Иоанн XII (папа римский)

Иоанн XII лат. Ioannes PP. XII<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Папа Иоанн XII и Оттон I Великий</td></tr>
130-й папа римский
16 декабря 955 — 4 декабря 963
Церковь:	Римско-католическая церковь
Предшественник:	Агапит II
Преемник:	Лев VIII
Имя при рождении:	Октавиан Тусколо (граф Оттавиано Тусколо)
Рождение:	937(0937) Рим, Италия
Смерть:	14 мая 964(0964-05-14) Рим, Италия
Отец:	Альберих II Сполетский
Мать:	Альда Арльская

Иоанн XII (в миру Октавиан Тусколо) (лат. Ioannes PP. XII; 937 — 14 мая 964) — папа римский с 16 декабря 955 по 4 декабря 963 года. Сын Альбериха II, патриция Рима, и Альды Арльской, дочери Гуго Арльского, по материнской линии потомок Карла Великого в 7-м поколении, внук Марозии, последний папа периода порнократии.

Второй римский папа после Иоанна II (533—535), изменивший своё имя при вступлении на престол.

Рождение и ранние годы

Иоанн XII (настоящее имя Октавиан) был сыном Альбериха II Сполетского, патриция и самозваного князя Рима. Его матерью, как полагают, была Альда Венская, сводная сестра Альбериха и дочь Гуго Итальянского. Однако есть некоторые сомнения по этому поводу. Хронист Бенедикт из Соракте писал, что Октавиан был сыном наложницы Альбериха. Если он был сыном Альды, то ему было 18, когда он стал папой, и он был по материнской линии потомком Карла Великого. Если же он был сыном наложницы, то он был старше примерно на 7 лет. Иоанн родился в районе Виа Лата, аристократическом квартале, который был расположен между Квиринальским холмом и на Марсовым полем. Данное ему имя Октавиан, очевидно, является показателем того, что семья видела его в качестве преемника Альбериха.

Незадолго до своей смерти в 954 году Альберих обязал римскую знать в соборе Святого Петра дать клятву, что после освобождения папского престола его займет Октавиан, который к этому моменту уже принял сан. После кончины Альбериха Октавиан стал его преемником как светский правитель Рима, находясь в возрасте 17-24 лет.

Со смертью Агапита II в ноябре 955 года Октавиан, который к тому времени был кардиналом церкви Санта-Мария-Домника, был избран его преемником 16 декабря 955 года. Он принял имя Иоанна XII, объединив светсую и духовную власть над Римом. Любопытно, что директивы по вопросам светского управления он подписывал именем Октавиан, а папские буллы — именем Иоанн.

Начало понтификата

Иоанн прославил папский престол всевозможными пороками и преступлениями, так что благочестивые современники считали его воплощением дьявола. Иоанн XII считается самым аморальным папой не только того времени, но и во всей истории церкви. Иоанн оказал огромное влияние на церковь: он первый доказал, что в глазах церкви настоящая власть зависит от занимаемой должности, а не от человека.

Около 960 года Иоанн лично возглавил атаку против ломбардных герцогств Беневенто и Капуя, по-видимому, чтобы вернуть части папских земель, занятых ими. Увидев папу во главе отрядов Тусколо и Сполето, герцоги Беневенто и Капуи обратились за помощью к Гизульфу Салернскому, который пришел к ним на помощь . Иоанн отступил на север и вступил в переговоры с Гизульфом в Террачине. В обмен на нейтралитет Гизульфа папа отказался от претензий на занятые салернцами папские земли .

Иоанн вскоре обнаружил, что он был не в состоянии контролировать мощную римскую знать, как это делал его отец . В то же самое время Беренгар II, король Италии, заявил претензии на папские владения. Для того, чтобы защитить себя от политических интриг в Риме и претензий Беренгара, в 960 году Иоанн обратился за помощью к Оттону I Великому, который ранее был удостоен звания римского патриция . По приглашению папы немецкий король вступил в Италию в 961 году. Беренгар отступил в свои крепости, и Отто победоносно вошел в Рим 31 января 962 года. Там он встретился с Иоанном и поклялся, что будет делать все, чтобы защитить папу:

"Тебе, папа Иоанн, я, король Оттон, обещаю и клянусь, именем Отца, Сына и Святого Духа... я прибыл в Рим и буду превозносить в меру моих возможностей Святую Римскую Церковь и его правителя, и никогда по моей воле или по моей инициативе не будут потеряны жизнь или здоровье людей или честь, которой вы обладаете... без вашего согласия никогда в городе Риме не буду держать суд или предпринимать какие-либо меры, которые будут влиять на вас или римлян... я клянусь помонать вам, насколько могу, защищать земли Святого Петра".

