Собора Сибирских святых. В том году в канун праздника на малой вечерне епископ Омский и Тюменский Максим (Кроха) у раки с мощами святителя Иоанна прочёл акафист святому и освятил икону Собора Сибирских святых, написанную иконописцами мастерской Московской Патриархии.

3 апреля 2001 года по рапорту митрополита Киевского и всея Украины Владимира (Сабодана) Священный синод РПЦ установил в третью Неделю по Пятидесятнице празднование Собору Галицких святых, включив в него имя святителя Иоанна.

5 декабря 2003 года по благословению Патриарха Московского и всея Руси Алексия II было установлено празднование Собору Брянских святых, в который вошло имя Иоанна Тобольского. Празднование совершается в воскресенье накануне дня памяти благоверного князя Олега Брянского (20 сентября [3 октября]).

Иконография

Иконография святителя Иоанна Тобольского сложилась после его канонизации. Первые его иконописные изображения были созданы в 1916—1917 годах в Сибири и на Украине, бывших местами его церковного служения. За основу иконописных изображений были взяты сохранившиеся ранние живописные изображения митрополита Иоанна.

Известен прижизненный портрет-парсуна Иоанна (Максимовича), написанный в конце XVII — начале XVIII веков. Считается, что на нём наиболее точно переданы черты облика святителя. Сам портрет не сохранился, изображение известно по публикациям начала XX века. Портрет относится к традиционным образцам украинской портретной живописи. На нём Иоанн изображён в сане архиепископа Черниговского. Он облачён в богатое архиерейское облачение, в правую руку помещён архиерейский жезл, в левую — крест. По сторонам от святителя изображены герб и монограмма. Из особенностей внешности выделяются крупное телосложение, нос с горбинкой, небольшие глаза с острым взглядом из-под бровей.

В Тобольске после смерти Иоанна был выполнен ряд его портретов, которые помещались у его гробницы. К ним относятся:

• оплечный портрет в белом клобуке (на металлической пластине; в инвентарных книгах — «старый портрет Иоанна Максимовича»);
• портрет-парсуна в клобуке, с крестом и посохом в руках (в собрании Томского областного художественного музея);
• изображение с надписью и вензелем с деревянного надгробия (позднее было помещено на мраморный памятник).

При подготовке к канонизации митрополита Иоанна епископ Варнава в марте 1916 года получил от Синода поручение представить «иконное изображение святителя Иоанна, соответствующее историческим сведениям о святителе, для одобрения, как образца для иконы». Было представлено 7 изображений, и комиссия в качестве образца для написания икон выбрала гравюру к биографии митрополита Иоанна, опубликованную в журнале «Странник» (январь 1864 года). На ней представлено поясное изображение святителя в белом клобуке, мантии, с панагией, правая рука сложена в благословляющем жесте, а в левую помещён архиерейский жезл без сулока.

К торжественной канонизации святителя «Тобольский епархиальный книжный склад в мае заказал иконы святителя Иоанна лучшим петроградским и московским живописцам». Их выполнили как в аналойном, так и иконостасном размерах. К июлю 1916 года эти иконы украсили храмы Тобольской епархии. Одна из этих икон использовалась в чине канонизации.

В 1910-е годы сложились два типа иконографии Иоанна Тобольского:

1. основанный на черниговской парсуне конца XVII — начала XVIII веков. Иконы, написанные на её основе, появились на Украине и затем попали в Сибирь, где широкого распространения не получили.
2. основанный на выбранной Синодом гравюре и тобольских портретах святителя. На них святитель Иоанн имеет крупные черты лица, его архиерейская мантия обычно синяя (реже фиолетовая), белый клобук украшен крестом. Святитель может быть изображён предстоящим в молении Иисусу Христу, которого изображают в верхнем левом углу иконы в облачном сегменте (иногда по сторонам от святителя помещали изображения Иисуса Христа с Евангелием и Богородицы с омофором, как в иконографии Николая Чудотворца).

После установления в 1984 году празднования Собору Сибирских святых изображение Иоанна Тобольского было помещено иконописцами мастерской Московской Патриархии в центре первого ряда святых на иконе этого праздника. В конце 1990-х годов начали писать иконы святителя Иоанна на основе классического древнерусского канона, взяв за образец житийную икону святителя Алексия работы Дионисия, созданную в 1480-х годах. Такие иконы были написаны в иконописных школах Тобольской духовной семинарии и Московской Духовной академии.

Сочинения

Послание к иркутской пастве

Митрополит Тобольский Иоанн желает,
Молити Пречистую Деву не престает:
О! Всепетая Мати, сохрани град и люди,
Яко зеницу ока всех живущих блюди,
Даруй всему гражданству премногия лета,
Сохраняй и покрывай от злаго навета…

Иоанн Максимович был самым плодовитым поэтом начала XVIII века — им было написано несколько десятков тысяч стихотворных строк. Однако среди современников его литературный талант не получил высокой оценки. Так, Димитрий Ростовский в 1708 году писал Стефану Яворскому: «Книга вершов печатных <Богородице Дево…> прислана мне: Бог дал тем виршописцам друкарню, и охоту, и деньги, и свободное житье: мало кому потребные вещи на свет происходят», а Антиох Кантемир указывал, что в «Алфавите» «ничего путного не найдешь». Современники Иоанна, особенно столичные поэты, воспринимали его многочисленные художественные тропы, имевшие целью укрепить христианские чувства читателей, как проявление плохого вкуса. Несмотря на это, сочинения Иоанна неоднократно переиздавались в XVIII—XIX веках.

Вероятно, учителем Иоанна был Лазарь (Баранович), от него он приобрёл «характерную для украинского и московского барокко XVII века установку на самоценность стиха». В сочинениях Иоанна Максимовича прослеживается также декларативный отказ от оригинального творчества: «Не новое аз пишу, з святых собираю <…> слово многими рифмами разширяю» или «Не туне писася, от многих собирася». Это объясняется тем, что Иоанном было сделано много переводов и компиляций из сочинений как классических православных богословов, так и из трудов современных ему европейских протестантских авторов. Переводы выполнялись Иоанном на церковно-славянский язык «с отдельными вкраплениями полонизмов, латинизмов и варваризмов петровского времени, точны и следуют стилистике оригинала». Практически все сочинения митрополита Иоанна были изданы типографией Болдинского монастыря в Чернигове.

