Иоанн (Малиновский)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Иеросхимонах Иоанн
Род деятельности:

иеросхимонах Козельской Введенской Оптиной пустыни

Дата рождения:

2 (13) мая 1763(1763-05-13)

Место рождения:

слобода Подновье, Нижегородская провинция, Нижегородская губерния

Дата смерти:

4 (16) сентября 1849(1849-09-16) (86 лет)

Место смерти:

Иоанно-Предтеченский скит, Козельский уезд, Калужская губерния

Иеросхимонах Иоанн (в мантии Исаакий, в миру Иван Иванович Малиновский[1]; 2 (13) мая 1763, слобода Подновье, Нижегородская провинция, Нижегородская губерния — 4 (16) сентября 1849, Иоанно-Предтеченский скит, Козельский уезд, Калужская губерния) — иеросхимонах Русской православной церкви, насельник Иоанно-Предтеченского скита Оптиной пустыни. Автор полемических произведений против старообрядчества[2].





Биография

Из его опубликованный сочинений известно, что родился он 2 мая 1763 года в семье Иоанна и Анны, по прозванию Малиновских, живших в экономической слободе Подновье в пяти верстах от Нижнего Новгорода. Крещён и святым миром помазан от православного священника. Оставшись по смерти родителей своих пяти лет круглым сиротою, воспитался и грамоте русской обучался у старообрядцев. В его некрологе говорится: «Хотя он и не получил в юности своей образования в науках, чтобы излагать мысли свои по правилам, и даже не умел иначе писать, как только церковными буквами (по общему выражению — полууставом), но чрез прилежное и внимательное со смирением и молитвою чтение душеполезных книг приобрёл свыше просвещение духовного разума познавать силу истины, которую он в своих писаниях излагал простым и прямым от сердца слогом»[3].

На семнадцатом году, по склонности своей к пустынническому житию и по совету воспитателей, удалился в старообрядческие скиты, находящиеся в Керженских лесах. Оттуда перешел в Рымовские леса в старообрядческий скит, называемый Высоковским, в коем пострижен в монашество на 22 году от роду, с наречением имени Исаакий.

В 1790 году оставил старообрядчество.

В 1808 году монах Исаакий поступил в Единоверческий Корсунский монастырь Екатеринославской епархии, где и рукоположен в 25 декабря 1810 года во иеродиакона, а 26 декабря — во иеромонаха Архиепископом Екатеринославским Платоном.

В 1820 года переместился в Балаклавский монастырь той же епархии, в число духовенства Черноморского флота. В летнее время отправляем был для священного служения на кораблях.

В 1825 году уволен от флотской службы согласно прошению его по старости лет в Александро-Свирский монастырь Новгородской епархии.

В 1828 году в июне месяце, по воле Высокопреосвященнейшего Серафима, митрополита Новгородского и Санкт-Петербургского, послан был вместе с единодушным своим сподвижником иеромонахом Симеоном и с прочими членами в Старорусскую Духовную Миссию для обращения из старообрядчества военных поселян.

По возвращении в 1829 году удостоился получить благословение и признательность митрополита Серафима и был оставлен в числе братства Александро-Невской Лавры, находился в киновии той Лавры. Проживши там четыре года, смиренно просил митрополита Серафима уволить его по старости лет и по внутреннему влечению от юности к уединению в Козельскую Введенскую Оптину Пустынь.

По увольнении из Александро-Невской Лавры в августе 1834 года прибыл на жительство в cкит Оптиной Пустыни, где исправлял в скитской церкви священнослужение.

В 1836 году принял великую схиму с наречением имени Иоанн. В тот период опубликовал несколько сочинений с критикой раскола. Он сообщил в своих сочинениях множество сведений о мнениях и делах разных толков, в которых он сам был[4].

С 1848 года чаще стали посещать старца болезни, особенно тяжелая последняя его болезнь. И он не выходил уже из келлии своей до кончины. Похоронен на скитском кладбище, располагавшийся у южной стены Скита[2].

