Кедровский, Иван Саввич

Иван Саввич Кедровский

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Иван Саввич Кедровский (англ. John S. Kedrovsky; 1879, село Висунск, Херсонский уезд, Херсонская губерния — 16 марта 1934, Манхэттан, Нью-Йорк) — обновленческий «правящий митрополит всеми православными церквами» в Америке.

Биография

Окончил Одесское духовное училище. По окончании Одесского духовного училища в 1895 году был назначен псаломщиком к Богоявленской церкви местечка Богоявленска Александрийского уезда Херсонской губернии. В июле 1901 года исправляющий должность псаломщика Вознесенской церкви г. Григориополя Тираспольского уезда Херсонской губернии Иван Кедровский был изобличен в нетрезвой жизни, буйстве и драках, в оскорблениях приходского священника и диакона и заключен в монастырь на два месяца, а в послужной список клирика была внесена отметка о судимости за нетрезвость и неблагоповедение.

Резолюцией епископа Алеутского Тихона (Беллавина) от 14 (27) июля 1902 года за № 424 назначен с 1 (14) сентября того же года псаломщиком в Кадьяк.

14 (27) сентября 1905 года псаломщик Чикагской Свято-Троицкой церкви был рукоположен архиепископом Алеутским Тихоном (Беллавиным) во диакона к Троицкой церкви Чикаго.

Был женат (супруга Кедровского – Параскева Георгиевна), у него было два сына. В Чикаго в 1906 году был рукоположён в священника. Много лет служил приходским священником в разных местах США. Был настоятелем прихода в братстве святых Апостолов Петра и Павла в Детройте, основанном в 1907 году.

После того, как в России развернулись события 1917 года, начал активно выступать с критикой своих епископов. В том же году он и протоиерей Владимир Александров были главными организаторами «Федерации духовенства и мирян», провозгласившей себя «независимой от имперских директив и законов».

27 января 1918 года Иван Кедровский подвергся запрещению в священнослужении со стороны епископа Александра (Немоловского) и уволен из состава Православной российской миссии в США.

Вопрос о приезде в СССР бывшего протоиерея Иоанна Кедровского специально рассматривался на заседании АРК. Кедровский был принят в СССР как участник обновленческого собора 1923 года. 8-9 октября того же года была совершена хиротония женатого священника Иоанна Кедровского во епископа Аляскинского. Хиротонию совершали Виталий (Введенский) и Александр (Введенский) тайно при закрытых дверях в Сокольнической церкви Москвы. На заседании обновленческого Синода 16 октября того же года возведён в сан архиепископа и митрополита и был послан в Америку иностранным отделом обновленческого церковного управления.

По прибытии в Америку он, являясь представителем живоцерковников, прежде всего объявил себя главой всей Северо-Американской епархии. Кроме этого Кедровский повел решительную борьбу против митрополита Платона (Рождественского), который неоднократно высказывался против большевиков.

По приезде в Америку новый глава Миссии обратил внимание на то, что в Кафедральном Соборе не только поминался (и поминается) наряду с Тихоном «князёк» Кирилл, объявивший себя сейчас «Императором и Царём», но что там устраиваются митинги (собрания) монархистов-контреволюционеров, на которых всегда председательствовал «поверенный императора» Бразоль, у правой руки которого восседал бывший Одесский митрополит Платон (Порфирий Фёдорович Рождественский) и протестант-епископальный Нью Йоркский епископ Манинг. При этом было донесено новому митрополиту (Кедровскому), что даже американский гражданин епископ Манинг подавал свой голос за восстановление царизма и за «царя» Киррила. Издаваемая этой кликой газета «Правое Дело» всячески позорит СССР и её честных самоотверженных работников; распускает о СССР всякие лживые вырабатываемые в Берлинской монархической штаб квартире корреспонденции, передавая их в Американскую прессу (Нью Йорк Таймс).

