Иоанн (Леончуков)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Епископ Иоанн
Епископ Сергиевский,
викарий Московской епархии
1946 — 1947
Церковь: Русская православная церковь
Предшественник: Никон (де Греве)
Преемник: Антоний (Блум)
Епископ Херсонесский,
викарий Западноевропейского экзархата русских церквей
27 февраля 1935 — 29 августа 1945
Церковь: Константинопольский патриархат
Предшественник: Херсонесская митрополия Константинопольского патриархата
Преемник: Корсунская епархия Московского патриархата
 
Образование: Санкт-Петербургская духовная академия
Оригинал имени
при рождении:
Гавриил Яковлевич Леончуков
Рождение: 30 июня (12 июля) 1866(1866-07-12)
село Арбузинка (Херсонская губерния)
Смерть: 27 декабря 1947(1947-12-27) (81 год)
Париж (Франция)
Похоронен: Сент-Женевьев-де-Буа
Принятие священного сана: 3 октября 1889 года
Принятие монашества: 6 июля 1923 года
Епископская хиротония: 27 февраля 1935 года

Епископ Иоанн (в миру Гавриил Яковлевич Леончуков; 30 июня (12) июля 1866, село Арбузинка, Елисаветградский уезд, Херсонская губерния — 27 декабря 1947, Париж, Франция) — епископ Константинопольской православной церкви (с 1945 по 1946 годы — епископ Русской православной церкви с титулом епископ Сергиевский, викарий Московской епархии).



Биография

Родился 30 июня (12) июля 1866 года в селе Арбузинка Елисаветградского уезда Херсонской губернии в семье священнослужителя. В 1889 году окончил Одесскую духовную семинарию.

3 октября 1889 году рукоположен в сан иерея и с 1889 по 1894 годы служил в Никольском соборе в городе Бобринце и был законоучителем в городских училищах.

В 1894 году был назначен настоятелем Николаевской церкви в Ботаническом саду в городе Одессе, а также продолжил прохождение службы законоучителя в городских училищах.

В 1909 году возведён в сан протоиерея. Был назначен на должность председателя Центрального комитета епархиальных свечных заводов при Святейшем Синоде, а с 1916 года — помощник настоятеля Синодальной церкви свв. Отцев семи вселенских соборов в Санкт-Петербурге.

С 1916 по 1918 годы был вольнослушателем Санкт-Петербургской Духовной академии. Овдовел до 1917 года.

На Всероссийском Поместном Соборе 1917—1918 годов на него была возложена обязанность заботиться о содержании и распределении всех членов Собора. За своё особенное добросовестное отношение к этому послушанию Российской Церкви его прозвали «Кормителем Собора».

В 1919 был командирован в Лондон по делам Свечного комитета, но не смог вернуться в Россию и поселился в Париже. В 1920—1923 годы служил внештатным священником в Свято-Александро-Невском храме в Париже.

С 5 марта 1923 года был настоятелем Свято-Владимирской церкви в Берлине и законоучителем русской гимназии, а также окормлял русские приходы в Гамбурге и Бад-Хомбурге.

6 июля 1923 года принял монашеский постриг и 7 июля был возведён в достоинство архимандрита.

В 1924 году вернулся во Францию. Основал храм святителя Николая Чудотворца в городе Южин на юго-востоке Франции, в Альпах, приход в городе Виши близ Парижа, приходы в Монтаржи, Деказевилле, Лилле и др.

С 1924 по 1935 годы был членом епархиального совета при митрополите Евлогии (Георгиевском), а с 1924 по 1925 годы — членом учредительного комитета Свято-Сергиевского православного богословского института в Париже. С 30 марта 1925 по 26 января 1947 годы был наместником Сергиевского подворья в Париже.

27 февраля 1935 года в Александро-Невском соборе в Париже митрополитом Евлогием (Георгиевским и епископом Владимиром (Тихоницким) был рукоположен во епископа Херсонесского, викария Западноевропейского экзархата русских церквей под омофором Константинопольского Патриархата.

Принимал участие в духовных съездах в Клиши (под Парижем) (1936, 1937), Днях православной русской культуры (1930-е), мероприятиях, организованных Богословским институтом в Париже. Входил в юбилейный Комитет по чествованию митрополита Евлогия (1938).

29 августа 1945 года митрополитом Николаем (Ярушевичем), специально для сего прибывшим в Париж, был совершён акт воссоединения с Московским Патриархатом митрополита Евлогия и его викариев Владимира (Тихоницкого) и Иоанна (Леончукова), текст которого гласил, что «на сие имеется словесное согласие Его Святейшества патриарха Вселенского Вениамина»[1]. 2 сентября в церкви на Рю Дарю все иерархи совершили совместно литургию, которая оказалась последней для митрополита Евлогия[2].