Перечень сочинений

• «Феатрон нравоучительный, или нравоучительное зерцало для царей, князей и деспотов» или «Зерцало от Писания Божественнаго» (1705 год) — перевод сочинения папского каноника Амвросия Марлиана «Театр политический», изданного в Риме в 1631 году. Посвящён генеральному судье В. Л. Кочубею. В одном из изданий сочинения помещены три проповеди Иоанна, написанные им в бытность проповедником Киево-Печерского монастыря. Отмечают, что в основном они представляют компиляции проповедей Иоанна Златоуста;
• «Алфавит, сложенный от писаний» (1705 год) — краткие жизнеописания святых и пустынников, а также их изречения, написанные силлабическими стихами. Центральное место занимает «Житие Алексея человека Божьего», так как книга была посвящена царевичу Алексею Петровичу. В житие апостола Петра Иоанн включил панегирик Петру I;
• «Вирши и три проповеди» (1705 год);
• «Богородице Дево радуйся» (1707 год) — стихотворное толкование на богородичную молитву и описание чудес Богородицы, часть сведений была заимствована из сочинения Димитрия Ростовского «Руно орошенное». Это самое большое поэтическое сочинение Иоанна, насчитывающее 23 тысячи строк;
• «Псалом пятидесятый, от Писания взятый» (1707 год) — толкование на 50-й псалом с пересказом истории о благоразумном разбойнике;
• «Размышление о молитве Отче Наш» (1709 год) — стихотворное изложение различных святоотеческих толкований молитвы. Предисловие к сочинению содержит указание о необходимости благодарить Бога за победу в Полтавской битве, в которой «Бог, в Троице славимый, Российское Отечество от поглощения еретическаго льва швецкаго»;
• «Осьм Евангельских блаженств» (1709 год) — толкование на евангельские блаженства в стихах;
• «Царский путь креста Господня, возводящий в живот вечный» (1709 год) — перевод с латыни книги бенедиктинского монаха Бенедикта Хефтена (англ.) «Regia via crucis» (1635 год). Книга построена в форме вопросов заблудившейся в лесу девушки Ставрофилы, на которые даёт ответы Бог (у Хефтена) или ангел (у Иоанна Максимовича). Кроме цитат из Священного Писания, приводятся многочисленные цитаты из Отцов Церкви, в том числе и восточных, что свидетельствует о переработке Иоанном сочинения Хефтена;
• «Синаксарь в честь и славу Господа Бога Саваофа о преславной победе под Полтавою» (1710 год) — написан в прозе, за исключением стихотворного окончания. Был предназначен для чтения в церквах за благодарственной службой о победе в Полтавской битве, написанной архимандритом Феофилактом (Лопатинским);
• «Богомыслие на пользу правоверным» (1710 год) — сборник статей, относящихся до разных предметов веры и нравственности, перевод сочинения Иоганна Герхарда «Meditationes sacrae ad veram pietatem excitandam» (1606 год). Первое издание «Богомыслия» было посвящено Иоанном митрополиту Стефану (Яворскому), ярому противнику лютеранства, а второе — Петру I. После смерти Иоанна в его переводе была усмотрена «многая люторская противность», и в 1720 году книгу запретили. По мнению архиепископа Филарета (Гумилевского), в указе Сената было много преувеличений;
• «Илиотропион, или сообразование человеческой воли с Божественной Волей» (1714 год) — перевод с латыни сочинения немецкого писателя и католического проповедника Иеремии Дрекселя 1627 года. Сочинение Дрекселя было взято Иоанном за основу и дополнено его собственным богословским видением проблемы согласования Божественной и человеческой воли, основанном на мнениях Отцов Церкви. Это сочинение Иоанна «настолько органично вошло в круг популярного православного назидательного чтения, что уже неразрывно связывается с именем своего переводчика». Популярность «Илиотропиона» объясняется тем, что в нём сложные богословские вопросы разъясняются различными рассказами и примерами, взятыми из Священного Писания и житий святых.
• «Есть путник из Чернигова в Сибирь» — обширное стихотворное автобиографическое сочинение, написанное Иоанном по пути в Тобольск и рассказывающее о его жизни после отъезда из Чернигова. В «Путнике», кроме подробного описания путешествия Иоанна из Чернигова в Тобольск, включая возведение в сан митрополита в Москве, содержатся его философские и богословские размышления. В «Путнике» Иоанн сообщает, что в Чернигове «Много оставих писаний, к типу зготованных; не вем, аще увижу к чтению изданных. Кая ми польза, егда вся под спудом погребены пребудут?». Поэтому полный перечень написанных митрополитом Иоанном трудов остаётся неизвестным.

Его авторству приписывают также латинско-русский словарь, составленный в 1724 году его племянником И. П. Максимовичем.

Литература

• «Путник» — автобиографическое сочинение святителя Иоанна (Максимовича) (подгот. к публикации А. Е. Жуков) // Вестник церковной истории. 2012. № 1/2 (25/26). С. 5—115.
• [www.pravenc.ru/text/468961.html Иоанн (Максимович Иван)] // Православная энциклопедия. — М., 2010. — Т. 23. — С. 219—230. — ISBN 978-5-89572-042-4.
• Жития сибирских святых / Сергий (Соколов), епископ. — Новосибирск: Новониколаевск, 2007. — 288 с. — ISBN 5-88013-010-X.
• Денисов М., протоиерей. Святитель Иоанн Тобольский и история его прославления // Сибирь православная : Журнал. — Новосибирск, 2007. — № 1. — С. 2—8.
• Сулоцкий И. А. Жизнь Иоанна Максимовича, митрополита Тобольского. — М., 1849.
• Скосырев Н. Очерк жития митрополита Тобольского и всея Сибири Иоанна Максимовича. — М., 1892.
• Фомин С. В. Последний Царский Святой. — М.: Паломник, 2003.
• Соловьёв Ю. П. Святитель Иоанн Максимович // Вопросы истории. — 2013. — № 2. — С. 122—133.

Ссылки

• Иоанн (Максимович), митрополит тобольский // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Иоанн (Максимович) // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.
• [www.tobolsk-eparhia.ru/p/pages.php?id=t4_1 Святитель Иоанн (Максимович), митрополит Тобольский и всея Сибири]. на сайте [www.tobolsk-eparhia.ru/ Тобольской епархии]. Проверено 6 января 2009. [www.webcitation.org/611re5iIc Архивировано из первоисточника 18 августа 2011].
• [www.ortho-rus.ru/cgi-bin/ps_file.cgi?2_2850 Иоанн (Максимович)]. на сайте [www.ortho-rus.ru/ Русское Православие]. Проверено 6 января 2009. [www.webcitation.org/611rfYnkd Архивировано из первоисточника 18 августа 2011].
• [days.pravoslavie.ru/Life/life1275.htm Святитель Иоанн, митрополит Тобольский и всея Сибири]. на сайте Православие.Ru. Проверено 6 января 2009. [www.webcitation.org/611rhVYMZ Архивировано из первоисточника 18 августа 2011].

[ru.rodovid.org/wk/Запись:392587 Иоанн Тобольский] на «Родоводе». Дерево предков и потомков