2 февраля 962 года Иоанн возложил на Оттона императорскую корону. Папа и римская знать поклялась над могилой святого Петра быть верным Оттону и не оказывать помощь Беренгару II или его сын Адальберту . Одиннадцать дней спустя папа и император ратифицировали Diploma Ottonianum - акт в соответствии с которым император стал гарантом независимости Папской области, которая была ограничена Неаполем и Капуей на юге и Специей и Венецией на севере. Это был первый случай эффективного гарантирования такой защиты после распада империи Каролингов почти 100 лет назад.

Оттона возмущала та жизнь, которую вел папа Иоанн. Сразу же после коронации император пригласил молодого папу на встречу наедине, во время которой долго укорял его в безнравственности. Иоанн обещал раскаяться, но вместо этого начал проводить в Италии антиимператорскую политику. Оттон утвердил за церковью все её прежние владения и несколько их расширил, а папа и римляне дали ему присягу в верности и обещали при выборах папы строго соблюдать канонические постановления и посвящать вновь выбранного только после утверждения императором.

Церковные дела

В начале 956 года Иоанн написал Вильгельму Майнцскому, папскому легату в Германии, призывая его продолжать активную работу, особенно против тех, кто "опустошает храмы Божии". Он просил Вильгельма сообщить ему о том, что происходит в Западной Франции и Германии. Иоанн также написал Генриху, новому архиепископу Трира, поощряя его вести праведную жизнь .

В 960 году Иоанн подтвердил назначение Дунстана архиепископом Кентерберийским. Дунстан лично прибыл в Рим, чтобы получить паллий из рук Иоанна XII .

12 февраля 962 года Иоанн созвал синод в Риме по приказу императора Оттона. На нем Иоанн повелел создать для вновь обращённых славян архиепископство в Магдебурге и епископство в Мерзебурге . Он также принял резолюцию отстранить Гуго де Вермандуа, который попытался вернуться на свою бывшую должность архиепископа Реймса . Это отлучение было подтверждено Иоанном на другом Синоде, состоявшемся в Павии в том же году .

Тем не менее, по словам Горация К. Манна, "церковные дела не имели особой привлекательности для Иоанна XII" .

Конфликт с Оттоном

Оттон покинул Рим 14 февраля 962 года в целях приведения Беренгара II к смирению. Перед отъездом он предложил папе отказаться от его мирской распутной жизни. Иоанн проигнорировал этот совет. Он ощущал угрозу из-за усиления позиций императора и отправил послов к венграм и Византийской империи, чтобы сформировать альянс против Оттона. Он также вступил в переговоры с Адальбертом.

Папские послы были захвачены Оттоном I, который послал депутацию в Рим, чтобы выяснить, что происходит за его спиной. Иоанн в то же время послал свои посланников, в том числе будущего папу Льва VIII, к Оттону, чтобы успокоить императора. Однако в 963 году Оттон узнал, что Адальберту был разрешен въезд в Рим для переговоров с папой. Как только Беренгар был разбит и заключен в тюрьму, Оттон вернулся в Рим и осадил его летом 963 года. Он нашел город разделенным: сторонники императора, узнав о приходе Адальберта, укрепились в Иоаннисполисе, укрепленном участке Риме с центром в базилике Сан-Паоло-фуори-ле-Мура. Иоанн и его сторонники, тем временем, контролировали большую часть старого города. Первоначально Иоанн собирался защищать город. Надев доспехи, он помог сдержать войска Оттона, пытавшиеся переправиться через Тибр. Однако он быстро понял, что не сможет защитить город, и вместе с папской казной и Адальбертом бежал в Тиволи.

Оттон I потребовал от Иоанна явиться к нему для дачи объяснений. Иоанн ответил, угрожая отлучением всем, кто попытается свергнуть его. Не испугавшись, император 4 декабря 963 года созвал синод и низверг Иоанна, который к этому времени удалился в горах Кампании. На место Иоанна был избран Лев VIII.