Дабы растроить это гнездо «белых ворон» и вычистить как из Кафедрального Собора, так и из других церквей монархическую контрреволюционную грязь Митрополит Иван Кедровский призвал бывшего Одесского митрополита Платона в гражданский Суд. Первый раз дело разбиралось 10 Января сего, 1924 года

— "Представителям Великой и Первой ССС Республики" № 270 Лондон, Англия

ОГПУ, угрожая репрессиями, потребовало от Патриарха Тихона смещения митрополита Платона и вызова его в СССР для церковного суда. 16 января 1924 года патриарх выпустил подобное распоряжение, однако вопрос о преемнике митрополита оставил открытым. В этих условиях митрополит Платон остался управлять епархией и не подчинился указу из Москвы.

Всеамериканский собор, состоявшийся 19 апреля 1924 года в Детройте, не подтвердил права за Иоанном (Кедровским), а оставил звание правящего епископа русскими Православными Церквами в Америке за митрополитом Платоном впредь до созыва Всероссийского Собора.

Тогда Иоанн (Кедровский) через суд предъявил митрополиту Платону иск на церковное имущество, принадлежащее Русской Православной Церкви и сумел представить дело так, что американский суд принял Иоанна (Кедровского) за подлинного представителя высшей церковной власти в США и стал на его сторону, а прав митрополита Платона на представительство Русских Церквей не признал.

В своих письмах в обновленческий Синод Кедровский прямо просил о содействии ему со стороны советских государственных органов и, в частности, Е. А. Тучкова. В письме протодиакону Сергию Доброву конце 1924 года он писал: «Дорогой мой, убедите Св. Синод настойчиво упросить кого следует о документах от Тихона и о СУБСИДИИ. Кроме того, нам необходимо сюда людей. Правительство могло бы на свой счёт командировать сюда Вас и ещё двух-трёх энергичных деятелей, дав им содержание. Бой требует воинов и средств. Я до сего времени ни полусловом не заикнулся об этом. Думалось, что пройдёт так. Но сейчас вижу, что защита имущества была успешнее до моего посещения Москвы».

Подобные просьбы содержатся и в рапорте Кедровского Св. Синоду. Он просит при помощи власти получить от Патриарха Тихона документы о низложении митрополита Американского Платона (Рождественского) и о подтверждении его собственных прав, данных обновленческим Синодом.

Для расширения своей работы 15 июля 1924 года Кедровский совершил наречение во архиепископа Западных Штатов Аляски и Северо-Западных территорий Канады своего единомышленника протоиерея Владимира Александрова, находившегося в составе Российской миссии в США ещё с 1895 года. 2 мая 1925 года протоиерей Александров был вызван в Москву для хиротонии во епископа Аляскинского.

Присылаемые в Москву письма Кедровского обновленцы действительно передавали в различные советские инстанции с просьбой о содействии в решении важной государственной задачи — получении имущества Американской миссии в свои руки. Так, например, в своем письме во ВЦИК от 18 февраля 1925 года архидиакон Добров указывал на то, что «получение требуемых Иоанном Кедровским документов об устранении м[итрополита] Платона от управления миссией и запрещении его в священнослужении б. п. Тихоном должно иметь весьма важное значение не только для Православной Церкви, но и для Правительства СССР».

В своей борьбе за овладение церковной собственностью в США о. Кедровский сумел достигнуть определённых успехов. Согласно списку, переданному Тучкову обновленческим Синодом 5 апреля 1925 года, в Североамериканской епархии пребывало 5 архиереев-«обновленцев»: архиепископ Иоанн Кедровский, епископ Сан-Францизский Николай Соловей, епископ Питсбургский Стефан (Дзюбай), (перешедший скоро в католичество), епископ Филадельфийский Адам Филипповский и епископ Бруклинский Евфимий (Офейш), (вернувшийся в состав Московской Патриархии, но как вступивший в 1933 году в брак лишённый архиерейского сана).

За 14 лет судебных тяжб, ведшихся Кедровским, обновленцы получили в своё пользование в Америке несколько десятков церквей, а с 1926 до 1943 года в их ведении находился кафедральный собор святителя Николая в Нью-Йорке.

Скончался 16 марта 1934 году в Нью-Йорке. Похоронен в Нью-Йорке на кладбище Вудлон в Бронксе. Новым управляющим обновленческой Северо-Американской епархией был избран его сын Николай, который, также как и его отец, стал женатым архиереем.