Отрывок, характеризующий Иоанн Тобольский

Дежурный адъютант вошел в палатку.
– Eh bien, Rapp, croyez vous, que nous ferons do bonnes affaires aujourd'hui? [Ну, Рапп, как вы думаете: хороши ли будут нынче наши дела?] – обратился он к нему.
– Sans aucun doute, Sire, [Без всякого сомнения, государь,] – отвечал Рапп.
Наполеон посмотрел на него.
– Vous rappelez vous, Sire, ce que vous m'avez fait l'honneur de dire a Smolensk, – сказал Рапп, – le vin est tire, il faut le boire. [Вы помните ли, сударь, те слова, которые вы изволили сказать мне в Смоленске, вино откупорено, надо его пить.]
Наполеон нахмурился и долго молча сидел, опустив голову на руку.
– Cette pauvre armee, – сказал он вдруг, – elle a bien diminue depuis Smolensk. La fortune est une franche courtisane, Rapp; je le disais toujours, et je commence a l'eprouver. Mais la garde, Rapp, la garde est intacte? [Бедная армия! она очень уменьшилась от Смоленска. Фортуна настоящая распутница, Рапп. Я всегда это говорил и начинаю испытывать. Но гвардия, Рапп, гвардия цела?] – вопросительно сказал он.
– Oui, Sire, [Да, государь.] – отвечал Рапп.
Наполеон взял пастильку, положил ее в рот и посмотрел на часы. Спать ему не хотелось, до утра было еще далеко; а чтобы убить время, распоряжений никаких нельзя уже было делать, потому что все были сделаны и приводились теперь в исполнение.
– A t on distribue les biscuits et le riz aux regiments de la garde? [Роздали ли сухари и рис гвардейцам?] – строго спросил Наполеон.
– Oui, Sire. [Да, государь.]
– Mais le riz? [Но рис?]
Рапп отвечал, что он передал приказанья государя о рисе, но Наполеон недовольно покачал головой, как будто он не верил, чтобы приказание его было исполнено. Слуга вошел с пуншем. Наполеон велел подать другой стакан Раппу и молча отпивал глотки из своего.
– У меня нет ни вкуса, ни обоняния, – сказал он, принюхиваясь к стакану. – Этот насморк надоел мне. Они толкуют про медицину. Какая медицина, когда они не могут вылечить насморка? Корвизар дал мне эти пастильки, но они ничего не помогают. Что они могут лечить? Лечить нельзя. Notre corps est une machine a vivre. Il est organise pour cela, c'est sa nature; laissez y la vie a son aise, qu'elle s'y defende elle meme: elle fera plus que si vous la paralysiez en l'encombrant de remedes. Notre corps est comme une montre parfaite qui doit aller un certain temps; l'horloger n'a pas la faculte de l'ouvrir, il ne peut la manier qu'a tatons et les yeux bandes. Notre corps est une machine a vivre, voila tout. [Наше тело есть машина для жизни. Оно для этого устроено. Оставьте в нем жизнь в покое, пускай она сама защищается, она больше сделает одна, чем когда вы ей будете мешать лекарствами. Наше тело подобно часам, которые должны идти известное время; часовщик не может открыть их и только ощупью и с завязанными глазами может управлять ими. Наше тело есть машина для жизни. Вот и все.] – И как будто вступив на путь определений, definitions, которые любил Наполеон, он неожиданно сделал новое определение. – Вы знаете ли, Рапп, что такое военное искусство? – спросил он. – Искусство быть сильнее неприятеля в известный момент. Voila tout. [Вот и все.]
Рапп ничего не ответил.
– Demainnous allons avoir affaire a Koutouzoff! [Завтра мы будем иметь дело с Кутузовым!] – сказал Наполеон. – Посмотрим! Помните, в Браунау он командовал армией и ни разу в три недели не сел на лошадь, чтобы осмотреть укрепления. Посмотрим!
Он поглядел на часы. Было еще только четыре часа. Спать не хотелось, пунш был допит, и делать все таки было нечего. Он встал, прошелся взад и вперед, надел теплый сюртук и шляпу и вышел из палатки. Ночь была темная и сырая; чуть слышная сырость падала сверху. Костры не ярко горели вблизи, во французской гвардии, и далеко сквозь дым блестели по русской линии. Везде было тихо, и ясно слышались шорох и топот начавшегося уже движения французских войск для занятия позиции.
Наполеон прошелся перед палаткой, посмотрел на огни, прислушался к топоту и, проходя мимо высокого гвардейца в мохнатой шапке, стоявшего часовым у его палатки и, как черный столб, вытянувшегося при появлении императора, остановился против него.
– С которого года в службе? – спросил он с той привычной аффектацией грубой и ласковой воинственности, с которой он всегда обращался с солдатами. Солдат отвечал ему.
– Ah! un des vieux! [А! из стариков!] Получили рис в полк?
– Получили, ваше величество.
Наполеон кивнул головой и отошел от него.

В половине шестого Наполеон верхом ехал к деревне Шевардину.
Начинало светать, небо расчистило, только одна туча лежала на востоке. Покинутые костры догорали в слабом свете утра.
Вправо раздался густой одинокий пушечный выстрел, пронесся и замер среди общей тишины. Прошло несколько минут. Раздался второй, третий выстрел, заколебался воздух; четвертый, пятый раздались близко и торжественно где то справа.
Еще не отзвучали первые выстрелы, как раздались еще другие, еще и еще, сливаясь и перебивая один другой.
Наполеон подъехал со свитой к Шевардинскому редуту и слез с лошади. Игра началась.


Вернувшись от князя Андрея в Горки, Пьер, приказав берейтору приготовить лошадей и рано утром разбудить его, тотчас же заснул за перегородкой, в уголке, который Борис уступил ему.
Когда Пьер совсем очнулся на другое утро, в избе уже никого не было. Стекла дребезжали в маленьких окнах. Берейтор стоял, расталкивая его.
– Ваше сиятельство, ваше сиятельство, ваше сиятельство… – упорно, не глядя на Пьера и, видимо, потеряв надежду разбудить его, раскачивая его за плечо, приговаривал берейтор.
– Что? Началось? Пора? – заговорил Пьер, проснувшись.
– Изволите слышать пальбу, – сказал берейтор, отставной солдат, – уже все господа повышли, сами светлейшие давно проехали.
Пьер поспешно оделся и выбежал на крыльцо. На дворе было ясно, свежо, росисто и весело. Солнце, только что вырвавшись из за тучи, заслонявшей его, брызнуло до половины переломленными тучей лучами через крыши противоположной улицы, на покрытую росой пыль дороги, на стены домов, на окна забора и на лошадей Пьера, стоявших у избы. Гул пушек яснее слышался на дворе. По улице прорысил адъютант с казаком.
– Пора, граф, пора! – прокричал адъютант.
Приказав вести за собой лошадь, Пьер пошел по улице к кургану, с которого он вчера смотрел на поле сражения. На кургане этом была толпа военных, и слышался французский говор штабных, и виднелась седая голова Кутузова с его белой с красным околышем фуражкой и седым затылком, утонувшим в плечи. Кутузов смотрел в трубу вперед по большой дороге.
Войдя по ступенькам входа на курган, Пьер взглянул впереди себя и замер от восхищенья перед красотою зрелища. Это была та же панорама, которою он любовался вчера с этого кургана; но теперь вся эта местность была покрыта войсками и дымами выстрелов, и косые лучи яркого солнца, поднимавшегося сзади, левее Пьера, кидали на нее в чистом утреннем воздухе пронизывающий с золотым и розовым оттенком свет и темные, длинные тени. Дальние леса, заканчивающие панораму, точно высеченные из какого то драгоценного желто зеленого камня, виднелись своей изогнутой чертой вершин на горизонте, и между ними за Валуевым прорезывалась большая Смоленская дорога, вся покрытая войсками. Ближе блестели золотые поля и перелески. Везде – спереди, справа и слева – виднелись войска. Все это было оживленно, величественно и неожиданно; но то, что более всего поразило Пьера, – это был вид самого поля сражения, Бородина и лощины над Колочею по обеим сторонам ее.
Над Колочею, в Бородине и по обеим сторонам его, особенно влево, там, где в болотистых берегах Во йна впадает в Колочу, стоял тот туман, который тает, расплывается и просвечивает при выходе яркого солнца и волшебно окрашивает и очерчивает все виднеющееся сквозь него. К этому туману присоединялся дым выстрелов, и по этому туману и дыму везде блестели молнии утреннего света – то по воде, то по росе, то по штыкам войск, толпившихся по берегам и в Бородине. Сквозь туман этот виднелась белая церковь, кое где крыши изб Бородина, кое где сплошные массы солдат, кое где зеленые ящики, пушки. И все это двигалось или казалось движущимся, потому что туман и дым тянулись по всему этому пространству. Как в этой местности низов около Бородина, покрытых туманом, так и вне его, выше и особенно левее по всей линии, по лесам, по полям, в низах, на вершинах возвышений, зарождались беспрестанно сами собой, из ничего, пушечные, то одинокие, то гуртовые, то редкие, то частые клубы дымов, которые, распухая, разрастаясь, клубясь, сливаясь, виднелись по всему этому пространству.
Эти дымы выстрелов и, странно сказать, звуки их производили главную красоту зрелища.
Пуфф! – вдруг виднелся круглый, плотный, играющий лиловым, серым и молочно белым цветами дым, и бумм! – раздавался через секунду звук этого дыма.
«Пуф пуф» – поднимались два дыма, толкаясь и сливаясь; и «бум бум» – подтверждали звуки то, что видел глаз.
Пьер оглядывался на первый дым, который он оставил округлым плотным мячиком, и уже на месте его были шары дыма, тянущегося в сторону, и пуф… (с остановкой) пуф пуф – зарождались еще три, еще четыре, и на каждый, с теми же расстановками, бум… бум бум бум – отвечали красивые, твердые, верные звуки. Казалось то, что дымы эти бежали, то, что они стояли, и мимо них бежали леса, поля и блестящие штыки. С левой стороны, по полям и кустам, беспрестанно зарождались эти большие дымы с своими торжественными отголосками, и ближе еще, по низам и лесам, вспыхивали маленькие, не успевавшие округляться дымки ружей и точно так же давали свои маленькие отголоски. Трах та та тах – трещали ружья хотя и часто, но неправильно и бедно в сравнении с орудийными выстрелами.
Пьеру захотелось быть там, где были эти дымы, эти блестящие штыки и пушки, это движение, эти звуки. Он оглянулся на Кутузова и на его свиту, чтобы сверить свое впечатление с другими. Все точно так же, как и он, и, как ему казалось, с тем же чувством смотрели вперед, на поле сражения. На всех лицах светилась теперь та скрытая теплота (chaleur latente) чувства, которое Пьер замечал вчера и которое он понял совершенно после своего разговора с князем Андреем.
– Поезжай, голубчик, поезжай, Христос с тобой, – говорил Кутузов, не спуская глаз с поля сражения, генералу, стоявшему подле него.
Выслушав приказание, генерал этот прошел мимо Пьера, к сходу с кургана.
– К переправе! – холодно и строго сказал генерал в ответ на вопрос одного из штабных, куда он едет. «И я, и я», – подумал Пьер и пошел по направлению за генералом.
Генерал садился на лошадь, которую подал ему казак. Пьер подошел к своему берейтору, державшему лошадей. Спросив, которая посмирнее, Пьер взлез на лошадь, схватился за гриву, прижал каблуки вывернутых ног к животу лошади и, чувствуя, что очки его спадают и что он не в силах отвести рук от гривы и поводьев, поскакал за генералом, возбуждая улыбки штабных, с кургана смотревших на него.