Попытка восстания в поддержку Иоанна была подавлена с большими жертвами еще до ухода Оттона из города. При выезде императора Иоанн XII вернулся в город во главе большой свиты сторонников и слуг, в результате чего Лев VIII был вынужден бежать к императору для безопасности. Войдя в Рим в феврале 964 года, Иоанн созвал синод, который признал его низложение неканоническим. Схватив некоторых из своих врагов, он снова стал правителем Рима. Отправка Отгара, епископа Шпейера, к императору для обсуждения компромисса оказалась уже несвоевременной: Иоанн XII умер 14 мая 964 года. Согласно Лиутпранду Кремонскому, он умер во время любовных утех вне Рима, либо в результате апоплексического удара, или от рук оскорбленного мужа. Существует легенда, что Иоанн умер оттого, что Сатана «стукнул его по голове», что также является средневековой метафорой для апоплексии.

Иоанн XII был похоронен в Латеранском дворце.

Характер и репутация

В источниках Иоанн традиционно характеризуется в первую очередь как светский правитель Рима, а не как духовный лидер . Он изображался как грубый, безнравственный человек, превративший Латеранский дворец в бордель. При этом его политические враги использовали обвинения в распутстве, чтобы очернить его репутацию и скрыть политические аспекты его низложения.

Лиутпранд Кремонский, сторонник императора Священной Римской империи Оттона I, дает отчет о выдвинутых против Иоанна на Синоде в 963 года обвинениях:

"Тогда, встав, кардинал Петр показал, что он сам видел, как Иоанн XII вел мессу, не принимая причастие. Иоанн, епископ Нарни, и Иоанн, кардинал-диакон, исповедовались, что они сами видели, как диакон был рукоположён в конюшне. Бенедикт, кардинал- диакон, с другими священниками сказал, что они знали о фактах посвящения папой епископов за взятки... они свидетельствовали о его прелюбодеяниях: он прелюбодействовал с вдовой Ренье, со служанкой отца Стефана, с вдовой Анной и с его собственной племянницей, и он превратил священный дворец в публичный дом. Они сказали, что он ослепил своего духовника Бенедикта, и после этого Бенедикт умер; что он убил Иоанна, кардинал-иподиакона, после его кастрации... Все священнослужители, а также миряне заявили, что он пил вино с дьяволом. Они сказали, что при игре в кости он взывал к Юпитеру, Венере и другие идолам. Они даже сказал, что не празднует утреню и не делает крестного знамения"

Тем не менее, другие современники и последующие историки также обвиняли Иоанна в аморальном поведении. Так, ярый критик папства Луи-Мари Декорменен писал:

"Иоанн XII был достоин того, чтобы быть конкурентом Элагабала ... разбойник, убийца и кровосмеситель, недостойный представлять Христа на папском престоле... Этот отвратительный священник осквернял кафедру Святого Петра в течение девяти долгих лет и заслуживает того, чтобы называться самым мерзким из пап"

Историк Фердинанд Грегоровиус был несколько более благосклонен к Иоанну:

"Княжеские инстинкты Джона были сильнее, чем его интерес к духовным обязанностям... Когда он был еще незрелым мальчиком, положение, в которое он был возведен, позволило ему погрузиться в самый разнузданный разврат... сын славного Альбериха, таким образом, пал жертвой собственной необузданной похоти... его молодость, величие его отца, трагических противоречия его положения заставляют быть к нему снисходительным"

Даже папский апологет Гораций Манн был вынужден признать:

"Не может быть сомнения, что Иоанн XII был совсем не тем, кем Папа Римский, пастор Христиан, должен быть"

Литература

• Корелин М. С.,. Иоанн, римские папы // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Chamberlin, Russell, The Bad Popes. Sutton Publishing (2003), p. 955–963
• Gregorovius, Ferdinand, The History of Rome in the Middle Ages, Vol. III (1895)
• Mann, Horace K., The Lives of the Popes in the Early Middle Ages, Vol. IV: The Popes in the Days of Feudal Anarchy, 891-999 (1910)
• Norwich, John Julius, The Popes: A History (2011)

Отрывок, характеризующий Иоанн XII (папа римский)

– Что такое?
– Завтра эскадрон наш назначен в резервы; позвольте вас просить прикомандировать меня к 1 му эскадрону.
– Как фамилия?
– Граф Ростов.
– А, хорошо. Оставайся при мне ординарцем.
– Ильи Андреича сын? – сказал Долгоруков.
Но Ростов не отвечал ему.
– Так я буду надеяться, ваше сиятельство.
– Я прикажу.
«Завтра, очень может быть, пошлют с каким нибудь приказанием к государю, – подумал он. – Слава Богу».