В 1946 году был назначен епископом Сергиевским, викарием Московской епархии. Однако, вскоре последовал за архиепископом Владимиром (Тихоницким) и вновь примкнул к Константинопольской церкви.

Про епископа Иоанна ходило немало анекдотов. К примеру, Николай Осоргин пересказал историю как владыка однажды отказал просительнице совершить панихиду, извинившись тем что у него назначено собрание. Увидев что она даёт немалое пожертвование, он тут-же согласился отслужить панихиду[3].

Скончался 27 декабря 1947 года в Париже и был похоронен на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.

Напишите отзыв о статье "Иоанн (Леончуков)"

Примечания

  1. «Исторический архив». 2000, № 6, стр. 116—117.
  2. Кончина и погребение митрополита Евлогия. // ЖМП. 1946, № 7, стр. 10.
  3. [www.cisdf.org/TRM/TRM11/osorgin_11.html «Мне некуда возвращаться, я уже у себя…»] // Три беседы с Николаем Михайловичем Осоргиным / Беседовал Алексей Козырев, Свято-Сергиевское Подворье, Париж, 1997.

Ссылки

  • [drevo-info.ru/articles/15319.html Иоанн (Леончуков)] // «Древо»
  • [dommuseum.ru/index.php?m=dist&pid=5798 ИОАНН (Леончуков Гавриил Яковлевич)] // Российское зарубежье во Франции. 1919—2000 : биогр. словарь : в 3 т. / под. общ. ред. Л. Мнухина, М. Авриль, В. Лосской. — Наука : Дом-музей Марины Цветаевой, 2008—2010. — 3 Т.

Отрывок, характеризующий Иоанн (Леончуков)

В деревне, которую проезжали, были красные огоньки и весело пахло дымом.
– Что за прелесть этот дядюшка! – сказала Наташа, когда они выехали на большую дорогу.
– Да, – сказал Николай. – Тебе не холодно?
– Нет, мне отлично, отлично. Мне так хорошо, – с недоумением даже cказала Наташа. Они долго молчали.
Ночь была темная и сырая. Лошади не видны были; только слышно было, как они шлепали по невидной грязи.
Что делалось в этой детской, восприимчивой душе, так жадно ловившей и усвоивавшей все разнообразнейшие впечатления жизни? Как это всё укладывалось в ней? Но она была очень счастлива. Уже подъезжая к дому, она вдруг запела мотив песни: «Как со вечера пороша», мотив, который она ловила всю дорогу и наконец поймала.
– Поймала? – сказал Николай.
– Ты об чем думал теперь, Николенька? – спросила Наташа. – Они любили это спрашивать друг у друга.
– Я? – сказал Николай вспоминая; – вот видишь ли, сначала я думал, что Ругай, красный кобель, похож на дядюшку и что ежели бы он был человек, то он дядюшку всё бы еще держал у себя, ежели не за скачку, так за лады, всё бы держал. Как он ладен, дядюшка! Не правда ли? – Ну а ты?
– Я? Постой, постой. Да, я думала сначала, что вот мы едем и думаем, что мы едем домой, а мы Бог знает куда едем в этой темноте и вдруг приедем и увидим, что мы не в Отрадном, а в волшебном царстве. А потом еще я думала… Нет, ничего больше.
– Знаю, верно про него думала, – сказал Николай улыбаясь, как узнала Наташа по звуку его голоса.
– Нет, – отвечала Наташа, хотя действительно она вместе с тем думала и про князя Андрея, и про то, как бы ему понравился дядюшка. – А еще я всё повторяю, всю дорогу повторяю: как Анисьюшка хорошо выступала, хорошо… – сказала Наташа. И Николай услыхал ее звонкий, беспричинный, счастливый смех.
– А знаешь, – вдруг сказала она, – я знаю, что никогда уже я не буду так счастлива, спокойна, как теперь.
– Вот вздор, глупости, вранье – сказал Николай и подумал: «Что за прелесть эта моя Наташа! Такого другого друга у меня нет и не будет. Зачем ей выходить замуж, всё бы с ней ездили!»
«Экая прелесть этот Николай!» думала Наташа. – А! еще огонь в гостиной, – сказала она, указывая на окна дома, красиво блестевшие в мокрой, бархатной темноте ночи.