Ссылки

• [www.ortho-rus.ru/cgi-bin/ps_file.cgi?2_308 Иоанн (Кедровский)] на сайте «Русское православие»

• его родовод ru.rodovid.org/wk/Служебная:Tree/873908

Отрывок, характеризующий Кедровский, Иван Саввич

– Я! я!.. – как бы неприятно пробуждаясь, сказал князь, не спуская глаз с плана постройки.
– Весьма может быть, что театр войны так приблизится к нам…
– Ха ха ха! Театр войны! – сказал князь. – Я говорил и говорю, что театр войны есть Польша, и дальше Немана никогда не проникнет неприятель.
Десаль с удивлением посмотрел на князя, говорившего о Немане, когда неприятель был уже у Днепра; но княжна Марья, забывшая географическое положение Немана, думала, что то, что ее отец говорит, правда.
– При ростепели снегов потонут в болотах Польши. Они только могут не видеть, – проговорил князь, видимо, думая о кампании 1807 го года, бывшей, как казалось, так недавно. – Бенигсен должен был раньше вступить в Пруссию, дело приняло бы другой оборот…
– Но, князь, – робко сказал Десаль, – в письме говорится о Витебске…
– А, в письме, да… – недовольно проговорил князь, – да… да… – Лицо его приняло вдруг мрачное выражение. Он помолчал. – Да, он пишет, французы разбиты, при какой это реке?
Десаль опустил глаза.
– Князь ничего про это не пишет, – тихо сказал он.
– А разве не пишет? Ну, я сам не выдумал же. – Все долго молчали.
– Да… да… Ну, Михайла Иваныч, – вдруг сказал он, приподняв голову и указывая на план постройки, – расскажи, как ты это хочешь переделать…
Михаил Иваныч подошел к плану, и князь, поговорив с ним о плане новой постройки, сердито взглянув на княжну Марью и Десаля, ушел к себе.
Княжна Марья видела смущенный и удивленный взгляд Десаля, устремленный на ее отца, заметила его молчание и была поражена тем, что отец забыл письмо сына на столе в гостиной; но она боялась не только говорить и расспрашивать Десаля о причине его смущения и молчания, но боялась и думать об этом.
Ввечеру Михаил Иваныч, присланный от князя, пришел к княжне Марье за письмом князя Андрея, которое забыто было в гостиной. Княжна Марья подала письмо. Хотя ей это и неприятно было, она позволила себе спросить у Михаила Иваныча, что делает ее отец.
– Всё хлопочут, – с почтительно насмешливой улыбкой, которая заставила побледнеть княжну Марью, сказал Михаил Иваныч. – Очень беспокоятся насчет нового корпуса. Читали немножко, а теперь, – понизив голос, сказал Михаил Иваныч, – у бюра, должно, завещанием занялись. (В последнее время одно из любимых занятий князя было занятие над бумагами, которые должны были остаться после его смерти и которые он называл завещанием.)
– А Алпатыча посылают в Смоленск? – спросила княжна Марья.
– Как же с, уж он давно ждет.


Когда Михаил Иваныч вернулся с письмом в кабинет, князь в очках, с абажуром на глазах и на свече, сидел у открытого бюро, с бумагами в далеко отставленной руке, и в несколько торжественной позе читал свои бумаги (ремарки, как он называл), которые должны были быть доставлены государю после его смерти.
Когда Михаил Иваныч вошел, у него в глазах стояли слезы воспоминания о том времени, когда он писал то, что читал теперь. Он взял из рук Михаила Иваныча письмо, положил в карман, уложил бумаги и позвал уже давно дожидавшегося Алпатыча.
На листочке бумаги у него было записано то, что нужно было в Смоленске, и он, ходя по комнате мимо дожидавшегося у двери Алпатыча, стал отдавать приказания.
– Первое, бумаги почтовой, слышишь, восемь дестей, вот по образцу; золотообрезной… образчик, чтобы непременно по нем была; лаку, сургучу – по записке Михаила Иваныча.
Он походил по комнате и заглянул в памятную записку.
– Потом губернатору лично письмо отдать о записи.
Потом были нужны задвижки к дверям новой постройки, непременно такого фасона, которые выдумал сам князь. Потом ящик переплетный надо было заказать для укладки завещания.
Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»


Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.