Крики и огни в неприятельской армии происходили оттого, что в то время, как по войскам читали приказ Наполеона, сам император верхом объезжал свои бивуаки. Солдаты, увидав императора, зажигали пуки соломы и с криками: vive l'empereur! бежали за ним. Приказ Наполеона был следующий:
«Солдаты! Русская армия выходит против вас, чтобы отмстить за австрийскую, ульмскую армию. Это те же баталионы, которые вы разбили при Голлабрунне и которые вы с тех пор преследовали постоянно до этого места. Позиции, которые мы занимаем, – могущественны, и пока они будут итти, чтоб обойти меня справа, они выставят мне фланг! Солдаты! Я сам буду руководить вашими баталионами. Я буду держаться далеко от огня, если вы, с вашей обычной храбростью, внесете в ряды неприятельские беспорядок и смятение; но если победа будет хоть одну минуту сомнительна, вы увидите вашего императора, подвергающегося первым ударам неприятеля, потому что не может быть колебания в победе, особенно в тот день, в который идет речь о чести французской пехоты, которая так необходима для чести своей нации.
Под предлогом увода раненых не расстроивать ряда! Каждый да будет вполне проникнут мыслию, что надо победить этих наемников Англии, воодушевленных такою ненавистью против нашей нации. Эта победа окончит наш поход, и мы можем возвратиться на зимние квартиры, где застанут нас новые французские войска, которые формируются во Франции; и тогда мир, который я заключу, будет достоин моего народа, вас и меня.
Наполеон».