Генерал, за которым скакал Пьер, спустившись под гору, круто повернул влево, и Пьер, потеряв его из вида, вскакал в ряды пехотных солдат, шедших впереди его. Он пытался выехать из них то вправо, то влево; но везде были солдаты, с одинаково озабоченными лицами, занятыми каким то невидным, но, очевидно, важным делом. Все с одинаково недовольно вопросительным взглядом смотрели на этого толстого человека в белой шляпе, неизвестно для чего топчущего их своею лошадью.
– Чего ездит посерёд батальона! – крикнул на него один. Другой толконул прикладом его лошадь, и Пьер, прижавшись к луке и едва удерживая шарахнувшуюся лошадь, выскакал вперед солдат, где было просторнее.
Впереди его был мост, а у моста, стреляя, стояли другие солдаты. Пьер подъехал к ним. Сам того не зная, Пьер заехал к мосту через Колочу, который был между Горками и Бородиным и который в первом действии сражения (заняв Бородино) атаковали французы. Пьер видел, что впереди его был мост и что с обеих сторон моста и на лугу, в тех рядах лежащего сена, которые он заметил вчера, в дыму что то делали солдаты; но, несмотря на неумолкающую стрельбу, происходившую в этом месте, он никак не думал, что тут то и было поле сражения. Он не слыхал звуков пуль, визжавших со всех сторон, и снарядов, перелетавших через него, не видал неприятеля, бывшего на той стороне реки, и долго не видал убитых и раненых, хотя многие падали недалеко от него. С улыбкой, не сходившей с его лица, он оглядывался вокруг себя.
– Что ездит этот перед линией? – опять крикнул на него кто то.
– Влево, вправо возьми, – кричали ему. Пьер взял вправо и неожиданно съехался с знакомым ему адъютантом генерала Раевского. Адъютант этот сердито взглянул на Пьера, очевидно, сбираясь тоже крикнуть на него, но, узнав его, кивнул ему головой.
– Вы как тут? – проговорил он и поскакал дальше.
Пьер, чувствуя себя не на своем месте и без дела, боясь опять помешать кому нибудь, поскакал за адъютантом.
– Это здесь, что же? Можно мне с вами? – спрашивал он.
– Сейчас, сейчас, – отвечал адъютант и, подскакав к толстому полковнику, стоявшему на лугу, что то передал ему и тогда уже обратился к Пьеру.
– Вы зачем сюда попали, граф? – сказал он ему с улыбкой. – Все любопытствуете?
– Да, да, – сказал Пьер. Но адъютант, повернув лошадь, ехал дальше.
– Здесь то слава богу, – сказал адъютант, – но на левом фланге у Багратиона ужасная жарня идет.
– Неужели? – спросил Пьер. – Это где же?
– Да вот поедемте со мной на курган, от нас видно. А у нас на батарее еще сносно, – сказал адъютант. – Что ж, едете?
– Да, я с вами, – сказал Пьер, глядя вокруг себя и отыскивая глазами своего берейтора. Тут только в первый раз Пьер увидал раненых, бредущих пешком и несомых на носилках. На том самом лужке с пахучими рядами сена, по которому он проезжал вчера, поперек рядов, неловко подвернув голову, неподвижно лежал один солдат с свалившимся кивером. – А этого отчего не подняли? – начал было Пьер; но, увидав строгое лицо адъютанта, оглянувшегося в ту же сторону, он замолчал.
Пьер не нашел своего берейтора и вместе с адъютантом низом поехал по лощине к кургану Раевского. Лошадь Пьера отставала от адъютанта и равномерно встряхивала его.
– Вы, видно, не привыкли верхом ездить, граф? – спросил адъютант.
– Нет, ничего, но что то она прыгает очень, – с недоуменьем сказал Пьер.
– Ээ!.. да она ранена, – сказал адъютант, – правая передняя, выше колена. Пуля, должно быть. Поздравляю, граф, – сказал он, – le bapteme de feu [крещение огнем].
Проехав в дыму по шестому корпусу, позади артиллерии, которая, выдвинутая вперед, стреляла, оглушая своими выстрелами, они приехали к небольшому лесу. В лесу было прохладно, тихо и пахло осенью. Пьер и адъютант слезли с лошадей и пешком вошли на гору.
– Здесь генерал? – спросил адъютант, подходя к кургану.
– Сейчас были, поехали сюда, – указывая вправо, отвечали ему.
Адъютант оглянулся на Пьера, как бы не зная, что ему теперь с ним делать.
– Не беспокойтесь, – сказал Пьер. – Я пойду на курган, можно?
– Да пойдите, оттуда все видно и не так опасно. А я заеду за вами.
Пьер пошел на батарею, и адъютант поехал дальше. Больше они не видались, и уже гораздо после Пьер узнал, что этому адъютанту в этот день оторвало руку.
Курган, на который вошел Пьер, был то знаменитое (потом известное у русских под именем курганной батареи, или батареи Раевского, а у французов под именем la grande redoute, la fatale redoute, la redoute du centre [большого редута, рокового редута, центрального редута] место, вокруг которого положены десятки тысяч людей и которое французы считали важнейшим пунктом позиции.
Редут этот состоял из кургана, на котором с трех сторон были выкопаны канавы. В окопанном канавами место стояли десять стрелявших пушек, высунутых в отверстие валов.
В линию с курганом стояли с обеих сторон пушки, тоже беспрестанно стрелявшие. Немного позади пушек стояли пехотные войска. Входя на этот курган, Пьер никак не думал, что это окопанное небольшими канавами место, на котором стояло и стреляло несколько пушек, было самое важное место в сражении.
Пьеру, напротив, казалось, что это место (именно потому, что он находился на нем) было одно из самых незначительных мест сражения.
Войдя на курган, Пьер сел в конце канавы, окружающей батарею, и с бессознательно радостной улыбкой смотрел на то, что делалось вокруг него. Изредка Пьер все с той же улыбкой вставал и, стараясь не помешать солдатам, заряжавшим и накатывавшим орудия, беспрестанно пробегавшим мимо него с сумками и зарядами, прохаживался по батарее. Пушки с этой батареи беспрестанно одна за другой стреляли, оглушая своими звуками и застилая всю окрестность пороховым дымом.
В противность той жуткости, которая чувствовалась между пехотными солдатами прикрытия, здесь, на батарее, где небольшое количество людей, занятых делом, бело ограничено, отделено от других канавой, – здесь чувствовалось одинаковое и общее всем, как бы семейное оживление.
Появление невоенной фигуры Пьера в белой шляпе сначала неприятно поразило этих людей. Солдаты, проходя мимо его, удивленно и даже испуганно косились на его фигуру. Старший артиллерийский офицер, высокий, с длинными ногами, рябой человек, как будто для того, чтобы посмотреть на действие крайнего орудия, подошел к Пьеру и любопытно посмотрел на него.
Молоденький круглолицый офицерик, еще совершенный ребенок, очевидно, только что выпущенный из корпуса, распоряжаясь весьма старательно порученными ему двумя пушками, строго обратился к Пьеру.
– Господин, позвольте вас попросить с дороги, – сказал он ему, – здесь нельзя.
Солдаты неодобрительно покачивали головами, глядя на Пьера. Но когда все убедились, что этот человек в белой шляпе не только не делал ничего дурного, но или смирно сидел на откосе вала, или с робкой улыбкой, учтиво сторонясь перед солдатами, прохаживался по батарее под выстрелами так же спокойно, как по бульвару, тогда понемногу чувство недоброжелательного недоуменья к нему стало переходить в ласковое и шутливое участие, подобное тому, которое солдаты имеют к своим животным: собакам, петухам, козлам и вообще животным, живущим при воинских командах. Солдаты эти сейчас же мысленно приняли Пьера в свою семью, присвоили себе и дали ему прозвище. «Наш барин» прозвали его и про него ласково смеялись между собой.
Одно ядро взрыло землю в двух шагах от Пьера. Он, обчищая взбрызнутую ядром землю с платья, с улыбкой оглянулся вокруг себя.