Граф Илья Андреич вышел из предводителей, потому что эта должность была сопряжена с слишком большими расходами. Но дела его всё не поправлялись. Часто Наташа и Николай видели тайные, беспокойные переговоры родителей и слышали толки о продаже богатого, родового Ростовского дома и подмосковной. Без предводительства не нужно было иметь такого большого приема, и отрадненская жизнь велась тише, чем в прежние годы; но огромный дом и флигеля всё таки были полны народом, за стол всё так же садилось больше человек. Всё это были свои, обжившиеся в доме люди, почти члены семейства или такие, которые, казалось, необходимо должны были жить в доме графа. Таковы были Диммлер – музыкант с женой, Иогель – танцовальный учитель с семейством, старушка барышня Белова, жившая в доме, и еще многие другие: учителя Пети, бывшая гувернантка барышень и просто люди, которым лучше или выгоднее было жить у графа, чем дома. Не было такого большого приезда как прежде, но ход жизни велся тот же, без которого не могли граф с графиней представить себе жизни. Та же была, еще увеличенная Николаем, охота, те же 50 лошадей и 15 кучеров на конюшне, те же дорогие подарки в именины, и торжественные на весь уезд обеды; те же графские висты и бостоны, за которыми он, распуская всем на вид карты, давал себя каждый день на сотни обыгрывать соседям, смотревшим на право составлять партию графа Ильи Андреича, как на самую выгодную аренду.
Граф, как в огромных тенетах, ходил в своих делах, стараясь не верить тому, что он запутался и с каждым шагом всё более и более запутываясь и чувствуя себя не в силах ни разорвать сети, опутавшие его, ни осторожно, терпеливо приняться распутывать их. Графиня любящим сердцем чувствовала, что дети ее разоряются, что граф не виноват, что он не может быть не таким, каким он есть, что он сам страдает (хотя и скрывает это) от сознания своего и детского разорения, и искала средств помочь делу. С ее женской точки зрения представлялось только одно средство – женитьба Николая на богатой невесте. Она чувствовала, что это была последняя надежда, и что если Николай откажется от партии, которую она нашла ему, надо будет навсегда проститься с возможностью поправить дела. Партия эта была Жюли Карагина, дочь прекрасных, добродетельных матери и отца, с детства известная Ростовым, и теперь богатая невеста по случаю смерти последнего из ее братьев.
Графиня писала прямо к Карагиной в Москву, предлагая ей брак ее дочери с своим сыном и получила от нее благоприятный ответ. Карагина отвечала, что она с своей стороны согласна, что всё будет зависеть от склонности ее дочери. Карагина приглашала Николая приехать в Москву.
Несколько раз, со слезами на глазах, графиня говорила сыну, что теперь, когда обе дочери ее пристроены – ее единственное желание состоит в том, чтобы видеть его женатым. Она говорила, что легла бы в гроб спокойной, ежели бы это было. Потом говорила, что у нее есть прекрасная девушка на примете и выпытывала его мнение о женитьбе.
В других разговорах она хвалила Жюли и советовала Николаю съездить в Москву на праздники повеселиться. Николай догадывался к чему клонились разговоры его матери, и в один из таких разговоров вызвал ее на полную откровенность. Она высказала ему, что вся надежда поправления дел основана теперь на его женитьбе на Карагиной.
– Что ж, если бы я любил девушку без состояния, неужели вы потребовали бы, maman, чтобы я пожертвовал чувством и честью для состояния? – спросил он у матери, не понимая жестокости своего вопроса и желая только выказать свое благородство.
– Нет, ты меня не понял, – сказала мать, не зная, как оправдаться. – Ты меня не понял, Николинька. Я желаю твоего счастья, – прибавила она и почувствовала, что она говорит неправду, что она запуталась. – Она заплакала.
– Маменька, не плачьте, а только скажите мне, что вы этого хотите, и вы знаете, что я всю жизнь свою, всё отдам для того, чтобы вы были спокойны, – сказал Николай. Я всем пожертвую для вас, даже своим чувством.
Но графиня не так хотела поставить вопрос: она не хотела жертвы от своего сына, она сама бы хотела жертвовать ему.
– Нет, ты меня не понял, не будем говорить, – сказала она, утирая слезы.
«Да, может быть, я и люблю бедную девушку, говорил сам себе Николай, что ж, мне пожертвовать чувством и честью для состояния? Удивляюсь, как маменька могла мне сказать это. Оттого что Соня бедна, то я и не могу любить ее, думал он, – не могу отвечать на ее верную, преданную любовь. А уж наверное с ней я буду счастливее, чем с какой нибудь куклой Жюли. Пожертвовать своим чувством я всегда могу для блага своих родных, говорил он сам себе, но приказывать своему чувству я не могу. Ежели я люблю Соню, то чувство мое сильнее и выше всего для меня».
Николай не поехал в Москву, графиня не возобновляла с ним разговора о женитьбе и с грустью, а иногда и озлоблением видела признаки всё большего и большего сближения между своим сыном и бесприданной Соней. Она упрекала себя за то, но не могла не ворчать, не придираться к Соне, часто без причины останавливая ее, называя ее «вы», и «моя милая». Более всего добрая графиня за то и сердилась на Соню, что эта бедная, черноглазая племянница была так кротка, так добра, так преданно благодарна своим благодетелям, и так верно, неизменно, с самоотвержением влюблена в Николая, что нельзя было ни в чем упрекнуть ее.