Публикации

  • Доказательство о древности трёхперстного сложения и святительского именословного благословения. Москва, 1839 год.
  • Дополнения к доказательствам о древности трехперстного сложения. Москва. 1839 год.
  • Дух мудрования некоторых раскольнических толков. Москва. 1841 год.
  • Обличение заблуждений раскольников перекрещеванцев с показанием истинного крещения. С.-Петербург. 1847 год.
  • Доказательства непоколебимости и важности Святой Соборной и Апостольской Кафолической Церкви Восточной. Москва. 1849 год.
  • «Беседы в разрешение старообрядческих сомнений о принятии благословенных священников от православной восточной церкви» (M., 1851).

Напишите отзыв о статье "Иоанн (Малиновский)"

Примечания

  1. [www.rsl.ru/ru/s410/elibrary/elibrary4454/elibrary44544456/elibrary445444564468/7127/ Отец Иоанн (Малиновский Иван Иванович). Обличение заблуждения раскольников перекрещиванцев, частию и других сект, с показанием истинного крещения, — РГБ]
  2. 1 2 Г. М. Запальский [www.pravenc.ru/text/577926.html ИОАННА ПРЕДТЕЧИ СКИТ] // Православная энциклопедия. Том XXV. — М.: Церковно-научный центр «Православная энциклопедия», 2011. — С. 56-63. — 752 с. — 39 000 экз. — ISBN 978-5-89572-046-2
  3. [www.optina-pustin.ru/iershimon_ioann_malinov.html Страницы жизни иеросхимонаха Иоанна (Малиновского)]
  4. Иоанн (иеросхимонах Оптиной пустыни) // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.М., 1896—1918.

Ссылки

Отрывок, характеризующий Иоанн (Малиновский)

– Ах, папа, ты как хорош, прелесть! – сказала Наташа, стоя посреди комнаты и расправляя складки дымки.
– Позвольте, барышня, позвольте, – говорила девушка, стоя на коленях, обдергивая платье и с одной стороны рта на другую переворачивая языком булавки.
– Воля твоя! – с отчаянием в голосе вскрикнула Соня, оглядев платье Наташи, – воля твоя, опять длинно!
Наташа отошла подальше, чтоб осмотреться в трюмо. Платье было длинно.
– Ей Богу, сударыня, ничего не длинно, – сказала Мавруша, ползавшая по полу за барышней.
– Ну длинно, так заметаем, в одну минутую заметаем, – сказала решительная Дуняша, из платочка на груди вынимая иголку и опять на полу принимаясь за работу.
В это время застенчиво, тихими шагами, вошла графиня в своей токе и бархатном платье.
– Уу! моя красавица! – закричал граф, – лучше вас всех!… – Он хотел обнять ее, но она краснея отстранилась, чтоб не измяться.
– Мама, больше на бок току, – проговорила Наташа. – Я переколю, и бросилась вперед, а девушки, подшивавшие, не успевшие за ней броситься, оторвали кусочек дымки.
– Боже мой! Что ж это такое? Я ей Богу не виновата…
– Ничего, заметаю, не видно будет, – говорила Дуняша.
– Красавица, краля то моя! – сказала из за двери вошедшая няня. – А Сонюшка то, ну красавицы!…
В четверть одиннадцатого наконец сели в кареты и поехали. Но еще нужно было заехать к Таврическому саду.
Перонская была уже готова. Несмотря на ее старость и некрасивость, у нее происходило точно то же, что у Ростовых, хотя не с такой торопливостью (для нее это было дело привычное), но также было надушено, вымыто, напудрено старое, некрасивое тело, также старательно промыто за ушами, и даже, и так же, как у Ростовых, старая горничная восторженно любовалась нарядом своей госпожи, когда она в желтом платье с шифром вышла в гостиную. Перонская похвалила туалеты Ростовых.
Ростовы похвалили ее вкус и туалет, и, бережа прически и платья, в одиннадцать часов разместились по каретам и поехали.