– И как это вы не боитесь, барин, право! – обратился к Пьеру краснорожий широкий солдат, оскаливая крепкие белые зубы.
– А ты разве боишься? – спросил Пьер.
– А то как же? – отвечал солдат. – Ведь она не помилует. Она шмякнет, так кишки вон. Нельзя не бояться, – сказал он, смеясь.
Несколько солдат с веселыми и ласковыми лицами остановились подле Пьера. Они как будто не ожидали того, чтобы он говорил, как все, и это открытие обрадовало их.
– Наше дело солдатское. А вот барин, так удивительно. Вот так барин!
– По местам! – крикнул молоденький офицер на собравшихся вокруг Пьера солдат. Молоденький офицер этот, видимо, исполнял свою должность в первый или во второй раз и потому с особенной отчетливостью и форменностью обращался и с солдатами и с начальником.
Перекатная пальба пушек и ружей усиливалась по всему полю, в особенности влево, там, где были флеши Багратиона, но из за дыма выстрелов с того места, где был Пьер, нельзя было почти ничего видеть. Притом, наблюдения за тем, как бы семейным (отделенным от всех других) кружком людей, находившихся на батарее, поглощали все внимание Пьера. Первое его бессознательно радостное возбуждение, произведенное видом и звуками поля сражения, заменилось теперь, в особенности после вида этого одиноко лежащего солдата на лугу, другим чувством. Сидя теперь на откосе канавы, он наблюдал окружавшие его лица.
К десяти часам уже человек двадцать унесли с батареи; два орудия были разбиты, чаще и чаще на батарею попадали снаряды и залетали, жужжа и свистя, дальние пули. Но люди, бывшие на батарее, как будто не замечали этого; со всех сторон слышался веселый говор и шутки.
– Чиненка! – кричал солдат на приближающуюся, летевшую со свистом гранату. – Не сюда! К пехотным! – с хохотом прибавлял другой, заметив, что граната перелетела и попала в ряды прикрытия.
– Что, знакомая? – смеялся другой солдат на присевшего мужика под пролетевшим ядром.
Несколько солдат собрались у вала, разглядывая то, что делалось впереди.
– И цепь сняли, видишь, назад прошли, – говорили они, указывая через вал.
– Свое дело гляди, – крикнул на них старый унтер офицер. – Назад прошли, значит, назади дело есть. – И унтер офицер, взяв за плечо одного из солдат, толкнул его коленкой. Послышался хохот.
– К пятому орудию накатывай! – кричали с одной стороны.
– Разом, дружнее, по бурлацки, – слышались веселые крики переменявших пушку.
– Ай, нашему барину чуть шляпку не сбила, – показывая зубы, смеялся на Пьера краснорожий шутник. – Эх, нескладная, – укоризненно прибавил он на ядро, попавшее в колесо и ногу человека.
– Ну вы, лисицы! – смеялся другой на изгибающихся ополченцев, входивших на батарею за раненым.
– Аль не вкусна каша? Ах, вороны, заколянились! – кричали на ополченцев, замявшихся перед солдатом с оторванной ногой.
– Тое кое, малый, – передразнивали мужиков. – Страсть не любят.
Пьер замечал, как после каждого попавшего ядра, после каждой потери все более и более разгоралось общее оживление.
Как из придвигающейся грозовой тучи, чаще и чаще, светлее и светлее вспыхивали на лицах всех этих людей (как бы в отпор совершающегося) молнии скрытого, разгорающегося огня.
Пьер не смотрел вперед на поле сражения и не интересовался знать о том, что там делалось: он весь был поглощен в созерцание этого, все более и более разгорающегося огня, который точно так же (он чувствовал) разгорался и в его душе.
В десять часов пехотные солдаты, бывшие впереди батареи в кустах и по речке Каменке, отступили. С батареи видно было, как они пробегали назад мимо нее, неся на ружьях раненых. Какой то генерал со свитой вошел на курган и, поговорив с полковником, сердито посмотрев на Пьера, сошел опять вниз, приказав прикрытию пехоты, стоявшему позади батареи, лечь, чтобы менее подвергаться выстрелам. Вслед за этим в рядах пехоты, правее батареи, послышался барабан, командные крики, и с батареи видно было, как ряды пехоты двинулись вперед.
Пьер смотрел через вал. Одно лицо особенно бросилось ему в глаза. Это был офицер, который с бледным молодым лицом шел задом, неся опущенную шпагу, и беспокойно оглядывался.
Ряды пехотных солдат скрылись в дыму, послышался их протяжный крик и частая стрельба ружей. Через несколько минут толпы раненых и носилок прошли оттуда. На батарею еще чаще стали попадать снаряды. Несколько человек лежали неубранные. Около пушек хлопотливее и оживленнее двигались солдаты. Никто уже не обращал внимания на Пьера. Раза два на него сердито крикнули за то, что он был на дороге. Старший офицер, с нахмуренным лицом, большими, быстрыми шагами переходил от одного орудия к другому. Молоденький офицерик, еще больше разрумянившись, еще старательнее командовал солдатами. Солдаты подавали заряды, поворачивались, заряжали и делали свое дело с напряженным щегольством. Они на ходу подпрыгивали, как на пружинах.
Грозовая туча надвинулась, и ярко во всех лицах горел тот огонь, за разгоранием которого следил Пьер. Он стоял подле старшего офицера. Молоденький офицерик подбежал, с рукой к киверу, к старшему.
– Имею честь доложить, господин полковник, зарядов имеется только восемь, прикажете ли продолжать огонь? – спросил он.
– Картечь! – не отвечая, крикнул старший офицер, смотревший через вал.
Вдруг что то случилось; офицерик ахнул и, свернувшись, сел на землю, как на лету подстреленная птица. Все сделалось странно, неясно и пасмурно в глазах Пьера.
Одно за другим свистели ядра и бились в бруствер, в солдат, в пушки. Пьер, прежде не слыхавший этих звуков, теперь только слышал одни эти звуки. Сбоку батареи, справа, с криком «ура» бежали солдаты не вперед, а назад, как показалось Пьеру.
Ядро ударило в самый край вала, перед которым стоял Пьер, ссыпало землю, и в глазах его мелькнул черный мячик, и в то же мгновенье шлепнуло во что то. Ополченцы, вошедшие было на батарею, побежали назад.
– Все картечью! – кричал офицер.
Унтер офицер подбежал к старшему офицеру и испуганным шепотом (как за обедом докладывает дворецкий хозяину, что нет больше требуемого вина) сказал, что зарядов больше не было.
– Разбойники, что делают! – закричал офицер, оборачиваясь к Пьеру. Лицо старшего офицера было красно и потно, нахмуренные глаза блестели. – Беги к резервам, приводи ящики! – крикнул он, сердито обходя взглядом Пьера и обращаясь к своему солдату.
– Я пойду, – сказал Пьер. Офицер, не отвечая ему, большими шагами пошел в другую сторону.
– Не стрелять… Выжидай! – кричал он.
Солдат, которому приказано было идти за зарядами, столкнулся с Пьером.
– Эх, барин, не место тебе тут, – сказал он и побежал вниз. Пьер побежал за солдатом, обходя то место, на котором сидел молоденький офицерик.
Одно, другое, третье ядро пролетало над ним, ударялось впереди, с боков, сзади. Пьер сбежал вниз. «Куда я?» – вдруг вспомнил он, уже подбегая к зеленым ящикам. Он остановился в нерешительности, идти ему назад или вперед. Вдруг страшный толчок откинул его назад, на землю. В то же мгновенье блеск большого огня осветил его, и в то же мгновенье раздался оглушающий, зазвеневший в ушах гром, треск и свист.
Пьер, очнувшись, сидел на заду, опираясь руками о землю; ящика, около которого он был, не было; только валялись зеленые обожженные доски и тряпки на выжженной траве, и лошадь, трепля обломками оглобель, проскакала от него, а другая, так же как и сам Пьер, лежала на земле и пронзительно, протяжно визжала.