В 5 часов утра еще было совсем темно. Войска центра, резервов и правый фланг Багратиона стояли еще неподвижно; но на левом фланге колонны пехоты, кавалерии и артиллерии, долженствовавшие первые спуститься с высот, для того чтобы атаковать французский правый фланг и отбросить его, по диспозиции, в Богемские горы, уже зашевелились и начали подниматься с своих ночлегов. Дым от костров, в которые бросали всё лишнее, ел глаза. Было холодно и темно. Офицеры торопливо пили чай и завтракали, солдаты пережевывали сухари, отбивали ногами дробь, согреваясь, и стекались против огней, бросая в дрова остатки балаганов, стулья, столы, колеса, кадушки, всё лишнее, что нельзя было увезти с собою. Австрийские колонновожатые сновали между русскими войсками и служили предвестниками выступления. Как только показывался австрийский офицер около стоянки полкового командира, полк начинал шевелиться: солдаты сбегались от костров, прятали в голенища трубочки, мешочки в повозки, разбирали ружья и строились. Офицеры застегивались, надевали шпаги и ранцы и, покрикивая, обходили ряды; обозные и денщики запрягали, укладывали и увязывали повозки. Адъютанты, батальонные и полковые командиры садились верхами, крестились, отдавали последние приказания, наставления и поручения остающимся обозным, и звучал однообразный топот тысячей ног. Колонны двигались, не зная куда и не видя от окружавших людей, от дыма и от усиливающегося тумана ни той местности, из которой они выходили, ни той, в которую они вступали.
Солдат в движении так же окружен, ограничен и влеком своим полком, как моряк кораблем, на котором он находится. Как бы далеко он ни прошел, в какие бы странные, неведомые и опасные широты ни вступил он, вокруг него – как для моряка всегда и везде те же палубы, мачты, канаты своего корабля – всегда и везде те же товарищи, те же ряды, тот же фельдфебель Иван Митрич, та же ротная собака Жучка, то же начальство. Солдат редко желает знать те широты, в которых находится весь корабль его; но в день сражения, Бог знает как и откуда, в нравственном мире войска слышится одна для всех строгая нота, которая звучит приближением чего то решительного и торжественного и вызывает их на несвойственное им любопытство. Солдаты в дни сражений возбужденно стараются выйти из интересов своего полка, прислушиваются, приглядываются и жадно расспрашивают о том, что делается вокруг них.
Туман стал так силен, что, несмотря на то, что рассветало, не видно было в десяти шагах перед собою. Кусты казались громадными деревьями, ровные места – обрывами и скатами. Везде, со всех сторон, можно было столкнуться с невидимым в десяти шагах неприятелем. Но долго шли колонны всё в том же тумане, спускаясь и поднимаясь на горы, минуя сады и ограды, по новой, непонятной местности, нигде не сталкиваясь с неприятелем. Напротив того, то впереди, то сзади, со всех сторон, солдаты узнавали, что идут по тому же направлению наши русские колонны. Каждому солдату приятно становилось на душе оттого, что он знал, что туда же, куда он идет, то есть неизвестно куда, идет еще много, много наших.
– Ишь ты, и курские прошли, – говорили в рядах.
– Страсть, братец ты мой, что войски нашей собралось! Вечор посмотрел, как огни разложили, конца краю не видать. Москва, – одно слово!
Хотя никто из колонных начальников не подъезжал к рядам и не говорил с солдатами (колонные начальники, как мы видели на военном совете, были не в духе и недовольны предпринимаемым делом и потому только исполняли приказания и не заботились о том, чтобы повеселить солдат), несмотря на то, солдаты шли весело, как и всегда, идя в дело, в особенности в наступательное. Но, пройдя около часу всё в густом тумане, большая часть войска должна была остановиться, и по рядам пронеслось неприятное сознание совершающегося беспорядка и бестолковщины. Каким образом передается это сознание, – весьма трудно определить; но несомненно то, что оно передается необыкновенно верно и быстро разливается, незаметно и неудержимо, как вода по лощине. Ежели бы русское войско было одно, без союзников, то, может быть, еще прошло бы много времени, пока это сознание беспорядка сделалось бы общею уверенностью; но теперь, с особенным удовольствием и естественностью относя причину беспорядков к бестолковым немцам, все убедились в том, что происходит вредная путаница, которую наделали колбасники.
– Что стали то? Аль загородили? Или уж на француза наткнулись?
– Нет не слыхать. А то палить бы стал.
– То то торопили выступать, а выступили – стали без толку посереди поля, – всё немцы проклятые путают. Эки черти бестолковые!
– То то я бы их и пустил наперед. А то, небось, позади жмутся. Вот и стой теперь не емши.
– Да что, скоро ли там? Кавалерия, говорят, дорогу загородила, – говорил офицер.
– Эх, немцы проклятые, своей земли не знают, – говорил другой.
– Вы какой дивизии? – кричал, подъезжая, адъютант.
– Осьмнадцатой.
– Так зачем же вы здесь? вам давно бы впереди должно быть, теперь до вечера не пройдете.
– Вот распоряжения то дурацкие; сами не знают, что делают, – говорил офицер и отъезжал.
Потом проезжал генерал и сердито не по русски кричал что то.
– Тафа лафа, а что бормочет, ничего не разберешь, – говорил солдат, передразнивая отъехавшего генерала. – Расстрелял бы я их, подлецов!
– В девятом часу велено на месте быть, а мы и половины не прошли. Вот так распоряжения! – повторялось с разных сторон.
И чувство энергии, с которым выступали в дело войска, начало обращаться в досаду и злобу на бестолковые распоряжения и на немцев.
Причина путаницы заключалась в том, что во время движения австрийской кавалерии, шедшей на левом фланге, высшее начальство нашло, что наш центр слишком отдален от правого фланга, и всей кавалерии велено было перейти на правую сторону. Несколько тысяч кавалерии продвигалось перед пехотой, и пехота должна была ждать.