Наташа с утра этого дня не имела ни минуты свободы, и ни разу не успела подумать о том, что предстоит ей.
В сыром, холодном воздухе, в тесноте и неполной темноте колыхающейся кареты, она в первый раз живо представила себе то, что ожидает ее там, на бале, в освещенных залах – музыка, цветы, танцы, государь, вся блестящая молодежь Петербурга. То, что ее ожидало, было так прекрасно, что она не верила даже тому, что это будет: так это было несообразно с впечатлением холода, тесноты и темноты кареты. Она поняла всё то, что ее ожидает, только тогда, когда, пройдя по красному сукну подъезда, она вошла в сени, сняла шубу и пошла рядом с Соней впереди матери между цветами по освещенной лестнице. Только тогда она вспомнила, как ей надо было себя держать на бале и постаралась принять ту величественную манеру, которую она считала необходимой для девушки на бале. Но к счастью ее она почувствовала, что глаза ее разбегались: она ничего не видела ясно, пульс ее забил сто раз в минуту, и кровь стала стучать у ее сердца. Она не могла принять той манеры, которая бы сделала ее смешною, и шла, замирая от волнения и стараясь всеми силами только скрыть его. И эта то была та самая манера, которая более всего шла к ней. Впереди и сзади их, так же тихо переговариваясь и так же в бальных платьях, входили гости. Зеркала по лестнице отражали дам в белых, голубых, розовых платьях, с бриллиантами и жемчугами на открытых руках и шеях.
Наташа смотрела в зеркала и в отражении не могла отличить себя от других. Всё смешивалось в одну блестящую процессию. При входе в первую залу, равномерный гул голосов, шагов, приветствий – оглушил Наташу; свет и блеск еще более ослепил ее. Хозяин и хозяйка, уже полчаса стоявшие у входной двери и говорившие одни и те же слова входившим: «charme de vous voir», [в восхищении, что вижу вас,] так же встретили и Ростовых с Перонской.
Две девочки в белых платьях, с одинаковыми розами в черных волосах, одинаково присели, но невольно хозяйка остановила дольше свой взгляд на тоненькой Наташе. Она посмотрела на нее, и ей одной особенно улыбнулась в придачу к своей хозяйской улыбке. Глядя на нее, хозяйка вспомнила, может быть, и свое золотое, невозвратное девичье время, и свой первый бал. Хозяин тоже проводил глазами Наташу и спросил у графа, которая его дочь?
– Charmante! [Очаровательна!] – сказал он, поцеловав кончики своих пальцев.
В зале стояли гости, теснясь у входной двери, ожидая государя. Графиня поместилась в первых рядах этой толпы. Наташа слышала и чувствовала, что несколько голосов спросили про нее и смотрели на нее. Она поняла, что она понравилась тем, которые обратили на нее внимание, и это наблюдение несколько успокоило ее.
«Есть такие же, как и мы, есть и хуже нас» – подумала она.
Перонская называла графине самых значительных лиц, бывших на бале.
– Вот это голландский посланик, видите, седой, – говорила Перонская, указывая на старичка с серебряной сединой курчавых, обильных волос, окруженного дамами, которых он чему то заставлял смеяться.
– А вот она, царица Петербурга, графиня Безухая, – говорила она, указывая на входившую Элен.
– Как хороша! Не уступит Марье Антоновне; смотрите, как за ней увиваются и молодые и старые. И хороша, и умна… Говорят принц… без ума от нее. А вот эти две, хоть и нехороши, да еще больше окружены.
Она указала на проходивших через залу даму с очень некрасивой дочерью.
– Это миллионерка невеста, – сказала Перонская. – А вот и женихи.
– Это брат Безуховой – Анатоль Курагин, – сказала она, указывая на красавца кавалергарда, который прошел мимо их, с высоты поднятой головы через дам глядя куда то. – Как хорош! неправда ли? Говорят, женят его на этой богатой. .И ваш то соusin, Друбецкой, тоже очень увивается. Говорят, миллионы. – Как же, это сам французский посланник, – отвечала она о Коленкуре на вопрос графини, кто это. – Посмотрите, как царь какой нибудь. А всё таки милы, очень милы французы. Нет милей для общества. А вот и она! Нет, всё лучше всех наша Марья то Антоновна! И как просто одета. Прелесть! – А этот то, толстый, в очках, фармазон всемирный, – сказала Перонская, указывая на Безухова. – С женою то его рядом поставьте: то то шут гороховый!