Пьер, не помня себя от страха, вскочил и побежал назад на батарею, как на единственное убежище от всех ужасов, окружавших его.
В то время как Пьер входил в окоп, он заметил, что на батарее выстрелов не слышно было, но какие то люди что то делали там. Пьер не успел понять того, какие это были люди. Он увидел старшего полковника, задом к нему лежащего на валу, как будто рассматривающего что то внизу, и видел одного, замеченного им, солдата, который, прорываясь вперед от людей, державших его за руку, кричал: «Братцы!» – и видел еще что то странное.
Но он не успел еще сообразить того, что полковник был убит, что кричавший «братцы!» был пленный, что в глазах его был заколон штыком в спину другой солдат. Едва он вбежал в окоп, как худощавый, желтый, с потным лицом человек в синем мундире, со шпагой в руке, набежал на него, крича что то. Пьер, инстинктивно обороняясь от толчка, так как они, не видав, разбежались друг против друга, выставил руки и схватил этого человека (это был французский офицер) одной рукой за плечо, другой за гордо. Офицер, выпустив шпагу, схватил Пьера за шиворот.
Несколько секунд они оба испуганными глазами смотрели на чуждые друг другу лица, и оба были в недоумении о том, что они сделали и что им делать. «Я ли взят в плен или он взят в плен мною? – думал каждый из них. Но, очевидно, французский офицер более склонялся к мысли, что в плен взят он, потому что сильная рука Пьера, движимая невольным страхом, все крепче и крепче сжимала его горло. Француз что то хотел сказать, как вдруг над самой головой их низко и страшно просвистело ядро, и Пьеру показалось, что голова французского офицера оторвана: так быстро он согнул ее.
Пьер тоже нагнул голову и отпустил руки. Не думая более о том, кто кого взял в плен, француз побежал назад на батарею, а Пьер под гору, спотыкаясь на убитых и раненых, которые, казалось ему, ловят его за ноги. Но не успел он сойти вниз, как навстречу ему показались плотные толпы бегущих русских солдат, которые, падая, спотыкаясь и крича, весело и бурно бежали на батарею. (Это была та атака, которую себе приписывал Ермолов, говоря, что только его храбрости и счастью возможно было сделать этот подвиг, и та атака, в которой он будто бы кидал на курган Георгиевские кресты, бывшие у него в кармане.)
Французы, занявшие батарею, побежали. Наши войска с криками «ура» так далеко за батарею прогнали французов, что трудно было остановить их.
С батареи свезли пленных, в том числе раненого французского генерала, которого окружили офицеры. Толпы раненых, знакомых и незнакомых Пьеру, русских и французов, с изуродованными страданием лицами, шли, ползли и на носилках неслись с батареи. Пьер вошел на курган, где он провел более часа времени, и из того семейного кружка, который принял его к себе, он не нашел никого. Много было тут мертвых, незнакомых ему. Но некоторых он узнал. Молоденький офицерик сидел, все так же свернувшись, у края вала, в луже крови. Краснорожий солдат еще дергался, но его не убирали.
Пьер побежал вниз.
«Нет, теперь они оставят это, теперь они ужаснутся того, что они сделали!» – думал Пьер, бесцельно направляясь за толпами носилок, двигавшихся с поля сражения.
Но солнце, застилаемое дымом, стояло еще высоко, и впереди, и в особенности налево у Семеновского, кипело что то в дыму, и гул выстрелов, стрельба и канонада не только не ослабевали, но усиливались до отчаянности, как человек, который, надрываясь, кричит из последних сил.