Впереди произошло столкновение между австрийским колонновожатым и русским генералом. Русский генерал кричал, требуя, чтобы остановлена была конница; австриец доказывал, что виноват был не он, а высшее начальство. Войска между тем стояли, скучая и падая духом. После часовой задержки войска двинулись, наконец, дальше и стали спускаться под гору. Туман, расходившийся на горе, только гуще расстилался в низах, куда спустились войска. Впереди, в тумане, раздался один, другой выстрел, сначала нескладно в разных промежутках: тратта… тат, и потом всё складнее и чаще, и завязалось дело над речкою Гольдбахом.
Не рассчитывая встретить внизу над речкою неприятеля и нечаянно в тумане наткнувшись на него, не слыша слова одушевления от высших начальников, с распространившимся по войскам сознанием, что было опоздано, и, главное, в густом тумане не видя ничего впереди и кругом себя, русские лениво и медленно перестреливались с неприятелем, подвигались вперед и опять останавливались, не получая во время приказаний от начальников и адъютантов, которые блудили по туману в незнакомой местности, не находя своих частей войск. Так началось дело для первой, второй и третьей колонны, которые спустились вниз. Четвертая колонна, при которой находился сам Кутузов, стояла на Праценских высотах.
В низах, где началось дело, был всё еще густой туман, наверху прояснело, но всё не видно было ничего из того, что происходило впереди. Были ли все силы неприятеля, как мы предполагали, за десять верст от нас или он был тут, в этой черте тумана, – никто не знал до девятого часа.
Было 9 часов утра. Туман сплошным морем расстилался по низу, но при деревне Шлапанице, на высоте, на которой стоял Наполеон, окруженный своими маршалами, было совершенно светло. Над ним было ясное, голубое небо, и огромный шар солнца, как огромный пустотелый багровый поплавок, колыхался на поверхности молочного моря тумана. Не только все французские войска, но сам Наполеон со штабом находился не по ту сторону ручьев и низов деревень Сокольниц и Шлапаниц, за которыми мы намеревались занять позицию и начать дело, но по сю сторону, так близко от наших войск, что Наполеон простым глазом мог в нашем войске отличать конного от пешего. Наполеон стоял несколько впереди своих маршалов на маленькой серой арабской лошади, в синей шинели, в той самой, в которой он делал итальянскую кампанию. Он молча вглядывался в холмы, которые как бы выступали из моря тумана, и по которым вдалеке двигались русские войска, и прислушивался к звукам стрельбы в лощине. В то время еще худое лицо его не шевелилось ни одним мускулом; блестящие глаза были неподвижно устремлены на одно место. Его предположения оказывались верными. Русские войска частью уже спустились в лощину к прудам и озерам, частью очищали те Праценские высоты, которые он намерен был атаковать и считал ключом позиции. Он видел среди тумана, как в углублении, составляемом двумя горами около деревни Прац, всё по одному направлению к лощинам двигались, блестя штыками, русские колонны и одна за другой скрывались в море тумана. По сведениям, полученным им с вечера, по звукам колес и шагов, слышанным ночью на аванпостах, по беспорядочности движения русских колонн, по всем предположениям он ясно видел, что союзники считали его далеко впереди себя, что колонны, двигавшиеся близ Працена, составляли центр русской армии, и что центр уже достаточно ослаблен для того, чтобы успешно атаковать его. Но он всё еще не начинал дела.
Нынче был для него торжественный день – годовщина его коронования. Перед утром он задремал на несколько часов и здоровый, веселый, свежий, в том счастливом расположении духа, в котором всё кажется возможным и всё удается, сел на лошадь и выехал в поле. Он стоял неподвижно, глядя на виднеющиеся из за тумана высоты, и на холодном лице его был тот особый оттенок самоуверенного, заслуженного счастья, который бывает на лице влюбленного и счастливого мальчика. Маршалы стояли позади его и не смели развлекать его внимание. Он смотрел то на Праценские высоты, то на выплывавшее из тумана солнце.
Когда солнце совершенно вышло из тумана и ослепляющим блеском брызнуло по полям и туману (как будто он только ждал этого для начала дела), он снял перчатку с красивой, белой руки, сделал ею знак маршалам и отдал приказание начинать дело. Маршалы, сопутствуемые адъютантами, поскакали в разные стороны, и через несколько минут быстро двинулись главные силы французской армии к тем Праценским высотам, которые всё более и более очищались русскими войсками, спускавшимися налево в лощину.


В 8 часов Кутузов выехал верхом к Працу, впереди 4 й Милорадовичевской колонны, той, которая должна была занять места колонн Пржебышевского и Ланжерона, спустившихся уже вниз. Он поздоровался с людьми переднего полка и отдал приказание к движению, показывая тем, что он сам намерен был вести эту колонну. Выехав к деревне Прац, он остановился. Князь Андрей, в числе огромного количества лиц, составлявших свиту главнокомандующего, стоял позади его. Князь Андрей чувствовал себя взволнованным, раздраженным и вместе с тем сдержанно спокойным, каким бывает человек при наступлении давно желанной минуты. Он твердо был уверен, что нынче был день его Тулона или его Аркольского моста. Как это случится, он не знал, но он твердо был уверен, что это будет. Местность и положение наших войск были ему известны, насколько они могли быть известны кому нибудь из нашей армии. Его собственный стратегический план, который, очевидно, теперь и думать нечего было привести в исполнение, был им забыт. Теперь, уже входя в план Вейротера, князь Андрей обдумывал могущие произойти случайности и делал новые соображения, такие, в которых могли бы потребоваться его быстрота соображения и решительность.