Главное действие Бородинского сражения произошло на пространстве тысячи сажен между Бородиным и флешами Багратиона. (Вне этого пространства с одной стороны была сделана русскими в половине дня демонстрация кавалерией Уварова, с другой стороны, за Утицей, было столкновение Понятовского с Тучковым; но это были два отдельные и слабые действия в сравнении с тем, что происходило в середине поля сражения.) На поле между Бородиным и флешами, у леса, на открытом и видном с обеих сторон протяжении, произошло главное действие сражения, самым простым, бесхитростным образом.
Сражение началось канонадой с обеих сторон из нескольких сотен орудий.
Потом, когда дым застлал все поле, в этом дыму двинулись (со стороны французов) справа две дивизии, Дессе и Компана, на флеши, и слева полки вице короля на Бородино.
От Шевардинского редута, на котором стоял Наполеон, флеши находились на расстоянии версты, а Бородино более чем в двух верстах расстояния по прямой линии, и поэтому Наполеон не мог видеть того, что происходило там, тем более что дым, сливаясь с туманом, скрывал всю местность. Солдаты дивизии Дессе, направленные на флеши, были видны только до тех пор, пока они не спустились под овраг, отделявший их от флеш. Как скоро они спустились в овраг, дым выстрелов орудийных и ружейных на флешах стал так густ, что застлал весь подъем той стороны оврага. Сквозь дым мелькало там что то черное – вероятно, люди, и иногда блеск штыков. Но двигались ли они или стояли, были ли это французы или русские, нельзя было видеть с Шевардинского редута.
Солнце взошло светло и било косыми лучами прямо в лицо Наполеона, смотревшего из под руки на флеши. Дым стлался перед флешами, и то казалось, что дым двигался, то казалось, что войска двигались. Слышны были иногда из за выстрелов крики людей, но нельзя было знать, что они там делали.
Наполеон, стоя на кургане, смотрел в трубу, и в маленький круг трубы он видел дым и людей, иногда своих, иногда русских; но где было то, что он видел, он не знал, когда смотрел опять простым глазом.
Он сошел с кургана и стал взад и вперед ходить перед ним.
Изредка он останавливался, прислушивался к выстрелам и вглядывался в поле сражения.
Не только с того места внизу, где он стоял, не только с кургана, на котором стояли теперь некоторые его генералы, но и с самых флешей, на которых находились теперь вместе и попеременно то русские, то французские, мертвые, раненые и живые, испуганные или обезумевшие солдаты, нельзя было понять того, что делалось на этом месте. В продолжение нескольких часов на этом месте, среди неумолкаемой стрельбы, ружейной и пушечной, то появлялись одни русские, то одни французские, то пехотные, то кавалерийские солдаты; появлялись, падали, стреляли, сталкивались, не зная, что делать друг с другом, кричали и бежали назад.
С поля сражения беспрестанно прискакивали к Наполеону его посланные адъютанты и ординарцы его маршалов с докладами о ходе дела; но все эти доклады были ложны: и потому, что в жару сражения невозможно сказать, что происходит в данную минуту, и потому, что многие адъютапты не доезжали до настоящего места сражения, а передавали то, что они слышали от других; и еще потому, что пока проезжал адъютант те две три версты, которые отделяли его от Наполеона, обстоятельства изменялись и известие, которое он вез, уже становилось неверно. Так от вице короля прискакал адъютант с известием, что Бородино занято и мост на Колоче в руках французов. Адъютант спрашивал у Наполеона, прикажет ли он пореходить войскам? Наполеон приказал выстроиться на той стороне и ждать; но не только в то время как Наполеон отдавал это приказание, но даже когда адъютант только что отъехал от Бородина, мост уже был отбит и сожжен русскими, в той самой схватке, в которой участвовал Пьер в самом начале сраженья.
Прискакавший с флеш с бледным испуганным лицом адъютант донес Наполеону, что атака отбита и что Компан ранен и Даву убит, а между тем флеши были заняты другой частью войск, в то время как адъютанту говорили, что французы были отбиты, и Даву был жив и только слегка контужен. Соображаясь с таковыми необходимо ложными донесениями, Наполеон делал свои распоряжения, которые или уже были исполнены прежде, чем он делал их, или же не могли быть и не были исполняемы.
Маршалы и генералы, находившиеся в более близком расстоянии от поля сражения, но так же, как и Наполеон, не участвовавшие в самом сражении и только изредка заезжавшие под огонь пуль, не спрашиваясь Наполеона, делали свои распоряжения и отдавали свои приказания о том, куда и откуда стрелять, и куда скакать конным, и куда бежать пешим солдатам. Но даже и их распоряжения, точно так же как распоряжения Наполеона, точно так же в самой малой степени и редко приводились в исполнение. Большей частью выходило противное тому, что они приказывали. Солдаты, которым велено было идти вперед, подпав под картечный выстрел, бежали назад; солдаты, которым велено было стоять на месте, вдруг, видя против себя неожиданно показавшихся русских, иногда бежали назад, иногда бросались вперед, и конница скакала без приказания догонять бегущих русских. Так, два полка кавалерии поскакали через Семеновский овраг и только что въехали на гору, повернулись и во весь дух поскакали назад. Так же двигались и пехотные солдаты, иногда забегая совсем не туда, куда им велено было. Все распоряжение о том, куда и когда подвинуть пушки, когда послать пеших солдат – стрелять, когда конных – топтать русских пеших, – все эти распоряжения делали сами ближайшие начальники частей, бывшие в рядах, не спрашиваясь даже Нея, Даву и Мюрата, не только Наполеона. Они не боялись взыскания за неисполнение приказания или за самовольное распоряжение, потому что в сражении дело касается самого дорогого для человека – собственной жизни, и иногда кажется, что спасение заключается в бегстве назад, иногда в бегстве вперед, и сообразно с настроением минуты поступали эти люди, находившиеся в самом пылу сражения. В сущности же, все эти движения вперед и назад не облегчали и не изменяли положения войск. Все их набегания и наскакивания друг на друга почти не производили им вреда, а вред, смерть и увечья наносили ядра и пули, летавшие везде по тому пространству, по которому метались эти люди. Как только эти люди выходили из того пространства, по которому летали ядра и пули, так их тотчас же стоявшие сзади начальники формировали, подчиняли дисциплине и под влиянием этой дисциплины вводили опять в область огня, в которой они опять (под влиянием страха смерти) теряли дисциплину и метались по случайному настроению толпы.


Генералы Наполеона – Даву, Ней и Мюрат, находившиеся в близости этой области огня и даже иногда заезжавшие в нее, несколько раз вводили в эту область огня стройные и огромные массы войск. Но противно тому, что неизменно совершалось во всех прежних сражениях, вместо ожидаемого известия о бегстве неприятеля, стройные массы войск возвращались оттуда расстроенными, испуганными толпами. Они вновь устроивали их, но людей все становилось меньше. В половине дня Мюрат послал к Наполеону своего адъютанта с требованием подкрепления.
Наполеон сидел под курганом и пил пунш, когда к нему прискакал адъютант Мюрата с уверениями, что русские будут разбиты, ежели его величество даст еще дивизию.
– Подкрепления? – сказал Наполеон с строгим удивлением, как бы не понимая его слов и глядя на красивого мальчика адъютанта с длинными завитыми черными волосами (так же, как носил волоса Мюрат). «Подкрепления! – подумал Наполеон. – Какого они просят подкрепления, когда у них в руках половина армии, направленной на слабое, неукрепленное крыло русских!»
– Dites au roi de Naples, – строго сказал Наполеон, – qu'il n'est pas midi et que je ne vois pas encore clair sur mon echiquier. Allez… [Скажите неаполитанскому королю, что теперь еще не полдень и что я еще не ясно вижу на своей шахматной доске. Ступайте…]
Красивый мальчик адъютанта с длинными волосами, не отпуская руки от шляпы, тяжело вздохнув, поскакал опять туда, где убивали людей.
Наполеон встал и, подозвав Коленкура и Бертье, стал разговаривать с ними о делах, не касающихся сражения.
В середине разговора, который начинал занимать Наполеона, глаза Бертье обратились на генерала с свитой, который на потной лошади скакал к кургану. Это был Бельяр. Он, слезши с лошади, быстрыми шагами подошел к императору и смело, громким голосом стал доказывать необходимость подкреплений. Он клялся честью, что русские погибли, ежели император даст еще дивизию.
Наполеон вздернул плечами и, ничего не ответив, продолжал свою прогулку. Бельяр громко и оживленно стал говорить с генералами свиты, окружившими его.
– Вы очень пылки, Бельяр, – сказал Наполеон, опять подходя к подъехавшему генералу. – Легко ошибиться в пылу огня. Поезжайте и посмотрите, и тогда приезжайте ко мне.
Не успел еще Бельяр скрыться из вида, как с другой стороны прискакал новый посланный с поля сражения.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – сказал Наполеон тоном человека, раздраженного беспрестанными помехами.
– Sire, le prince… [Государь, герцог…] – начал адъютант.
– Просит подкрепления? – с гневным жестом проговорил Наполеон. Адъютант утвердительно наклонил голову и стал докладывать; но император отвернулся от него, сделав два шага, остановился, вернулся назад и подозвал Бертье. – Надо дать резервы, – сказал он, слегка разводя руками. – Кого послать туда, как вы думаете? – обратился он к Бертье, к этому oison que j'ai fait aigle [гусенку, которого я сделал орлом], как он впоследствии называл его.
– Государь, послать дивизию Клапареда? – сказал Бертье, помнивший наизусть все дивизии, полки и батальоны.
Наполеон утвердительно кивнул головой.
Адъютант поскакал к дивизии Клапареда. И чрез несколько минут молодая гвардия, стоявшая позади кургана, тронулась с своего места. Наполеон молча смотрел по этому направлению.
– Нет, – обратился он вдруг к Бертье, – я не могу послать Клапареда. Пошлите дивизию Фриана, – сказал он.
Хотя не было никакого преимущества в том, чтобы вместо Клапареда посылать дивизию Фриана, и даже было очевидное неудобство и замедление в том, чтобы остановить теперь Клапареда и посылать Фриана, но приказание было с точностью исполнено. Наполеон не видел того, что он в отношении своих войск играл роль доктора, который мешает своими лекарствами, – роль, которую он так верно понимал и осуждал.
Дивизия Фриана, так же как и другие, скрылась в дыму поля сражения. С разных сторон продолжали прискакивать адъютанты, и все, как бы сговорившись, говорили одно и то же. Все просили подкреплений, все говорили, что русские держатся на своих местах и производят un feu d'enfer [адский огонь], от которого тает французское войско.
Наполеон сидел в задумчивости на складном стуле.
Проголодавшийся с утра m r de Beausset, любивший путешествовать, подошел к императору и осмелился почтительно предложить его величеству позавтракать.
– Я надеюсь, что теперь уже я могу поздравить ваше величество с победой, – сказал он.
Наполеон молча отрицательно покачал головой. Полагая, что отрицание относится к победе, а не к завтраку, m r de Beausset позволил себе игриво почтительно заметить, что нет в мире причин, которые могли бы помешать завтракать, когда можно это сделать.
– Allez vous… [Убирайтесь к…] – вдруг мрачно сказал Наполеон и отвернулся. Блаженная улыбка сожаления, раскаяния и восторга просияла на лице господина Боссе, и он плывущим шагом отошел к другим генералам.
Наполеон испытывал тяжелое чувство, подобное тому, которое испытывает всегда счастливый игрок, безумно кидавший свои деньги, всегда выигрывавший и вдруг, именно тогда, когда он рассчитал все случайности игры, чувствующий, что чем более обдуман его ход, тем вернее он проигрывает.
Войска были те же, генералы те же, те же были приготовления, та же диспозиция, та же proclamation courte et energique [прокламация короткая и энергическая], он сам был тот же, он это знал, он знал, что он был даже гораздо опытнее и искуснее теперь, чем он был прежде, даже враг был тот же, как под Аустерлицем и Фридландом; но страшный размах руки падал волшебно бессильно.
Все те прежние приемы, бывало, неизменно увенчиваемые успехом: и сосредоточение батарей на один пункт, и атака резервов для прорвания линии, и атака кавалерии des hommes de fer [железных людей], – все эти приемы уже были употреблены, и не только не было победы, но со всех сторон приходили одни и те же известия об убитых и раненых генералах, о необходимости подкреплений, о невозможности сбить русских и о расстройстве войск.
Прежде после двух трех распоряжений, двух трех фраз скакали с поздравлениями и веселыми лицами маршалы и адъютанты, объявляя трофеями корпуса пленных, des faisceaux de drapeaux et d'aigles ennemis, [пуки неприятельских орлов и знамен,] и пушки, и обозы, и Мюрат просил только позволения пускать кавалерию для забрания обозов. Так было под Лоди, Маренго, Арколем, Иеной, Аустерлицем, Ваграмом и так далее, и так далее. Теперь же что то странное происходило с его войсками.
Несмотря на известие о взятии флешей, Наполеон видел, что это было не то, совсем не то, что было во всех его прежних сражениях. Он видел, что то же чувство, которое испытывал он, испытывали и все его окружающие люди, опытные в деле сражений. Все лица были печальны, все глаза избегали друг друга. Только один Боссе не мог понимать значения того, что совершалось. Наполеон же после своего долгого опыта войны знал хорошо, что значило в продолжение восьми часов, после всех употрсбленных усилий, невыигранное атакующим сражение. Он знал, что это было почти проигранное сражение и что малейшая случайность могла теперь – на той натянутой точке колебания, на которой стояло сражение, – погубить его и его войска.
Когда он перебирал в воображении всю эту странную русскую кампанию, в которой не было выиграно ни одного сраженья, в которой в два месяца не взято ни знамен, ни пушек, ни корпусов войск, когда глядел на скрытно печальные лица окружающих и слушал донесения о том, что русские всё стоят, – страшное чувство, подобное чувству, испытываемому в сновидениях, охватывало его, и ему приходили в голову все несчастные случайности, могущие погубить его. Русские могли напасть на его левое крыло, могли разорвать его середину, шальное ядро могло убить его самого. Все это было возможно. В прежних сражениях своих он обдумывал только случайности успеха, теперь же бесчисленное количество несчастных случайностей представлялось ему, и он ожидал их всех. Да, это было как во сне, когда человеку представляется наступающий на него злодей, и человек во сне размахнулся и ударил своего злодея с тем страшным усилием, которое, он знает, должно уничтожить его, и чувствует, что рука его, бессильная и мягкая, падает, как тряпка, и ужас неотразимой погибели обхватывает беспомощного человека.
Известие о том, что русские атакуют левый фланг французской армии, возбудило в Наполеоне этот ужас. Он молча сидел под курганом на складном стуле, опустив голову и положив локти на колена. Бертье подошел к нему и предложил проехаться по линии, чтобы убедиться, в каком положении находилось дело.
– Что? Что вы говорите? – сказал Наполеон. – Да, велите подать мне лошадь.
Он сел верхом и поехал к Семеновскому.
В медленно расходившемся пороховом дыме по всему тому пространству, по которому ехал Наполеон, – в лужах крови лежали лошади и люди, поодиночке и кучами. Подобного ужаса, такого количества убитых на таком малом пространстве никогда не видал еще и Наполеон, и никто из его генералов. Гул орудий, не перестававший десять часов сряду и измучивший ухо, придавал особенную значительность зрелищу (как музыка при живых картинах). Наполеон выехал на высоту Семеновского и сквозь дым увидал ряды людей в мундирах цветов, непривычных для его глаз. Это были русские.
Русские плотными рядами стояли позади Семеновского и кургана, и их орудия не переставая гудели и дымили по их линии. Сражения уже не было. Было продолжавшееся убийство, которое ни к чему не могло повести ни русских, ни французов. Наполеон остановил лошадь и впал опять в ту задумчивость, из которой вывел его Бертье; он не мог остановить того дела, которое делалось перед ним и вокруг него и которое считалось руководимым им и зависящим от него, и дело это ему в первый раз, вследствие неуспеха, представлялось ненужным и ужасным.